Божественная литургия в описании Н. В. Гоголя и С. И. Фуделя

Описание Божественной литургии отчасти можно уподобить труду канонического иконописца. Следуя заранее установленным правилам изображения лика, он не вправе отступить от сложившегося древнего образа. Проявить талант художника и глубину своей веры иконописец может лишь в не оговорённых канонами деталях. Например, в том, что по-своему изобразит взгляд, мимику, положение рук святого. Примерно в таком же положении оказывается и писатель, приступающий к описанию Божественной литургии. Он должен представить читателю весь строгий порядок богослужения, а свои (или других людей) чувства выразить в виде замечаний и дополнений к действиям священника или к какому-либо моменту богослужения.

С этой точки зрения интересно сравнить два описания литургии, одно из которых было сделано Н. В. Гоголем в его «Размышлениях о Божественной литургии» (издано посмертно в 1865 г.), а другое спустя более ста лет С. И. Фуделем в «Записках о литургии и Церкви» (1972–1976).
Сравнивая труды Гоголя и Фуделя, прежде всего следует отметить, что Гоголь описывает в большей степени литургику, т.е. порядок службы. В его первоначальную задачу не входило описание чувств православного человека, присутствующего на богослужении. Сам писатель подтверждает это словами: «Из множества объяснений, сделанных Отцами и Учителями, выбраны здесь только те, которые доступны всем своей простотою и доступностью, которые служат преимущественно тому, чтобы понять необходимый и правильный исход одного действия из другого. Намеренье издающего эту книгу состоит в том, чтобы утвердился в голове читателя порядок всего. Он уверен, что всякому, со вниманием следующему за Литургией, <…> глубокое внутреннее значенье её раскрываться будет само собой». Тут же Николай Васильевич сообщает пытливому читателю, что «узнать более таинственные и глубокие объяснения» можно в сочинениях перечисляемых им древних авторов.
Таким образом, при тщательном описании действий священнослужителей в работе Гоголя рассуждений о мирянах, их ощущениях, действиях сравнительно немного, особенно в начале повествования, но эта краткость ничуть не уменьшает глубины самих рассуждений.
«Записки…» же Сергея Иосифовича Фуделя состоят из множества отступлений с размышлениями о том, что должна чувствовать верующая душа в каждый момент литургии, насколько сохраняются в современной службе правила перво­апостольской церкви. С этой точки зрения его труд, несомненно, более интересен для прихожанина, хотя, конечно, и после его прочтения чувства каждого человека, находящегося в храме, будут совершенно индивидуальны.
В связи с изложенным сравнивать труды Фуделя и Гоголя между собой можно только со стороны собственных отступлений авторов. Что касается самого богослужения, то описания литургии в каждой работе с точки зрения мирянина безукоризненны.
Каждый из названных трудов имеет вступление, и на нём следует остановиться прежде всего.
Первой же фразой Гоголь выражает такую мысль: «Божественная литургия есть вечное повторение великого подвига любви, для нас совершившегося». И далее: «Вопли услышались: явился в мир, Им же мир бысть; среди нас явился в образе человека, как предчувствовали, как предслышали <…> но не в гордом блеске и величии, не как каратель преступлений, не как судия, приходящий истребить одних и наградить других. Нет! послышалось кроткое лобзание брата. Совершилось Его появление образом, только одному Богу свойственным…»
О таком же преклонении перед явлением Бога говорит и Сергей Иосифович. «Литургия, – пишет он, – стоит в центре христианства, а в центре литургии – «Агнец, закланный от создания мира» (Откр. 13, 8), или, как в другом месте сказано, «предназначенный ещё прежде создания мира» (1 Пер. 1, 20). Конечно, эти слова непостижимы, но пройти мимо них мы не можем. Тайна христианства начинается с вопроса о его начале. «Бог столько познается нами, – пишет преподобный Симеон Новый Богослов, – сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на краю его ночью с малой в руках зажжённою свечою»».

