В. Фоменков. Три рассказа

Виктор Фоменков

Родился 23 декабря 1959 года в деревне Гомзяки Никифоровского района. Окончил Мичуринский сельскохозяйственный техникум. Работал бригадиром-полеводом, агрономом, киномехаником. Автор романа «Чертополох», деревенского романа «Дело было в Гомзяках», повести «Грехи земные» и многих рассказов. Публиковался в журналах «Литературный Тамбов», «Подъём», «Александръ»; газетах «Тамбовская жизнь, «Знамя». Живёт в родной деревне Гомзяки.

Степан

Эта история случилась во время перестройки. Как раз за два года до её заката… Степан Барсуков, злой как чёрт, вернулся из сельмага с почти пустой сумкой. В ней лишь булка чёрного хлеба да чёрствый батон. Прямо с порога бросил сумку на стол. Дома жены не было. А жили они вдвоём. Единственный сын, женившись, уехал в город. Сын живёт в городе, а родители боятся города пуще огня. За всю жизнь они были там один раз, когда ездили к сыну. Да и то с его помощью, туда и обратно. Для них райцентр – что город. Хотя это всего-навсего посёлок городского типа. В нём они бывали много раз, потому что без него никак не обойтись.
Про Степана говорили в деревне: «Не хватает девяносто девять, а сотый – где-то тоже гуляет». Степана и в армию не взяли «по здоровью». Он никакой работы не боялся, будь она тяжёлой, грязной. А под хвальбу мог запросто своей силой гору своротить. Так вот и живёт он с женою Любой… Родители Степана прожили мало. Но успели женить сына. Вовремя и без каких-либо препятствий. Невесту взяли старше сына на восемь лет. Из соседней деревни. Свершилось всё это, как обычно бывает у людей: поехали, засватали, потом свадьбу сыграли. Невеста оказалась такой же, как и жених. Как говорится, два сапога на одну ногу.
Живут дружно. Вот уже три десятка лет. Сына вырастили, даже внука дождались. Разве это не счастье?! Сам Степан высок ростом, плечист. Руки длинные, словно грабли, широкие ладони. Кулак что надо! Когда сожмёт – огромадный получается, внушительный! Глаза карие, китайского типа. Но волосы, в отличие от китайцев, не тёмные, а русые, что солома. Трудится Степан в совхозе на разных работах. Иногда на молочно-товарной ферме подменным скотником. Жена – доярка на этой МТФ. Трудится на совесть. Даже на Доске почёта красуется её фотография.
– Люба знает своё дело хорошо! – хвалит зоотехник. – Собственно, что тут знать? Где у коровы соски – вот и вся наука.
Жена Степана в общем спокойный человек. Но если кто зацепит сильно и обидно для неё – держись! С дуринкой баба. Про таких людей говорят: «Огреет чем ни попадя!» Да ещё и заржёт: «Ха-ха-ха!» Так что лучше с её глаз долой. Муж тоже попадал в такую ситуацию. И не раз. Но, уже учёный, собирался и уходил подальше. Она будто остывала, холодела…
Вернувшись из магазина почти без покупок, Степан вновь принялся костерить на чём свет стоит (не жалея и матерных слов) и перестройку, и самого Горбачёва.
– Чтоб ты сдох, в душу мать твою! Гласность твоя, ускорение!.. Борешься с пьянством… А пить ещё больше стали. И бабы тоже пьют, мать твою!.. Прилавки пустые! Куда всё подевалось? А? Припрятали, сволочи!
– Что купил? – вмешалась жена.
Степану этот вопрос – что нож по горлу. В таком случае он не жалел свои нервы. На скулах задёргались желваки.
– Хлеб! – Выругавшись, добавил: – Да батон. Убить им можно!
– Эт и всё? – нахмурилась жена.
– А что ещё, если прилавки голые?! – огрызнулся Степан. Достал из кармана пиджака кошелёк, в сердцах швырнул к сумке с хлебом. – И деньги есть, а купить нечего! Соль, масло подсолнуховое, конфеты столетние, пряники, о какие зубы сломаешь, – вот и всё, что есть в сельмаге! Да, ещё мыши, по прилавкам гуляющие! – Он плюхнулся на стул возле стола. Перед Степаном – сумка с хлебом да кошелёк. Ухватился за гудящую от расстройства голову: «Как жить?! В сельмаге ничего нет. А первонеобходимое: сахар, мыло, курево – продают по спискам и талонам. Даже ветеранам войны ничего нет вдоволь! Они же отстояли от фашистов Родину нашу, эту власть. А сейчас живут, словно в военное время. Вот это да-а-а! Дожились!» Вслух застонал:
– Ой-ой-ой!
– Что с тобой, Стёпа? – заволновалась Люба.
– Деньги у нас есть?! – взорвался он.
– Есть. А что? – не поняла она, зачем спрашивает о них муж.
– Эх, ладно! – отмахнулся он, будто очнувшись от дурного сна. – Готовь к утру. Поеду в город.
– Куда? – испуганно спросила жена, делая вид, словно не расслышала последнего слова в ответе.
– В го-род, – по слогам повторил громко Степан. – Собирай!
– А как же я, Стёпушка?! Мало что в городе может случиться! Пропадёшь там, родной мой!
– Да ты что? – Степан гордо выпятил грудь. И, хотя был не уверен сам в себе, покрутил пальцем у виска и сказал уверенно:
– Да я что, вообще, что ли?..
– А я? Я-то как?
