МУРАВЬЁВ

Отрывок из книги первой «Упавшее сословие»

Лев ИЛЬИН

В историческом романе-дилогии «Муравьёв» Льва Ильина рассказывается о драматической судьбе дворянской семьи Муравьёвых, прошедшей через суровые испытания двух мировых войн и трагическое гражданское противостояние в России. Писатель охватывает семидесятилетний период в жизни страны, тесно увязывая важные исторические вехи с личными судьбами.
В образе главного героя, офицера-дворянина Андрея Николаевича Муравьёва, показаны лучшие черты русского офицерского корпуса, особенно проявившиеся накануне трагического 1917 года, расколовшего страну. Преданность своему Отечеству, храбрость и военное искусство, бескорыстная и трагическая любовь к дорогим людям, милосердие, роковые жизненные ошибки – всё это сопровождает необычный и сложный жизненный путь скромного офицера. Книга написана на основе действительных исторических событий и реальной жизни главных персонажей произведения.
В октябре 2016 года в Тамбовской областной библиотеке состоялась презентация книги, где она получила лестные отзывы читателей и литературной общественности. Книга размещена в свободном электронном доступе в Российской государственной библиотеке (Москва), написана просто и увлекательно.
Вниманию читателей предлагаются два отрывка из произведения.

Логика гражданской войны проста и незатейлива: «Кто не с нами, тот против нас!»
Мирное население не знало, как себя вести сегодня, завтра или послезавтра. Красные и белые их наказывали, отбирали имущество, продовольствие, фураж для лошадей. Отнимая результаты крестьянского труда, они считали, что действуют для народного блага. Одни – во имя пролетарской революции, другие – во имя свободной России и призрачного и никому не понятного Учредительного собрания.
14 марта 1918 года в черкесском ауле Шенджий армия наконец-то встретилась с отрядом кубанских казаков под командованием полковника Покровского, самостоятельно сражавшимся с красными частями. Казаки вошли в состав Добровольческой армии. Впоследствии боевой отряд будет преобразован в Кубанскую казачью дивизию генерала Покровского и будет участвовать во многих сражениях Гражданской войны на юге России.
15 марта 1918 года, ночью и утром, шёл сильный проливной дождь. Армия и повозки тащились по непролазной грязи. К полудню густыми хлопьями повалил обильный снегопад, ударил мороз. Одежда и обувь постепенно превращались в застывший лёд. Негде было обогреться и просушиться, но армия медленно двигалась, согреваясь только своим постоянным движением и высоким боевым духом. Примерно в трёх верстах от станицы Новодмитриевской завязалась перестрелка: на другом берегу реки находились крупные силы красных. Мост снесло бурным речным течением, и разведчики долго искали нужное место для брода.
Старый царский генерал Михаил Алексеев бродил в одиночестве по берегу, пытаясь помочь добровольцам найти спасительную переправу. В облике главного царского генерала было что-то мистическое и сумрачное. Шинель и шапка его были покрыты толстым слоем снега. С крючковатой палкой в руке Алексеев ковылял по берегу, переступая с кочки на кочку, не обращая внимания на сильный артиллерийский обстрел.
Наконец-то долгожданный брод был найден, и началась сама переправа, но красная артиллерия открыла ураганный огонь. Взрывы поднимали фонтаны воды и льда, осколки убивали и калечили людей и лошадей, которые опрокидывались в ледяную воду, но переправа упорно продолжалась. Офицерский полк генерала Маркова достиг другого берега первым, ожидая остальные части, а конница Покровского не выступила совместно с армией, как оказалось позднее, ввиду случившейся непогоды. Пошла снежная пурга. В степи ничего не стало видно. Офицеры стали замерзать на открытом месте, и генерал Марков дал команду атаковать станицу одним своим полком, не дожидаясь подхода остальных сил. Своим подчинённым командир сказал следующее:
– Ну вот что! Ждать некого и незачем. Атаковать, сейчас же! Иначе все тут ляжем в поле!..
