Николай Чербаев. Два рассказа

ПУТЬ К СПАСЕНИЮ

Осень, из последних сил сопротивляясь своему приближающемуся концу, нет-нет да и порадует просветлением. Раздвинутся серые облака, появится ненадолго солнце, чуть пригреет, и снова наволочь. Но и за это коротенькое время остывшая душа Виктора Савельева успевает чуточку согреться. Тело, уставшее от постоянного дрожания на холоде, успокаивается и погружается в блаженное состояние. Понимая, что продлится это недолго, он с грустью смотрит на черное лохматое облако, похожее на сказочного зверя с широко открытой пастью, готового проглотить солнце. Вот оно всем своим черным существом надвигается и безжалостно его заглатывает. И снова сумрак, холодный ветер, моросящий дождь, и дрожит, дрожит Савельев всем своим телом с надеждой на коротенький миг солнечного тепла. Ветер проникает сквозь старенькую одежонку и холодит душу, доставая до самого сердца.
Увидев на суку рядом стоящего тополя нахохлившегося ворона, с трудом шевеля замерзшими губами, ласково заговорил с ним:
– Ну что, дружок, и тебе холодно? Да, плохо нам с тобой. Видать, и у тебя одежонка-то не греет. Тяжелые времена для нас наступают. Тяжелые, брат, времена. Ну что ты раскаркался? На судьбу каркаешь? Эх, судьба…
Звуки неожиданно зазвеневшего церковного колокола заставили его прекратить диалог с крикливой птицей. Он поспешил к воротам храма, поставил перед собой на землю коробку, неумело перекрестился, пристально вглядываясь в лица прихожан скорбящим взглядом, изредка отводя его в промозглую серость осеннего дня. И первые монетки стали со звоном падать на дно коробки. Савельев не переставал накладывать крестное знамение заскорузлыми пальцами, сложенными в ­щепоть. То ли от холода, то ли от телесной слабости его колени судорожно вздрагивали, и полусогнутые ноги с трудом удерживали истощенное тело. Удерживаясь за холодный металл ворот левой рукой, правой – крестился.
Каждый человек испытывает чувство радости или счастья по-своему, и определяется это, как мне кажется, исполнением его желаний, зависящих от возможностей. Кто-то купил автомобиль – и счастлив, кто-то заработал миллион, у кого-то родился ребенок.
У Савельева сейчас была единственная возможность и желание хоть немного собрать денег. И каждый звон упавшей монеты отзывался в его сердце легким толчком тихой радости. Все его мысли только и были направлены на то, чтобы молиться и слушать звяканье монет, молиться и слушать…
Что же привело этого физически не убогого от рождения человека просить подаяние? Только ли физическая убогость заставляет протягивать руку за милостынею? А если у человека душевная убогость?.. Вправе ли он поступать так? Действия просящего и дающего – дело их совести. Судить не нам.
Нет, Господь Бог не наделил Савельева физической убогостью. Он был вполне нормальный в этом плане. Имел всё: жену, дочь, квартиру, работу, стабильный доход.
Работал он электриком на автопредприятии. Числился хорошим специалистом, на работе его уважали и ценили. Ценили его как специалиста не только на работе. За помощью в ремонте автомобилей к нему обращались и частные автовладельцы. Добрая и мягкая душа не позволяла ему отказать в помощи, вот он и задерживался после работы. Но что же в этом плохого, дополнительный доход разве лишний в семье?! И Виктор приносил эти дополнительные, кроме зарплаты, деньги для семьи, и это тоже определяло семейное счастье. Кто же будет спорить, что материальное положение есть основа крепкой семьи. Вот и была семья крепкой и счастливой до поры до времени. И время это неумолимо приближалось и вот – пришло. Оно бы и не пришло, но Савельев сам его торопил, подгонял, приближал. Пришло и положило конец семейному счастью.
Савельев был доброжелательным, он не требовал и даже не просил денег за свою работу – довольствовался тем, сколько давали. Но вот беда, не все давали деньги. Стараясь сэкономить, многие предлагали дешевый алкоголь:
– Давай, Витек, ну по маленькой, за дружбу, за здоровье!
