Таблица Менделеева. Рассказ

«Дни поздней осени бранят обыкновенно…» Журналист на пенсии Сергей Павлович Тарабрин сидел в кафе «Нива», смотрел в широкое мутное окно и вспоминал эти слова великого поэта… И правда, мало хорошего в том, что дует холодный северный ветер, гонит по тротуару опавшую грязную листву, иногда прорывается мелкий колючий дождь, люди бегут, подняв воротники, мамаши прижимают к бедру уже по-зимнему одетых детей…

В кафе накурено, наплёвано, от распаренных мужиков, не снявших намокшей верхней одежды, идёт нездоровый дух. Это самое затрапезное кафе в городе. Но зато здесь всё просто и дёшево. Положив голову на стол, можно даже вздремнуть. И вот именно здесь Сергей Павлович чувствовал себя отрешённым от мира. Бедность и забвение растворялись в дымном воздухе. На какое-то время он забыл даже о том, что у него промокла левая нога. Всё собирался зайти к сапожнику починить башмаки, да лень-матушка мешала. Купить же новые пока не было возможности. Однако сегодня, кажется, фортуна повернулась к нему лицом, о нём вспомнили, выдернули из забвения…

…Утром раздался телефонный звонок. Сергей Павлович сначала вздрогнул, а затем долго не брал трубку телефона, который, казалось, уже разучился звонить. Кто вспомнил о нём, давно отошедшем от дел, растерявшем друзей и даже врагов? Оказывается, звонили из предвыборного штаба банкира Мацнева, который баллотировался в Государственную Думу. Сергей Павлович слышал о нём неоднократно, но никогда не встречался лично. Это был деятель уже новой плеяды. Да и кто в городе не слышал о крутом мафиози Мацневе?
Начинал с небольшого подвального пивного бара на рынке, затем прибрал к рукам весь рынок, а вскоре уже стая его головорезов рыскала по всей области, скупая по бросовым ценам мясо. Там же, на рынке, ставшем его вотчиной, открыл мясной цех, дело было поставлено на поток. Не успели лысогорцы очухаться, как половина области оказалась в его руках, в том числе и «Сельхозбанк».

Час назад они встретились. Собрался весь штаб: пиарщики, журналисты всех мастей и ещё масса народа, совсем незнакомые для Тарабрина люди. Сам новоявленный магнат появился перед ними не более чем на пять минут. Просто так, для знакомства. Ему лет сорок, может, чуть больше. Его лицо то ли Тарабрин видел ранее, то ли оно кого-то напоминало. Всматриваться было неловко. Когда совещание закончилось, начальник предвыборного штаба отставной полковник Чернышов сказал:
– Все свободны. Сергей Павлович, вас прошу задержаться. – И когда все ушли, пояснил: – С вами хочет побеседовать Юрий Антонович.
У Тарабрина чуть не сорвалось: «А кто это такой?» – но он вовремя сообразил, что это и есть не кто иной, как сам Мацнев.
Они вступили в богато обставленную приёмную, на роскошном ковре стоял великолепный стол, за ним сидела, как мраморное изваяние, наипрекраснейшая из всех прекрасных секретарша, которая ослепила его блеском зубов и уничтожила своим взглядом. Тарабрин подумал, что она увидела дырку в его башмаке, хотя он точно знал, что дырку увидеть невозможно, она ещё не настолько велика.

А кабинет местного олигарха был на удивление невелик. Да, конечно, мебель из настоящего дерева, бронзы и кожи, в хрустальной вазе живые цветы… Олигарх курил ароматную сигарету и предложил кивком Сергею Павловичу, но тот отрицательно затряс головой, он действительно не курил. Мацнев движением ладони отослал отставного полковника, долго бесцеремонно смотрел на Тарабрина.

– Сергей Павлович, – наконец произнёс он медленно. – Вам придётся работать много. Мне некогда писать пространные речи.
А народ наш, сами понимаете, привык к словоблудию. Особенно сейчас… Демократия, консенсус, – с иронией произнёс он. – Какая демократия может быть, когда народ бедствует? Когда я могу уволить любого сотрудника без объяснений. Оттрахать любую сотрудницу, и она почтёт это за счастье.
– Так уж и любую? – усмехнулся Тарабрин. Магнат начал вызывать у него раздражение. Молодой самоуверенный бандит со стальным взглядом. Ну да, на нём итальянские туфли из настоящей кожи. Что с того? Это ещё не даёт право считать себя…
– Да, я утрирую, – перебил его мысль хозяин кабинета. – Я говорю не о себе, а вообще… Вот вы и используйте такие идеи в своих, то есть в моих, речах: то, как ведут себя многие власть имущие, нехарактерно для меня. Понимаете? – В глазах олигарха таилась насмешка.

