Рагузовская сопка

ПОЭМА

Памяти целинного прораба
Василия Рагузова

Возвращение в юность

Августовская полночь Москву обложила
осадой.
В напряжённой густой духоте вызревает гроза.
Я опять на вокзал…
На докучность мою не досадуй,
Давний добрый знакомец
Шатровый Казанский вокзал.
Приближаюсь к тебе –
И волненье морозом по коже,
И ногам нелегко одолеть притяжение лет.
Каждый шаг – точно год,
С каждым шагом я на год моложе.
Я ступаю на площадь,
Как будто вступаю в рассвет.
Это было всерьёз. Нет, не ради помпезного
действа,
Нас на площадь собрал трубача комсомольского
зов.
Это юность моя – продолженье военного
детства.
Это юность твоя, мой целинный прораб Рагузов.

Рубикон

Степь, откликнись! Ау!..
Подмигни мне раскосой зарницей.
Резкий миг озаренья ознобом встряхнёт
небосклон,
Горизонт захлестнёт обожжённой до звона
пшеницей,
И за кромкой хлебов обозначится наш Рубикон.
Мы шагали к нему по дремучим, как полночь,
бурьянам,
А на травах роса… в каждой капле росы
по звезде.
Как тюльпаны красны!
Отблеск крови в тургайских тюльпанах.
Как вода солона!
Привкус слёз в кургальджинской воде.
Мы шагали к нему, подминая цветы сапогами.
Разве мы за цветами в казахские степи
пришли?
Нас потомки поймут… Мы цветы подсекали
плугами,
Чтоб в зерно перелить первозданную силу
земли.
Бросив жребий, как вызов, идти напролом
нелегко нам.
Но не стоит гроша, кто боится ломить
прямиком.
Необжитую степь мы избрали своим
Рубиконом.
Мы её обживём. Значит, мы перейдём Рубикон.

Вершина

Нам, юнцам желторотым, казалось, что можно
с налёту
Обратать целину,
Что, не зная букварных азов,
Можно выстроить дом,
Нам казалось…
Но, взяв сноровисто в работу,
К топору и пиле приучал нас прораб Рагузов.
Человек настоящей, густой и добротной
закваски,
Он учил нас терпеть, нетерпенье зажав
в кулаки.
И усвоили мы, что гвоздями сбиваются сказки,
Что строгаются сказки из самой обычной доски.
Надо, чтобы работа входила усталостью в тело,
Надо, чтобы мозоли набухли, как почки в горсти.
А палатка гудела… Как парус, палатка гудела.
Ветер века её над планетой хотел вознести.
Ветер века суров. Но его я, как нежность,
приемлю.
Не бывает чудес. Но сбывается сказка в степи.
Прорастает посёлок из колышка, вбитого
в землю,
Ради сбывшейся сказки труднейшую прозу
стерпи.
Я пришёл в этот мир. Так неужто он лучше
не станет,
Но хоть чуточку лучше, когда из него я уйду?
Время старит меня. А Василия время не старит.
Он под сопкой лежит.
Он стоит у земли на виду.
Разве это мираж?
Вот он, рядом.
Распахнутый ватник
Задевает полою рукав моего пиджака.
Вот он, рядом стоит, мой прораб, мой собрат
и соратник,
Словно крылья вразлёт за спиной у него облака.
Мы на сопке стоим.
Одинаково русоволосы.
Одинаково дышим.
Одинаково смотрим вприщур.
Одинаково выбьем из пачек щелчком
папиросы.
Я спрошу: «Перекур?»
Словно эхо в ответ: «Перекур».
Вспыхнет спичка в горсти, освящая обряд
перекура.
Мы привычно в себя сладость первой затяжки
вберём.
Мудрецы говорят, что привычка –
вторая натура,
Значит, я твой двойник.
Значит, мы никогда не умрём.
Потому что нас много. И если один выбывает,
Кто-то очень похожий найдёт продолженье
тропы.
А Василий молчит. Только пепел
мизинцем сбивает.
Пепел сизой пыльцой оседает на кровлю травы.

