Инна Игнаткова
Родилась 28 сентября 1985 года в г. Владивостоке в семье офицера. С 1987 года проживает в Оренбурге.
В 2010 году окончила с отличием факультет журналистики Оренбургского государственного университета.
Член Союза российских писателей с 2010 года.
Член Союза журналистов России с 2012 года.
Профессиональный путь начинала в региональной газете «Оренбургская неделя» (2009–2015 гг., прошла путь от журналиста до редактора отдела новостей). С 2018 года работает в пресс-службе нефтедобывающей компании.
Автор четырёх поэтических сборников: «Игра с огнём» (2006), «Краюха луны» (2007), «Первая четверть» (2010), «В предрассветный час» (2021), сборника рассказов «Сказки солнца и вьюги» (2009), романов «Что едят бесы?» (2016) и «Медальон» (2018).
Произведения публиковались в журналах «Москва», «Роман-газета», региональных альманахах «Башня» (Оренбург), «Гостиный двор» (Оренбург), «Чаша круговая» (Екатеринбург), «Под часами» (Смоленск), «Гений» (Махачкала), на просторах интернета.
Пишет в разных жанрах, на разные темы, любит экспериментировать.
«Завоюй меня!» – говорили её глаза.
В глубине зрачков танцевало адское пламя.
Бликовало всеми на свете крестами и
куполами,
Словно смертный грех
и отказавшие тормоза.
Были в этом призыве отчаяние и боль.
Были горечь потерь и какая-то страшная
правда,
От которой хотелось укрыться,
совладать с собой,
Как-нибудь уберечься,
переждать до завтра…
Понадеяться, что к утру
рассосётся страх.
Но чем больше ты прятался,
как сумасшедший…
«Завоюй меня!» – говорили её глаза.
И ты шёл за ней.
Шёл за ней.
Шёл за ней…
И дорогу осилил шедший.
Ты на мысли себя ловил, что поздно уже.
В темноте нащупывал руку –
и кончики пальцев
Говорили тебе о её непокорной душе.
И о том, что могло быть – и может быть! –
дальше.
И животный инстинкт пересиливал человек.
Но надолго ли? Той же ночью,
прокравшийся тенью,
Ты поверх этих тонких,
почти прозрачных
прикрытых век
Читал движенья её неразгаданных сновидений.
В этих снах были тоже мечта и животный
страх,
И в любви какая-то даже самоотверженность.
И конечно же, ты ревновал её, как дурак, –
Не на этом ли мир держится?
…А под утро однажды приснился Бог.
И вот так же спросил прямо:
«Любишь? Так что ж не женишься?»
Опустил ты свои глаза. Но ответить смог:
«Так ведь был однажды
женат
уже я…»
И наутро – прозрачное как слеза –
Ты спросил её наконец о семье, о детях…
«Заслужи меня!» – отвечали её глаза.
И ты знал, что она права, как никто на свете.
Украсил иней, словно проседь,
Изгиб накрашенных ресниц.
Озябли пальцы на морозе
В объятьях тонких рукавиц.
Роняешь слёзы, как впервые.
На кой, дурёха, плачешь ляд?
Пока болят – они живые.
Скажи спасибо, что болят!
С утра в кармане позабытый,
Замёрз с капустой пирожок.
Застыла жизнь. Судьба разбита.
И не заводится движок –
Напротив храма, на дороге,
На крайней левой полосе.
Так бросить всё б…
и средь убогих
У края паперти присесть!
Но что-то ноет нестерпимо,
Упрямо в глубине души:
Всё в этом мире поправимо,
Вот только б вечер пережить.
В «Кривом копыте» было неспокойно.
Шумела рвань. И много пил матрос.
Так много пил, что стал совсем безмолвен.
И от безмолвия его
бросало в дрожь.
В его тяжёлом водянистом взгляде
Читалась опостылевшая боль.
Вокруг набравшихся
всю ночь кружили б…ди,
Заглядывали в душу исподволь,
Навязчиво-притворно подливали
В бокалы и тянули медяки.
…Матрос сидел – как вылитый из стали.
Его не волновали пустяки.
Его не пронимали ни улыбки,
Ни формы женские, ни шутки погрубей.
В углу еврей играл на чёрной скрипке
«Нагилу хаву» и «азохен вэй».
А за соседним столиком кричали.
Дрались. Шутили, черти, хохоча.
…Как будто накануне чьей-то смерти,
Матрос молчал.
О чём же он молчал?
Над липкими столешницами,
мутный,
Струился взор матроса по пивной.
Как будто наступающее утро.
Как мёртвый штиль.
Как будто путь домой.