Тарабрин хотел как-то съязвить, но вдруг почувствовал, что подошва на башмаке совсем отстала и на палец засквозило. На новую обувку денег нет, холодильник пуст. Какая тут демократия, какая ирония!
– Я всё понимаю, Юрий Антонович! – хмуро согласился Тарабрин. – Готов приступить к работе.
– Действуйте! – напутствовал Мацнев и протянул руку.

…Такая вот встреча состоялась всего какой-то час назад. Сергей Павлович тяжело поднялся, подошёл к стойке, взял ещё водки и пива, вернулся на своё место.

Интереснейшая ситуация! Ему было… Нет, ему ещё не было тридцати, он был холост и учительствовал в небольшой сельской восьмилетке, не строил никаких далеко идущих планов, вполне удовлетворяясь работой, рыбалкой и любовью учительницы начальных классов Натальи Ивановны, которая была такой маленькой, весёлой и конопатой, что даже ученики звали её за глаза просто Наташей. Они встречались «скрытно», словно в деревне можно что-либо утаить. Тарабрин снимал комнатку у полуглухой старушки, которой, конечно же, доставляло удовольствие рассказывать соседкам о своём постояльце и его подруге. Вся небольшая деревушка и учительский коллектив обсуждали, чем закончится эта канитель, когда же они наконец поженятся или, что ещё интереснее, разойдутся.

И вдруг неожиданно вызывают учителя истории Тарабрина в районный комитет партии. (Естественно, коммунистической партии, она тогда была одна.) Директор школы злорадно ухмылялся: учитель истории Тарабрин на одном из последних совещаний агитаторов выскочил с критикой в адрес райкома партии, дескать, мало внимания уделяется быту животноводов. Красные уголки на фермах – сплошная фикция, никакие они не красные, а грязные кладовки, в которых понаставлено пустых бидонов и другой утвари. В общем, в зале стояла мёртвая тишина, все следили за тем, как наливается шея первого секретаря, здоровенного мужика пудов на десять. Конечно, Тарабрин отдавал себе отчёт, что может последовать после такой критики, но он именно этого и добивался. Пусть увольняют, наконец-то он вырвется из этой глухомани. Давно бы уехал, да дернула его нелёгкая вступить в эту самую партию, теперь не отпускают, а если уедет самовольно, то напишут такую характеристику, что и на Камчатке ему места не найдётся.

И все же Тарабрин струхнул. Если бы пришёл приказ об увольнении – это одно дело, а когда надо явиться лично к Первому – это уже совсем другое.

Добирался он до райцентра на попутных грузовиках, и пока одолевал эти тридцать пыльных ухабистых километров, успел налиться злостью. Да ну их всех! Что ещё за начальники над ним выискались? С него достаточно одного директора школы, который почему-то решил, что Сергей Павлович метит на директорское место, потому что у него образование высшее, а у директора среднее педагогическое.

С решительным, жёстким настроением явился в райком Тарабрин. Зная привычку Первого материть провинившихся, он для себя постановил: «Он мне мат, а я ему – два! Он кулаком по столу, а я – ногой в дверь!»

Каково же было удивление Тарабрина, когда его, в обход всех ожидавших приёма, сразу провели в кабинет и Первый встал из-за стола, протянул руку и по-доброму улыбнулся.
– Я с тобой полностью согласен, – без предисловий сказал Первый. – Много мы болтаем, а мало делаем и по-настоящему о людях не заботимся. Вот я и подумал… А почему бы тебе не взять на себя этот участок работы?
– Как это? – не понял Тарабрин.
– Очень просто: берём тебя в райком инструктором.
Тарабрин совсем растерялся. Хотел даже сглупить, сказать, что он не вещь какая, чтобы его куда-то брали. Всё же с ним следовало бы сначала посоветоваться, получить согласие…
Первый истолковал его растерянность по-своему, подошёл, отечески положил руку на плечо. Чувствуя тяжесть этой руки, Тарабрин уже и пикнуть не смел, а только что-то мычал…
– Справишься, Серёжа! Нам нужны свежие силы. Замшели мы тут со своими старыми кадрами.
– А как же школа? – пролепетал Тарабрин.
– Молодец, что о деле думаешь… Свято место пусто не бывает, – успокоил Первый Тарабрина. – Иди в отдел пропаганды. Там тебя ждут.
Невероятно быстро происходят повороты судьбы. Ну не вякни тогда на совещании – и сидеть бы Сергею Павловичу в своей Косорыловке до конца жизни, делать детей с Натальей Ивановной и копаться в огороде.