1. Первое и очень краткое отступление Гоголя обнаруживается при описании Малого входа. Это уже не строгое каноническое объяснение причины выноса Евангелия, а живое ощущение верующей души. «Собранье молящихся взирает на Евангелие, несомое в руках смиренных служителей Церкви, как бы на самого Спасителя, исходящего в первый раз на дело божественной проповеди: исходит он тесной северной дверью, как бы неузнанный, на середину храма, дабы, показавшись всем, возвратиться во святилище царскими вратами».
Почти таким же видится Малый вход и С. И. Фуделю: «Свеча, несомая перед Евангелием, знаменует собой Иоанна Крестителя, который был и «предтечей» Господа, и «светильником света». Этот выход Христа на проповедь осуществляется на литургии уже не символически – через несколько минут после «малого входа» чтением Слова Божия – апостольских посланий и Евангелия».
Кроме приведённых слов, Н. В. Гоголь упоминает ещё и об отходе иерея на горнее место, «как бы во глубину боговедения, отколе истекла нам тайна Всесвятыя Троицы, как бы в то возвышеннейшее, всюду носящее место, где сын пребывает в лоне Отчем единством Духа Святаго. И восхождением своим изобразует иерей восхождение самого Христа вместе с плотью в лоно Отчее, призывающее человека вослед стремиться в лоно Отчее».
Сергей Иосифович тоже делает здесь отступление относительно иерея, но отступление иного рода, относящееся к «тайной» молитве священника о том, чтобы в сердцах наших воссиял нетленный свет божественного разумения Слова Божия. «В древности, – пишет он, – не было тайных молитв священников, то есть все молитвы, читаемые священником, читались им во всеуслышание: народ, составлявший Церковь, участвовал во всех молитвах её… Народ же в древности и пел все молитвы. Только с IV–V веков всё большую роль в пении начинают играть «особые» певцы – певчие, отделённые от народа. С упадком веры пение в храме, начиная с XVII–XVIII веков, всё чаще принимает совершенно не соответствующее храму оперно-концертное направление. Это одна из тяжёлых язв церковной действительности… Это надо знать, так как это всё – следы оскудения веры, а это оскудение мы должны преодолевать».

2. Следующее рассуждение Н. В. Гоголя касается момента окончания литургии оглашенных, а именно самих оглашенных. По этому поводу он пишет: «…всякий присутствующий, помышляя, как далеко он отстоит и верой и делами от верных, удостоивавшихся соприсутствовать Трапезе Любви в первые веки христиан, видя, как он, можно сказать, только огласился Христом, но не внёс Его в самую жизнь, <…> соображая всё сие, всякий из присутствующих сокрушённо поставляет себя в число оглашенных и на призвание диакона: «Помолитеся, оглашенные, Господу!» от глубины сердца взывает: «Господи, помилуй!»»
Повторяя то же размышление относительно оглашенных, С. И. Фудель распространяет его и на недопущение оглашенных к причастию. «Так было в древней Церкви. Но ещё в Средние века, в XI веке, преп. Симеон Новый Богослов советовал людям грешным, хоть уже принесшим покаяние и не находящимся под церковным запрещением, но ещё недостаточно себя освятившим новой, чистой жизнью, воздерживаться от Причастия, «пока, – пишет преподобный Симеон, – помысел твой и расположение твоё не отложатся от злых дел греховных, пока не стяжешь твёрдого намерения никогда уже не оставлять добрых дел и <…> (пока) совершенно не возненавидишь грех»». Пока же этого нет, «когда совершается Божественная литургия и священник или диакон скажет: «Елицы оглашеннии изыдите», – выходи из храма, и становись в преддверии храма, и <…> вспоминай о грехах своих и плачь».
С. И. Фудель пишет и о древнем правиле «не принимать приношения от такового и не возносить жертв за таких, которые грех бесстыдно совершают, чтобы и самому с ними не осудиться». «При том духовном невежестве, – считает он, – которым отличается наша церковная эпоха, трудно предположить возможность соблюдения этого указания. Но надо хотя бы знать о нём и о всей той тревоге, которую проявляли руководители Церкви в древности, начиная с апостолов, о том, чтобы святыня Церкви была в святых руках, чтобы в общении этого Таинства не оказалось среди учеников снова Иуды. На Тайной вечере он был попущен – «да сбудется Писание». Но это попущение есть страшное предупреждение на будущее и призыв к бдительности Церкви. Это надо знать и для себя лично, «да не в суд или во осуждение будет мне причащение святых Твоих Таин»».

