ЛЮБОВЬ – ЭТО НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Николай Макаров
Мичуринск, Тула

24 апреля 2024 года я с младшей сестрой Ольгой волей случая (случая ли?) оказались в школе № 18 Мичуринска, которую 21 июня 1941 года окончил наш отец – Алексей Дмитриевич Макаров.
В комнате боевой славы среди множества фотографий – во втором ряду сверху, крайняя справа – фотография отца.
Сестра рыдала, у меня на глазах – слёзы…
…Директору школы Ирине Александровне Тимошкиной мы подарили книгу про отца, которую издали в 2015 году в Туле, «Пока я ходить умею…».
На второй день по приезде в Тулу получаю по электронке письмо из Мичуринска.
«Спасибо большое Вам, Богу и судьбе за встречу. Такое просто так не происходит. Начали читать книгу: сначала по диагонали, потом перечитали и… не могли остановиться. Педагоги в очередь встают самим почитать, поделиться с детьми на классных часах. Всё живое, настоящее, чувство любви, ценности семьи очень чувствуются в каждом слове. Ощущение, что это наше, родное, школьное. Низкий поклон от всего коллектива школы.
С уважением, МБОУ СОШ № 18 имени Э. Д. Потапова»

ЛЮБОВЬ – ЭТО НА ВСЮ ЖИЗНЬ
отрывок из книги

Читаешь иногда о том, что такие-то и такие-то молодые люди, поженившись по любви, пожив несколько месяцев, расходятся, или о том, как в результате вмешательства родных и близких он женится на другой, она выходит замуж за другого. Обидно становится за таких людей. Не было у них любви. А если и была, то не умеют они дорожить этим прекрасным, священным чувством, не хотят бороться за настоящую, чистую, верную любовь.
Мне хочется рассказать о своей жене – человеке большого, благородного сердца. Не удивляйтесь. Может, кто и подумает: каждый, мол, муж хвалит свою жену. Нет, вы послушайте, что я расскажу, и, надеюсь, вы согласитесь со мной.
Прежде – о себе. Я окончил десять классов, когда началась война с фашистскими захватчиками. Как и многие юноши, я ушёл добровольцем на фронт, был разведчиком, бывал в тылу у немцев с заданиями командования фронта. 18 февраля 1942 года был тяжело ранен, лишился обеих ног. В это время мне было 18 лет! Признаюсь, тяжело было, очень тяжело. Что буду делать? Кому я нужен? Жить на иждивении матери? Получать инвалидскую пенсию? Это в 18-то лет! Лёжа в госпитале, читал и перечитывал «Как закалялась сталь».
Ну да речь не обо мне.
…Домой приехал с костылями, с кожаными ногами, с морщинами на лбу, с седой прядью в волосах. Настроение ужасное. Помню, встретил девчат, с которыми учился в десятилетке, приглашают: «Заходи к нам, патефон послушаем, станцуем…» – и осекаются, глядя на мои ноги. А у меня слёзы на глазах.
Опять не о том начал.
В 1943 году я поступил в учительский институт, на первый курс. Там-то и встретил в двадцать пятую годовщину комсомола, 29 октября, свою будущую жену, студентку второго курса Таню Петрову.
Забегу вперёд: этот день – день годовщины комсомола и день нашей первой встречи – мы ежегодно торжественно отмечаем.
Конечно, тогда я и не думал, что Таня станет моей женой, что она полюбит меня, калеку, как я, скрепя сердце, называл себя. Вообще насчёт любви к себе я был настроен пессимистически, не верил я в хорошую, чистую, искреннюю любовь; да, по правде сказать, и не знал я этой любви. Помните, были в это время и такие девушки, да и сейчас ещё попадаются, для которых нужен был не человек, а звёздочки на погонах. Это – не в укор офицерам, нет! Но известны были случаи, когда какая-нибудь 18–20-летняя девица выходила за 45–50-летнего папашу со звёздочками, как и сейчас иногда бывает: выходят замуж за квартиру, за большой оклад. Очень здорово наши карикатуристы разделывают таких молодожёнов.
Опять отвлёкся.
Я считал, что меня никто полюбить не сможет, не отважится на такой подвиг.
Да, я считаю это подвигом!
Я видел, как мать, глядя на меня, утирала слёзы, скрывая их от меня. Видел и слышал, как многие женщины горестно вздыхали, видя молоденького солдатика с костылями. Во многих у нас книгах очень хорошо написано, очень правильно о том, как жёны с любовью встречают искалеченного мужа-героя. Спасибо! Большое спасибо таким женщинам. Но они знали своих мужей ещё до войны, здоровыми, ловкими, красивыми. А моя Таня не знала меня таким, хотя и жили мы в одном городе, но на противоположных концах его, учились в разных школах, к тому же я на два года старше её.
…В тот день – 29 октября – мы вместе с группой студентов были в театре на торжественном вечере: разговоры, смех, шутки. Какие бывают разговоры у молодёжи, о чём? Обо всём, конечно: о дружбе, о любви. Я любовь высмеивать начал, хотя мало что смыслил в ней. Так и прошёл этот вечер.