Полк в снежной пурге стремительно бросился в общую атаку и, ворвавшись в станицу, всю ночь, до самого утра, вёл в ней кровопролитный бой. Невозможно было разобрать, где находятся свои, а где чужие. Казачья станица была занята утром, и в неё переехал штаб Корнилова. Обессиленные добровольцы в ледяной одежде повалились в хатах на отдых, а раненые в лазарете весь день лежали в ледяной воде, припорошённые снегом, и умирали непрерывно. По команде Корнилова их завезли в станицу и стали распределять по домам жителей.
Муравьёв и Соболев разместились в одной из крайних станичных хат. В помещение набилось много офицеров, и в нём невозможно было дышать от влажного смрада шерстяных шинелей, сапог и испарений человеческих тел. Оставив за собой на полу место рядом с Соболевым, Андрей сразу побежал в лазарет проведать Ксению.
Муравьёв нашёл её лежащей в повозке и совсем обессилевшей. Её одежда намокла и застыла колом на морозном ветру, а губы не шевелились. Увидев мужа, она попыталась подняться и улыбнуться ему, но получилось только жалкое подобие улыбки. Он доложил начальнику лазарета, что забирает жену, закинул винтовку за плечи, взял Ксению на руки и понёс в ближайшую хату, где сильным ударом ноги открыл дверь.
Вся маленькая хата была забита добровольцами, вповалку лежавшими на полу, у стен и в прочих возможных местах. Не обращая ни на кого внимания, Андрей бережно нёс Ксению в комнату хозяина, перешагивая через лежащие везде тела. Хозяйка хаты, пожилая, плотно сбитая казачка, сурово бросила на офицера свой взгляд из-под густых тёмных бровей, но увидев, что худенькая маленькая девушка – сестра милосердия, и узнав, что она его жена, смягчилась и разрешила внести Ксению в хозяйскую комнату.
– Пожалуйста! Прошу вас, примите только отдохнуть и просушиться! – вежливо попросил он казачку, расстёгивая на жене ледяной полушубок, и положил лёгкое, почти воздушное тело Ксении на стоявший у двери старый диван. В комнате было тепло, топилась печь, мерно стучали настенные часы, и две взрослые дочери, сидевшие у стола за поздним ужином, испуганно наблюдали за вошедшим белогвардейским офицером.
Андрей достал из-за пазухи деньги и, отсчитав несколько крупных «николаевских» купюр, положил на стол, попросив хозяйку взять их за её доброту. Увидев «хорошие» деньги, казачка быстрым движением руки смахнула купюры со стола, передала старшей дочери, и все втроём, не мешкая, принялись за дело. Освободили девушку от мокрой одежды и стали энергично растирать окоченевшее от холода тело.
Ксения на их глазах стала согреваться, и блаженная улыбка сразу появилась на её усталом, измученном лице. Муравьёв на мгновение отвлёк хозяйку и на ухо шепнул ей о том самом сокровенном, что они ожидают с женой. Та всплеснула руками и молвила:
– Боже праведный! Куда же в её положении? И в такой-то поход! Совсем молоденькая девочка! Что же это такое?.. – крестилась она и ещё быстрее стала суетиться возле Ксении, надевать сухую хозяйскую одежду, а снятую мокрую развешивать у печи. Тут же появилось горячее молоко и, о чудо… пшеничные пышные оладьи, которые дочери уже доставали из печи. Они источали давно забытый всеми аромат печёного домашнего теста. Всё это подавалось дочками хозяйки для Ксении, и она очень слабо начинала есть. Почти согревшись, она благодарно улыбалась Андрею, хозяйке и её дочерям и наконец-то крепко уснула на широкой кровати, где ей быстро собрали постель заботливые девушки. Блаженная улыбка светилась на её милом очаровательном лице.
– Иди, милый, не волнуйся! Мы хорошо посмотрим. Ты в какой хате теперь? – спрашивала его энергичная казачка, которой понравились интеллигентная вежливость и щедрость Муравьёва.
– В четвёртой от края, напротив высоких тополей!
