Уральский поклонник поэта
Связь Пушкина с Уралом существовала не только через Башкирию и Оренбург, куда поэт приезжал, чтобы написать свою «Историю Пугачёва», но и через Пермь, которую упоминал в стихах. Не обошёл поэт вниманием и Екатеринбург.
Автор книги «Пушкин и Урал» Александр Никитин (фонд Библиотеки объединённого музея писателей Урала) пишет, что прототипом Германа в «Пиковой даме», по всей вероятности, стали отец и сын Германы, горные инженеры. Особое же внимание Пушкина привлёк Каменный пояс, в том числе Екатеринбург, в связи с книгой француза Шаппа «Путешествие в Сибирь аббата Шапа Отероша» (в книге именно такое написание его фамилии).
Набрасывая план статьи в издаваемый им «Современник» на новый, 1837 год, Пушкин успел написать черновую заметку: «В числе иностранцев, посетивших Россию в прошедшем столетии, Шап д Отрош (правописание автора. – В. Ч.) заслуживает особенное внимание. Он был послан французской Академией Наук для наблюдения в Тобольске перехода Венеры по солнцу… Аббат напечатал свое путешествие – которое смелостью и легкомыслием замечаний сильно оскорбило Екатерину…»
По-видимому, Пушкина здесь заинтересовало то противоречие, с которым он столкнулся: с одной стороны – аббат и учёный астроном, с другой – «легкомысленный» автор дорожных записок. Но написать статью он не успел, дуэль оборвала его замысел.
И всё же в 1837 году в книге «Историческое обозрение Сибири» выходит статья о Шаппе, но уже нашего уральского историка, коренного уральца, родившегося на Нижнеусинском заводе близ Алапаевска, Петра Словцова. Что это, случайное совпадение? Пётр Словцов не был знаком с Пушкиным, хотя Владимир Соломирский, живший в Екатеринбурге, передал однажды в послании Пушкину отзыв Словцова о его сочинениях. Исследователь уральских связей поэта Александр Никитин пишет, что Пушкин для Словцова был кумиром, он лучше, чем кто-либо другой из уральцев той поры, знал и ценил поэта. Просматривая каталог рукописного отдела Пушкинского дома в Ленинграде, Никитин заинтересовался архивом писателя Калашникова. Он-то и был петербургским корреспондентом Словцова, сообщая ему новости о пушкинском окружении и посылая новые творения поэта.
Он же первым послал ему весть о дуэли Пушкина и его кончине: «В течение двух прошедших недель здесь все говорило, спорило, шумело о смерти Пушкина. Потеря этого человека – без преувеличения – поразила сильно, особенно юную генерацию. Говорят, при теле его перебывало 32 тысячи человек. Смерть Карамзина того не произвела. Отчего? В настоящем случае уже видна народность. В России 10 лет – целый век она шагает удивительно…»
Далее он описывает дуэль с французом Дантесом и указывает на её внешние причины. Кроме ухаживания Дантеса за женой Пушкина и получения поэтом оскорбительных анонимных писем, Калашников подчёркивает обстоятельства, упоминание о которых мало где встретишь в литературе: «На бале графа Воронцова барон Гекеринг позволил себе вслух сказать какую-то насмешку (о расах). Пушкин вышел из себя и послал к ему громовой ответ, где соизволил ему не уважать его за то, что он участвует в интриге своего сына (усыновленного) и уговаривает жену Пушкина, назвал … само разумеется как. Тогда завязалась дуэль».
Надо сказать, что это были первые отклики на смерть поэта, посланные на Урал. Калашников далее пишет о разговоре, который, как он слышал, состоялся у Пушкина с Данзасом по дороге с дуэли. Пушкин думал, что он ранен в ногу, «и был весел, даже рассказывал Данзасу о своих прежних дуэлях. Когда-то в молодости он стрелялся с трусливым немцем, которого едва вытолкнули на поединок. Немец, само собой, выстрелил от страха прежде…» Не намекал ли он тем самым на Дантеса, который тоже, не дойдя до барьера, выстрелил первым? И хотя Калашников не раскрывает более глубоких причин, приведших к трагедии, но чувствуется, что он вряд ли мог тогда написать о них. Ведь в близких к поэту кругах говорили о заговоре, следы которого вели в дом министра иностранных дел Нессельроде.
Видимо, это письмо, по словам Александра Никитина, возымело большое действие на Петра Словцова, для которого Пушкин был самым любимым поэтом. «Сочинения Пушкина должно читать для роскоши, – говорил он, – везде, где я встречаю произведения его пера, я их пробегаю с жадностью».
Если бы не дуэль, то поклонник таланта поэта наверняка получил бы послание от Пушкина, потому что именно эти слова процитировал наш земляк Владимир Соломирский, заключая в конце: «Таковой отзыв человека, подобного Словцову, для тебя… приятней и занимательней мнения наших полусловесников».
Безусловно, Пётр Словцов не мог не откликнуться на смерть поэта. Он получил вместе с письмом траурный портрет Пушкина и поставил его на своём столе. Глядя на него, он завершил историю путешествия Шаппа по Уралу и Сибири. Словцов писал, что помимо наблюдений за небесными ночными светилами аббат запечатлевал различные сцены, в том числе интимные, из жизни русского народа, а потом беззастенчиво расписывал их с иллюстрациями в своей книге. По мнению Петра Словцова, он изображал россиян сплошь безграмотными, склонными к беспробудному пьянству. Аббат иронизировал и над простотой обычаев в русском доме, над русской мебелью, отсутствием в домах обоев.
Наверное, саму книгу аббата Пушкин мог прочесть ещё по дороге на Урал, чтобы поподробнее познакомиться с описаниями уральских рек и городов, через которые лежал его путь. По крайней мере, исследователь замечает, что эта книга и отповедь её автору со стороны Екатерины стояли на полках пушкинской библиотеки. И не случайно в 1836 году, когда разгорелись интриги Геккерна и Дантеса, он вновь обратился к книге аббата, наметив тему для статьи. Нетрудно догадаться, что побудило к этому поэта: он увидел некое родство душ аббата и подобных ему людей, приехавших в Россию «на ловлю счастья и чинов».
К тому же Пушкин, отстаивающий в своих произведениях народное миропонимание, мог быть оскорблён как гражданин своего отечества. Видимо, он, как и Екатерина, тоже решил дать отповедь французу за неуважение ко всему русскому.
А как же Словцов, который, не зная о замысле поэта, пишет статью с тем же направлением мысли? Видимо, в связи со смертью Пушкина он невольно размышлял о Шаппе, увидев в нём нечто подобное Дантесу и его покровителю.
Это ещё раз подтверждает верность пушкинской оценки действий Дантеса и нидерландского посланника и смысл принятого им решения: ценой собственной жизни добиться изгнания их из России.
Валентина ЧЕРЕМИСИНА,
г. Екатеринбург