Да, кстати, а как же быть с Наташей? Приехав в деревню уже в качестве работника райкома, Сергей Павлович, естественно, встретился со своей возлюбленной. Она плакала. Обильные слёзы текли вокруг её миленького носика, и она едва успевала вытирать их вышитым платочком.
– А я как же? Со мною-то что же будет? – всхлипывая, спрашивала она.
– Ну перестань, Натка. Вот устроюсь с жильём и приеду, заберу тебя, – успокаивал Тарабрин. И на всякий случай соврал: – Мне так и сказали: первым делом женись.
– А нельзя сразу? – не успокаивалась Наталья Ивановна. – Ты ведь забудешь. Замотаешься и забудешь обо мне. Известное дело – найдёшь себе в райцентре…
– У нас насчёт этого строго, – заверил Тарабрин, и это почему-то успокоило учительницу.

С лёгким сердцем покидал ненавистную деревню Сергей Павлович. Мысленно рисовались радужные картины будущей жизни, а точнее – карьеры. Вот приступит он к исполнению должности, соберёт руководителей хозяйств, стукнет по столу кулаком и гаркнет на них: «Вы почему, такую мать, не занимаетесь бытом животноводов? Почему на фермах грязь по колено? Почему от свинарок за версту пахнет аммиаком?..» И тут в районе начнётся! Что начнётся? Да ничего. Кто он такой? Вшивый инструкторишко. Нужно самому в резиновых сапогах шастать по фермам и водить за собою председателей да директоров. Нет, не пойдут они за Тарабриным по грязи в хромовых сапогах. И зря он ввязался в эти проблемы, не нужно было высовываться, куда как спокойнее сидеть в своей гнилой деревушке и пить с директором школы самогон…

…Отделом заведовал старый партийный кадр Николай Степанович Мантров. Перетряхивание районных кадров, происходившее при смене «первых», бросало Мантрова из кресла в кресло, он даже достигал должности второго секретаря и спускался до заведования пекарней, но везде был деятельным, исполнительным и неутомимым. Он был непревзойдённым мастером по сочинению докладов и отчётов. И даже когда не работал в райкоме, его всё равно приглашали для написания самых ответственных бумаг, обычно отправляемых в область.

Описываемые события происходили в середине шестидесятых годов, страна понемногу освобождалась от драповых пальто и сапог с галошами. Однако Мантров был верен традициям совдепа: зимой и летом он носил эти самые сапоги, притом с галошами! Даже в самую распрекрасную погоду. Всегда на нём был коричневый двубортный пиджак, галстук, вытертый подбородком, завязанный вечным узлом ещё на фабрике, и от него разило одеколоном «Кармен». Восхищала Тарабрина причёска нового начальника: светлые волнистые волосы всегда были уложены на пробор, набриолинены, и голова излучала сияние непогрешимой святости.

В новом сотруднике Мантров сразу увидел соперника. Да это и понятно: ведь его заметил и сразу пригласил, в обход заведующего отделом, сам Первый!
На первых порах отношения были натянутыми, Мантров загружал инструктора порою совершенно бессмысленной работой. Даёт, например, задание определить количество верующих в районе.
– Ну и как это возможно сделать? – спросил Тарабрин.
– А ты мысли логицки. Молодёжь практицки отбрасываем. Так? Мужиков до шестидесяти тоже долой. Так? Эти ни во что не верят… Берём общее количество жителей…
– А зачем это нужно? – спросил Тарабрин.
– Что?
– Зачем знать количество верующих?
– Приедет из области комиссия с проверкой антирелигиозной пропаганды. Спросят… А мы им – бац…
– Девять тысяч семьсот восемьдесят, – сказал Тарабрин.
– С чего ты взял?
– С потолка. Кто станет пересчитывать?
– Шустрый ты больно, – хмыкнул Мантров. Он потёр ладонями колени и пояснил:  – К непогоде болят… Ты думаешь, я почему в сапогах и галошах? Простудил ноги, мыкаясь по командировкам. Зимой пешком, от села до села… Это теперь и автобусы, и попутки…
А после войны как было? Этого ты не знаешь… Сходи за винишком. Первый уехал в область, конец рабочего дня…
Мантров любил «яблочное» местного производства, убеждал, что оно выводит из организма различные шлаки. Тарабрин не стал артачиться, сбегал в ближайший магазин, и они тихо-мирно скоротали вечерок.

