Ангел на плече. Рассказ

Старика Егорова в селе не то чтобы недолюбливали. Правильнее сказать, избегали по возможности. Сам Егоров это обстоятельство так понимал: правду про других все сказать готовы, а про себя правду услышать – это уже болезненно для человеческой натуры.

А старик имел свойство про всё иметь своё мнение. Когда в Киеве «майдан» начался, народ шушукался, дескать, в этом Киеве всё не слава богу, зато у нас в селе тихо и спокойно. Егоров же напоминал оптимистам историю, как ещё десять лет назад в соседнем районе кумовья друг на друга с топорами пошли, потому как один за Яныка был, а другой – за Юща.
Когда из области новость пришла о народной республике, народ по большей части вздыхал облегчённо: если «западенцы» могут от Киева отделяться, то чем на Донбассе люди хуже? А старик в ответ упорствовал: «И что, вам ЛНР пенсию, что ли, платить будет?!»

Борька, местный тракторист, всё над Егоровым подшучивал: «Вы, Николай Иванович, контрреволюционные вещи говорите. Да вас в 1917-м за это дело большевики к стенке поставили бы!» Старик в ответ хмыкал, с ­Борькой спорил и даже «малолетним обормотом» называл, хотя Борьке на тот момент уже за тридцать было.
Когда война пришла, Борис, как шептались соседи, в ополчение ушёл. Позже уходили ополченцы через село, технику свою тянули, а Егоров все глаза проглядел, Бориса высматривая. Спросить боялся: хмурые брели ополченцы, потому как отступали. Мария Павловна, соседка Егорова через два дома, крикнула: «Что, хлопцы, навоевались, тикать теперь?! А нас тут оставляете?!»
Егоров Марии Павловне ничего тогда не сказал. Потому что женщина в отчаянии всегда в точку бьёт. Наотмашь.

* * *

Жену свою он аккурат на второй «майдан» похоронил. Через пару недель после похорон запил. Запил отчаянно, буквально заливался этой водкой поганой. Уже и соседи пытались усовестить, мол, Иваныч, тебе ж 75 лет, сгоришь ведь! А им невдомёк было, что жена для Егорова единственным якорем в этой жизни была. Она единственная старика и терпела, и слушала, и обнять могла, если тому вообще невмоготу было. И на огороде успевала порядок держать, и в доме.

В общем, спокойно они жили. А потом – простуда, три дня температуры, и нет жены! Вот так бы и пил он до самой смерти, ежели б в одно утро не сказала жена ему над ухом: «Коля, убьёшь ведь себя!»

Старик сперва решил, что белая горячка в дом пришла. Весь день от похмелья маялся. А к вечеру, как пришёл более-менее в себя, жена снова над ухом: «Ты бы порядок в хате навёл, Коля!»

Вот так с неделю они и общались. Понятно, что только в доме, скажи кому на селе, пальцем у виска крутанут, а любой другой и вовсе санитаров вызовет.
Но спустя неделю шепнула жена: «Пора мне, Коля». И замолчала. Навсегда. Старик по привычке продолжал с ней шёпотом говорить, за жизнь на селе рассказывать. Думал, отзовётся жена. Но та ушла насовсем.

Зато с водкой Егоров Николай Иванович распрощался окончательно и бесповоротно.
А потом война началась. И вскоре украинские войска в село зашли. Другая жизнь пошла. На жизнь совсем непохожая. Потому что днём надо было дров попытаться нарубить, под пулю «освободителя»-снайпера не попав, потом на край села за хлебом добрести и на «нациков» пьяных не нарваться, а ночью в погреб лезть, потому что ополченцы попыток занять село не прекращали, а к зиме 2015-го похоже всерьёз что-то задумали, потому что взаимные обстрелы продолжались и днём, и ночью. Но ни та, ни другая сторона, как думал Егоров, в расчёт остатки населения не принимали.