3. Приступая к описанию литургии верных, С. И. Фудель пишет: «Начиная с этих слов (Херувимской. – В. А.), совершается в храме литургия верных, и, по существу, только до этих слов позволительно нам и говорить, и писать о литургии: дальше идёт то, что выше нашего разумения, то, чем жили и живут святые». Но «не подобным ли изображается подобное?» – ссылается он далее на о. Павла Флоренского. «Значит, есть в каждом из нас что-то подобное херувиму… Есть великая по своему значению херувимская сердцевина нашей души… Бог вложил в человека лучший дар Свой – образ Божий».
Н. В. Гоголь в этом месте службы поясняет читателю слова Херувимской песни («Яко да Царя всех подымем ангельскими невидимо дориносима чинми») обычаем древних римлян выносить к народу новоизбранного императора на щите под осененьем множества наклонённых над ним копий. По его словам, «песню ту сложил сам император, упавший в прах со всем своим земным величием пред величием Царя всех, копьеносимого херувимами и легионами небесных сил: в первоначальные времена сами императоры смиренно становились в ряды служителей при выносе Святого Хлеба».
И совсем лаконично пишет о Херувимской песни С. И. Фудель: «Через покой и свет Херувимской песни уже видна Голгофа и Христа, и Его Церкви».

4. Оба писателя с благоговением вспоминают о древнем правиле целования любви, совершаемом в храме на возглас: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы». Подобно священнослужителям в алтаре, пишет Гоголь, «все предстоящие в церкви лобызали также друг друга, мужи – мужей, жёны – жён, произнося: «Христос посреди нас» – и тут же ответствуя: «И есть, и будет»; а потому и теперь всякий предстоящий, собирая мысленно перед собой всех христиан, не только присутствующих в храме, но и далёких от сердца, спеша примириться с теми, против которых питал какую-нибудь нелюбовь, ненависть, неудовольствие, – всем им спешит дать мысленно лобзание, говоря внутренне: «Христос посреди нас» и ответствуя за них: «И есть, и будет»: ибо без этого он будет мёртв для всех следующих священнодействий…»
Усиливая значение целования любви, Фудель приводит слова Иоанна Златоуста: «При самом также совершении страшных тайн священник молится за народ, а народ молится за священника, потому что слова «со духом твоим» означают <…> именно это. И молитвы благодарения также общие, потому что не один священник приносит благодарение, но и весь народ. Получив сперва ответ от народа и потом согласие, что достойно и праведно совершаемое, начинает священник благодарение… Это сказано мною для того, чтобы каждый и из подначальных трезвился, чтобы мы знали, что все мы едино тело <…> и чтобы мы не всё возлагали на одних священников, но и сами пеклись о всей Церкви, как о теле, всем нам общем». От себя же Сергей Иосифович добавляет: «Кто-то сказал, что литургия совершается всем народом руками священника».

