Низко кланяюсь тебе, Тамбов

Фото Павла Васильева

Недавно довелось общаться с участниками украинского культурного объединения «Славутич». Естественно, в нашем разговоре не раз и не два мелькнуло имя Евстахия Ярославовича Начаса – одного из самых известных «тамбовских украинцев». Не буду скрывать, было приятно, что нашёлся повод поговорить с человеком, под редакторством которого в газете «Наедине» прошёл не очень долгий, но очень красивый период моей жизни. Сейчас Евстахий Ярославович на заслуженном, как говорится, отдыхе, но отдыхать от журналистики (и от поэзии – он же прежде всего поэт) невозможно. Поэтому продолжением нашего недолгого разговора стал текст, который даёт настоящий ответ на мои вопросы о том, что и как приводило украинцев на Тамбовщину и что удерживало здесь навсегда.

На стене в моей комнате висит портрет Тараса Шевченко, мастерски вышитый моей землячкой Светланой Степановной Ильчук. Этот шедевр она подарила мне в день рождения. Живут на Тамбовщине ещё три замечательные украинки – одна из Киева, другая из Днепропетровска, откуда я призывался на службу в ряды Советской армии, третья – из Кишенковского района, где проходили мои детство и юность. Наши сёла были совсем близко. Их разделяли река Ворскла и небольшой лесной массив. А вот в Тамбове мы встретились. В этом я вижу Божье провидение. В городе на Цне живёт Александр Николаевич Боднар, участник Великой Отечественной вой­ны, старший штурман полка, совершивший 300 боевых вылетов. Этот легендарный и уважаемый человек родился в Хмельницкой области, а я в Тернопольской – они граничат.
Если посмотреть на географическую карту Украины, то она напоминает контурами две раскрытые ладони. В их горсти, как в колыбели, русские и украинцы лелеяли то, что нас объединяло века. В России едва ли не половина населения кровными узами связана с Украиной. Как пишет журналист Сергей Дадыкин (по бабушке хохол), «поскреби русского – и ты найдёшь не татарина, нет, генетики доказали, а украинца!» То есть для многих она – такая же любимая Родина.
Как правильно сказал Путин на недавнем саммите в Питере, «куда бы Украина ни шла, мы всё равно когда-то и где-то встретимся. Мы – один народ». В своей книге «Прошлое Тамбовского края» П. Черменский сообщает: «На берегу Цны, за Хопёрскими воротами, находилась Покровская слобода. В ней жили тяглые крестьяне (302 человека), переименованные в 1648 году в полковых казаков. В Пушкарской слободе, за Студенцом, поселились пушкари и затинщики (44 человека). Ниже по Студенцу, в Полковой слободе, жили 558 конных казаков, а в Панской слободе – 73 запорожских казака». Вот ещё когда украинцы проторили дорожку в крепость на Цне. Мне думается, эти смельчаки не вернулись на неньку-Украину, а так и остались жить у матушки-России, и их потомки и ныне прописаны в Тамбове.
Меня привела в Тамбов… русская речь. Впервые услышал её в далёком 1944 году, когда в нашей хате появились красноармейцы, выбившие из села немецкий гарнизон. Услышал и запомнил на всю жизнь, как солнце, как травы, как дождик, как радугу. А потом я открыл для себя Пушкина, Есенина, Лермонтова, Блока, Чехова, Толстого, Паустовского, Пришвина. Когда я жил на Тернопольщине, в моих родных Ярчевцах, то частенько бегал в наш сельский клуб – там, в правом углу, стояло два шкафа, в которых на полках тесно прижимались друг к другу книжки на украинском и русском языках. Мне, двенадцатилетнему, не всё дозволялось читать, но библио­текарша, кареглазая красавица Мария, была нашей соседкой, и она разрешала мне иногда брать «взрослые» книги. Так ещё мальчишкой я прочитал «Одиночество» Николая Вирты. И это был голос Бога, который через книгу говорил о моей дальнейшей судьбе. Но я, конечно, не догадывался о том…
Многие из нас наверняка задают себе вопрос: если есть Бог, то говорит ли он с человеком? Безусловно. Но говорит он с нами и через радугу на небе, весёлый смех ребёнка, трели соловья на рассвете, шелест белокорых берёз; через человека, которого ты всю жизнь называешь святым словом – «друг»; через светящиеся в ночи окна… Когда я вижу в темени эти жёлтые прямоугольники, мне кажется, что моя душа общается с миром на какой-то таинственно-минорной частоте. Может, потому, что свет – всегда надежда, свет – это Бог…
В 1960 году я с отличием окончил в Барнауле школу младших авиаспециалистов, и меня отправили для дальнейшего прохождения службы в Прикарпатский военный округ. Служил в Черновцах, совсем недалеко от села, где родился. Черновицкая и Тернопольская области граничат, так что я тянул армейскую лямку в ста с лишком километрах от моей малой родины.
В нашей группе регламентных работ служили и белорусы, и украинцы, и чуваши, и русские. Никто этому не придавал особого значения – все мы были советские парни. Был среди нас и тамбовчанин Вячеслав Гладышев, высокий голубоглазый красавец. Все тяготы воинской службы всегда переносил с шуткой, был всеобщим любимцем. Слава единственный в эскадрилье солдат срочной службы летал в одном из экипажей в качестве борттехника. У него были просто золотые руки. В казарме у нас стояли двухъярусные койки. Слава спал на нижней, а я на верхней, так что мы всегда находились рядом. Мы с ним дружили и, кстати, были запевалами. Пели в хоре в Доме культуры, который находился по соседству с нашей частью, вместе с учащимися медицинского училища ездили с концертами в близлежащие буковинские сёла.