– Дома ты останешься. Я в город за продуктами смотаюсь. Там, говорят, уже есть что купить. А насчёт меня… Бог не выдаст, свинья не съест.
– Мало ли что люди говорят. Язык, он без костей. А вдруг и в городе насчёт продуктов – шаром покати? Тока деньги проездишь.
– Городские пустых прилавков не потерпят. Бунт поднимут. А то и революцию сотворят.
– Ох, Боже упаси! – перекрестилась Люба и стала готовить к отъезду всё необходимое, продолжая сердито ворчать: – Раньше за продуктами из города в село ездили, а теперь наоборот.
Перед вечером Степан достал с чердака чёрный чемодан с металлическими уголками, кое-где изрядно потёртый. Не смахивая пыль, занёс в комнату, довольный собственной смекалкой.
– Его возьму, – сказал жене. – Ты оботри чемодан хорошенько и поставь в передней.
Стали ждать субботы – выходного дня Степана. Он спокойный, а у Любы трещала голова от раздумий. Она соображала, куда надёжнее спрятать деньги. В городе всякое может случиться. Оно и в дороге жулья полно развелось. Смекалистой оказалась на этот раз жена. Но ведь не зря говорят: «Волос длинный, ум короткий».
Наткнулась Люба на востроносые туфли. Она как купила их «на всякий случай», так прямо в коробке и положила в шкаф. Там и пролежали они целую пятилетку. Степан их ни разу не надевал. Вот и пришёл этот случай. В город ехать в них! Люба мгновенно сообразила: «У туфлей носы длинные, туда и засуну деньги в узелочке!» Довольная своей выдумкой, стала ждать мужа, чтобы похвастаться. Степана как назло нет и нет. Наконец дождалась всё-таки. Муж на порог, а жена навстречу с парой туфель.
– Обувай, Стёпушка. Примерить надо, – сказала тоном, не допускавшим возражений.
Пришлось мужу подчиниться. Обул.
– Ну, как они?
– Великоваты.
– Слава Богу! – обрадовалась жена. –
В них поедешь.
– Да ты что? – удивился муж. – Я ж их по дороге посею.
– Не посеешь, – с серьёзным видом утвердила она. – Я так сделаю, что снимать захочешь, а не снимешь. Там верный кошелёк будет, Стёпа. И никто даже не подумает, что деньги там, в носу туфли. Правильно?
– Ох уж этот город! – заныл муж, боявшийся города. И всё же согласился с вариантом жены…
Спали в эту ночь супруги неспокойно. Наступила суббота. Как и было запланировано, Степан собрался ехать. Поднялись с рассветом. До отправления автобуса ещё два часа. Пережидали их по-разному. Для Степана время летело слишком быстро. Для жены, наоборот, тянулось неимоверно долго. Ожидание подходило к концу. Пора идти на автобусную остановку. Перед выходом из дома, как и положено по обычаю, присели «на дорожку». Вышли на крыльцо. Она – провожать, он – уезжать. В душе страх. Но и отказаться от поездки неудобно и стыдно перед женщиной – женой. Она тоже переживала и очень боялась: вдруг не вернётся. Город пугал и её…
Утро выдалось хмурое, казалось, вот-вот пойдёт дождь. Приостановились. Нерешительно двинулись к калитке. Степан молчал. А Люба трещала-напутствовала:
– Ты осторожнее там будь. И не забудь, где деньги. В правом носке они. Вынимай их где-нибудь за углом, в сторонке, чтоб никто не видел. Достанешь весь узелок, возьмёшь сколько…
Жена трещала, что сорока, а он продолжал молчать. То ли слышал он её, то ли нет. Но она не переставала напутствовать:
– В дороге и в городе ухо востро держи! Ни с кем знакомство не заводи, даже не разговаривай с незнакомыми. Ежель кто чё спросит, отвечай коротко, одним словом: «да» – «нет»… Ох уж эти города! Что огромный муравейник. Ой гляди, Стёпушка, не затеряйся! Языком чаще работай. Он и до Киева доведёт. И спрашивай, как, да чё, да где, больше у женщин.
Она задохнулась от многословья и волнения. Степан решил, что жена кончила говорить и пора идти на остановку, сказал коротко:
– Я пошёл. – А у самого защемило сердце: так не хотелось ехать.
– Ступай. И держи при себе Бога. Он поможет в трудный момент и час… – Подсказала и ещё долго стояла возле калитки…

* * *

В поездке от Иконовки до райцентра, а потом и до областного города, которого так боялся Степан, ему повезло. Попутчиком оказался парень-студент Сергей Пронин.
– Мы приехали, дядя Стёпа, – сказал парень, как только автобус подкатил к автовокзалу. – Давайте помогу вам. Чемодан-то поди тяжёлый? Не надорвитесь.
– Ничего, Серёж, – спокойно ответил Барсуков. – Было бы что в него положить…
На вокзале пути их расходились. Но парень проводил Барсукова на автобус 15-го маршрута, идущий и до Центрального рынка.
– У рынка сходите, – объяснил провожавший. – Не проспите!
Сам Сергей отправился в противоположную сторону.
В городском автобусе Степан сразу привлёк к себе внимание, и не только одеждой и обувью, явно отличавшимися от городских, но и своим поведением и поступками. Его остроносые туфли были смешнее, чем у циркового клоуна. Лицо деревенского мужика рассеяное, испуганное. Барсуков по-прежнему боялся этого большого города, по телу то и дело пробегали колючие мурашки.