5. Большое отступление Н. В. Гоголь приводит при описании возношения даров: «Отложив рипиду, диакон приподнимает святой дискос и святой потир – олтарь уже не горница Тайной Вечери, престол не трапеза: он уже теперь жертвенник, на котором приносится страшная жертва за весь мир, – Голгофа, на которой совершилось заколенье Божественной Жертвы. Эта минута есть минута и жертвоприношения, и напоминания всякому о жертве Творца. Поклонение отдаётся нами и земным властям, <…> но жертву – единому Творцу. Она не прекращалась от самого создания мира и в каком бы виде ни приносилась, требовалась не самая жертва, но дух сокрушения, с которым она приносилась… В глубоком сознании, что нет Богу на земле ничего достойного жертвы, каждый из предстоящих обращается мысленно к той же Чаше, которую в олтаре подъемлет служитель олтаря, и восклицает во глубине своего сердца: «Твоя от Твоих Тебе приносяща, о всех и за вся…» Наступает верховнейшая минута всей Литургии: пресуществление».
Как бы в продолжение мысли Гоголя читаем у С. И. Фуделя: «Об этой минуте литургии так пишет святой Иоанн Златоуст: «Когда священник стоит перед престолом с воздетыми к небу руками, призывая Святого Духа сойти и коснуться Святых Даров, тогда бывает великая тишина»».
Сожалея об утрате древних обычаев христианской Церкви, Сергей Иосифович отмечает: «…вплоть до VI–VII веков с воздетыми руками молились в храме при разных молитвах не одни священники, но и все молящиеся… Именно этот сильнейший способ моления образует из человека распятие, делая его всего как бы крестом. А это особенно нужно на литургии – и особенно в эти минуты совершения Таинства Креста. Человек сострадает Владыке своему. Это – тайна любви Творца и твари, так соединённой с Творцом, как тело соединено с головой, – может ли быть изолировано их страдание? Вместе с Господом и Церковь восходит на Голгофу».
И ещё слова Н. В. Гоголя: «Церковный звон подъемлется с колокольней возвестить всем о великой минуте, чтобы человек, где бы он в это время ни находился – в пути ли, в дороге, обрабатывает ли землю полей своих, сидит ли в дому своём, или занят другим делом, или томится на одре болезни, или в тюремных стенах, – словом, где бы он ни был, чтобы он мог отовсюду вознести моленье и от себя в эту страшную минуту. Всё повергается ниц в виду Тела и Крови Господней, взывая ко Господу словами разбойника: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоём!»»

6. После растолкования смысла молитвы «Отче наш» Николай Васильевич добавляет: «…все предстоящие должны повторять в себе молитву сию не устами, но самой чистой невинностью младенческого сердца, <…> и самое пенье её на ликах должно быть младенческое: не мужественными и суровыми звуками, но звуками младенческими, как бы лобызающими самую душу, должна воспеваться сия молитва, да весеннее дыхание самих небес в ней слышится, да лобзание самих ангелов в ней носится, ибо в молитве этой уже не называем и Богом Того, Кто сотворил нас, а говорим Ему просто: «Отче наш!»»
Сергей Иосифович отводит «Отче наш» всего один короткий абзац, хотя смысл его слов стоит страниц иного текста: «Сейчас запоют «Отче наш», – пишет он. – Но знаем ли мы, что моление о хлебе насущном на сегодняшний день святые относили прежде всего к «Хлебу, сходящему с небес» (Ин. 6, 50) – к святому Причастию и к стяжанию Духа?»