Служба близилась к концу, я ходил на подготовительные курсы в Дом офицеров. Мечтал поступить в педагогический институт. По справочнику для поступавших в вузы узнал, что такой филологический факультет, где готовят учителей не только русского, но и иностранного языков (что тоже входило в мои мечты), есть в Запорожье и в Тамбове. В том году солдатам срочной службы разрешили сдавать вступительные экзамены вместе с остальными абитуриентами, но кто не попадал в вуз, обязан был дослужить положенные три года. Я послал соответствующий запрос в пединституты этих городов и вскоре получил два вызова.
Колебания терзали мою душу – не хотелось уезжать с родной Украины, и в то же время очень велико было желание пожить в России, изучать язык в российском институте. Пушкин, Лермонтов, Москва, Волга… Эти слова с детства звучали в душе как музыка. Точки над «i» расставил Вячеслав:
– Мне бы не хотелось, чтобы после службы наши пути-дороги разошлись, – сказал он мне однажды. – Поезжай в мой родной Тамбов. Во время сдачи вступительных экзаменов будешь жить у меня. Отцу и бабушке я уже написал. Они ждут твоего приезда. Я, к сожалению, тебя проводить не смогу, сам знаешь – на днях мы вновь отправляемся в Коми АССР, в Ухту, в командировку, на этот раз без тебя. Удачи тебе. Всё будет хорошо. – И улыбнулся, как всегда, светло и открыто. Так Господь через моего друга говорил о моей дальнейшей судьбе.
В конце июля 1962 года ранним утром я ступил на перрон железнодорожного вокзала Тамбова, в новенькой солдатской гимнастёрке, с небольшим чемоданчиком в руке. Никто меня не встречал. Никто не знал меня в городе, который дышал в моё взволнованное лицо утренней прохладой, утопая в буйной зелени. За деревьями стояли деревянные дома с резными наличниками, что для меня было в диковинку. Но что-то таинственно-чарующее было и в этой тишине, и в этих домах, и в самом воздухе… Я медленно шёл по улицам незнакомого мне города навстречу… своей судьбе. Прохожие охотно рассказывали, как найти дом по адресу: Советская, 104. В этом здании на втором этаже меня ждали. Как родного. Бабушка Славы Матрёна Яковлевна, его отец Сергей Григорьевич и братишка Толик. Мама моего друга ушла из жизни в годы Великой Отечественной войны…
Несколько недель прожил я в уютной квартире, оклеенной золотистыми обоями, с цветущей геранью на окнах. Мне здесь было очень хорошо, как дома. Во время учёбы в ТГПИ жил в студенческом общежитии сначала на улице Полковой, потом – на Державинской. После демобилизации Слава вновь пошёл работать на родной завод «Тамбовмаш». В свой цех, где выпускали холодильники – сначала «Тамбов», потом «Наст». Как-то Гладышев поехал в командировку в Белоруссию, на Минский завод холодильников. Там приметили даровитого тамбовчанина и через какое-то время пригласили на работу. Вскоре Слава вместе с женой Галиной уехал из Тамбова. Насовсем. Когда он приезжает в родной город, мы с ним встречаемся, до сих пор.
Когда 51 год назад я впервые ступил на тамбовскую землю, никто не мог мне сказать, что она уже не отпустит меня. После окончания филфака я по распределению поехал работать учителем русского языка и литературы в Тумаковскую среднюю школу Красноярского края, но вскоре вернулся в Тамбов.
«Ничего не бывает случайно», – так говорил седовласый старец с ясными, как у ребёнка, глазами Серафим Саровский. Я всей душой чувствую святость Тамбова. Как гласит молва, в годы Великой Отечественной войны святитель Питирим обходил город с кадилом, потому-то гитлеровцы не смогли надругаться над древним градом Тамбовом, «ничего не бывает случайно»…
Я учился в Ростове-на-Дону в Высшей партийной школе на факультете журналистики и при желании мог остаться в шолоховском крае. Мои школьные товарищи при каждой встрече уговаривали меня вернуться в Днепропетровск, откуда я призывался на службу в армию. Но меня всегда тянуло в Тамбов, мне всегда снилась Цна, когда я бывал на Полтавщине в гостях у мамы.
У каждого человека есть корни, которые связывают его с родной землёй. Есть они и у меня. Но я пустил свои корни и в тамбовский чернозём, и проросли они очень глубоко, не вытащишь, а начнёшь тащить – много бед наделаешь. Здесь у меня родня, друзья, хорошие знакомые. Есть, конечно, и недруги, как, впрочем, у каждого нормального человека. Жизнь есть жизнь. Так кто же я?! Коротко я бы ответил так – русский украинец. Правда, друзья в шутку называют меня обрусевшим хохлом, что, впрочем, меня не обижает. Я был и остаюсь русским украинцем – до сих пор пишу письма украинским родичам на рiднiй мовi… У меня две матери: Украина и Россия. Говорю об этом искренне. Так же искренне считаю, что ни в каком другом городе моя судьба не сложилась бы так, как она сложилась в городе на Цне. Низко кланяюсь тебе, Тамбов, тебе и твоим людям, которые щедро, по-русски, дарили мне тепло и кров, надежду, веру и любовь!..
«Я прочёл две книжки тамбовского поэта (истинного славянина по духу; он украинец по рождению, но всю свою сознательную жизнь живёт в России), – писал в газете «Наедине» Александр Стрыгин, – и некоторые стихи перечитывал по нескольку раз – они захватывали меня именно глубинным смыслом, запрятанным между очень простыми, на первый взгляд, деталями. Даже название первой прочитанной мной книги – «Я в России прописан…» – является как бы вызовом тем, кто пробует иногда поиграть на национальных чувствах. Этой заглавной мысли посвящён в книге целый венок сонетов, а сонет в поэтическом мире славится как «высшая математика стихосложения». Именно во втором сонете его книги есть строчки, написанные убеждённо и искренне, как клятва: «Мне кажется, я с малолетства знал: есть город посреди равнины русской…» Любовь к Тамбову, к тихой Цне есть мерило для состоявшейся поэтической судьбы Евстахия Начаса:

И за Вороной снежные равнины
Похожи так на степи Украины…

Так в душе поэта переплелись два самых близких ему края славянской земли – Украина и Тамбовщина».
Я от всего сердца благодарен Александру Васильевичу Стрыгину за эти слова. Хотя, бывало, слышал и другие высказывания. Как-то в застойные времена одна рафинированная дама мне сказала: «Я считаю, что украинцы должны жить на Украине». Эта фраза довольно больно ударила по душе, но я ответил: «России нас будет не хватать, представьте, что мы все уедем…» Такие моменты были, хотя очень и очень редко, к примеру, один тамбовский поэт всё мне повторял, что он никак не может понять, как это человек имеет две родины. Но это, как говорится, факт его биографии. Настораживает другое: недавно в кругу знакомых я покритиковал некоторые действия нынешнего правительства России. Вместо контраргументов мне бросили в лицо фразу: «Не нравится у нас – уезжайте к себе на Украину!» А в нынешние непредсказуемые времена слышать такое нелегко.
Мне порой бывает грустно на душе оттого, что некоторые деятели способствуют бегству Украины в Европу. Уж очень кому-то хочется, чтобы мы стали чужими. Надеюсь, что не станем. Я, конечно, никуда не уеду. Не хочу рвать корни, это очень опасно не только для растения, но и для человека.
Дом моего друга по Советской, 104, снесли. На его месте выросло монументальное красивое здание, вобравшее в себя архитектурные и инженерно-конструкторские новинки. Думается, что пройдёт время и завяжутся новые отношения между Украиной и Россией. Ведь у них одни славянские корни!