Потом вместе с товарищем, тоже инвалидом, стали участвовать в институтской художественной самодеятельности (пели), участвовала и Таня. Она сразу (ещё в тот, первый вечер) обратила на себя моё внимание. Не похожа она на других: скромная, серьёзная, если веселится, то веселится от души, рассуждения всегда умные, ни разу я не слышал от неё неправды, пошлости. Ко мне она относилась не так, как другие. Иногда эти «другие», желая пошутить надо мной и моим товарищем, спрашивали у нас: «Когда вы женитесь?» Мы обычно на такие вопросы отвечали: «Хоть сейчас, пойдём в ЗАГС». Конечно, никто из этих «шутниц» в ЗАГС с нами идти не собирался. Таня таких вопросов никогда не задавала, но частенько спорила со мной, разбивая мой пессимизм, моё тяжёлое настроение. Смеёшься, бывало, с девчатами, а у самого на сердце кошки скребут: «Вам хорошо, а каково мне, девятнадцатилетнему инвалиду?»
Споры, совместные посещения кино, участие в художественной самодеятельности, бережное, нежное, чуткое отношение ко мне со стороны Тани всё больше и больше влекло меня к ней. И я должен был признаться самому себе, что я полюбил, что я люблю эту чудесную девушку-блондинку. Глаза мои всегда искали её, слух мой из массы голосов всегда выделял её голос, сердце моё всегда замирало, когда она подходила ко мне, говорила со мной.
А я? Я боялся сказать ей о своём чувстве, хотя видел, что и я ей становлюсь небезразличен. Несколько раз я ходил её провожать, далеко мы жили друг от друга, хотя и тяжеловаты для меня были такие прогулки, но я любил её. Да и время такое: война, город затемнён, небезопасно идти девушке одной, но она не боялась, ходила. Как-то у меня сломался протез, и я «отходился», пришлось сесть на первую завалинку, а она побежала ко мне домой за костылями и потом, проводив меня до дома, одна пошла через весь город.
Мать моя как-то смеялась: «Девчата на­учили тебя хорошо и помногу ходить». Отчасти это правда. Первое время, помню, вернувшись из госпиталя, я после двухсот метров садился отдыхать, а если и пройдёшь за день километр, то неделю сидишь дома. Став студентом, ни одного дня не пропустил: ходил в любую погоду, в любое время, костыли бросил, стал ходить с одной тросточкой, танцевать научился.
В один, как говорят, прекрасный февральский вечер – вечер был действительно прекрасным: лёгкий морозец, медленно-медленно падающие снежинки и мы с Таней идём из кино – я решился (будь что будет) сказать ей о своей любви. Таня – человек правдивый, она сразу скажет, как воспримет моё признание. Боялся, что услышу в ответ: «Хватит и этой дружбы». Нет, ответ её потряс меня.
– Это серьёзно? Ведь любовь – это на всю жизнь, я только так могу любить.
Так состоялось наше взаимное объяснение в любви. Простояли у её дома до утра. Как я был счастлив, это всякий, кто по-настоящему любил и любит, поймёт. Я даже за этим счастьем забыл, что у моей подруги ноги не деревянные, как у меня, что она в туфлях, что на дворе февраль. Позже, вспоминая этот дивный вечер, она говорила, что ноги её замёрзли до предела, но сердце горело и не хотелось уходить.
Встречались мы после того вечера каждый день. Как это – прожить целый день и не видеть друг друга?! Познакомились с матерями: она – с моей, я – с её. С Таней решили: как закончу институт, так и поженимся. Таня окончила институт на год раньше меня, и её, как отличницу, оставили работать в городе; к тому же в семье она была старшая, кроме неё было ещё четверо. Отец умер, старший брат погиб на фронте, старшая сестра умерла совсем недавно.
…По окончании института по распоряжению Наркомпроса я, как инвалид первой группы, тоже был оставлен работать в городе. Каждый день мы только и говорили о том, что скоро нам придётся произносить слово «надо». Это слово произносили тогда, когда уходить по домам действительно надо было. Надо… надо… надо… До десяти раз произносили, пока наконец не прощались до завтра.
Однажды, в отнюдь не прекрасный сентябрьский вечер – хотя и в сентябре бывают прекрасные вечера, – Таня мне говорит, что сегодня к ним мне лучше не заходить в дом. Почему? Банально: её тётушки, бабушки, знакомые, родные и неродные, узнав, что Таня собралась выходить замуж за безногого калеку, начали атаковать Танину мать, будущую, но пока несостоявшуюся тёщу, убеждая в бесперспективности такого брака. Нашли даже альтернативного богатого жениха – бухгалтера какого-то завода. И мать её, моя будущая, но пока несостоявшаяся тёща, заявила категорически, чтобы я больше к ним не ходил, что она не даст своего разрешения на нашу свадьбу, что спустит всех своих и соседских собак, приблизься я к их дому ближе чем на семнадцать с половиной метров.