* * *

Ходики как раз полдень пробили, когда в дверь Егорова постучали. Старик удивился даже: к ним и по мирному времени гости без предварительного уведомления редко-редко захаживали, а уж сейчас, когда на улицу и по делу выйти опасно…
– Открыто! – крикнул Егоров.
Зашёл на десять лет младше его Мазей Максим Николаевич. Когда-то, в казавшейся такой нереальной нынче мирной жизни, любили Егоров и Николаевич посидеть на лавке, за жизнь повспоминать. Тем более что вспомнить было чего.
– Иваныч, ты сам? – тихонько спросил Мазей.
– Не, женился вчера, вон жена огурцы закрывает! – ворчливо пошутил Егоров.
– Да не, я про военных, не видно?
– Максим Николаевич, они ж тут все заминували и сами уже не помнят, где что ставили! Ты огородами шёл?
– Огородами, по-над посадкой, да… – растерялся Мазей.
– А шёл бы улицей, я б тебя услышал, только мы б уже с тобой не тут говорили, а потом, на том уже свете! – веско уточнил Егоров.
– Ну, слава Богу! – выдохнул Мазей. – Я к тебе, Иваныч, вот зачем пришёл. Помощь твоя нужна.
– Кажи!
– Да Борьку надо похоронить! – помявшись, выронил Мазей.
Егоров положил на пол щепу, которую готовил для печи, и поднялся.
– Нашего Борю? – тихонько спросил.
– Нашего, Иваныч, нашего. Только выходить тебе сейчас нужно, потому как скоро эти засранцы могут обстрел начать, а потом в погреба и окопы попрячутся от «ответки». И, значит, нас с тобой не заметят.
Егоров схватил тулуп, накинул ушанку и направился к выходу.
– Побрели, что ли, по дороге расскажешь, – бросил он.

* * *

Однако толком обо всём Николаевич рассказал, когда они Борьку из посадки волокли. Пока к дому Мазея брели, и вправду обстрел начался. В морозном воздухе миномёты грохотали раскатисто. И хотя оба и не такое слыхали, а всё равно головы в плечи вжимали, да то и дело приседали, потому что хрен поймёшь, откуда выстрел и куда «пошелестело». К моменту, когда всё поутихло, уже от дома Мазея к посадке двинулись.
В общем, по словам Максима Мазея, он утром за дровами потащился. А так как по­близости сушняк уже весь поломал, то вглубь поплёлся. А когда груду валежника разбирал, нога босая показалась. Николаевич хотел было дёру дать, до больно дровеняка хорошая была. Потому потянул он её настойчивей, и всё тело показалось.
– Присмотрелся, на руке левой наколка Борькина, помнишь, он всё стеснялся её, – рассказывал Мазей тихонько, когда они с Егоровым Борьку на большую ветвь положили и во двор Мазея волокли.
По молодости Борька в Луганске себе татуировку сделал, было тогда модное поветрие – «ироглифы» китайские писать на обратной стороне руки. Бориса даже одно время «китайцем» за это звали. Он всё собирался свести татуировку, но что-то не сложилось.
– Если б не наколка, сразу б не признал, – рассказал Мазей, – потому как лица на нём что не было, всё измочаленное.
Егоров молча согласился. Он долго в Борькино лицо вглядывался, всё пытался соотнести увиденное с тем молодым парнем, который ему «контрреволюцией» грозил.
– Кто ж его тут бросил-то? – спросил Егоров, когда они на две минуты перекур устроили. Перекур, понятное дело, условный, ибо сам Егоров никогда не дымил, а Мазей по состоянию здоровья ещё лет десять назад бросил.
– Да эти ж твари и запытали, – тяжело дыша, прошептал Николаевич, указав взглядом на расположение военных за селом.
– Думаешь, в плен Борька попал? – уточнил Егоров.
– К гадалке не ходи! – отрезал Мазей. – Не зря шептались, что у нас тут ополченцы партизанят.
В общем, кое-как дотащили они тело до двора Мазея. Потом ещё часа три дрова разбирали с поленницы, потом поочерёдно яму рыли, туда тело положили и снова дровами прикрыли.
– Вот скажи, Николаевич, может, я что-то в этой жизни так и не понял? – обратился Егоров к Мазею.
Они в доме сидели, Мазей пытался печь запалить, а Егоров безучастно сидел рядом, пытаясь сложить свою мысленную таблицу умножения.
Мазей со второй попытки дрова поджёг, те загудели, потянуло первыми струйками тепла.
– Что непонятно-то, Иваныч? – отозвался он наконец.
– Не могу я Борькину смерть понять, – нехотя признался Егоров. – Ведь жил себе парень, не дурак какой был, а с чего на смерть пошёл?
– Так ведь он Родину защищать пошёл, Иваныч. Что ж тут непонятного?..
– Ты мне чушь пропагандную не неси, – возмутился Егоров. – Родину мы в Великую Отечественную защищали, а сейчас паны холопов лбами сбивают.
– Это на «майдане» они сбивали народ, Иваныч, а теперь уже другая ситуация. Теперь уже не холопы дерутся, а пацанва ради нас жизнью рискует, – мрачно ответил Мазей, ставя на печь литровую кружку с водой.
– А за что рискует?! – взбеленился Егоров. – Или ты тоже в «эленерию» веришь?
– Да мало ли во что я верю, Иваныч! Но только никому не дано право народ гнобить только за то, что мы здесь живём и на «майдан» не ездили, – угрюмо ответил Мазей и протянул Егорову кусок хлеба. – На, подкрепись, тебе ещё назад брести. Проводить?
– Сам дойду, – буркнул старик.
И ведь дошёл же! Хотя вечерний обстрел был особенно громок. А когда в 200 метрах в развалины ФАПа мина прилетела, Егоров выматерился и глубоко в снег вжался. А когда утихло вокруг, доплёлся до хаты.