Только можно ли это назвать дружбой, если заведомо знаешь, что спаиваешь человека и что это беда для семьи? За чье здоровье? Если заведомо знаешь, что подрываешь его алкоголем. Какое здоровье?!
Но мы ведь знаем, что душа у Савельева мягкая, податливая, вот он и пил за дружбу и за здоровье, слепо веря призывам «друзей». Пил, пил и допился, дошел до крайней черты, за которой человек теряет свой облик. Употребление алкоголя стало его ежедневной потребностью. Не смог преодолеть зависимость и продолжал отравлять физически себя и морально семью. И уж нет рядом тех «друзей», которые «ратовали» за дружбу и «переживали» за здоровье, соблазняя на очередной «посошок». Итог – развод. И оказался он один в небольшой комнатке общежития, принадлежащего автопредприятию.
Надо бы опомниться, оглянуться назад, заглянуть вперед. Но нет. Этого не произошло.
«За систематические прогулы и появление на рабочем месте в состоянии опьянения…» – так было написано в его трудовой книжке при увольнении.
Потерял семью, работу, уважение, потерял место в обществе нормальных людей. Приобрел статус безработного пьяницы и место возле забора пивной. Именно туда он приходил каждое утро в надежде на милость прохожих. С трудом, но переборол барьер совести, не позволявшей ему протягивать руку для подачки. Не подчиниться слабоволию и не перейти грань человеческого облика, не стать последним пьяницей – не смог, а тут смог. Протянул руку, опустил глаза в землю и вдруг почувствовал слабый удар монетки о дрожащую ладонь. Еще удар, и еще, и еще. Положил монетки в карман, лоснящийся по бокам от грязи, и снова – руку вперед. Нет, не на хлеб и воду потратил подачку – на спиртное. И так ежедневно, изо дня в день, из года в год. Уж многие забыли о его профессиональных заслугах, да и сам он, наверное, не помнит себя в прошлом. Живет настоящим, превратившись в грязного, пропитого и немощного.
И вот он стоит у ворот храма. Он здесь раньше никогда не стоял. Его место было у пивной. Но вот что-то заставило его остановиться здесь, когда в очередной раз проходил мимо. Прихожане подходили, молились, бросали монетки, и этот движущийся людской ручеек как-то тихо, без суеты и шума, вливался в двери храма. В их лицах Савельев видел умиротворенность, спокойствие. И не было в их взглядах злобы, пренебрежения и даже осуждения. Порой даже встречал на себе сочувствующие взгляды. Он почувствовал вдруг какую-то причастность к этому смиренному людскому ручейку. Будто он и они – это одно единое существо. «Странное испытываю чувство, – подумал Савельев. – Там, у пивной, другие, совсем другие люди. Подают, но как подают?! Какие колючие взгляды у многих, какое пренебрежение?! А здесь!..» Он повернулся лицом ко входу в храм и, не замечая того сам, сделал несколько шагов вперед и остановился. «Что это? Какая сила меня движет туда?» – подумал Савельев. И он шел, медленно, но шел, влившись в общий поток верующих.
Савельев в своей жизни никогда не посещал храм, никогда об этом не задумывался. И вот он стоит возле иконы с ликом Николая Чудотворца. Сам он, конечно, не знает, возле иконы какого святого стоит. Но что-то заставило его подойти именно к этой иконе. Стоит и напряженно смотрит прямо в глаза и не может отвести взгляд. Всё тело охвачено мелкой дрожью, пот ручьем по лицу, слабость, ноги не держат, воздуха не хватает. Звон в ушах, ничего не слышит, земля уходит, и вдруг – просветление. Приходит осознание того, что он находится в храме. Смотрит на спокойный лик святого глаза в глаза и чувствует, как успокаивается колотящееся сердце. Он, конечно, не знает молитв, но беззвучно шевелит губами, простыми словами просит защиты и спасения от настигнувшей его грязной жизни.
Савельев вышел из храма и медленно пошел по направлению общежития. Карман его старенького плаща оттягивала поданная мелочь. Перед глазами стояли лица прихожан и образ святого, на которого молился. Этот образ не покидал его мысли ни на минуту. По дороге домой зашел в магазин, купил немного колбасы и хлеба. И лишь когда вошел в комнату, осознал, что сегодня он не покупал, как обычно, спиртное, а купил продукты. «Что это, Боже, как это так, что со мной происходит?» – недоумевал Савельев. Наступила ночь – не спится. Перед глазами люди, храм и добрые глаза святого. «Скорее бы проходила ночь, – подумал Савельев, – и снова в храм. Да, только туда. Там добрые лица людей, там добрые глаза святого, там тепло душе, там мое спасение».