На остановке «Центральный рынок» вышел из автобуса. Поглядел по сторонам: «И куда теперь дальше?» Пошёл, куда глядели глаза. Помня наказ жены ни с кем не заговаривать и опасаться жулья, боялся спросить прохожих о нужном. Шёл и искал глазами подходящую женщину, которой можно довериться, завести разговор. Искал под свой возраст или постарше, но не моложе себя.
И вот наконец увидел вроде бы ту самую. Она шла навстречу. Он остановился. Когда она приблизилась, спросил, но сконфузившись и труся, не так, как хотел.
– Гражданочка… Где у вас в городе самый большой магазин?
Женщина остановилась, уставилась на приезжего – она сразу об этом догадалась – непонимающим взглядом. Прикинула: «Что значит самый большой магазин?» Спросила, уточняя:
– Вам нужен ГУМ или универмаг?
Теперь удивился Степан. Он не понимал разницы этих торговых точек. Магазин – это понятно. А эти?
– Ну… мне нужен большой магазин, – промямлил невнятно.
Тогда женщина спросила более понятно:
– Вы что хотите купить? Вещи или продукты?
– Продукты, конечно! – выпалил он и рассказал о ситуации в сельмаге в Иконовке.
– Так вы из Иконовки! А я там была, и не раз.
– А я вас не видел.
Женщина улыбнулась наивности деревенского мужика. Поняв проблему его, ласково предложила довести его до нужного места.
– Пойдёмте, я покажу вам, где и без ГУМа можно всё вам нужное купить. Кстати, я тоже туда иду, – добавила вскользь. – А зовут меня Алла.
– А меня Степан.
Он шагал за ней, что за хозяйкой смиренный бычок на верёвочке. Со стороны это казалось смешным: он – по-деревенски одетый, с большим чемоданом и сумкой в руках, она – прилично, модно одетая и с модной же сумочкой…
Очередь за продуктами оказалась огромной. Пришлось Степану и постоять долго, не отходя, и попотеть изрядно. Особенно когда за углом доставал из туфли злополучный «кошелёк» с деньгами. Женщина караулила очередь Степана. Алла оказалась добрым человеком. Он даже сдружился с ней. Но всему приходит конец. Купив продукты, женщина ушла. Степан вновь остался один, к тому же теперь с тяжеленным чемоданом и нелёгкой сумкой. А ещё надо купить рыбу. Нашёл какой-то подвал. «Вот он, в виде погреба. И селёдкой пахнет!» – обрадовался. Не раздумывая, стал в очередь, не спросив последнего в ней. Очередь хотя и продвигалась, но, ему показалось, медленно. Когда впереди осталось всего человек десять, Степану снова пришлось отойти в безлюдное место, чтобы достать из ботинка деньги. «Слава Богу, хоть они есть», – довольно отметил он. Вернулся в очередь. Увидел за столиком у входа в подвал на синем жёстком стуле припухлую, с неопрятным, чуть синеватым лицом женщину средних лет. Она, невежливая, даже грубоватая, почему-то продаёт какие-то билеты. Степан не понимал здешнего порядка, потому сильно удивился. Ещё больше удивился, когда заметил, что, купив билетик, люди разделяются по полу: женщины идут в одну сторону, мужчины – в противоположную. Степан тоже купил билет.
– Мне куда идти? – спросил у грубой женщины.
Вокруг него сразу захихикали, запрыскали в кулаки. А женщина-билетёрша тяжело поднялась с насиженного места и рыкнула, вытаращив глазища.
– Ты дурак, что ли?!
– Нет вроде. А что? В какую дверь мне? Мне селёдку купить… Тут же у вас вон как селёдкой пахнет.
Тучная билетёрша плюхнулась на опасно скрипнувший стул, а большинство находившихся рядом со Степаном ухватились за живот, задыхаясь от смеха.
– Так ты, мужчина, селёдки захотел?! – заорала билетёрша. – Пошёл вон! Не то милицию вызову!
При этом слове у Степана сердце в пятки упало.
– Милицию? Зачем? – еле выдавил он, испугавшись до смерти.
– …Будет тебе магазин «Океан»! – грозно продолжала она.
– Какой океан? – последовал вопрос несведущего и перепуганного Барсукова. –
И милицию не надо.
– Тогда парней с длинными рубахами из психушки!
Окружавшие Степана прекратили смеяться. Пожилая женщина, стоявшая в очереди за совершенно растерявшимся Барсуковым, сделала замечание билетёрше, а его спокойно спросила:
– Мужчина, вы понимаете, где находитесь и что это за место?
– Это магазин рыбный, – так же спокойно ответил он ей.
– Да он ненормальный! – снова вспыхнула билетёрша. – Псих! Нашёл тут магазин. Селёдку ему подавай!
– Это не магазин, а туалет, – не обращая внимания на выпады билетёрши, терпеливо объясняла Барсукову заступница. – Притом кооперативный и потому платный.
– Туалет?! – удивился Степан. – И за это надо платить?
Лицо билетёрши перекосилось от злости. Она заорала:
– Идиот! Не хочешь платить, поди прочь и хоть в штаны дуй!
Степан сурово глянул на неё. Чуть помедлив, сказал глухо:
– Скверная ты баба. Бессердечная и глупая. – Взял свои вещи и вышел из подвала наверх, пропуская мимо ушей сыпавшиеся из уст билетёрши похабные угрозы в его адрес. Степану было всё равно: кооперативный это туалет или нет. Жалел только об одном: «Не магазин это, в котором можно купить обыкновенную селёдочку пряного посола, копчёную ставриду, скумбрию ли».