– Ну хорошо, иди! Мы всё высушим и обогреем! – выпроваживала женщина теперь офицера из дома.
Андрей покинул их, а когда пришёл в свою хату, то Соболев уже спал мёртвым сном, прикрывая руками его никем не занятое место. Он снял мокрую одежду и сапоги, повесил всё сушиться у печи и лёг на пол рядом, убрав в сторону руки друга, занявшего для него место. Муравьёв сразу уснул глубоким и болезненным сном.
Андрей спал недолго и проснулся от душившего его резкого кашля. Старая фронтовая рана простреленного лёгкого опять начинала ныть тупой и мучительной болью. Сильное переохлаждение, высокое напряжение физических и моральных сил надрывали его раненое лёгкое. Он сел на полу и попытался немного откашляться, но это не получалось. В правой стороне груди появилась теперь уже острая пронизывающая боль, невозможно стало дышать. Муравьёв медленно встал и накинул на плечи ещё не высохший офицерский полушубок, а затем вышел из хаты в глубокие тёмные сени.
После смрада и духоты хаты хрустально чистый воздух вскружил и опьянил голову, стало свежо и легко, и офицер осторожно присел на какой-то непонятный квадратный предмет, стоявший в коридоре, которым оказался старый деревянный ящик. Так он сидел вначале несколько минут, затем полчаса, и знакомый ледяной холод стал вновь пробирать и крепко захватывать в свои объятия его измученное тело.
«Однако необходимо хотя бы немного поспать», – подумал он и опять вошёл в хату. Устало лёг на старое место и снова провалился в тяжёлый и нездоровый сон.
17 марта 1918 года в занятую станицу на главное совещание по вопросу соединения армий приехали представители бывшей Кубанской Рады. Штаб генерала Корнилова и представители кубанской власти и правительства вели спор о подчинённости и едином руководстве армией. В конце совещания и долгих нудных споров Корнилов резко вспылил и, стукнув по столу пальцем с перстнем, ярко блеснувшим гранями крупного рубинового камня, что всегда случалось, когда генерал выражал твёрдую волю, громко сказал:
– Единое руководство и единая армия!.. А вы не смеете уклоняться от работы на армию!..
Все подчинились его властной силе и оформили соответствующий протокол совещания. Общая численность армии возросла до шести тысяч человек, но главное – появилась активная боевая конница в лице бригады генерала Эрдели и полковника Покровского.
Совещанием был выработан план предстоящего взятия Екатеринодара. Для этого Корнилов планировал разбить красные отряды южнее города, обеспечить возможность переправы армии и, увеличив запас боеприпасов за счёт большевистских складов, внезапным ударом занять станицу Елисаветинскую, находившуюся в восемнадцати верстах от Екатеринодара, где имелась паромная переправа. Затем переправиться через реку Кубань и стремительно атаковать город.
К 25 марта 1918 года в ходе ожесточённых боёв все ближайшие станицы были взяты, добровольцы подошли к переправе. В течение трёх суток на другой берег были переправлены около девяти тысяч человек из состава армии и обоза, до четырёх тысяч лошадей и до шестисот повозок, орудий, зарядных ящиков. В армии и обозе царило бодрое настроение, все жили надеждой на взятие главного города, ибо в этом видели конец своим мучениям и решающий перелом в противостоянии с большевиками.
Ксения оправилась от прошедшей сильной простуды и, занимаясь в лазарете привычным медицинским делом, внимательно прислушивалась к сведениям об участии офицеров полка Маркова, где были её муж и его фронтовой друг Соболев, в начинающемся сражении за Екатеринодар.
Муравьёв чувствовал себя плохо по причине обострившегося старого ранения лёгкого, ничего не говорил об этом жене и только ценой огромных усилий настраивал себя на предстоящее жестокое сражение за город, после взятия которого все они надеялись на долгожданный и пленительный отдых.

Отрывок из книги второй «Дорога чести»

Почти в тот же ноябрьский день 1945 года Муравьёв был помещён в тесную одиночную камеру городской тюрьмы, а затем доставлен к следователю НКВД по Ростовской области и сразу допрошен по делу.