Последняя сцена

– До свиданья, Жаксы, и спасибо тебе
за щедроты!
Белоснежный пейзаж словно в раме
в стекле ветровом.
Кузов полон. Парням не придётся скучать
без работы.
Недостроенный дом превратится в построенный
дом.
Сколько красок в степи!
Даль пронзительно-синей расцветки,
Залил ультрамарин бело-розовых сопок бока,
Лунным светом дрожат таволожника рыжие
ветки,
И лазурные тени бросают на снег облака.
Ослепительный день. Наст усыпан осколками
радуг.
Но не очень-то верь в благодушье степи,
человек.
Нам вовек не постичь всех её своевольных
повадок,
Здесь обманчива тишь, здесь коварен
сиятельный снег.
Будь всегда начеку, опасайся подвохов
природы.
Если сопки прикрыла свалявшимся войлоком
тьма,
Значит, бойся беды, значит, жди перемены
погоды,
Значит, Бога моли, чтоб пурга стороной обошла.
Птичьи стаи летят. Всполошенно щебечущим
рюмам
Вторят криком торгаи: «Буран!.. Подступает
буран!..»
И звенят в тишине стебли чия под солнцем
угрюмым.
И встаёт над дорогой сиреневым лесом туман.
Торопись, человек!
Не давай передышки трёхтонке!
Вьётся снежная пыль роем белых
рассерженных ос!
Кто кого победит? Кто кого обожмёт в этой гонке?
Но буксует машина, с разбега уткнувшись
в занос.
Задохнулся мотор, захрипел дребезжаще
и тонко,
Взвыл надрывно и смолк, обессиленный резким
рывком.
В снеговой переплёт окончательно влипла
трёхтонка.
Ничего не попишешь… Давай добираться
пешком.
Колобродит зима, заблудились дороги
и тропки,
Растерялись в снегах, позабыли, куда и вели.
Лишь не сбились в пути безымянные сизые
сопки,
Безобманные сопки как вехи в белесой дали.
Курс на сопку держи, и она приведёт тебя
к цели.
Ты идёшь по степи, за собой оставляя следы.
Притаились снега. Набираются сил для метели.
Глянь на сопку, прораб, это облако –
вестник беды!
Ох как трудно идти! Перепутались стороны
света.
Небо, рухнув на землю, со стоном рассыпалось
в прах.
Но нельзя не идти, но последняя песня не спета,
И тебе непонятен меня пробирающий страх.
Неужели конец?
Но глотаешь ты воздух колючий.
Неужели конец?
Ты лицо прикрываешь рукой.
Неужели конец?
А наверно, на сопке, над кручей,
Не беснуется снег и царит безметельный покой.
Ты к вершине ползёшь.
В наст впиваясь, ломаются ногти.
Как помочь мне тебе?
Ведь стихами буран не пронять.
Неужели конец?
Подскажи мне, товарищ синоптик,
Скоро ль стихнет пурга?
Скоро ль выглянет солнце опять?
Нет, не скоро! Не скоро!
А ты на дыханье последнем
Хочешь сделать к вершине последний
бессильный рывок.
Тяжело умирать двадцатипятилетним…
– Ну, а жить по-иному ты мог?
– По-иному?
– Не мог!..

Снова на вершине

Я тебя воскресил… Но на свете чудес не бывает.
Ты под сопкой лежишь.
Я стою посредине Москвы.
А Василий молчит.
Только пепел мизинцем сбивает.
Пепел сизой пыльцой оседает на кровлю травы.
Не расскажешь тебе, сколько мы приложили
усилий,
По буранной степи пробиваясь на ощупь тогда,
Мы тебя не спасли…
Слишком поздно пришли мы, Василий…
Видно, лгут, говоря:
«Лучше поздно,
Чем никогда…»
Ты лежал на снегу.
Ватник в инистых пятнах тавота.
Горький запах бензина не выветрил
резкий мороз.
И открылось нам вдруг:
Превращается в подвиг работа,
Если жить не играя, а всё принимая всерьёз.
Ты в открытую жил, потому что не мог
по-иному.
Так отцы наши жили. И так умирали они.
Мы обычные люди. Мы в жизнь влюблены
по-земному.
Мы о землю сердца разбиваем, чтоб высечь
огни.
Не погаснуть огням. Сердце сердцу огнями
сигналит,
Чтоб живым от погибших передать позывные
мечты.
На ослепших зрачках стекленела холодная
наледь.
Нам слепили глаза оттенённые смертью черты.
Ты уже не взгрустнёшь по гусиным ликующим
стаям,
Не увидишь луны, восходящей над шумной
травой.
Не напишешь домой.
Мы последние письма читаем.
И за строчками писем нам слышен твой
голос живой.

«Дорогая моя. Не надо слёз. Знаю, что будет тебе трудно, но что поделаешь, если со мной такое. Кругом степь – ни конца ни края. Иду просто наугад. Буря заканчивается, но горизонта не видно, чтобы сориентироваться. Если же меня не будет, воспитай сынов так, чтобы они были людьми. Как хочется жить! Крепко целую. Навеки твой Василий».

«Сыновьям Владимиру и Александру Рагузовым. Дорогие мои деточки. Я поехал на целину, чтобы наш народ жил богаче и краше. Я хотел бы, чтобы вы продолжили моё дело. Самое главное – нужно быть в жизни человеком. Целую вас, дорогие мои, крепко».

Слово на прощанье

Сотни сопок в степи. Но одна –
Рагузовская сопка.
Если трудно идти, стисни зубы и зубы сцепи.
Всё осиль, всё стерпи. К чёрту робость!..
Нет, риск не рисовка.
И не зря поднялась Рагузовская сопка в степи.
Ты прошёл по земле. Но не всякий прошедший
прохожий.
Чтоб прохожим не стать, надо мимо себя
не пройти.
Надо твёрдо ступать, и тогда кто-то очень
похожий
По бессмертному следу найдёт продолженье
пути.

В далёком уже 1955 году Василий Рагузов, прораб совхоза «Киевский», возвращался со станции Жаксы на грузовике, доверху нагруженном строительными материалами. По другим рассказам, машина с материалами была не одна. Начался буран, который обычно длится очень долго. Чтобы не замёрзли шофёры и не замёрзнуть самому, прораб решил пойти пешком в совхоз, который был совсем близко, за сопкой, чтобы пригнать трактора и вытянуть машины из заноса.
Василия нашли на склоне сопки, но было поздно. В кармане его ватника лежал полупустой спичечный коробок и блокнот с двумя письмами.

Адольф ДИХТЯРЬ