Лишь только настало утро, Виктор Савельев стал собираться: побрился, почистил ботинки. Сменить одежду не было возможности – другой не было. Он шел целенаправленно, не как раньше – в никуда, а шел в храм спасать душу. Он чувствовал это, чувствовал наступление перемены в его отравленной и искореженной жизни.
И снова перед ним образ святого. Только ему Савельев доверял исцеление больной души. Почему ему? Он и сам не понимал этого. Просто чувствовал благость сердцем.
Опытный взгляд настоятеля храма выделил из всей массы прихожан человека, стоящего возле образа Николая Чудотворца. По выражению лица настоятель чувствовал, что человек нуждается в помощи Божьей. По окончании литургии он подошел к Савельеву и попросил подождать его после службы. Когда всё закончилось, батюшка предложил ему помочь храму во Славу Божью. «Чем же я могу быть полезен?» – застеснялся Савельев. «Протрите образа в храме. А когда закончите, я жду вас в трапезной. Матушка Евдокия вас проводит. Спаси Господи». – И, перекрестившись, ушел.
Виктор Савельев с усердием протирал образа, а особенно тщательно тот образ, которому молился. Обращаясь к матушке, спросил: «Скажите, пожалуйста, имя этого святого». Перекрестившись, матушка Евдокия тихим певучим голосом произнесла имя святителя Николая Чудотворца и добавила, что он является скорым помощником всех странствующих, страждущих и немощных. «Скорым помощником немощных, – мысленно повторил Савельев. – Скорым помощником немощных…» И продолжил нести свое первое послушание. Когда работа была закончена, матушка препроводила его в трапезную. Там ему предложили постный, но вкусный обед. Давно он не ел так вот – по-людски – за столом. Когда он поел, подошел батюшка, присел рядом и спросил: «Вас как зовут?»
Так для Савельева началась новая жизнь. Он покорно и с радостью нес послушание в храме. Теперь он не одинок и приносит пользу. Пусть небольшую, но пользу. Он почувствовал себя человеком, с которым разговаривают на равных.
«Какое счастье быть человеком среди людей, а не последним отребьем, которому, как бродячей собаке, бросают подаяние», – размышлял Савельев.
Шло время. Вернее, теперь уходило то время, когда он был подобием человека. Савельев преображался: очистился от грязи, посвежел лицом, с помощью церкви приобрел нормальную одежду.
Наступил великий праздник – день святителя Николая Чудотворца. Савельев особо чтил этого святого и ежедневно молился перед его образом. В этот день многие прихожане желали помолиться этому святому, и Савельев встал в очередь. Служба в храме закончилась. Перед ним стояла женщина. Он не видел ее лица, но что-то в ней напомнило его жену, и сердце вдруг обожгло, и оно так застучало, что, казалось, этот стук слышен на весь храм. Когда женщина повернулась, отходя от иконы, то Савельев, увидев ее лицо, оцепенел. Он с трудом произнес: «Люба, это ты, Люба?!» Люба вышла из храма. Савельев вышел следом, и они пошли вместе. Шли, разговаривали. Дорога кончилась, и они оказались возле дома, в котором Савельев когда-то счастливо жил с этой женщиной. Он как-то неловко почувствовал себя, когда подошли к подъезду, извинился и хотел уйти, но Люба остановила его и как-то тихо и тепло произнесла: «Виктор, возвращайся домой».

НЕ УСПЕЛ…

В магазине с самого утра образовалась очередь. Но странное дело: ни шума, ни гама не было. Не было привычного в таких случаях окрика: «Эй, вы там не пропускайте без очереди, нам тут всем некогда!» Если кто приходил из мужчин, то продавец Галина уважительно приглашала пройти вперед, а женщины, позабыв, зачем пришли, с любопытством слушали Дуську-шепталку. Прозвище за Дуськой закрепилось по той причине, что когда она выдавала женские секреты (по секрету всему свету), то переходила на шепот, оглядываясь по сторонам, не следят ли за ней, как она выдает тайны. За глаза так и звали ее – Дуська-шепталка. Дуська, конечно, знала, как ее величают, но привыкла, так и живет с этим и не обижается.