Андрей Николаевич догадывался о причине его ареста органами НКВД и понимал, что основанием для этого могло быть прежнее участие в Гражданской войне 1918 года на стороне Добровольческой армии генералов Лавра Корнилова и Антона Деникина. Совершенно неясным для него было лишь одно обстоятельство: как об этом стало известно соответствующим органам, и он терялся в самых разных догадках по этому поводу.
Он сразу отверг мысль о том, что причиной могли стать сведения, полученные от его старого друга генерала Александра Федина или молодого фронтового друга полковника Станислава Королькова, с которыми после войны Муравьёв не вёл переписки и не знал места их службы. Он был совершенно уверен, что они никогда не смогли бы проговориться о нём, а уж тем более донести на него. Таким мужчинам, как они, это было совершенно не свойственно, и он доверял им обоим как самому себе. Оставалось что-то другое, о чём он не знал и не догадывался.
В следственном кабинете его встретил молодой следователь НКВД, который курил папиросу и, как ему показалось вначале, слегка насмешливо посматривал на него. Но это было только первым его впечатлением. На узких плечах офицера были погоны капитана, а измождённое лицо было жёлтым и болезненным. При первом взгляде на него могло показаться, что он тяжело болеет либо вечно страдает от холода и голода, – таким нетипичным было его худое, слабое и угловатое телосложение, лишённое необходимой мужской статности.
– Проходите, Андрей Николаевич! Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда! Я следователь Буров Семён Оскарович, назначен вести ваше дело, – вежливым и тонким, почти детским голосом пригласил он арестованного к допросу, лёгким жестом руки указывая на прибитый к полу деревянный табурет.
– Курите? Прошу вас, не стесняйтесь. – И с этими словами Семён Оскарович быстрым движением гибкой ладони придвинул в его сторону, на край стола, пачку папирос, однако при этом выразительно посмотрел на него внимательным и испытывающим взглядом.
– Благодарю! Курил когда-то давно, а теперь мне табак уже совсем не товарищ, – настороженно ответил ему в свою очередь Муравьёв, также пристально наблюдая за следователем.
– Ну и хорошо! Это очень хорошо, Андрей Николаевич. Ну а теперь расскажите мне, пожалуйста, всё о своём участии в контр­революционной деятельности и начните с белогвардейского похода на Екатеринодар в марте 1918 года. И пожалуйста, Андрей Николаевич, подробнее! Торопиться нам некуда, вы ведь хорошо понимаете, насколько это важно для вас? – задал он сразу же свой первый и главный вопрос.
Муравьёв при этом почему-то вспомнил о своём однокашнике князе Василии Разумовском, но затем эта мысль из его сознания исчезла, и он очень выдержанно ответил следователю:
– Извольте! Расскажу всё, что случилось со мной в то трагическое время Гражданской войны в России.
Он подробно начал рассказывать следователю обо всём, как бы освобождаясь от тех тяжких пут далёкого прошлого, что вытягивали в напряжённую струну все его нервы, не давая спокойно дышать и видеть в полной радости окружающий мир. Он ничего не утаивал в своих показаниях и рассказывал всё предельно откровенно, но только о себе одном. Его рассказ не касался участия в том походе жены Ксении, жизни и судьбы его матери и сестры. Ничего не говорил он и о своей жизни за границей и созданной там новой семье с французской женщиной.
Капитан Буров подробно и медленно писал протокол. Скрипучее перо его ручки волнистыми зигзагами двигалось по шершавой плотной серой бумаге бланка следственного документа, закрепляя его правдивые и очень откровенные показания.
Прошло больше трёх часов допроса, он близился уже к своему завершению, когда следователь Буров задал Муравьёву наконец-то свой последний вопрос:
– Мне многое понятно из вашего рассказа, но объясните, почему вы сразу же не рассказали всего этого в особом отделе дивизии, когда в декабре 1941 года добровольно сдались в плен её красноармейцам?