Барсуков недолго кружился вокруг Центрального рынка, боясь отходить от него далеко. Он не знал названия улиц. Да они и не интересовали его. Он искал, где бы заморить червячка, ибо давно урчало в животе, кишка на кишку протокол писала, а желудок сосало, будто в нём действовал насос-качалка. Наконец наткнулся на то, что искал…
Столовая тоже оказалась кооперативной. Но это слово ничего абсолютно не значило для деревенского мужика. Плевать он хотел на кооперацию! В столовой было, как в ресторане: на каждом столике цветы и меню. Степан сел у окна. Заказал первое и второе, а на потом – добавку.

* * *

На автобусную остановку явился через час. Она была полна народу. Люди похаживали взад-вперёд в ожидании своего маршрутного автобуса. Подъезжали разные, даже венгерские «Икарусы», но нужного Степану с номером 15, следовавшего до автовокзала, всё не было. Степан молча терпеливо ждал, не отходя от вещей, не спуская с них глаз. Неожиданно, как говорится в таких случаях: тому как на грех и быть – начало пучить живот. Стало невмоготу. Степан продолжал терпеть. А народу собралось полным-полно. В том числе и милиционер. Степан не разбирался в званиях, но возраст определил сразу. Лет 30–35. Стоит рядом. Тяжёлые вещи поднимать сейчас, при вздувшемся животе, опасно. Отойти нельзя. А газы в кишках распирали. Терпел Степан и сожалел: «Эх, был бы я сейчас в Иконовке. Там людей столько враз не собирается, и каждый куст, каждое место тебе туалет. Ох, сейчас и платный бы сгодился. Надо же, приспичило как, мать твою…» А живот уже, что шар воздушный: вот-вот лопнет! И… Не удержал Степан газовой атаки в нутре. Вырвалась наружу пулемётная очередь: «Трах, трах, трах!» Люди переглянулись, но промолчали. А Степану стыдно и неловко. И выругался вслух:
– Эх, город, чёрт бы тебя побрал! Мать твою…
Милиционер счёл своим служебным долгом принять меры. Подошёл к деревенскому мужику. Взял, как положено, под козырёк.
– Сержант Козлов… Гражданин, отойдёмте в сторонку.
Пришлось подчиняться. Взял Степан вещи, последовал за стражем порядка. Милиционер остановился. Степан тоже, поставил у ног чемодан с сумкой, весь дрожа от испуга.
– Что ж вы, гражданин, так непристойно ведёте себя, город загрязняете к тому ж?
И при людях, в общественном месте. Нехорошо…
Степан слушал молча, часто моргая от стыда, и думал со злостью: «Тебе бы так приспичило, мент!»
– Фамилия, имя, отчество? – привычно строчил сержант, пристально изучая лицо нарушителя порядка.
– Моя фамилия? Зачем? – совсем струхнул Степан.
– Да, ваша, гражданин. Я, кажется, только с вами разговариваю.
– Барсуков я. Степан. Яковлевич по отцу. На што это вам?
Сержант достал блокнотик, записал уже услышанные данные.
– Год рождения, где проживаете? – продолжил прежним тоном блюститель порядка.
– 1942. Иконовка, – ответил Степан и спросил опять: – Зачем?..
– С вас штраф. 50 рублей.
– За что? 50 рублей – почти вся зарплата моя за месяц! – чуть не плача сказал Степан.
– Я уже говорил вам. За нарушение общественного порядка…
Степан вспомнил о спрятанных деньгах. Как доставать их сейчас? Вспомнил и о двух полусотенных, которые сунул в карман недавно. Достал одну на ощупь, отдал сержанту. Квитанцию об уплате сунул в карман не глядя. И это ему было всё равно.
– Мы ещё и на место работы вашей сообщим, – дополнил сержант и отошёл с чувством исполненного долга.
Автобус номер 15 всё не появлялся. Степан, постояв в отдалении от ожидавших на остановке, решил задать вопрос милиционеру. Подошёл уже более смело, чем несколько минут назад.
– Товарищ сержант, а куда потом идут деньги с нарушителей?
– На строительство коммунизма, – отчеканил милиционер.
– Чего-чего?
– Коммунизма, – повторил с усмешкой сержант.
– Вон куда, – удивлённо произнёс Степан. – Эт при пустых прилавках-то. – Вспомнил одну песню, покачал головой: – Долго, ох как долго ещё придётся нам пыжиться, чтоб засияли светлые зори коммунизма над огромной страной нашей.
Милиционер ничего не успел ответить, вошёл в подъехавший автобус. Степан отошёл к своим вещам. Живот по-прежнему пучило. Но тут показался долгожданный автобус под номером 15…

* * *

Минула неделя после возвращения Степана из областного города. Квитанцию об уплате штрафа он спрятал в тайнике, нередко разглядывал её и повторял слова сержанта: «Город загрязняете, гражданин Барсуков!» Ходил он мрачный, задумчивый. Жена забеспокоилась.
– Чё такой смурый все дни, как приехал? Случилось что-то там?
– Нет, – бросил муж и ушёл.
А вскоре заметила жена, что он стал частенько заглядывать в контору совхоза. Ходил в одни и те же часы. То у секретаря молча посидит, то в бухгалтерии. Однажды главный бухгалтер, женщина проницательная, спросила: «Что-то ты, Степан Яковлевич, часто посещаешь нас. – И пошутила: – Никак влюбился в кого-то?» Он не ответил, ушёл. Когда появился там снова, главная вновь, но уже озабоченно задала вопрос в лоб: «Что у тебя случилось?» – «Ничего не случилось», – буркнул он и ушёл.