* * *

После «майдана» старик уже только на себя полагался. Поэтому НЗ, пусть и скудный, но сделал. Понятно, почему НЗ скудный: пока две пенсии в доме было да сын помогал, дышалось легче. А с одной пенсией – уже иная картина. И сын последний раз деньги матери на похороны передавал.
Тем не менее скрепя сердце старик спичками, солью и водкой запасся. Запасы пришлось в райцентре делать – нечего односельчанам повод для слухов давать. Еле допёр потом «кравчучку» до хаты. Так что печку было чем растопить.

На улице разгар дня был, когда на дворе хруст снега послышался, а за ним – стук в дверь. Старик не запирал ни ворота, ни дверь входную. Да и от кого прятаться: местных в селе и без того сотни две осталось, да и те из дому без повода не высовывались. А «гости»… Так эти и стучаться не станут, ежели приспичит.
Вообще он после вчерашних событий никак в себя не мог прийти. Кое-как утром поднялся, кряхтя дочапал до кухни, облил лицо мёрзлой водой, силой заставил себя пойти за дровами.
И вот час назад вязанку сухостоя приволок. Всё печку пытался растопить, но с мороза руки не могли отойти, тряслись, как с перепою. Сидел возле печки, на ладони дышал.
– Открыто! – крикнул Егоров.

Пришла, оказывается, Настя, внучка Марии Павловны. Раньше-то они через два дома соседями были, но когда украинцы всё вокруг минировать начали, перебрались к родственникам на другой конец села.
Зашла девчонка крадучись, словно к чужим. С собой принесла пакет «регионовский» – с эмблемой партии, которая столько лет при власти была, а вот, глядишь, при первых же ударах рухнула. Собственно, даже с пакетом таким опасно на глаза показываться, но, видать, огородами шла…
– Дедушка, здравствуйте! Что вы тут, как?

Мигом оценила ситуацию, взяла из стариковских рук спички, умело, по-хозяйски, растопила печку. Дрова загудели ровно, пошло тепло в хату.
– Спасибо, доча, – поблагодарил старик. Кряхтя, встал, схватил клюку, уселся на стоящий рядом табурет. – Ты мне что, гостинцев принесла? Да ну перестаньте, что я – не знаю, как вы сами живёте?..
– Дедушка, мы уходим!
– Куда? – в груди старика что-то ухнуло. Задавая вопрос, он в принципе уже знал ответ.
– В райцентр попытаемся прорваться, – продолжила девчушка. Впрочем, какая она «девчушка»? Если года два назад школу заканчивала, теперь, значит, и вовсе девица на выданье. Хоть и выглядит устало. А кто сейчас в селе из местных за собой следит? День бы пережить – и славно.
Помолчали. Девушка показала на пакеты:
– Здесь гречка, пол-литра масла, перловка. Что-то ещё бабушка положила. Я не знаю. Нам-то оно ни к чему, если прорвёмся, голодными не останемся, а если не выйдет, будем к вам кушать ходить.
«Господи, да она и шутит ещё!»
– Что вы надумали! – проворчал Егоров. – Как пройдёте, эти ж (он кивнул головой в сторону улицы) не пропустят!
– По-тёмному пойдём, главное – по-над центральной улицей аккуратно пройти, чтобы мину не поймать. И до «камня» быстренько успеть, а там нас ополченцы и спасатели вывезут. В райцентре место для беженцев есть – в школе-интернате все живут, – уверенно сообщила она.
– Откуда ты всё это знаешь?
– Соседей наших вчера встретила, они, оказывается, связь поймали, со своими из райцентра давеча говорили. Те им всё рассказали.
– Ох, опасно же!
– Да не опасней, чем здесь, дедушка! – горячилась девушка.

Старик кивнул. За истекшие полгода он о действиях украинских военных в селе прознал немало. И про то, что центральную улицу они заминировали, а никого из местных не предупредили, и люди погибли. И про то, что если видят – дом подходит для обороны, выгоняют жителей, загоняют свою технику. Сам слыхал, как один военный другому бахвалился, мол, на квартиру уже заработал, теперь на машину зарабатывает.

Ещё с полгода назад шёл он по улице и видел, как прицепились пьяные «нацики» к Александровне, что хлеб домой несла. Что она там им сказала, Егоров не расслышал, но отлично видел, как один молодой пустил очередь Александровне под ноги. Женщина с испугу на спину упала, а пьянь громко ржала, глядя на неё.

