Булыжник на обочине

Алексей Курганов

59 лет, образование – высшее медицинское.
Регулярные литературные публикации в местных и областных изданиях. В июле 2013 года в издательстве «Серебро слов» выпущен сборник рассказов и миниатюр «Земляки». Проживает в г. Коломна (Московская область).

ДВЕ МИНИАТЮРЫ

Сегодня проходил по улице, на которой стоят старые частные дома. Точнее, не стоят, а достаивают: улица уже месяца три как расселена, все проживавшие в этих домах получили квартиры, а обречённые на снос строения ждут своей печальной участи в виде бульдозера, который приедет, воинственно поднимет ковш, презрительно фыркнет из выхлопной трубы сизым облачком и неотвратимым мощным натиском навсегда сметёт их с нашей грешной земли…
У гниющего штакетника темнело что-то знакомо-округлое, размером с заварочный чайник. Я подошёл поближе, нагнулся, чтобы рассмотреть. Это был обыкновенный гранитный булыжник, которые хозяева используют в качестве гнёта при засолке капусты. Я взял его в руку, пальцы ощутили приятную прохладу, а от самого камня повеяло почти уже выветрившимся, но всё ещё задержавшимся кисловатым запахом. Да, этот булыжник в своё время был тем ещё трудягой! Не один год ложился он на толстый деревянный круг, из-под которого под его булыжной тяжестью выжимался-высачивался капустный рассол, и щекотал ноздри такой вкусный, ядрёный квашеный дух…

И наша семья как раз в такие стылые октябрьские дни (подгадывали, конечно, под выходные, потому что занятие это основательное, растягивалось не на один час) квасила капусту. Она была существенным «приварком» к зимнему питанию, шла под варёную или жареную картошечку на ура и в будни, и в праздники – да и так, без картошки, была настоящим объедением!
Процедура начиналась с того, что отец вытаскивал из сарая большое и тяжёлое дубовое корыто и доставал с чердака сечки – специальные рубильные топорики вроде небольших секир. Корыто тщательно мылось с обыкновенным хозяйственным мылом и ни в коем случае не со стиральным порошком (химия!), тщательно прополаскивалось горячей водой, и лишь после этой санитарной обработки, убедившись, что всё чисто, всё в порядке, мать приступала к разделке кочанов. Как сейчас помню: резала их или наполовину, или, если попадались особенно крупные, на четыре части, и разделываемые кочаны так аппетитно хрустели под ножом, что у меня во рту поневоле набегала слюна. Мать этот момент очень чётко улавливала, понятливо улыбалась и протягивала мне только что наструганные кочерыжки. Посыпанные мелкой солью, они были шикарным лакомством!
Разрезанные ломти кочанов бросались в корыто, отец тут же начинал энергично работать сечками – и опять появлялся всё тот же до того вкусный хруст, что руки поневоле тянулись туда.
– Пальцы! – весело грозил-предупреждал отец и, поддев на лопатку сечки горсть свеженасечённых тонких капустных полосок, протягивал мне.
Потом капуста перемешивалась с наструганной на крупной тёрке морковью и постепенно утрачивала свой белоснежный свет, блекла, становилась жёлтой, и хотя с этой желтизной уже утрачивала свою первоначальную живописную привлекательность, вкус ничуть не ухудшался, просто становился другим, каким-то смягчённым, душистым, приторно-упругим.
Когда корыто наполнялось больше чем наполовину, мать начинала рассыпать по поверхности нарубленной капустно-морковной «каши» крупную (обязательно крупную!) соль. Отец продолжал рубить и одновременно переворачивал сечками уже нарубленное, чтобы и капуста, и морковь, и соль промешались и смешались в одну сплошную капустно-морковную массу.

Уже ближе к вечеру всё приготовленное закладывалось в большую дубовую кадушку, что стояла в погребе и куда мы носили его опять же чисто вымытыми эмалированными вёдрами. Завершающим актом этого всего священнодейства было наложение на содержимое бочки, как я уже сказал в начале, большого тяжёлого дубового круга – и сверху, как уже окончательно-заключительный аккорд, на круг водружался такой вот гранитный голыш, который я держал сейчас в руках и который, отслужив верой и правдой не один год (а может, и не один десяток лет) за разом случившейся ненадобностью оказался выкинутым сейчас сюда, на улицу, под дождь, снег, ветер… Вот так и с нами, людьми: пыхтим, трудимся, вертимся, бываем нужны (да что там нужны – необходимы!) – и вдруг в один момент оказываемся никому, даже самим себе, совершенно ненужными…