Несколько дней после этого Степан не появлялся в конторе. Слух о странном поведении Барсукова донёсся и до директора. Он, что называется, прижал странного посетителя конторы к стенке.
– Так, Степан Яковлевич. От меня не отвертишься. Признавайся, и честно. Что значат твои частые, притом молчаливые, визиты в контору? Что всё-таки случилось?
– Да нет, – спасовал перед директором Барсуков.
– Не лги! Я же по лицу вижу, что-то произошло с тобой. – И директор пошёл на маленькую хитрость: – Говори, Степан. Я в этом деле – могила! Ты же знаешь…
– Бумаги из города не было? – спросил Барсуков, прервав речь директора. – На меня бумаги?
– Да нет. А что за бумага должна быть?
Степан не ответил и директору, вышел из кабинета.
Оставшись один, глава совхоза много передумал, предполагая, что за бумагу ждал Барсуков. А её не прислали ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Зато Степан Яковлевич зарёкся покидать Иконовку до конца своей жизни… Вот такой он был человек.

Гулящая

В середине июля в деревню Долгиновку к деду Степану и бабке Клавдии Фроловым приехал племянник Илья Петрович. Симпатичный мужчина невысокого роста, худощавый, начинающий художник, но уже имевший несколько выставок-вернисажей в своём городе Санкт-Петербурге и в Москве. Состоял он и в Союзе художников России. А за неделю до его приезда Фроловым на велосипеде привезла телеграмму почтальон. Звали её Марина, но по-уличному она – Гулящая. Так односельчане окрестили почтальонку за то, что ещё в девках нагуляла ребёнка. Живёт Гулящая в родной деревне вместе с престарелой матерью и дочкой Юлией. Почтальоном работает давно. Обслуживает три деревни, находящиеся одна от другой неподалёку. Если случались задержки почты, от сельчан доставалось Марине, хотя вины почтальона в этом не было.
– Гулящая наша опять загуляла! – роптали они.
В тот вечер Клавдия Ивановна в палисаднике обрывала крыжовник и не заметила, как подкатила на велосипеде почтальонка.
– Клавдия Ивановна! – позвала Марина. – Вам телеграмма! Из Санкт-Петербурга.
– Что за телеграмма? Что там в ней? – заволновалась старушка.
– Да вы не волнуйтесь. Всё хорошо. Просто Илья сообщает о своём приезде к вам.
– Степан! – закричала бабка Клава мужу, возившемуся за домом у сарая с телегой. – Телеграмма нам!
Марина вручила телеграмму и газету, перенесла ногу через раму велосипеда, оттолкнулась и шустро заработала педалями…
…Илья Петрович проснулся утром рано. К обеду переколол кучу напиленных чурбаков на дрова к зимней топке и сложил всё в сарае. Затем взял альбом для набросков (возможно, материал для своих будущих полотен), мягкий и твёрдый карандаши и отправился в окрестности Долгиновки рисовать с натуры. Деревня на самом берегу реки. За нижними огородами начинается луг. За ним – река, заросшая камышом. Со всех сторон луга виднеется церковь. При солнечных лучах купола церкви казались позолоченными. Над куполами возвышается крест. В пасмурную погоду он как бы цепляется за низко плывущие облака.
– Какая красота! – восторгался, идя по лугу, Илья Петрович.
Яркие луговые цветы приманивали к себе бабочек и пчёл. В воздухе стоял медовый аромат.
Художник остановился, сел на большую луговую кочку. Раскрыл альбом, начал рисовать. На бумаге вскоре появилась река, на ней – привязанная за корягу лодка, на берегу – камыш, а в сумерках вечерней зарницы виднелась старинная церковь.
Лёгкий ветерок донёс до слуха художника из камышей речного озерка всплеск воды, девичий вскрик, затем приятный голосок, что-то мелодично поющий. Художник посмотрел по сторонам, прислушался. Никого не увидев, из любопытства встал, по-кошачьи беззвучно приблизился к тому месту, где продолжались всплески воды. На берегу заметил бельё, на нём – ромашки. Художник притаился за ивняком, стал изредка выглядывать из укрытия. Вскоре из воды на берег вышла совершенно обнажённая блондинка. Илья залюбовался тонкими линиями её тела и пышными округлостями девичьих грудей. «Русалка!» – восторженно подумал он.
«Русалка» вдруг остановилась и, ничего не прикрывая, спокойно спросила:
– Чего уставился? Смотри, а то глаза полопаются.
Художник раскраснелся от смущения, стыда и неловкого положения в которое его завело любопытство, снова спрятался за ивняком. А девушка, абсолютно не смущаясь и не волнуясь, как будто она на берегу одна, спокойно подошла к белью, взяла махровое полотенце и так же спокойно стала вытирать им своё тело. Надев нижнее бельё, девушка не спеша начала расчёсывать длинные русалочьи волосы.
Наблюдавший с прежним наслаждением за дивной «русалкой» художник, отвернувшись, невнятно произнёс из укрытия:
– Здравствуйте!
Девушка не ответила, продолжая своё дело. Потом постыдила:
– Нехорошо подглядывать.
– Вы простите меня. Я… нечаянно как-то это получилось.
– А что вы тут делаете? – усмехнулась девушка.
– Я-то? – переспросил рассеянно Илья.
– Вы-то, – незло передразнила она.
– Гуляю и работаю.