Гимн Тамбова

Нам сквозь столетья видится картина:
В ней Боборыкин посреди стрельцов,
Им покорился край почти былинный,
И крепость поднялась над Студенцом.
Будь славен, наш Тамбов, что стал судьбою,
С которою по жизни мы идём,
Наш город старый, мы горды тобою,
Наш город новый, ты наш мир и дом.
Здесь для Отечества служил поэт Державин,
Вершил дела для общего добра,
И этим был с народом солидарен,
И то была великая пора.
Как наши предки, все мы герб свой любим,
На нём над ульем три пчелы летят,
И, как они, здесь трудятся все люди,
Которые тебя боготворят.
Родной Тамбов, вокзалы, полустанки,
Как и сердца, давно ты покорил.
Великий марш «Прощание славянки»
России ты и миру подарил.
Враг никогда в твоих пределах не был –
Твои границы крепче, чем гранит,
Их охраняют Цна, земля и небо,
И сам Господь веками их хранит.

* * *

«Ещё дастся благодать –
Любить Россию…»
Виктор Дронников

Мы будем внуков обнимать,
Мы боль осилим.
Бог даровал мне благодать –
Любить в России.
И целовать над звёздной Цной
Тебя родную.
Тамбов был слева в тьме ночной,
Лес – одесную.
Как и тогда, глядим и днесь
Мы друг на друга.
А то, что стал таким, как есть, –
Твоя заслуга.
Какое счастье – быть с тобой,
Моя ты Доля,
Идти дорогой столбовой
От поля к полю.
Степная даль, и ширь, и высь –
Неоглядимы.
Опять по осени зажглись
Костры рябины.
Берёзы рощами стоят
В нарядах белых.
Я рад, что Родина твоя
Меня пригрела.
Меня от вас не оторвать
И не осилить.
Бог даровал мне благодать –
Любить Россию.

Соборная площадь

Снова снег, на Соборную площадь
К монументу мы нынче пришли.
Тишина, только ива полощет
Свои ветви в морозной пыли.
На берёзе высокой и белой
Проступают мазки черноты,
Словно кто-то рукой неумелой
Наложил торопливо бинты.
Кроны в небе – как вспышки салюта,
И над павшими снежная высь.
Они гибли в сражении лютом –
Стой, прохожий, и им поклонись!
Нашей памяти горькой блокаду
Разорвать невозможно кольцо…
Здесь я слышу боёв канонаду,
Здесь осколочный ветер – в лицо.
Здесь священная площадь Тамбова,
В карауле бессменном – дома.
Как сестра милосердия, снова
Эту землю бинтует зима.
Я стою с обнажённой душою,
И цветы обжигают ладонь.
И, похожий на сердце большое,
Здесь пульсирует Вечный огонь.

«Душа не устала молиться…»

Памяти архиепископа Луки
(В. Ф. Войно-Ясенецкого)

Судьба – это замкнутый круг,
И ноша под силу немногим.
Священник, великий хирург,
Служил он и людям, и Богу.
Себя осеняя крестом,
Он не был заложником грусти,
Всю жизнь свою шёл за Христом,
Как пастырь, как ссыльный, как узник.
Бойцов град свинцовый косил –
Война не жалела снарядов –
Лука у властей попросил
Дать право, чтоб встать с ними рядом,
Чтоб страшные боли унять,
На годы унять, не мгновенья,
Но прежде чем скальпель поднять,
Он долго стоял на коленях.
Спасал их не только от ран –
Ведь он останавливал горе,
Потом собирал прихожан
На службу в Покровском соборе.
С молитвою вера крепка,
Опора души и утеха,
А архиепископ Лука
От нас насовсем не уехал.
Стоит у больничных ворот –
Молиться душа не устала –
То крест, то вновь скальпель берёт,
Глядит на Тамбов с пьедестала.

