Александр Боев. Стихотворения

Боев Александр Николаевич, поэт.
Родился в 1969 г. в Воронеже. Окончил Воронежский Политехнический институт в 1991 году и Высшие литературные курсы Литературного института имени А.М. Горького (2005 г.)
Автор книги стихотворений «Снегопад» (2000 г.)
Член Союза российских писателей.

***

 

Снова яблоко падает в тёплую женскую руку;
снова время скользит, как алмаз, выводящий узоры –
для того, чтобы ты постигал непростую науку
за любым поворотом увидеть открытое море.
Но кто сможет сказать, почему тебе так одиноко?
И, как шарф по петле, распускаются строчки по букве –
до первого слова, до самого первого вдоха,
до шороха листьев в расправившем лёгкие звуке.
Это осень горит, как мосты твоего Рубикона.
Это кружится лист, выводя только альфу с омегой.
И скамейка стоит – опустевшая лодка Харона.
Можно сесть на неё, как на хрупкий обломок ковчега.
Будто кончилась жизнь, что могла быть длиннее и лучше.
Словно жил лишь затем, чтобы возле кафе, на удачу,
у немой продавщицы с лотка накупить безделушек –
и уйти по аллее, оставив ненужную сдачу.

 

***

 

И. К.
Если клён на ветру, как гортань у заики,
что не может сказать от волненья «люблю»,
если жёлтого цвета случайные книги
даже тонкостью шрифта под стать октябрю –
что ты можешь сказать, кроме тихого вздоха,
стержень сломанной ручки в руках теребя.
За оконным стеклом исчезает дорога
под стекающей каплей «слепого» дождя.
Но в колодце вода с лёгким привкусом Леты,
и таблетка от сердца, как горький обол –
чтобы ты забывала все страхи и беды,
черновые наброски, и письменный стол.
Ты забудешь. И будто совсем без причины,
по бескрайнему полю пойдёшь не спеша
в те края, где летящая нить паутины –
это то, чем держалась за тело душа.
И ты выйдешь к реке – там, где старая липа,
и не виден тот берег в белёсом дыму…
Ты вернёшься назад, и напишешь одно лишь: «спасибо» –
обращаясь уже неизвестно к кому.

 

***

 

В парке – осень. Спешащий прохожий.
Странный свет сквозь сплетенье ветвей –
вот такой же бывает в прихожей,
когда ждёшь непришедших друзей.

 

Сяду здесь. Не пройдёт и минуты,
ты почувствуешь в воздухе то,
как в ларёк по приёму посуды
превращается цирк-шапито;

 

как дрожат поредевшие тени,
и пустая скрипит карусель,
заменяя пакет на коленях
на потрёпанный школьный портфель.

 

Ты о чём это? Я? – о немногом,
и, быть может, единственном – том,
что по осени входит со вдохом,
как хозяин в заброшенный дом.

 

Как назвать, если слово как рыба,
что скользит из хватающих рук,
если кроме «прощай» и «спасибо»
не уместен какой-либо звук?

 

Да и стоит ли? Знаешь, не стоит.
Обойдись без подобных затей –
здесь любой перекрёсток накроет
пустотой городских площадей.

 

Просто молча смотри, как в фонтаны
ветер сносит листву октября…
И сижу я, уставший и пьяный,
сам с собой не спеша говоря.

 

***

 

Голубь в небе, как узел пространства, – на память,
чтобы мог я когда-нибудь вспомнить
этот солнечный полдень над нами,
запах ягод на тёплой ладони,

 

белой бабочки хрупкие крылья,
эту нежную тонкость запястья… –
и почувствовать приступ бессилья
от немыслимой близости счастья.

 

***

 

Почитай мне Тарковского на ночь.
Что-то есть в его тихих стихах –
будто Осип, Марина и Анна
завели разговор при свечах.
Боль и радость. Наивность и опыт.
Так становится жизнью игра.
Так в стихи превращается шёпот,
заклинающий пламя костра
не погаснуть в январскую стужу
страшной ночью в бескрайней степи…
Не трави мне, бессонница, душу,
снова нервы мои не трепи –
ты читай. И покажется: мимо
проплывает в тумане окно –
там, по форме блаженного Крыма,
разлилось дорогое вино.
Там чернила пропахли печалью,
а листы на столе – октябрём,
чтобы слову отсвечивать сталью,
проверяясь судьбой на излом.
Это там, среди хлама и сора,
через годы, отыщут ключи
от закрытой двери, за которой…
Ради бога, прошу, замолчи.
1999 г.