Но дальше пошли совсем удивительные дела. Вернувшись из областного центра, Первый вызвал Мантрова и Тарабрина к себе.
И поставил перед ними задачу:
– Нужна женщина тридцати лет. Доярка. Образование – десять классов. Двое детей. Высокие показатели в работе. Я сказал – женщина, а не баба! – повысил голос Первый, глянув на Тарабрина.
– Дак а я что?
– А ты ухмыляешься!
– Да ничего я… А зачем нужна?
– Ну не натягивать же! – накалялся Первый. Потом взял себя в руки, ругнулся, пояснил: – Будем выдвигать в Верховный Совет. Понятно теперь? Действуйте. К вечеру доложить.
В кабинете у Мантрова неугомонный Тарабрин допытывался:
– Ну зачем такой формализм? Почему должно быть двое детей, а не трое или четверо? Глупость какая-то!
– Ты знаешь, что такое статистика? – снисходительно глядя на него, спросил Мантров. – Вот выборов ещё нет, а в ЦК готовы для печати данные: избрано столько-то генералов, академиков, доярок и свинарок. Все отрасли охвачены! Понял? И мы утрём нос Западу. Это у них там избирают толстосумов. Подкупают избирателей. Не выборы, а сплошной бандитизм.
– Но это же таблица Менделеева! – воскликнул Тарабрин. – Элемент ещё не открыт, а о нём всё известно.
– Практицки это так, – согласился Мантров. – Но мы с тобою солдаты партии. Понятно? Дан приказ – вперёд! Садись на телефон и действуй.
– Сделаем, – досадливо сказал Тарабрин, поднимая трубку телефона. К вечеру он понял, что поторопился с обещанием: найдёт доярку с хорошими показателями, но ей или образования не хватает, или бездетная. Наконец один вариант нарисовался, но этой было чуть за тридцать. Тарабрин сказал об этом Мантрову, а тот пальцем вверх показывает (на втором этаже был кабинет Первого).
– Иди и сам докладывай.
Голос его прозвучал многозначительно. Тарабрину, естественно, не хотелось лишний раз нарываться на матерщину Первого. Наконец Сергей Павлович вспомнил про Зою Грезневу. Её двое детишек, вечно грязных, с соплями под носом, ходили во второй и третий классы. Сама мамаша была под стать детишкам, надоями не блистала, на Доске Почёта никогда не висела. Зойку в Совет? Да ещё Верховный? Это просто себя не уважать. Но что поделаешь. Ей тридцать, десятилетку она одолела через пень-колоду. Муж забулдыга и мелкий вор, хамлет, каких свет не видел.

Злорадство одолело Сергея Павловича. Вы так?.. Ну и я выкину злую шутку. Поехал он в свой «родной» колхоз, нашёл председателя, втолковал ему, что очень выгодно будет иметь «своего» депутата, который будет и лимиты выбивать, и кредиты.
– Кто? Зойка будет выбивать? – скривился председатель. – Ты у неё в доме был когда-нибудь? Грязь непролазная…
– Это от бедности. Вот подживётся, приоденется… Дорогу вам в село проведут. Дом культуры построят…
В общем, уговорил Тарабрин председателя, уломал, приписали они доярке Грезневой побольше надоев, и уже поздно вечером Тарабрин докладывал Первому о результатах поиска. Утром сочинили бумагу и с нарочным отправили в обком партии.

А затем началась предвыборная катавасия. Тарабрину поручили сочинить речь, с которой Зоя Грезнева будет выступать перед избирателями. Программную речь!
Тарабрин не ударил лицом в грязь, он сочинял и плакал от собственного вдохновения. Собралось бюро райкома в полном составе, и вдохновенный Тарабрин зачитал своё сочинение, как читают стихи на выпускном экзамене. Члены бюро слушали с умным озабоченным видом, изредка делая пометки в своих бумагах.

Обсуждали долго и дотошно. В конце самое умное предложение сделал Первый:
– Скажи машинистке, чтобы перепечатала всё это большими буквами. Поедешь к Грезневой, и пусть она при тебе прочитает несколько раз, чтобы потом на трибуне не затыкалась. Вообще ты, Сергей Павлович, отнесись к поручению со всей ответственностью. Дело государственное. Мы готовим избранницу народа! Вникни.
– Я уже вник.
– Действуй.
И снова Тарабрин в своей деревушке. Но как всё переменилось! Во-первых, за ним прислали из колхоза машину, во-вторых, прибыл председатель колхоза Жиров (контора находилась в другой деревне), а в-третьих, его прежней квартирной хозяйке завезли кусок мяса, и она готовила обед в честь Тарабрина.
Зоя Грезнева сообщение о том, что её будут выдвигать в Верховный Совет, приняла без особой радости и, может быть, даже с лёгкой досадой.
– На кой кляп мне это надо? Жила себе спокойно… А тут всякие разъезды… На кого детей оставлю?
– У тебя свекровь, муж…
– Ха! Муж! А то ты не знаешь, Палыч, что он алкаш. Совсем сопьётся.
– Мы его приструним, – обещал Тарабрин.
– И надеть у меня нечего.