Что было всем этим сватьям бабам Бабарихам до любви, до нашей любви?
Хотя… прав я был, что не имею никаких прав – во, каламбур! – на её любовь. Моя любовь может принести ей только несчастье.
Таня, словно угадав мои мысли, моё смятение, успокаивала, лила бальзам на мою истерзанную душу:
– Ни за кого другого я замуж не пойду. Ты помнишь: любовь – это на всю жизнь, я только так могу любить. – И потом: – Подождём немного, меня они не переломят, но пока не ходи, не хочу обижать мать.
Так мы виделись каждый день целый год, третий год со дня нашей первой встречи.
Как-то после окончания учебного года она говорит:
– Знаешь, мне не хочется обижать мать, которая против тебя, и тебя я вижу каждый день и люблю по-прежнему. Но давай всё-таки проверим нашу любовь: поезжай куда-нибудь работать. Посмотрим, настоящая ли наша любовь. Если да – то я ни на что не посмотрю, брошу всё и приеду к тебе.
Я так и поступил. Я верил, как и она, в нашу любовь. Я уехал работать в село 15 августа 1946 года.
Писали письма друг другу каждый день. 21 сентября я приехал в Мичуринск, и Таня стала моей женой, а через неделю приехала ко мне в село Ново-Тарбеево, где мы до сих пор и живём.
Трудным, тяжёлым оказался для нас этот первый год нашей семейной жизни.
Вы помните осень 46-го и первую половину 47-го, когда из-за засухи с питанием было катастрофически плохо, тем более – в селе?
Это сейчас, когда наше сельское хозяйство благодаря заботам партии и правительства идёт в гору, жизнь села немногим отличается от городской. А тогда было очень трудно. Но мы любили друг друга, мы работали много, очень много. Правда, здоровье моё покачнулось, сказывалось недоедание, приходилось иногда вновь прибегать к костылям.
Но Таня была со мной, она не давала мне впасть в уныние, хотя ей было не легче.
В зимние каникулы отпросились мы у директора школы и решили съездить в город, к родным.
Не забуду – 4 января 1947 года. До железнодорожной станции от Ново-Тарбеево – 12 километров. Зима, снег, мороз. Машины тогда у нас ещё не ходили, лошади в школе не было. Решили идти до станции пешком. Дошли. Но ноги, мои ноги были разбиты до крови. Сели на вокзале в ожидании поезда, но встать и идти садиться в вагон я не смог: кровь запеклась, присохла. Ощущение, будто в ноги воткнуты мириады иголок и вдобавок кто-то стучит по ним молотком. Шагнуть невозможно: искры со слезами из глаз. Кое-как сели в вагон, приехали в Мичуринск, зашли в зал ожидания вокзала, и я повалился на деревянный диванчик. Идти категорически не могу. Что делать? Такси – какое такси? – тогда в городе не было.
Таня! Как же ей, наверное, тяжело было: и самой, и меня боялась обидеть. Я остался сидеть, а она пошла домой за санками. От дома до вокзала и, естественно, от вокзала до дома – километра три. Сел я в санки (это – в 23 года-то!), и повезла она меня домой к своей матери. Сжал я зубы, напряг все нервы и вошёл в дом «на своих ногах», ощущая не иголки, а раскалённые иглы в них.
Наутро я встать не мог: ноги опухли. Лежу день, лежу другой, легче становится. На третий слышу: в соседней комнате мать плачет и причитает Тане: «Говорили тебе, не такой тебе муж нужен». Таня вбегает ко мне в комнату, обнимает, целует, шепчет: «Не слушай её, не слушай, я люблю тебя, тебя одного. Можешь встать, идти? Пойдём домой».
Встал я, оделся, и пошли мы. Позвонили в сельсовет, выслали нам на станцию лошадь, и мы – дома.
Прошёл учебный год. Легче стало и жить, с питанием дело наладилось, работой мы были довольны, и нами в школе были довольны. Окреп и я, костыли опять на чердаке покрылись пылью. Летом восстановил свою «плавучесть» – переплывал запросто Воронеж туда и обратно. И с тёщей наладилось: часто она у нас гостила и мы у неё.
Через год поступил учиться заочно в Тамбовский пединститут.
Таня, иногда вспоминая мой давнишний пессимизм, смеётся:
– Ты говорил, что тебя любить нельзя. О нашей счастливой жизни даже дни рождения наших детей говорят.

И то правда: Николай – 11 декабря, Татьяна – 11 мая, Ольга – 11 апреля.
Для кого это рассказал?
Прежде всего для тех, кто не умеет любить по-настоящему, кто не борется за свою любовь, кто не бережёт свою любовь.
Есть старое-старое выражение «медовый месяц». При настоящей любви не только месяц бывает медовый, но и вся жизнь «медовая».
«Любовь – это на всю жизнь. Я только так могу любить!» – вот что должен помнить каждый, прежде чем сказать, что любишь кого-то.
Берегите любовь!..

Алексей Макаров
22 декабря 1958 года,
с. Ново-Тарбеево, Мичуринского района
Тамбовской области