 

***

 

Аллеи, цвета мёртвой канарейки.
И воздух замер – как прощальный жест.
Вот почему на сломанной скамейке
в безлюдном парке нет свободных мест.
И только дворник – эхо листопада –
играет в осень с пламенем свечи.
И хочется домой – не потому что надо,
а потому, что потерял ключи.

 

ПАМЯТИ В. В. НАБОКОВА

 

1.
Озеро, облако, башня… Печаль.
Эта горечь утраты и чувство приютского крова.
Если вечно перо, почему же ломается сталь,
на немецком листе выводящая русское слово?
Вынь из бабочки мёртвой иглу, и поставь в патефон;
заведи что угодно – услышишь мотив возвращенья.
Этот страшный мотив так похож на навязчивый сон,
чей единственный смысл заменяет момент пробужденья.
Остается – писать, забывая хотя бы на час
всю бессмысленность места, и цифру идущего года.
Но отточенность фразы – как острая бритва у глаз,
как движенья солдат из расстрельного взвода.
И пусть прежняя жизнь превращается в пепел и дым;
пусть уходят друзья, разрываются кровные узы –
всё равно, всё останется с тем, кто храним
беспощадной любовью единственной музы.

 

2.

 

Ночь, и в доме из русского – лишь тишина,
та, что ярче, чем память, и больше, чем слово.
И уже невозможно дойти до окна,
не попав под метель где-то возле Ростова.
И мерещится стук, стук вагонных колёс,
от которого в строчках – как эхо – следы многоточий.
Боже мой, сколько лет всё никак не уйдёт под откос
этот призрачный поезд, везущий бессонные ночи!
Сколько будет стоять, проступая сквозь холод и мрак,
тихий зал ожиданий, в котором нет силы не слушать
чей-то пьяный фальцет: «Господа, а вы помните, как…?» –
и в стотысячный раз… но к чему выворачивать душу?
И окно – в трёх шагах. Потухающий свет фонарей.
Подойти и смотреть, как, до блеска метя мостовые,
гонит ветер листву – будто пламя свечей,
отгоревших в церквях за спасенье России.

 

3.

 

Ключ от почты на солнце сверкнёт воронёным стволом.
Ты закроешь глаза, но его не упустишь из рук –
он от сотен дверей, в той стране, где за левым плечом
караулит бессонная память потерь и разлук.
Но любви, как и смерти, нельзя ничего запретить.
И поэт, как Орфей, в темноте обернётся назад –
и увидит не то, что порвал путеводную нить,
и не то, что к нему подступает удушливый ад.
Он увидит себя в невозможно-далёком году;
мама машет рукой и, наверно, зовёт его в дом.
Только он не идёт – кружит бабочка в тихом саду,
(или это письмо подняло со стола сквозняком?)
Будет время стоять, как в хрустальном бокале вода.
Но никто из людей не сильнее бесстрастной судьбы.
И на запад пойдут, превращаясь в дома, поезда –
потому, что устанут считать верстовые столбы…
Ты себя не вини – ведь пока что открыта тетрадь,
и ты хочешь, стерпев эту боль и щемящую грусть,
свои лучшие строки, на чистом листе, написать.
Написать. А потом, не спеша, зачеркнуть.

 

А.М.

 

Как семя в пашне, умирает речь.
Уже не важно кто ты, чей ты,
когда всю жизнь оттачиваешь меч,
чторассекает воздух звуком флейты –
для колыбельной близким и родным;
длязаклинанья памяти и горя.
Уставший шут с лица стирает грим,
и им рисует мальчика у моря –
и наступает осень. Дым с утра.
Он пахнет так, что проходя по саду
почудится не нищий у костра –
слепой Гомер сжигает «Илиаду».
Идти в дыму, не закрывая глаз,
и видеть в нём, как умирают боги.
Я так давно хочу тебе рассказ…-
но ты заснула,и читаешь строки:
«Как семя в пашне, умирает речь…»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.