Вот об этом Тарабрин не подумал и, глянув на Зою, понял, что проблема возникла не из лёгких. Разговор происходил у неё дома. В углу стоял старенький шифоньер. Кивнув на него, Сергей Павлович предложил:
– Ну-ка, вываливай своё барахлишко…
– А что показывать? Одно платье выходное да рейтузы с начёсом. И зимой, и летом…
– Да, негусто… Ладно, мы порешаем этот вопрос, – сказал уже поднабравшийся райкомовского лексикона инструктор Тарабрин. И когда вечером собрались в «узком кругу» у бабки Катерины, он поставил перед местным руководством задачу приодеть будущую депутатку.
– Пальто с хорошим воротником, – загибал он пальцы. – Скоро зима. Кожаные сапоги. На высоком каблуке. Пару костюмов. Платье шерстяное. Бельё хорошее.
– А что, там и под юбку будут заглядывать? – усмехнулся Жиров. – Да, недёшево станет нам эта депутатка. Скажи, Сергей Павлович, – понизив голос, доверительно спросил Жиров, – какой дурак выдвинул её?
– Менделеев, – серьёзно и коротко ответил Тарабрин.
– Из обкома, что ли?
– Оттуда.
– Вот повезло дуре. Ладно, приоденем. Если райком кредит даст. В колхозной кассе ни копейки.

Одежду Зое подбирали в райцентровском универмаге, поэтому вещи были добротные, дорогие, но малость устаревшие по фасону. Однако и в этом наряде доярка преобразилась. Отмытое лицо светилось счастливой улыбкой. Тарабрин даже обратил внимание на её ноги: налитые, упругие, в новых полусапожках они выглядели просто великолепно. Она уже знала про свои ноги и поэтому, сидя напротив Тарабрина, вертела ими, как пропеллером.
А чулки… Они были простые, нитяные…
– А рейтузы всё те же, с начёсом? – спросил инструктор.
– Ага.
– Не агакай. Следи за своей речью. Ладно, для деревни сойдёт твоя одежонка. Вернёшься из Москвы, будешь в ней на ферму ходить.
– Коров доить?
– Доить не будешь. Мы тебя поставим заведующей, – командирским голосом сказал Тарабрин и снял телефонную трубку. – Райсоюз? Ветрова мне. Из райкома… Тарабрин… Ты в курсе дела о предвыборной кампании? Хорошо. Есть мнение приодеть нашу кандидатку. Да не здесь. Уже всучили ей разное тряпьё. Бери её и отправляйся на областную базу… Да возьми кого-нибудь из ваших модниц, они в этом деле разбираются. Кто платить будет? Интересный вопрос! Я же сказал: есть мнение. Не хотите шевелить мозгами – дело ваше. Я так и доложу. А как я должен ставить вопрос? Мне приказали – я исполняю. Она здесь, у меня. Приезжайте.

Тарабрин говорил чётко, значительно, а Зоя смотрела на него во все глаза. Перед нею был бог, царь и вообще невесть какой начальник…

В моде тогда были джерсовые костюмы. Не джинсовые, как ныне, а именно джерсовые, из шерсти овец, выращенных в графстве Джерси, расположенном в Англии. Возможно, в Россию эта шерсть не попадала, её, как у нас принято, разворовывали по пути, но костюмы с таким названием выглядели по тем временам хорошо. Зое подобрали голубой, с белой отделкой. И сразу у неё талия образовалась, грудь приподнялась. В парикмахерской отмыли ей волосы, причёску соорудили, губы подкрасили в косметическом салоне – бабонька стала просто загляденье. Она уж и на джинна своего, на доброго волшебника Тарабрина, стала посматривать с прищуром, дескать, я тебе не лыком шита.

В избирательном округе было два города, первое предвыборное собрание наметили в Ключевске. Тарабрина назначили доверенным лицом, а вместе с тем и опекуном, и ординарцем.
Тарабрин обрадовался возможности оторваться от бумаг, от назойливых и пропахших нафталином поучений Мантрова. Вместе с тем ему была предоставлена возможность проявить организаторские способности. И он старался вовсю. В Ключевске Зое Грезневой оказали поистине царский приём. Встречали с духовым оркестром. В Доме культуры приезжие артисты, настоящие, а не художественная самодеятельность, дали концерт, а после всего, как положено, всё начальство – «узкий круг» человек на сорок – перебралось в ресторан «Заря». А ведь надо было всего лишь накормить одну женщину да Тарабрина в придачу. Сорок человек пили, ели (да что там – жрали!) и уже мало помнили о том, ради чего собрались. Лишь к середине ночи вылезли из-за стола, многие едва держались на ногах. Ресторан был при гостинице, номер будущей депутатки располагался на втором этаже. Это был так называемый обкомовский номер с ванной, телевизором и телефоном, с холодильником, который, по наущению Тарабрина, заполнили снедью и питьём.