– Сидим мы со своим Петруней на порожке, поджидаем сыночка, – завораживает разговором шепталка. – Как же, знаем, вот-вот должон подъехать с женой и детьми.
А уж почитай год прошел, как не видались. Ой, бабы, сердце заходилось туды-сюды, туды-сюды, места не нахожу. Чую, как радость к горлу подпирает, ни дыхнуть мне, ни… потому как с минуты на минуту должны подъехать. Мой на меня вроде со злом: «Че ты раскудахталась?!» А у самого, вижу, поджилки под коленями трясутся от волнения. И только я зашла в избу водички попить, ить и была-то в избе нет ничего, а этим временем наши и подъехали. А я и не увидала, как они ехали. Мне бы потерпеть, не заходить в избу-то. Выхожу на порог, а они уж тут: сынок мой Витька, его жена Танька и детки ихние, Вовка с Ленкой. Петруня мой уж внучат обнимает, видать, с Витькой и Танькой уже поцеловался. Я уж и не помню, как с порога сошла им навстречу. Иду, а ноги не держуть, вот сколько нервов было от радости.
В магазин Дуська-шепталка пришла, конечно же, не за продуктами. Продуктов из Москвы привезли много, городских, таких в деревенских магазинах не купишь.

По случаю приезда дорогих гостей в доме Евдокии и Петра было шумно и весело.
Долго распаковывали сумки с гостинцами и подарками.
– Это, мама, тебе. – Вручая пакет, Виктор поцеловал мать. – А это, папа, тебе. – Виктор пожал отцу руку.
– Ой, сынок, спасибо, надо ли было так тратиться, поди ведь дорого, – в обычной в таких случаях манере, с выражением жалости на лице запричитала мать.
– Вот запричитала!.. – возмутился муж. – Радоваться надо да благодарить таких детей. Не у кажных родителей такие дети вырастают. А у нас вон… – Не договорив, Петро поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем вверх.
У Петра с Евдокией трое детей, Виктор-первенец. Окончил школу, уехал в Москву. Поработать пришлось на разных работах, но с детства проявлял интерес к военной форме. Так уж сложилось, что не получилось стать военным, и поступил Виктор на службу в милицию. Заметив в нем честность и принципиальность, направили на учебу в высшую школу. Незадолго до окончания школы назначили его на офицерскую должность и присвоили первое офицерское звание. Влюбился Виктор в темноглазую Танюшку, сотрудницу отдела, в котором он работал. Свадьба была скромной. Так вот и живут в любви и согласии. Плоды взаимной любви – двое детишек. Теперь Виктор при высокой должности, полковник. Родителей он почитает и каждое лето со всей семьей приезжает в гости, и, конечно, с подарками.
Двое других детей, Светка и Ленька, тоже в люди вышли, живут хорошо. Светка – в Саратове, а Ленька – в Пензе.
Свет в окнах погас далеко за полночь. Как только все улеглись спать, Евдокия принялась примерять обнову: коричневый джемпер с накладными карманами и платок ему под цвет, с люрексом по краям. Ночь для нее получилась бессонной. Разве можно заснуть? Всё перед глазами: и Витька с Танькой, и внучата, и подарки. Только начнет забываться, и всё снова повторяется. Лишь на рассвете удалось немного задремать.
Засыпая, подумала: «Пойду завтра с утра в магазин, одену наряд, покажусь бабам».
Пришла ровно к открытию магазина.
– Ой, бабоньки, а сколько же подарков наши привезли нам с Петруней!.. Вот, глядитя на мои обновы, – продолжала шепталка, поглаживая на себе джемпер. – А Петруне моему – и рубаху, и штаны, и шляпу.
Очередь взорвалась смехом.
– Ой, Евдокия, и куды ж теперь твой Петруня в ней пойдеть?
– Не то ль его таперча в начальники назначуть?!