Он-то, дурак старый, возьми да и подойди к ним. Попытался было мозги вставить, да заслышав: «Мы вас, сепаров сраных, ещё в Россию отправим!» – понял: говорить там не с кем. Подошёл к Александровне, кое-как помог ей на ноги встать. На том всё и закончилось. Спасибо, что не пристрелили тогда обоих.

Знал Егоров обо всём. Знал и молчал. Потому что рухнуло в одночасье всё, что казалось таким конкретным, очевидным.
– А вы знаете, как людей из соседнего, «эленеровского» посёлка украинцы на блок-посту встречают, когда те приезжают на фабрику на смену? – продолжала тем временем Настя. – «Пропустите, смертники едут!»  – говорят. Нет сил больше здесь сидеть, будем уходить. Дедушка, пойдёмте с нами.
– И что, вы на улицу не можете реже выходить? – ворчливо спросил Егоров.
– Так не бабушку же на улицу выпускать, дедушка! А мне тут одна тварь проходу не даёт. Слова всякие говорит, одной на улице показаться страшно! Так что уходить нам нужно.
Старик отчётливо понимал: зовут его просто потому, что иначе нельзя. Не по-людски это. Понимал и то, что для них он будет балластом. Поэтому жёстко рубанул:
– Нет. Нет, и не зовите! Куда мне, с клюкой-то? Да я сто метров час идти буду. Выбирайтесь уже сами. Я здесь останусь…
Она обняла старика и собралась было выходить.
– А, дедушка, я ж вам забыла сказать: в райцентре Генку вашего видели!
Генкой сына их звали, который ещё четыре года назад в Тюмень на заработки уехал. Как война началась, связь с ним прервалась.
– Точно Генка? – не веря, уточнил Егоров.
– Точно! В этой форме ополченской. С  «калашом» таким громадным. Всё, дедушка, надо мне бежать, а то бабушка там с ума сойдёт.
И ушла. Захрустел снег во дворе.

* * *

По мыслям старика, соседи уже к «камню» должны были выйти, когда в той стороне раздалось несколько десятков одиночных выстрелов. Потом всё затихло. Ближе к ночи в стороне «камня» рвалось и гремело что-то серьёзное. В перерывах слышались автоматные очереди. Потом наступила тишина.
Егоров понял, что никто уже не придёт. Печка догорела ещё часа три назад, в хате ощутимо похолодало. Он затащил своё тело на кровать. Укутался одеялом, а сверху – двумя тулупами. И осознал, что остался совсем один.

* * *

«И что, так и будешь валяться?!»
Он вырвался из старческих неясных сновидений, отбросил с лица тулуп, вгляделся в темноту. Тишина. Только тикали ходики, что достались ему от отца. Старик ходики берёг. Оттого и часы никогда не опаздывали, не останавливались. Когда знакомые хвастались техническими новинками, Егоров про свои ходики напоминал.
– Царя пережили, Союз пережили и меня переживут! – добавлял он.
Он отчаянно напрягал слух. Но на улице было тихо. И в доме.
– Кто здесь?! – прошептал он.
«И что, так и будешь валяться?!» – повторила жена.
– О Господи! Ты ж перепугала меня! – воскликнул старик.
«А как до тебя добудиться? Ты ж скоро с кровати слезать перестанешь…» – веско аргументировала та.
– Ох, да что ты несёшь?! Вот посплю маленько, а там печку растоплю…
«И что дальше? Соседей нет, улица пустая, кто поможет?»
– До весны продержусь!
«Не продержишься! Давай собирайся! Уходить тебе нужно!»
– Куда?!
«В райцентр пойдёшь. Слыхал, что девчонка говорила?»
– Да как я туда сам доберусь? Я ж из села даже не выйду!
«Захочешь – выйдешь!»
Старик окончательно проснулся. Тот факт, что жена вернулась, конечно, хорошо. Но то, ЧТО она говорила…
А, с другой стороны, каковы действительно шансы, что он до весны протянет? И права жена – помощи ждать не от кого. Всем сейчас хреново, в положение каждого не войдёшь, самим о себе думать надо… Он начал натягивать брюки.

«Спортивные сперва надень! На улице мороз под 15 градусов», – осадила жена.
Старик вздохнул. А потом… улыбнулся: всё-таки хорошо, когда она рядом!
«Тулуп не надевай, тяжёлый он. Сперва рубашку, потом два свитера, сверху – ватник».
– Да понял я! Просто в темноте сложно наряжаться, – проворчал старик.
«Понял он, гляди ж ты! А документы?!»
Старик залез в сервант, там в шкатулке лежали все документы.
– А что брать-то? – спросил он.
«Да ты ж всё знаешь! Чего спрашиваешь?»
– Советуюсь я!
«Паспорт возьми и пенсионное».
– А пенсионное-то зачем? Мне что, «эленер» пенсию платить станет?
«Станет – не станет, потом узнаешь, а всё равно возьми! И ещё – в пакете соседском буханка хлеба есть и шмат сала. Сделай себе пару бутербродов».