Тарабрин проводил Зою до номера, но через полчаса решил проверить, как она устроилась и не нужно ли ей чего. Надо сказать, что Зоя приняла немного лишнего хмельного, и он беспокоился, как бы она не вздумала залезть в ванну, может с дуру ума захлебнуться…

Постучал Сергей Павлович в дверь – ни звука, толкнул – открылась. В новом костюме, в новых сапогах Зоя лежала на атласном покрывале и с блаженной улыбкой смотрела на своего ординарца.
– Ты чего так-то? – спросил Тарабрин.
– Лень снимать. Помоги, а, Палыч?
Она высоко подняла ногу, юбка задралась, обнажая белое бедро до самых розовых трусиков.
– Ну, чего же ты? – тихо спросила она, видя нерешительность Тарабрина. – Выполняй партийное поручение. А то пожалуюсь.

Сергей Павлович снял сапоги, снял костюм, снял бельё. Она лежала перед ним, как обнаженная Маха. Ну вот же ещё несколько дней назад он и смотреть на неё как на женщину не мог. Обычная деревенская захлюпанная баба, от которой пахнет навозом.

А теперь, отмытая, сдобренная духами, она не стеснялась своего тела, выставляя напоказ полновесные груди, к которым и припал райкомовский инструктор…
Потом он хотел уйти, но Зоя удержала его:
– Погоди… Побудь ещё. Так хорошо… Ты не подумай чего… Как мне надоел мой алкаш! Противно всё… Поживу хоть четыре годика в роскоши. А ведь могла бы и не увидеть настоящей жизни. Не знаю, за что Бог послал мне такое счастье…
– Мне нужно уходить, Зоя. Дежурная увидит, разнесёт по всему городу.
– Живём – всего боимся. Вот стану депутатом…

Она замолчала, потому что сама не знала, что же она может сделать, когда окажется в кремлёвских стенах.
– Ну и что ты сделаешь? – спросил Тарабрин.
– Не знаю… А только живём мы скверно. А я, Палыч, впервые ощутила себя женщиной. Понимаешь? Женщиной! Ты добрый, ты ласковый, не слюнявый и не воняешь табачищем… Обними же меня крепче… Исполняй свой партийный долг!

Тарабрин исполнил и ушёл. Неделю они ездили по своему округу. Зоя вошла во вкус, речь свою выучила наизусть и даже иногда что-то добавляла от себя.
И наконец вернулись домой. Утром Тарабрин докладывал Первому о выполненном поручении. Он слушал внимательно, нагнув коротко стриженную крупную голову. И вдруг, запоздало спохватившись, спросил:
– Постой! Ты что, один с нею ездил?
– Один…
– А Белякова не ездила? Мать вашу! Всех уволю! – Первый побагровел от ярости. И перешёл на шёпот: – Ты её…
– То есть как это?
– Не прикидывайся… Учти, доярку – это одно дело, а депутата, тем более такого уровня… Этак, братцы, вы и до Брежнева доберётесь.
– Не даст, – сказал Тарабрин. Злость заиграла в нём. «Да ну вас всех!» – подумалось.
– Кто не даст?
– Брежнев.
– Ха! – не засмеялся, а словно харкнул Первый. Потом вдруг выпучил глаза и дико захохотал: – Ну ты юморист, Тарабрин. Я приказал этому старому козлу Мантрову снарядить с вами Белякову из общества «Знание». Мало ли какие проблемы возникнут у женщины. Да элементарно в туалет сходить.
А он специально тебя подставил. Точно говорю. Зоя на тебя обижаться не станет?
– Нет.
– Значит, хорошо… Что ж, опыт есть, так что через неделю снова в дорогу. Действуй.
Первый пожал Тарабрину руку и крикнул в дверь:
– Мантрова ко мне!

Белякова Нелли Семёновна, женщина слегка за тридцать, упитанная, округлая, весёлая, хотя и не была штатной сотрудницей райкома, но стол её находился в отделе пропаганды, и она выполняла массу мелких поручений Мантрова, который частенько подсаживался к её столу и вёл поучительные беседы, плотоядно поглядывая на перезревший бюст собеседницы. Нелли с ним кокетничала, строила глазки, даже позволяла гладить своё колено.

И вот, усиленный мощной поддержкой Нелли Семёновны, отправился Сергей Павлович охмурять избирателей в Оршанский район. Впрочем, дурить особенно не приходилось, потому что народ знал: кого предложит власть, того и «выберут». Выборы были, но выбор отсутствовал.

В городок Оршанск они прибыли в начале ноября, когда уже лёгкий снежок покрыл землю и молодой морозец забирался в рукава пальто. Нелли Семёновна, похохатывая, прижималась к плечу Тарабрина.
– Сергей Павлович! Вы такой тёплый! Можно погреться?

Зоя сердито посматривала на неё, с непривычки скользя в новых сапогах с высокими и тонкими каблуками.

В гостинице женщинам дали всё тот же, существующий в каждом городе и районе «обкомовский» номер, а Тарабрин разместился в небольшой комнатке. Гостиница вела свою родословную ещё с дореволюционных времён, имела стены метровой толщины, небольшие окна и печное отопление. Это создавало особый уют. В стёкла плескал ветерок со снегом, на столе горела лампа с зелёным колпаком, стояла початая бутылка… Было уже близко к полуночи. Тарабрину почему-то не спалось. Он сидел, вытянув ноги, в старинном кресле, и кайфовал.