– А что, – поставив руки в боки, с гордостью заговорила шепталка, – это он теперь для всех Петруня, а вы забыли, когда он был Петр Иванчем, а? Сколь лет кладовщиком-то был?! Яму не привыкать быть начальником! – парировала Дуська и заметалась вопрошающим взглядом, как бы спрашивая, еще будут вопросы?
Егор Хмурый (такая кличка прилипла к нему в деревне за его неразговорчивость и хмурый вид) вошел в магазин в самый разгар бабьего смеха, и потому его появление осталось без внимания. Остановившись у входа, он дослушал хвалебную речь шепталки и, поняв, что бабья очередь замерла по причине ее выступления, прошел вперед.
– Мне бутылку водки, какую подороже, получше, значит, палку колбасы, тоже хорошей, ну и там сырку да ситра полторашку, – негромко, со строгим видом сделал заказ Егор, вынимая из кармана штанов кошелек.
Очередь, пока Егор делал покупки, на время затихла и, как только он вышел, снова оживилась.
– Глядитя, бабы, чтой-то Хмурый таких дорогих гостинцев набрал? Неужто какие гости у него? – послышалось из толпы.
– Эх, бабы, да какие гости?! Кто к нему?.. Сын вот уж почитай лет десять не является, всё по заграницам разъезжает, совсем родителей забыл, – изобразив плаксивое лицо, жалобно пропела шепталка. – И Анну яво вон уж как хворь одолела, всё на сердце жалуется. Вот и захотелось мужику себя потешить.
Однако Дуська догадывалась, для какой цели Егор всё это купил.
– Ну, Галинка, теперь давай гостинцы моим внучатам, да побегу я, а то уж сколь времени, как ушла, – засуетилась Дуська.

Егор видел, как вчера приехал Виктор с семьей. Он знал: Виктор обязательно зайдет в гости. По этой причине он и пришел в магазин. Хоть и не было на лице у Егора написано, но в душе он рад был приезду Виктора. Его посещение Егору вроде как заменяло приезд сына.
– Ты, Анна, приготовь какие соленья на закуску, ну там огурчики, грибочки, – тяжело опускаясь на стул, пробасил Егор. – Я вон там кое-что прикупил в магазине, положи в холодильник. Витька-то уж теперь точно вечерком заглянет. Угостить надо по-хорошему.
Егор придвинул к окну стул, оперся локтем на подоконник и с той же грустью на уставшем лице смотрел на резвившихся в саду детей Виктора. Через неширокую улицу ему хорошо были видны их радостные лица. Возле ограды, в тени сирени, на старом, оставленном там много лет назад за ненужностью бревне сидел их дед, с удовольствием затягивался сигаретой и наблюдал за внуками. Егор пытался вспомнить лица своих внуков, но у него ничего не получалось.
«Вот как время стирает память, – подумал он, – не могу уж и вспомнить своих».
– Эх, Славка, Славка, и что же ты за сын такой, уж тебе ли не помнить о родителях, не тебя ли мы растили и лелеяли? Ведь не хуже других старались. И росли вон вместе с Витькой. А ты посмотри, как Витька к своим, а как – ты?! – заговорил вслух Егор, будто Славка сидел рядом. Славка и вправду был рядом, но только на фотографии, смотрел на отца веселыми глазами и широко улыбался. Егор встал напротив портрета. – Смотришь, улыбаешься, вроде и доброе лицо, а что ж ты так сердцем-то очерствел, а?
Славка – ровесник Виктору, вместе росли, вместе ходили в школу, по окончании школы оба уехали в Москву. В Москве Славка окончил институт, получив специальность инженера-строителя. Пока учился, да и потом, когда работал, часто навещал родителей. Женился, получил от организации комнату в семейном общежитии. Карьера его сложилась удачно, стал руководителем строительной компании. Жена тоже получила хорошую должность – заведующей отделением в больнице. Обзавелись просторной квартирой, купили машину, родили двоих детей. И стал Славка всё реже и реже навещать родителей, а отпуск всё чаще стали проводить за границей.

Летний день вместе с солнцем опускался за край ржаного поля, которое начиналось сразу за огородами. Среди густых веток сирени резвились неугомонные воробьи. За версту от огородов, посреди поля, виднелись зеленые берега озера. За высокими берегами озерной глади воды не было видно, но Виктор помнил все береговые загогулинки: где купальни, где камышовые заросли, где лодочные приколы. Ему вдруг захотелось окунуться в голубую свежесть воды и размашистым брассом доплыть до середины, как в детстве.