7. И вот само причащение. Вновь дадим первое слово Гоголю: «И прочитав сие исповедание, уже не так, как к иерею, но как к самому огненному серафиму, приступает каждый, готовяся раскрытыми устами принять с святой ложки тот огнеопальный угль Святого Тела и Крови Господа, который долженствует в нём попалить, как нетленный хворост, весь чёрный дрязг его прегрешений, изгнав вечную ночь из души его, превратив его самого в просветлённого серафима. И когда, подняв святую ложку над устами его и упомянувши его, произнесёт иерей: «Причащается раб Божий…», приемлет он Тело и Кровь Господа, и в них приемлет минуту свидания с Богом, становясь лицем к лицу к Нему Самому. В минуте той нет времени, и ничем не отличается она от самой вечности, ибо в ней пребывает Тот, Кто есть начало вечности».
С таким же благоговением описывает причащение С. И. Фудель: «Никто не должен признавать себя достойным Причащения, а говорить: «Я недостоин, но верую, что освящаюсь Причащением». И сие исполняется над ним, по вере его Господом нашим Иисусом Христом… Это сочетание – смирения и высоты, – этот неизречённый сплав человеческого бессилия и Божественной силы обнаруживается, конечно, не только здесь, на литургии. Здесь он только наиболее завершён. <…> Правило перед Причастием <…> вводят нас в познание истинного смирения и истинного величия человека в Боге, человека как друга Божия и бога по благодати. Нужно стараться обязательно прочитывать их перед Причастием, если только, конечно, это чтение не для успокоения себя, дающее «право» на Причастие, точно какой-то «входной билет» к Таинству, а для того, чтобы ими – этими молитвами – толкать двери сердца своего: да отверзаются».

Знаменательны заключительные слова обоих авторов о Литургии. Вот что сказано в «Заключении» у Н. В. Гоголя: «Действие Божественной Литургии над душою велико: зримо и воочью совершается, в виду всего света, и скрыто. И если только молившийся благоговейно и прилежно следит за всяким действием, покорный призванью диакона, – душа приобретает высокое настроение, заповеди Христовы становятся для него исполнимы, иго Христово благо, а бремя легко. По выходе из храма <…> он глядит на всех, как на братьев. Примется ли он за обыкновенное течение своих дел в службе ли, в семье, где бы ни было, <…> сохраняет невольно в душе своей высокое начертанье любовного обращения с людьми, принесённого с небес Богочеловеком. Он невольно становится милостивей и любовней с подчинёнными. Если сам под властью другого, то охотней и любовней ему повинуется… И все прилежно слушавшие Божественную Литургию выходят кротче, милее в обхождении с людьми, дружелюбнее, тише во всех поступках. А потому для всякого, кто только хочет идти вперёд и становиться лучше, необходимо частое, сколько можно, посещение Божественной Литургии и внимательное слушанье: она нечувствительно строит и создаёт человека. И если общество ещё не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная Литургия, напоминающая человеку о святой, небесной любви к брату».
Такого пространного завершения труда у С. И. Фуделя нет. Он, если можно так сказать, выразил главное уже в начале повествования о Литургии. И всё-таки конечные фразы Сергея Иосифовича прекрасны: «»И се Я с вами во вся дни до скончания века», – сказал Господь перед Своим Вознесением. Он с нами в Церкви Тела Своего. Кончается литургия, но никогда не кончается её таинство».

С. И. Фудель
С. И. Фудель

Как люди, обострённо чувствовавшие Бога, Н. В. Гоголь и С. И. Фудель являли это чувство и всей своей жизнью. В подтверждение приведём слова из духовного завещания Н. В. Гоголя, а также одну из глубочайших, на наш взгляд, мыслей С. И. Фуделя.
«Считаю долгом своим сказать вам теперь напутственное слово, – писал Николай Васильевич, – не смущайтесь никакими событиями, какие ни случаются вокруг вас. Делайте каждый своё дело, молясь в тишине. Общество только тогда поправится, когда всякий частный человек займётся собою и будет жить как христианин, служа Богу теми орудиями, какие ему даны, и стараясь иметь доброе влияние на небольшой круг людей, его окружающих. Всё придёт тогда в порядок, сами собой установятся тогда правильные отношения между людьми, определятся пределы законные всему. И человечество двинется вперёд. Будьте не мёртвые, а живые души».
А вот – подобное размышление в изложении Сергея Иосифовича: «Смысл жизни страшно прост: стараться всегда и везде сохранять тепло сердца, зная, что оно будет нужно кому-то ещё, что мы всегда нужны кому-то ещё».

Владимир Алексеев,
канд. ист. наук, канд. биол. наук, доцент Государственного гуманитарно-технологического университета, член Союза писателей России

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.