Неожиданно мягко открылась дверь, просунулась кудрявая голова Нелли Семёновны.
– Не спите, Сергей Павлович?
– Как видите. А что случилось?
– Мне тоже не спится. И скучно! Эта… Гм… Уснула. Можно я с вами посижу?

Не дожидаясь приглашения, она прикрыла дверь и села на кровать. Полы её халатика распахнулись, обнажая белые упитанные ноги. Заинтересованный Тарабрин отметил, что на ней не было лифчика. Он почувствовал, как тело его наполняется мужской энергией…

И в это время распахивается дверь, в комнате появляется разъярённая Зоя. Халат на ней полностью распахнут, а под халатом ничего нет. Этот халат из китайского шёлка они покупали вместе, и Зоя считала, что в таких ходят в театр.

Вот он, театр, разыгрывается в этой комнате.
– Вас зачем со мной послали?! – крикнула с негодованием Зоя. – Шуры-муры крутить? У нас завтра собрание на заводе. А вы тут… занимаетесь?
– Тихо, Зоя! Народ же спит, – пытался Тарабрин урезонить будущего депутата. – Мы с Нелли Семёновной именно и обсуждали этот вопрос.
– Для этого необязательно одежду снимать!
– Да ты сама-то!..

Женщины готовы были перейти в рукопашную схватку, но тут на пороге появилась заспанная дежурная.
– В чём дело, товарищи?
– У нас документы пропали! – сказал первое пришедшее на ум Тарабрин.
– Я вызову милицию.
– Не надо. Возможно, мы забыли их в Доме культуры.
– И всё же потише, прошу вас.

Дежурная с опаской осмотрела женщин, особенно кандидата в депутаты, у которой был вид фурии.

После того как ушли дежурная и Нелли Семёновна, Зоя села на кровать и заплакала, обильные слёзы текли по её щекам, и она даже не вытирала их.
– Ты… Я тебе поверила… Я думала, что это и есть любовь. А ты меня соблазнил и бросил…
– О чём ты говоришь? Кто тебя соблазнял? И вообще не ори на всю гостиницу! Ты кандидат в депутаты! Подумай!
– На какой хрен мне это депутатство? Не хочу! Хватит! Не надо. Едем домой. Я уже по детям соскучилась. Все вы сволочи. Вам бы только пить, жрать да таких дур, как я, облапошивать. Уйди, видеть тебя не могу.
– Куда же я пойду из своего номера?
– Гони отсюда эту б… Иначе я в райкоме всё расскажу. Понял?

Тарабрин опешил. А ведь может! Такая дура всё может! А впереди намечено ещё одно, самое важное мероприятие – собрание избирателей в областном драматическом театре. Приедут даже представители из Москвы. Уже заказан шикарный банкет в лучшем ресторане Лысогорска. Если Зоя Грезнева откажется баллотироваться… Позор на всю Европу! Стрелочником, конечно же, станет инструктор Тарабрин. Но полетит и Первый!

– Так, Зоечка, ты успокойся… Запахни халат. Вон как дежурная на тебя смотрела. Зачем лишние разговоры? Ничего у меня с Беляковой не было. И не могло быть! Да зачем она мне нужна?
– Вон какая она гладкая!
– Ну и что?
– Намазанная. А я простая деревенская баба…
– Ты замечательная женщина! Простая, но красивая. Настоящая русская красавица. У тебя такое прекрасное тело…
– Ври, – слабо улыбнулась Зоя.
– Правду говорю! – воодушевился Тарабрин. – Таких ещё поискать… Вытри слёзы. Тебе ли плакать, когда счастье само идёт в руки. Ты куда? – Он не успел её остановить, как она откинула одеяло и нырнула под него. – Нельзя, Зоя! Я тебе серьёзно говорю. Дежурная ходит по коридору. Ты же всю гостиницу на ноги подняла. Погоди, вот приедем в Лысогорск… Там знаешь какие гостиницы…
– Не знаю, не была.
– А в Москве?! Ого-го! Всего ты достигнешь, всё у тебя будет…
– Я эту Нельку в порошок сотру! – по­обещала Зоя, поднимаясь с постели. – Ладно, пошла я…

Сергей Павлович был в отчаянии. В любом случае эта Нелли Семёновна разнесёт по всему району, что он спутался с Зоей Грезневой, дойдёт до деревни, до мужа… А что скажут в райкоме?

Выход только один… Тарабрин вздохнул, вышел в коридор, постоял возле двери люкса, послушал мощный храп кандидатки в депутаты и стукнул два раза. Почти сразу же выпорхнула Нелли Семёновна и ни слова не говоря проскользнула в комнату Тарабрина.