– Нет, – решил Виктор, – завтра на озеро вместе с семьей, а сейчас надо к дяде Егору.

– Здравствуй, дядя Егор, тетя Аня, здравствуйте! – заходя в дом, душевно поздоровался Виктор. – Вот гостинцы вам, а это, тетя Аня, тебе платок, вам с мамой одинаковые.
– Анна, собери на стол, – засуетился Егор.
– Вы тут по-мужски поговорите, а у меня кое-какие дела, – виновато оправдывалась Анна.
Она знала, что состоится разговор о Славке и без нее Егору легче будет выговориться.
– Ну, дядя Егор, как вы тут поживаете? Славка не обещался приехать?
– Да как мы тут, так вот помаленьку и поживаем. Анна моя совсем расхворалась, сердечко часто прихватывает. Истосковалось ее сердце-то. Он ведь, Славка-то, не отказывает. Бывает, что и позвонит, благо щас телефоны такие. И о здоровье справится, и пообещает приехать в отпуск, а как время подходит, глядишь, а он уж на каких-то островах. А там и отпуск закончился и снова на работу. Ты ведь знаешь, какая у него работа, – говорил Егор, как бы оправдывая сына. – А ты, Витька, что, не бываешь на энтих островах?
– Нет, дядя Егор, не бываю. Мне и тут хорошо, в нашей Ольховке. Тут мне всё близкое и родное. Да и Таньке моей нравится тут, и детишкам раздолье, и родителям радость.
– Да-а-а-а, ты, Витька, вон как размышляешь. А наш Славка, видно, по-другому. Да, видать, еще и Наташка его подбивает на энти острова. Она ведь когда тут бывала, то сколько капризов выдавала: то ей удобств не хватает, то грязь в дождь не нравится. А он ведь, Славка-то, всё по ней. Вот такая она, наша жизнь. А Славка вот уж девять сезонов глаз не кажет. Уж очень хочется на внуков поглядеть. Помрешь – не увидишь.
– А ты, дядь Егор, взял бы да и съездил к ним в гости, пока силы есть.
– Дык как же это я поеду без приглашения?! Нет, мы хоть и деревенские, а на это не способны, какую-никакую, а совесть на этот счет имеем.
– Ну, дядя Егор, спасибо за угощение, пойду я. – Пожав руку, Виктор вышел на улицу.
– Боже мой, какая красота! – вглядываясь в сумерки теплого вечера, с восторгом произнес Виктор. – Какие там острова заморские?! Вот он остров – моя родная Ольховка!

* * *

Лето подходило к концу. Днем было солнечно, а утренние зори уже дышали осенью. Егор с Анной с нетерпением ожидали сына. Ведь обещал в этом году хоть ненадолго, а приехать. Сотовый телефон был постоянно на виду, вдруг сынок позвонит, а они не услышат. На ночь Егор клал телефон рядом. Проснется и нащупывает рукой, на месте ли он, а потом долго не может заснуть, всё думки разные думает.
Звонок раздался утром, когда завтракали. Наспех проглотив непрожеванную пищу, Егор дрожащей рукой схватил телефон:
– Алло, алло, алло, Слава, слушаю, слушаю.
Разговор был недолгим. Анна всё это время сидела с открытым ртом, как бы боялась, если закроет рот, то помешает разговору. Егор тяжело опустился на стул.
– Ну вот и встретили сыночка, – выдохнул Егор, – завтра уезжают на курорт, за границу уезжают.
Тяжело шаркая ногами, он вышел на улицу, сел на порог и закурил. Грудь Анны прошила резкая жгучая боль. Она с трудом дошла до кровати и легла.
Скорая медицинская помощь увезла Анну в районную больницу. Недолго билось ее больное сердце. Умерла Анна, когда сын был на курорте.
Дрожащими руками Егор держал телеграмму, только что принесенную почтальоном, в которой было одно-единственное слово – «Вылетаю».
– Эх, сынок, долго ты летел, девять лет летел, да не успел, – прошептал Егор и заплакал. Он плакал тяжело, навзрыд, уж слишком тяжкий груз обиды и потери лежал на его сердце.