Ушаков

«Святой Пётр», «Три святителя», «Троица» –
Имена кораблей-удальцов,
«Святой Павел», «Покров Богородицы» –
Литургический ряд налицо.
Ушаков совершал с ними плаванье,
Чтоб помочь несвободной стране:
Средиземноморская кампания –
Вызов тем, кто служил сатане.
Православные греки, ликуя,
Целовали андреевский флаг,
И победу эскадры такую
Будет помнить Россия в веках.
Помнить крепость на острове Корфу,
Помнить Рим – вечный город Земли,
Здесь Горацио Нельсону фору
Ушакова дадут корабли.
Будут выскочки рваться из кожи,
Ведь у бездарей зависть в крови,
Не прощают талантам вельможи,
Нет у них для талантов любви.
Пока жив был всесильный Потёмкин,
Жил и флот, где служил Ушаков
Богу, вере, России, потомкам,
Приучая к псалмам моряков.
Он берёг наше Чёрное море –
Рубежей южнорусских оплот.
Но обузой окажется вскоре
Для вельмож флотоводец и флот.
Примет «царская милость» – забвенье
За свой подвиг на службе морской:
В Алексеевке, тихом именье,
Станет жить он с молитвой святой.
Его только монахи и видели
За молитвой вечерней порой.
Здесь, у стен Санаксарской обители,
Он найдёт свой последний покой.
Я над праведной скромной могилой
Головою седою склонюсь…
Боже, Боже, за всё нас помилуй
И спаси ещё раз свою Русь!

* * *

Вновь на буграх над Тулиновкой осень
Не пожалела охры на свой след…
Из-под земли там вышли корни сосен –
Их притянул к себе небесный свет.
А может быть, совсем другая сила
Им показала высь и облака,
Которая все сосны воскресила,
Чтоб здесь они шумели на века
И чтобы корни сосен обнажались,
Как жилы на руках у старика,
И их верхушки в небе отражались,
Чтоб было видно их издалека.
Сосновый бор накажет за беспечность,
Я еле удержался на ногах –
Споткнулся не о корень я, о вечность,
На осень заглядевшись на буграх.

Дерево любви

Все чудеса, как их ни назови,
Наверное, причуда сил небесных…
Есть в Тулиновке дерево любви –
Дуб и сосна сошлись в объятьях тесных.
Их корни под землёй переплелись,
Когда весна переборола стужу,
Вдруг два ростка в один росток слились,
Чтоб было легче вырваться наружу.
В урочный час ростки те вознеслись
И на песчаном уцелели склоне –
Земля толкала, поднимала ввысь,
Ствол был один, но две шумели кроны.
Чередовали годы времена,
Жизнь леса шла по замкнутому кругу,
Туманов сыроватых пелена
Нередко их скрывала друг от друга.
Над ними ливни плакали навзрыд
В предчувствии невиданной утраты,
Набрасывали ветры на разрыв
Свои лесоповальные канаты.
Во мраке ночи и при свете дня
Дуб и сосна сплетают свои кроны.
Вокруг стоят деревья, как родня,
А в небе солнце – Господа корона.
На ветках – ленты, а в лесу – покой,
Ведь дерево любви как Божья милость.
Я прикоснулся к «дереву» рукой –
И что-то вдруг во мне переломилось…

Валерию Аршанскому

Застыл декабрь в серебряной оправе,
Душа моя ранимая грустит –
Я с днём рожденья друга не поздравил,
Но я надеюсь, он меня простит.

Он в Сумах подрастал, а я в Надзбручье,
Но нас сроднил тамбовский чернозём,
Его лесов былинные созвучья,
На радугах повисший окоём.

Друг славою химерной не опутан,
Идёт по жизни под свеченье вьюг,
И не случайно сам Владимир Путин
Давал ему однажды интервью.

При встрече улыбнётся добродушно,
К своей груди большой меня прижмёт,
Мужская дружба, если это дружба,
Не требует особенных забот.

Находим мало, мы теряем больше,
А он терял и близких, и родных.
Так мир устроен: рвётся там, где тоньше,
А бьёт судьба, как водится, под дых.

Я тоже с ней веду свой бой без правил,
И мне всё чаще не хватает сил…
Я с днём рожденья друга не поздравил,
Но я надеюсь, он меня простил.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.