Всё так и было. Он засунул бутерброды во внутренний карман ватника. Напоследок натянул валенки. Потом подошёл к ходикам и подтянул гири. Взял стоящую в углу у выхода клюку, служившую ему верой и правдой третью зиму. Осторожно, стараясь не заскрипеть, открыл входную дверь. А ведь не так уж и темно, даже очень светло – снег да полнолуние своё дело сделали!
Он вздохнул и тихонько, словно нащупывая ногами дно, побрёл к калитке. Приподнял её, чтобы не разбудить скрипом всю улицу.
«Да кого ты разбудишь? Один же на всю улицу!» – снова влезла со своим мнением жена.
– Всё равно осторожно надо! – ответил Егоров.
«Так если хочешь осторожно, то не говори вслух!»
– Что, и так можно? – изумился он.
«Нужно! Ладно, давай пойдём потихоньку!»

Он не спеша дошёл до поворота на центральную улицу. Луна светила в спину, поэтому даже со своим стариковским зрением Егоров неплохо ориентировался на местности.
«Возьми левей, по-над домами», – жена явно не спускала с него глаз.

Он приставными шагами добрался до ближайшего забора. Одной рукой держался за штакетник, другой с помощью клюки ощупывал дорогу. Дальше была стена дома. Затем опять забор. Так дошёл до первой воронки. Дальше по дороге их было ещё несколько. Возле одной валялся перевёрнутый набок остов обгоревшего «жигулёнка». Егоров слышал, что тут произошло, но упорно гнал от себя это знание.
Затем был ровный участок.

«Здесь очень внимательно!» – предупредила жена.
Он и вовсе перешёл на черепаший шаг. С одной стороны, это позволяло экономить силы. С другой – увеличивало время пребывания на улице. Какая судьба ждёт одинокого человека, который ночью ходит по селу, было известно. И это знание тоже приходилось отгонять от себя.
«Много думаешь, под ноги смотри лучше!» – подала голос жена.
«Ты, может, и умеешь не думать, я – нет!»  – отрезал старик. И продолжил передвигать ноги.

Внезапно левая рука нащупала пустоту – очередной забор резко оборвался. Впрочем, и от стоящего рядом дома практически ничего не сталось, кроме кусков угловых стен. Дальше, насколько хватало взгляда, заборов тоже не было. Пришлось рассчитывать только на палку.

А потом, через десяток шагов, клюка скользнула по обледеневшему камню в сторону дороги, и Егорова по инерции вынесло вслед за ней. Он больно упал на бок, в движении перевернулся на спину, кусок камня сковырнул кожу на щеке, он перевернулся на другой бок и на живот. В общем, сейчас лежал прямо на дороге.
«Говорила же тебе, осторожно!» – вздохнула жена.
– Да клюка же!.. – прошипел он.
«Подтяни к себе палку. Тихонько. Прижми палку к себе. Хорошо. Теперь осторожно перевернись на левый бок. На спину. Ещё перевернись разок. Теперь можешь встать. Только не спеши! Хорошо, пронесло!»

Егоров поднялся. Ноги ощутимо дрожали. Он нащупал палкой твёрдый участок, оперся на клюку двумя руками.
«А что пронесло-то?» – спросил.
«Всё, теперь иди дальше. Только палкой потише стучи, ладно?!»
Он послушно двинулся вперёд, но всё думал: «А что пронесло-то?»
Через час он был у «камня».

* * *

Когда-то, ещё по мирному времени, власти села намеревались поставить здесь памятник советским воинам, погибшим в Великую Отечественную при освобождении их населённого пункта. А до тех пор на выбранном месте стоял памятный знак, или «камень», как говорили сами сельчане.

«Кажись, тут ополченцы должны быть», – сообщил Егоров.
Он огляделся, но никакого движения не заметил. Разве что дымились с полдюжины воронок, ещё столько же успели за ночь остыть.
– Может, они не постоянно дежурят? – размышлял он вслух.
«Нечего гадать, надо дальше идти, – оборвала его размышления жена. – Передохнул?»
«Да я и не устал особо».
«И хорошо, потому что до трассы километра два, а луна уже почти зашла. Наугад тебе идти придётся».
«Может, всё-таки имеет смысл подождать?» – вяло запротестовал Егоров.
«Ну жди!..»
Старик вздохнул: живая жена или не живая, а присущий ей периодический сарказм никуда не делся.
Он побрёл по просёлочной дороге в сторону трассы. Рассуждал: «Два километра – это не двадцать километров, дойду потихоньку».