– Я дала ей снотворного под видом успокоительного, – весело сообщила она, забираясь в постель. – Ну и тигрица! Видно, хорошо ты её обслужил.
– Да ничего у нас…
– Молчи! Вам, мужикам, лишь бы урвать. Господи, на что ты позарился? Ну, чего стоишь?

Она была ещё более решительна, чем доярка. Вот что значит образование! Она училась в институте культуры, одно время работала в районной библиотеке, её присмотрел второй секретарь райкома партии, приблизил к себе, но его перевели в другой район, и она осталась «бесхозной».
В любви она, конечно, была мастерица, и они провели чудную ночь…

Ну кто поймёт этих женщин? Как правило, они поступают вопреки логике. Казалось бы, что Зоя и Нелли должны стать непримиримыми врагами, а они… подружились. Утром Зоя смотрела мимо Сергея Павловича, говорила с ним сквозь зубы. С Нелли она ходила под ручку, и всё время они о чём-то шептались.

В Лысогорск на заключительную встречу с избирателями Тарабрина не взяли, поехал сам Первый со своим причтом и Нелли Семёновной.
Потом были «выборы», а вскоре и первая сессия Верховного Совета, куда Зоя отправилась в сопровождении Нелли Семёновны.
Казалось бы, страсти улеглись, однако через некоторое время Мантров «дружески» предупредил Тарабрина:
– Ты бы, Сергей Павлович, присмотрел себе местечко… Чем-то ты насолил Грезневой. Я слышал, как она говорила Первому про тебя, что ты аморальный тип. Учительницу Балобаеву обрюхатил, а замуж не берёшь. Знаешь, за такие дела и партбилет положить можно…
– Не может быть! – опешил Тарабрин.
– Партийное слово даю. Так и говорила. Она теперь депутат, с нею и Первый считается. Такие вот дела.
– Подумаешь, – обескураженно сказал Тарабрин. – Найду я место. Меня давно в редакцию приглашают…

Было очевидно, что Мантрову доставляет удовольствие сообщать такую новость инструктору Тарабрину, у которого засосало под ложечкой от сообщения о беременности Наташи. Он не стал дожидаться, когда его поволокут на бюро за аморалку, тут же накатал заявление «по собственному желанию». Первый, ни слова не говоря, подписал, и к вечеру Тарабрин уже был в деревне. Не обошлось без слёз и упрёков, но молодость и любовь, а скорее всего ожидание ребёнка, сделали своё дело: они примирились, собрали чемодан и покинули «приют спокойствия, трудов и вдохновенья». В самом глухом районе области редакторствовал однокашник по институту Горелов, который и принял на работу Тарабрина. Дали им небольшой домик у самой реки, и стали они жить-поживать… Со временем перебрались в областной центр, и снова работа в газете, разъезды по области, статьи, очерки, стихи и рассказы… Сколько бумаги перелопатил Тарабрин… Сочинял речи власть предержащим, пользовался у них спросом. Зоя Грезнева за это время окончила сельхозинститут, заочно, конечно, стала Первым в своём районе, а затем, защитив диссертацию, возглавила свой институт. На одном из областных совещаний они встретились в коридоре. Зоя Ивановна, пышнотелая, с высокой причёской, в дорогом костюме, выглядела, конечно же, прима-дамой, и рядом с ней невысокий щуплый Тарабрин почувствовал себя пигмеем. Она окинула его насмешливым взглядом:
– Мне помнится, вы работали инструктором?..
– Да… Было такое.
– А, ну-ну… Желаю успехов.
И пошла по коридору, слегка кивая на приветствия…

Всё это в одно мгновение вспомнилось Тарабрину теперь, в этом заплёванном кафе. Кто он? Чего добился в жизни? Жена ушла от него лет двадцать назад. Дети разъехались. Работа осточертела, и он сразу же ушёл на пенсию, как только вышли годы. Но почему вдруг вспомнили о нём? Тарабрин достал мобильник и набрал номер начальника предвыборного штаба.
– Это Тарабрин… У меня вот какой вопрос… Почему Мацнев избрал меня для написания речей и биографии? Нет, мне это важно знать. Кто? Мать ему посоветовала? А кто у него мама? Бывший ректор сельхоза? Ну и дела… Но у них же разные фамилии. Вот как…
Оказывается, Зоя Грезнева, овдовев, вышла замуж второй раз, и новый муж усыновил детей, дав им свою фамилию…
А ведь этот банкир очень похож лицом на него, Тарабрина. Очень похож! Ну что ж, придётся покопаться подробно в его биографии и, может быть, даже встретиться с его мамой. Обязательно встретиться!

* * *

Пути Господни неисповедимы!

Василий КРАВЧЕНКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.