– Здесь? Работаете? – засмеялась девушка. – Работаете и бесплатно получаете наслаждение от эротической картины…
– Говорю же, случайно так вышло. Извините меня.
– Ничего, проехали, – ответила она, почти совсем одевшись. Заметив альбом, заулыбалась: – А это-то зачем? Никак вы меня из-за кустов рисовали с натуры?
– Не успел. Да и не мог без разрешения.
– Вон вы какой! Культурный… Вот я уже кое-что знаю о вас. И ещё… Вы – Илья. Из Санкт-Петербурга. Приехали к Фроловым…
– Верно. – Художник широко раскрыл глаза от удивления. – А вы откуда всё это узнали? Вы волшебница или добрая фея?
– В каком-то роде – да, – довольно хихикнула девушка.
– В таком случае и вы откройтесь. Вы обо мне вон сколько знаете, а я о вас ничего. Скажите хотя бы, как вас зовут.
– Мариной мама назвала, – прозвенела весело. И чуть серьёзнее: – А ещё Гулящая. Работаю почтальоном.
– Это за что вам такой ярлык люди приклеили? – удивился он.
На этот вопрос Марина не ответила, собирая мокрые волосы под резинку в хвостик. Вдруг вновь повеселела, вознесла руки к небу, потом чуть опустила, показывая ими на воду.
– Люблю в жаркий день после работы здесь на озерке поплескаться нагишом! Одно удовольствие! – И уже совершенно неожиданно предложила смело: – Если вы не возражаете, давайте купаться по вечерам вместе.
Илья, захваченный врасплох таким смелым предложением, совсем засмущался, растерянно глядел на неё и молчал.
– Стесняетесь меня? – то ли просто спросила, то ли упрекнула Марина мужчину. Взяла полотенце, мыло и лёгкой походкой удалилась.
Илья опомнился, догнал девушку и предложил тихо, несмело:
– Разрешите, я вас провожу?
– Разрешаю, – кокетливо изогнулась Марина. – Только помните, здесь деревня небольшая, а не Питер. Поди женаты?
– Увы, не успел пока, – ответил Илья.
– Да?! – удивилась Марина. И захохотала: – Тогда вам повезло. – Вдруг остановилась, приложила палец к губам, спросила шёпотом: – Слышите?
– А что слышать?
– Ничего не слышите, Илья? Чибис же кричит, трясогузка трезвонит! Послушайте!
Илья сделал вид, что слушает, а в голове – заливистый смех девушки. Она сильно заинтересовала его ещё там, на берегу. И он перевёл разговор на нужную ему тему.
– А вы, Марина, замужем?
– Вот это знать вам ни к чему, – побледнела девушка.
– Почему же?
– Вы что? Я так вам понравилась? Один раз голую меня увидели и уже жениться решили?
– Почему бы и нет?
– По кочану… – Марина отвернулась от провожатого. Тихо, с лёгкой дрожью в голосе ответила: – Поживёшь, Илья, узнаешь. Я ведь баба гулящая. – И уже немного со злом бросила: – Кому я нужна?! У меня дочка. 8 лет ей…
– Понятненько, – задумчиво протянул провожатый.
– Понятливый. – Окинула Илью вопрошающим взглядом. Отрезала: – Дальше провожать меня не надо. Одна дойду, не заблужусь. – Скользнув ещё раз по парню изучающим взглядом, быстро зашагала к деревне.
– Завтра встретимся, Марина? – крикнул он вдогонку.
– На озерке, – не оборачиваясь, ответила девушка.
…Прошёл месяц…
Илья за это время познакомился с дочкой Марины Юлей, нашёл общий язык и с её мамой. Деревенские слухи об этом, распускаемые сарафанным радио, дошли до бабки Клавдии и деда Степана. А однажды к ним пришла соседка Марфа и поинтересовалась:
– Клавдия, это правда, что художника, племянника вашего, Гулящая охмурила?
– Ну и охмурила. Ну и что такого? – буркнула Клавдия. И более спокойно разжевала: – Оступилась в девках Маринка, ну. Так её вообще захаяли: гулящая, гулящая!
– Ага, раз оступилась, – запротестовала настойчиво соседка, – как бы не так! Да не раз! Она с мужиками это…
– А ты что, свечку, что ли, в то время держала? – огрызнулась хозяйка, оборвав гостью. – Видала, как и с кем она?..
– Нет.
– Чего тогда мелешь пуще мельницы?!
– Так гулящая она! А Илья… жалко молодого мужика.
– Марфа! – раздался голос Степана из горницы. Войдя к ним, прикрикнул: – Ступай с глаз моих! Жалостливая нашлась. Мужика молодого шибко жалко ей… Сам разберётся, не маленький.
…В начале августа Марина, развозя на велосипеде почту пораньше, увидела у дома Фроловых незнакомку. Она в купальнике небесного цвета лежала спиной вверх на байковом одеяле, загорая под жарким солнцем. На крыльце сидел мальчик лет одиннадцати в белой маечке с узенькими плечиками и в шортах.
– Мама! Тётя почту привезла! – крикнул он.
– Сынок, подай твоей мамочке газетку, – томно попросила мать.
Марина заинтересовалась, что это за новые люди в деревне, да ещё и у Фроловых, где находится Илья. Отдавая почту, спросила:
– Мальчик, тебя как зовут?
– Олег, – щурясь от яркого солнца, ответил наивный мальчонка.
– Вы приехали к дяде Илюше?
– Ага, – сказал он и убежал, не желая разговаривать с незнакомой тётей-почтальонкой.