* * *

Может, когда-то это и была трасса, а сейчас вся дорога была усыпана комьями мёрзлой земли и осколками. Асфальт во многих местах зиял «прорехами», то тут, то там можно было заметить следы от траков.

Егоров сидел на бревне у дороги. Кажущиеся такими простыми два километра он одолел с большим трудом. Луна зашла ещё на половине пути к трассе, и каждую рытвину, каждую ямку или бугорок приходилось нащупывать ногами. По пути он снова упал и крепко приложился коленкой об землю. Колено ныло, но в целом было терпимо.
Он настраивал себя на большой путь. Если повезёт и он встретит ополченцев, то тогда нечего печалиться. Но жена, источая типично женский скепсис, напомнила, что до райцентра тридцать с гаком километров.

«Я ж не дойду!» – ужаснулся он.
«Дойдёшь! – резко оборвала его жена. – Трасса – это ведь не наша центральная улица, мин нет, а ямы на асфальте разве что слепой не увидит…»
Так что пришлось идти. Старик предварительно отошёл в кусты, потому как путь предстоял неблизкий, а обмочиться по дороге в его возрасте – плёвое дело. Вот повозиться, расстегивая ширинку, пришлось, это да.

А идти действительно было легче. Где-то через час он снова сел передохнуть. Как раз возле трассы лежало поваленное дерево.
Потом снова двинулся вперёд.
– Вот скажи, ты почему так долго молчала? – в голос спросил он жену.
«Повода говорить не было – ты ж со всем справлялся».
«А ты только по поводу говоришь?»
«Это ж ты у нас любитель впустую поболтать, особенно с женщинами, особенно – с незамужними».
Старик опешил.
– Да что ты несёшь?! На что намекаешь?
Он настолько был ошарашен, что снова начал говорить вслух.

«В семьдесят шестом чего вдруг в райцентр зачастил?» – неожиданно спросила жена.
– Не частил, по надобности ездил, по работе! – запротестовал он.
«А надобность как звали, не напомнишь?»
– Та не было у нас ничего! Просто женщина знакомая, с нашего же села, а то ты её не знаешь!
«Я-то знаю, а вот ты, видать, забыл, как я тебя просила не ездить туда!»
– Не было у нас ничего! И быть не могло! Если уж на то пошло, и ты глазками тогда стреляла по сторонам. Думаешь, я не видел?!
«Сам же первым начал!..»
– А я тебе ещё раз говорю – никогда я тебе не изменял. Вот ты – вопрос!
Ранним морозным февральским утром на трассе село – райцентр выясняли отношения два старых человека. Живой и умерший.

* * *

Уже час, как жена снова замолчала. Старик не на шутку испугался: самому-то в одиночку плестись!
Устал он чертовски. Всё чаще останавливался, всё дольше отдыхал. Ни сзади, ни по встречной не наблюдалось ни одной машины. Он отчётливо понимал, что до райцентра не добредёт. Даже со всем своим оптимизмом. Потому что 76 лет – это 76 лет, и даже по молодости 30 километров пройти – из ряда вон выходящий случай. А сейчас?

Он сидел у дороги и неспешно ел первый бутерброд. С едой не спешил: во-первых, в его возрасте с едой вообще не торопятся, во-вторых, дольше ешь – дольше отдыхаешь. И хотя от всех его падений бутерброд помялся, он всё равно был безумно вкусен.

Доел, натянул варежки. Потом снял одну, зачерпнул горсть снега, осторожно начал его жевать. Со снегом шутки плохи – ещё простудиться не хватало.

Подобрал клюку и побрёл дальше. Вообще по ровной дороге идти было не так тяжко, как подниматься на бугор. Через несколько часов и чёрт его знает сколько километров он понял, что сил больше нет. Да ещё и сильно ныло колено, которым давеча ударился. Впереди виднелось какое-то строение. Приглядевшись, Егоров ахнул – это ж заправка перед Н-ском! То есть мало-помалу, а половину трассы сделал! Он ускорил шаги, намереваясь отдохнуть на развалинах заправки.

«Ну и ладно, что 76 лет, зато 15 километров уже отшагал!» – гордясь собой, подумал он.
…Стая обнаружила его не сразу. Собаки спали в маленьком сарае, позади заправки. Спали они плохо, потому что голод не давал покоя. Две ночи назад в поле они набрели на пять трупов. Четыре трупа промёрзли и одеревенели, а вот пятый скончался недавно. Ещё тёплый даже был. Человек прижимал окровавленную руку к животу. Но одежда на нём заскорузла от крови и мороза, разорвать её было практически невозможно. Нетерпеливо подвывая, то одна, то другая собаки пытались достать до раны на животе умершего. В результате пришлось довольствоваться лишь внутренностями. Драка за делёж останков едва не закончилась общей грызнёй. В итоге эту ночь они спали, сбившись тесной кучкой, видя во сне свои летние прекрасные дни, когда человечины хватало на всех.