Андрей Николаевич задумчиво нахмурил лоб, и глубокие складки морщин извилистыми, причудливыми линиями всплыли на его мужественном и приятном лице.
– Потому что расскажи я тогда всё это, не пришлось бы мне сегодня сидеть на этом допросе и отвечать на ваши вопросы. Вы же знаете, как относились к таким лицам в первые месяцы и годы войны! Почти всегда следовали передача дела в военный трибунал, а затем расстрел или дальний лагерь, а мне необходимо было свои долги родине срочно отдать и за неё, истерзанную и поруганную, сразу же вступиться! Теперь я удовлетворён, что не зря из дальней страны в Россию возвращался. В нашей общей победе над врагом есть и моя маленькая доля участия, и моего родного сына, погибшего в небе Германии!
Здесь он запнулся, комок застрял в горле, а в глазах появились чуть заметные скупые слёзы, и он замолчал. Следователь Буров, тактично сделав необходимую паузу, задумчиво сказал ему:
– Обо всём этом я хорошо знаю, Андрей Николаевич! О том, что вы, не уронив своей чести, геройски воевали с немцами на нескольких фронтах и награждены многими орденами и медалями. Дослужились за годы войны до звания советского подполковника, командовали пехотным полком, и немцам от вас здорово досталось на фронте. Были тяжело ранены под Курском, долго лечились в госпиталях. Что погибший ваш сын, военный лётчик Уваров Андрей Андреевич, стал настоящим героем!.. Всё это я знаю! Но искренность и честность! Как быть с ними? Скажите, пожалуйста, не для протокола.
Следователь Буров отложил в сторону ручку, не намереваясь теперь записывать возможный ответ подследственного.
Андрей Николаевич посмотрел ему прямо в глаза и, заметив в них какие-то явные искорки сострадания и участия к нему, решительно сказал:
– Это тот случай, когда промолчать – лучшее благо, чем сказать об этом!
Семён Оскарович ничего не ответил на это Муравьёву, лишь с каким-то сожалением и заметной тревогой посмотрел на своего подследственного.
Допрос был закончен. Следователь стал собирать в свой портфель следственные документы, когда Муравьёв, напряжённо размышляя, решился на отчаянный поступок.
– Семён Оскарович! – взволнованно обратился он.
– Слушаю вас, Андрей Николаевич! – ответил тот.
Собрав все свои нервы в тугой комок, стараясь быть предельно спокойным и собранным, Муравьёв сказал:
– Ксения Васильевна тяжело душевно больна после гибели на фронте нашего сына. После моего ареста из-за вынужденного одиночества она сразу погибнет. Вы же сами понимаете, чем грозит подобная тяжкая болезнь. Сотрудники госпиталя, где она работает, готовы помочь ей, но нужно дать им понять, что в этом случае они не пострадают за подобную помощь члену семьи белогвардейца. Хочу, чтобы моя жена осталась жива, пусть хотя бы и в психиатрической больнице у себя в городе, но не в тюрьме или дальнем лагере…
Глаза его опять стали влажными. Он замолчал и с робкой надеждой ожидал ответа следователя.
Оба они хорошо понимали, что находящуюся на психиатрическом лечении женщину не станут привлекать к уголовной ответственности как родственницу осуждённого по политической статье.
Следователь Буров ничего не отвечал, будто хорошо обдумывая всё это. Снял с вешалки шинель и фуражку, стал медленно одеваться, затем взял в руку свой портфель и нажал кнопку вызова конвоира.
За те несколько секунд, пока конвоир шёл к ним и они находились в коридоре одни, он успел тихо шепнуть Муравьёву несколько очень важных слов:
– Князь Разумовский определил вас сюда ради своего благополучия, но он его не получил. Вас вскоре отправят в Москву, на Лубянку, следствие продолжит контрразведка СМЕРШ, а вашей жене я постараюсь помочь, чем смогу… Извините, но больше с вами мы никогда не увидимся…
Подошёл тюремный конвоир, и они расстались навсегда.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.