У Марины ёкнуло сердце и неудержимо забарабанило. «Соперница! Брехал Илья! Женат он!» – выдыхала зло в такт нажимания ногами на педали. Два дня она старалась избегать встречи с художником. Даже почту Фроловым носить заставляла Юлю. Марина не знала, что Илья, провожая ту женщину на поезд, объяснил ей произошедшее: «Лариса, ведь между нами всё кончено. Могла бы и не приезжать. Тем более что я теперь полюбил другую женщину». Проводив Ларису и вернувшись из райцентра в деревню, Илья сразу направился к Марине домой. Её не было.
– А где Марина? – спросил он у её матери.
– Мама почту разносит, – ответила за бабушку внучка.
– Я подожду Марину на крыльце. – Он вышел из дома, закурил.
Ждать пришлось долго. Она вернулась домой довольно поздно. Уже наступали сумерки. Увидав на крыльце Илью, Марина остановилась на дорожке, не зная, подойти к нему или убежать. Он сам подошёл к ней.
– Мариночка, ты почему избегаешь меня? – взволнованно спросил он, забирая у неё велосипед.
– Потому что нам незачем встречаться, – с дрожащими губами произнесла она. – Я ведь гулящая! И дочка у меня от командировочного нагульная! Тебе уже, наверное, все уши прожужжали про это. В общем, Илюша, не пара мы. Ты художник, известный уже, а я всего-навсего почтальонка. Притом деревенская.
– Ты злишься, Мариночка. Успокойся. Я понимаю тебя, ты из-за Ларисы. С ней всё давно кончено. Сюда она приехала без приглашения. А главное, Мариночка, – я люблю тебя. Тебя! Выходи за меня замуж, любимая. Ты согласишься? – Илья замер в ожидании ответа. От него многое зависело теперь, и он боялся отказа.
– Я… я тоже… – с трудом выдавливала она слова из перекрытого тугим комком волнения горла, на её глазах блеснули бисеринки слёз – слёз огромной долгожданной радости, – тоже люблю… тебя, Илюшенька! Я согласна быть твоей… – Она не успела сказать главного слова – «женой».
Он и так понял ответ, крепко обнял любимую и прикоснулся губами к её голове. Волосы её отдавали речной влагой.
– Ты снова была на озерке, на нашем месте? – с волнением спросил художник.
– Я не изменила привычке. Да, купалась там. Потому так задержалась.
– Купалась тоже, как привыкла? Русалкой? – засмеялся Илья.
– Русалкой, – ответила Марина и тоже рассмеялась, вспомнив их первую встречу…
…В конце августа все трое: Марина, Юля и Илья, весёлые и счастливые, отправились в Санкт-Петербург. Навсегда. Их провожали тоже трое и тоже счастливых людей: бабушка Клава, дедушка Степан и мать Марины. Только у второй тройки глаза были на мокром месте, хотя и от счастья. Они волновались за будущее их родных. До асфальтированной дороги, где ходили рейсовые автобусы, добрались быстро в телеге, в которую была впряжена справная и шустрая лошадь Серуха. Уезжающих в Питер посадили в автобус. Когда он тронулся, оставшиеся махали руками до тех пор, пока он не скрылся за холмом.
А деревня встретила проводивших неугомонным судачаньем.
– Проводили? Вот те и Гулящая! Гуляла, гуляла, а такого парня отхватила! И красавец, и маляр!
– Не маляра! – поправляла другая женщина. – Художника!
– Вот-вот. Да ещё в такой городище подалась. Говорят, там и ночью светло, как днём.
– Да ты что? Эт как это?
– Вот так. Всё время день и день. Ночи нет совсем.
– О Господи! А как же спать молодые будут? Когда?..

Кумовья

Накануне Рождества Христова уважающие друг друга кумовья собрались за праздничным столом у кума Ефима. Кум Иван пришёл один, без жены. Жена у него замкнутая, неразговорчивая и в то же время довольно сварливая. Сам Иван, шестидесяти пяти лет, – прямая противоположность своей супруги. Хвастливый весёлый балагур. Несмотря на возраст, одевался обыкновенно, по-деревенски. Чаще всего носил свитера, связанные женой. Сейчас за столом он сидел почти совсем седой, а в молодости был смуглым, черноволосым, но таким же, как и теперь, хвастливым, любящим что-нибудь приукрасить, а то и приврать.
Совершенно иной, чем кум Иван, кум Ефим. Больше молчал и любил слушать байки кума. Жена Ефима тоже не противница послушать кума Ивана. А он частенько заглядывал к ним на огонёк.
Разговоры вели разные. Будучи подшофе, переходили от одного к другому. Трудно было разобрать, где конец одного и начало другого. Жена Ефима, женщина лет шестидесяти, не могла всё время находиться за столом. То уходила по своим делам, то возвращалась к кумовьям, вслушиваясь, что «гнёт» теперь гость.
Ефим лет на семь старше Ивана, но физически выглядит лучше, моложе него…
– Вот чертовщина какая случается! – закончил кум Иван.
– Будя вам так языки чесать, – вмешалась в разговор хозяйка. – Всё черти да черти. И это перед праздником таким!
– Да, кум, – поддержал жену Ефим. – Хватит. Какие в наше время черти? Ты их видел?
– Чертей-то? Вот как тебя сейчас, – не раздумывая, ответил кум Иван. – Но в образе человеческом. Сатана да и только.
– Да ты что?! – удивился кум Ефим. – И когда видел?
– Зимой. Год назад. Где глиняные ямы.