Вожак первым чутко приподнял уши: на улице что-то постукивало. Постукивало ритмично. Пёс осторожно высунул морду в проём сарая, принюхался. Сзади зашевелилась тоже почуявшая добычу стая.
Вскоре показался человек. Старый человек. А старый – это беспомощный. Опыт охоты на стариков у стаи имелся приличный.
Они осторожно двинулись в сторону Егорова.

Заправка хоть и частично сгорела, но в остальном уцелела. На улице начал дуть ветер, и старик решил зайти вовнутрь.
«Съем бутерброд, отдохну и пойду дальше», – решил он. Он присел спиной к стойке и уже достал «тормозок», когда услышал рычание.
Собак Егоров не боялся. Поэтому он не сразу осознал опасность, завидя пять здоровенных псов. Вели они себя нетипично для обычных собак, старик не сразу сообразил – у этих нет боязни человека. И тут же пришло понимание: их привлёк не запах сала, их привлёк он сам.

Он бросил в собак бутерброд, надеясь, что животные отстанут. Одна псина, самая малорослая, и вправду бросилась за едой. Остальные, не отрывая взгляда, приближались к старику.
Он встал, крепче схватил клюку и угрожающе размахнулся ею:
– А ну пошли на хер!
Собаки сделали ещё два шага. Егоров посмотрел вниз, у ног лежал кирпич. Он схватил его, понимая, что успеет в лучшем случае проломить голову только одной собаке. Бросил кирпич, целясь в морду самому здоровому псу. Но 15 километров и 76 лет даром не прошли – бросок получился вялый, кирпич лишь скользнул по морде пса и только ещё больше раззадорил того. Крайняя левая собака бросилась на Егорова, он двумя руками ухватил клюку и со всей мочи шарахнул по собаке. Палка не выдержала удара и переломилась. Подвывая, ежесекундно облизываясь, собака отскочила в сторону.
«Господи, да я же обмочился!» – поразился он.
– Ну, где же ты?! Неужели не поможешь?! – крикнул он жене.
Внезапно собаки остановились, потом сбились в кучу и, подвывая, попятились вон. Старик смотрел, как они выходят из здания заправки, и не верил во всё происходящее.
– Как ты это сделала? – спросил он у жены.
«Я им сказала, что ты старый и описанный, что, съев тебя, они могут заболеть и умереть», – мурлыкнула жена.
– Спасибо! – прошептал Егоров и потерял сознание.
Очнулся он от холода. Сколько был в отключке, сказать сложно. Судя по положению солнца, явно была вторая половина дня. По зданию гулял ветер, и Иванович понял – он насквозь продрог. К тому же обмоченные штаны… Однако надо было вставать.

– Не знаю, что теперь и делать… – растерянно произнёс он.
«Возьми клюку и иди дальше. Половина пути осталась».
– Да я ж сломал клюку…
«Назад посмотри!»
Егоров оглянулся. За стойкой, прислонённая к пустому холодильнику, стояла добротная трость. Как он её раньше не заметил?! Из-за собак, наверное. Впрочем, куда вероятнее то, что её раньше там не было. Или всё-таки из-за собак?
– Совсем из ума выжил, – прошептал он.
Ходьба разогнала кровь по старому телу. Он усердно дышал через нос, как видел в одном документальном фильме. Тамошний диктор утверждал, что глубокое дыхание позволяет возобновлять внутреннюю энергию. А энергия ему сейчас очень нужна.

«Специалист, – усмехнулась жена. – Это ж о бегунах фильм был, а не о семидесятилетних стариках, которые в собак кирпичи швыряют!»
В этот раз Николай Иванович решил не спорить. Пусть говорит, что хочет. Лишь бы не молчала. Лишь бы не оставляла его одного.

* * *

Солнце клонилось к закату, когда стало ясно, что больше он не сделает ни шага. Колено превратилось в сгусток боли. Каждое движение причиняло неимоверные страдания. К тому же он поистёр об асфальт без того старые валенки. Да и постоянный голос жены, до того успокаивающий, внушающий оптимизм, теперь нервировал.
– Всё, не могу больше… – прохрипел он.
«Надо идти!», – упорствовала жена.
– Да не дойду я, понимаешь! – закричал Егоров. – Просто не дойду!
«Вон камень у дороги, сядь, передохни»,  – предложила она.
Он кое-как добрёл до камня и фактически шлёпнулся о его поверхность задом. Ноги гудели, в голове творилось что-то невообразимое, перед глазами плавали круги.
– Посижу, отдохну, ладно? – умоляюще попросил он жену.
«Только недолго!» – предупредила та.
– Конечно, минут десять – и дальше, – прошептал измученный годами человек.