Письмо живому другу
…Дай им цену, за которую любили,
Чтоб за ту же и оплакивали цену.
И. Бродский. «Письма римскому другу»
Салют, mon cher garcon. Comment ça va?
Соскучилась. Пишу тебе из ада.
У нас всё то же.
Живы тут едва:
Теплей бы стало – бо́льшего не надо.
У нас в аду
который день –
пурга,
Не видно в свете бела дня ни зги.
Окутали бескрайние снега
дома по крыши.
Боже, помоги нам!
Ты спрашивал намедни,
Есть ли Бог?
Не видела ли ангелов и бесов?
Не видела
обещанных чудес –
Ни одного, пока я здесь.
А здесь
Дышать темно,
Надежды нет давно
На хоть какой-то малый выхлоп рая.
За что сюда, на самое на дно
Колодца ледяного, нас? Не знаешь?
И я не знаю…
Только всё равно,
Последние молитвы забывая,
Молюсь я каждый вечер перед сном,
К кому-то всё взываю и взываю…
Вокруг – всё те же белые поля
Бескрайние.
Последняя глава.
…Тут был такой же грешник, как и я.
За что, уже не помню, отбывал.
Порой мы с ним сидели дотемна.
Порою было даже хорошо.
Ты спросишь, где сейчас он?
Кабы знать!
Пришли за ним намедни –
И пошёл…
Ну а куда деваться?
В те места
Иных сбежать попробуй отохоть.
Когда однажды попадёшь сюда…
А впрочем, может, милует Господь.
…Ты знаешь, Бог, похоже, всё же есть,
Но в ад не сходит.
Здесь не служат месс.
Один лишь холод смысл имеет здесь,
Один лишь он имеет вес.
На этом всё.
Заканчивать пора.
И так уж засиделась до утра –
Хоть темень, но вот-вот уж рассветёт…
У нас в аду который день февраль.
Метёт…
Заметены тропинка и крыльцо.
Не выстрадала счастья ни на грош.
Когда за мной придут – увидишь сон
И всё поймёшь.
Прощай, последний мой приют! В снегу
Похоронила боль на много лет.
Я так устала – больше не могу…
А Бог, конечно, глух, но, в общем-то, не слеп.
И Он, конечно, видел этот склеп.
Свою работу завершу сама.
Не торопись, mon cher, писать ответ.
…У нас в аду который год зима.
Привет!
Бабочка на выжженной земле,
Завершив свой пламенный полёт,
Крыльями цветными в сизой мгле
Жизнеутверждающе взмахнёт…
Прошлое сгорело всё, дотла.
Долго полыхал пожар внизу.
Дымом дышит тёплая зола
В заключенье этих страшных суток.
Пепелище лесополосы…
Знает Бог один – до сей поры
Сколько в эти страшные часы
Было безнадёжных взмахов крыл.
Ей уже, казалось, не помочь.
Болью отдавалась высота.
Как она устала день и ночь
Над огнём погибельным летать,
Сколько раз она могла сгореть!
Сколько раз её могло обжечь!
Неизбежной представлялась смерть.
…Всё теперь закончилось уже.
Гробовою стала тишина.
На поляне чёрной – ни души.
Всё сгорело.
Лишь она одна
Сохранила трепетную жизнь.
Сакура цветёт в садах заброшенных.
На задворках – синий небосвод.
Поросль вишнёвая,
словно гость непрошеный, –
Справа, слева… Сакура цветёт!
Май нахлынул цветом аномальным –
Всюду бледно-розовый мираж.
Так зачем со мною, с «ненормальною»,
Вышел в этот райский антураж?
Я же вижу – млеешь от восторга,
Трезво мысля на свою беду.
– Это вишня?
Сам ты фантазёрка!
Сам ты сочиняешь на ходу!
Пыль мягка. А облака – как вата.
Мы шагаем по вишнёвым снам.
Сторонись, заборчик косоватый, –
К нам пришла японская весна!
Человек, несущий свечу,
Остановится у двери.
Постучит.
И я постучу.
Отворит…
И я отворю…
И сомкнутся, свеча к свече,
Оба пламени в пламя одно.
Каплет воск на лужёное дно.
Горячо?
Горячей!
Даже если померкнет день –
Не поглотит ни тьма, ни вечность.
Я твоя безысходная тень.
Без тебя меня нет, человече!
Неотступная тень твоя…
Две слезы на одной щеке.
Как язык к языку огня,
Как рука к руке.
Однажды за мною вернётся весна,
Но это случится нескоро.
…Гордая кошка сидит одна
На самом краю забора.
И на небесном фоне углём
Очерчен её силуэт.
А рядом с нею во весь окоём –
Совсем не весенний свет.