…Он лежал на спине. Смотрел в звёздное небо и не мог понять, где находится и что ему пытается донести голос жены. «Она же умерла…» – лениво подумал Егоров.
«Сейчас ты подохнешь, старый хрен! – донеслось до него сквозь затуманенное сознание. – Вставай быстро!»
«Никогда она ко мне так не обращалась!» – удивился Егоров. Повернул голову и увидел, что лежит на жухлой траве. Память вернулась. А с ней – боль в ногах и всём теле.
«Поднимись, пожалуйста! Я тебя очень прошу!» – вновь замолила жена.
«То-то же, а то «старый хрен», «старый хрен»», – довольно подумал старый хрен и попытался встать. Получилось только на четвереньки. Но голова всё равно закружилась. То ли от резкого подъёма, то ли от увиденных вдали на трассе горящих фар.

До трассы он полз, ноги просто отказывались подчиняться. А ещё он страшно замёрз. Старик кое-как поднялся на колени и принялся махать клюкой. Фары приближались, вскоре послышался шум мотора. А ещё через полминуты возле него остановился старый добрый «газик», из которого выскочили два человека в форме.
– Отец, ты откуда тут взялся? – раздался весёлый молодой голос.
– Вас жду, кого ж ещё, – прошептал старик, пытаясь подняться. Его подхватили две пары заботливых рук. В кабине его начало трясти. Он пытался заговорить, но ничего членораздельного не получалось.
С переднего сиденья к нему обернулся седой, явно в годах военный.
– Отец, ты, главное, не волнуйся. Главное, что мы тебя увидели!
«Да вы бы мимо проехали, не заметив меня, если бы жена не вернула в сознание»,  – подумал Егоров.

Похоже, тепло кабины всё-таки успокоило его. Он назвался, объяснил откуда. Потянулся за документами.
– Да ну что ты, отец, верим мы тебе! – остановил его седовласый. – Это что же получается, ты 25 с лишним километров пешком отмахал?! Да в твоём возрасте – это подвиг! Куда тебе нужно?
– В райцентр, в школу-интернат, туда, где беженцы, – уточнил старик.
– Давай сперва в интернат, а потом уже на базу, – обратился седой к водителю. Тот кивнул головой и тронул машину с места.
– Как там обстановка в селе, батя? – спросил сидящий рядом молодой ополченец.
– Было бы хорошо, он бы здесь не сидел, – не оборачиваясь обронил седой. – Дима, не  мучай старика!

Остаток пути они преодолели за десять минут. Причём половину времени потратили, пытаясь проехать по разбитой напрочь дороге к интернату. Возле металлических ворот остановились.
– Отец, давай поможем дойти! – предложил Дима.
– Спасибо, мужики, но я сам добреду, вы и так из-за меня какой крюк сделали, – решил старик и начал выбираться из машины.
– Ладно, батя, ты только береги себя! – раздалось из кабины.
Он стоял у ворот и не мог заставить себя пройти во двор. А вдруг неправильно его соседям сказали место? Или нет здесь теперь никого и придётся снова искать ночлег?
«Хватит голову ломать, иди уже – здесь это», – внезапно подала голос жена.
Егоров решительно вошёл во двор. Подошёл к центральному входу. Постучал. Потом постучал решительнее. Потом «добавил» клюкой.
– Сейчас, сейчас открою! – раздалось из-за двери.
Створки распахнулись, оттуда хлынул сноп света – не казённого, а явно домашнего.
– Здравствуйте, – обратился он к открывшей двери полной женщине. И вдруг понял, что от волнения сипит. – Здесь беженцев принимают?

* * *

Глава района рассказывал сгрудившимся возле него журналистам:
– Сейчас в этом доме-интернате проживает порядка тридцати семей, в основном беженцы из зоны боевых действий. Мы ежедневно вывозим людей, но многие добираются самостоятельно. Кстати, на днях сюда пришёл 76-летний старик. Верите – своим ходом пришёл!
– А можно с ним сейчас пообщаться? – спросил кто-то из прессы.
– Я сейчас уточню, – улыбнулся глава и обратился к заведующей: – Есть такая возможность?
Заведующая не сразу нашлась с ответом, ей помогла дежурная:
– Этот человек сейчас отдыхает, поймите правильно – в его возрасте и такие нагрузки…
…Старик действительно спал. Его дыхание было ровным и спокойным. Ему снилась жена. Она улыбалась. И муж улыбался ей.

Андрей КУЗНЕЦОВ,
тележурналист, г. Луганск