– Брешешь, кум, – с усмешкой отрезал Ефим.
– Зачем мне тебе брехать? Не веришь? – не уступал Иван. – Так вот тебе крест святой! – Перекрестился и начал рассказывать: – Еду, значится, я из Шамякина. Смеркалось уже. Низом позёмка змейками тянется. Ветерок мне в спину. Колючий такой ветерок. До косточек пробирает, стервец. Слава Богу, туч не было. Чистое небо. Кобылка моя молодая тока рысцой бежит. Дорогу-то перемело всю. Лошадка и пропотела от натуги. И тут вижу, впереди человек по обочине идёт. Сторонится. Догоняю его. Пригляделся. Не нашенский, не здешний. «Здорово, – говорю ему. – Далеко путь держишь? А то садись, подвезу». А он, садясь ко мне, в ответ: «Иду от села до села. Где приютят добрые люди, там и заночую». У меня тут мыслишка в голове: «Беженец, наверное. Ныне много таких бродит…» Едем дальше. Я молчу, и он молчит. Оба будто воды во рты набрали. Пригляделся я попристальнее к нему. Нелюдимый какой-то. И вижу, дрожит он, что лист осины. Оказывается, в нём нечистая сила играла. Тут я и спрашиваю: «Замёрз ты?» – «Да, – говорит, – пробирает маленько. – И достаёт из карманов осеннего пальтишки бутылку водки и стакан: – Давай, – предлагает мне, – согреемся». И дёрнуло меня, дурака, согласиться.
– Ну и в результате, кум? – не вытерпел кум Ефим. – Где же Сатана? Разве настоящий человек похож на Сатану?
– А ты, Фимка, не перебивай! Слушай, – вновь вмешалась хозяйка. – Я сама в молодости видала чертей. У речного затона.
– Ха! Вы оба врать мастаки. Тебя бы с Иваном спаровать, так вы бы весь вечер байки травили без устали, – усмехнулся Ефим, закуривая.
– Э-эх, не веришь, кум. Весь чистый, как энтот атеист, – заворчал недовольный рассказчик, наливая себе водки.
– И что ж из этого?
– Не торопи, сейчас всё доскажу. Ты тока слушай и не перебивай. А ежели не веришь мне, так я не стану рассказывать далее. Понял? – припугнул кума и плеснул ему в стакан водки. – Давай для храбрости хряпнем по единой.
Выпили, закусили. Иван смахнул с губ и усов мокроту.
– Ну, слушай дальше… Подъезжаем мы к этим самым глиняным ямам, не доезжая до Садовой. И вроде бы деревня совсем близко, огоньки изб приближаются, а мне почему-то кажется, уж больно долго мы едем. И тут в башку стукнуло, а может, сам Господь подсказал, «Отче наш» прочитать. И оказался я вдруг не в санях, а в сугробе. Аж по пояс в снегу! Один-одинёшенек, да на крутом берегу, над самым обрывом. Ни кобылы моей рядом, ни саней, ни того человека. И тут в голову мысль пришла: «Сатана! Нечистая сила!» Дрожь по всему телу так и побежала. Под шапкой волоса дыбом. А в руках вместо стакана с водкой – мёрзлый катях лошадиный – в одной и пучок старой соломы – в другой. Но я ведь хорошо помню, выпивали же мы вместе. Я чуть в штаны не наложил от страху. Вскочил и по сугробищам рысью помчался на огоньки. Так до самой деревни и мчался без оглядки и по полю, и по сугробам. Аж запыхался весь. Прибёг домой, а кобыла моя как ни в чём не бывало у изгороди постаивает, не распряжённая ещё. Вот тут у меня не только дрожь, как в лихорадке, началась, а даже пот холодный прошиб. Я давай осенять себя крестным знамением да просить усердно: «Господи, прости меня, грешнаго!» Значит? На самом деле грешный я, кум, раз Сатане поддался… Но всё же немного погодя лошадь распряг, в сарай завёл её и давай барабанить в окно. А жена, чертовка, как назло не торопится отворять мне. Да ещё бранится, окаянная: «Ты что там, чёрт шалапутный, колотишь? Стёкла разобьёшь!» А я ору что было мочи: «Отворяй скорее, мать!» Залетаю в комнату как ошпаренный, рухнул на колени и давай поклоны бить и креститься. Нинка-то, жена моя, глазища вытаращила с испугу. Плюх рядом, лоб щупает мой: «Что с тобой, отец?!» – «Мать! – выкладываю ей. – Сатана меня чуть не погубил. Вроде и выпивали вместе в санях, а оказался я в глубоченном сугробе вместо саней. И около меня ни их, ни кобылки, ни того человека незнакомого». – «Какой такой Сатана?!» – таращится на меня Нинка, ничего не понимая. А по мне мурашки так и сыпятся, так и катятся. Кожа сделалась, как у гуся.
«Налей, – говорю жене, – хоть грамм сто пятьдесят для успокоения души! Успокоюсь, тогда всё и расскажу, как дело было. А щас не в состоянии. Дрожь окаянная забирает».
С испугу Нинка не пожадничала, налила стакашку. Шандарахнул я его враз, тут вроде бы и дрожь проходить начала. Пересказал Нинке всё по порядку, а она не верит мне. «Брешешь, – говорит. – Нажрался самогонищу, оттого и померещилось тебе». – «Да ты что, мать?!» – убеждаю в правде рассказанного, сам на образа крещусь, крещусь, не переставая. Тут-то она и поверила наконец… Вместе решили: никому ни гу-гу об том случае с Сатаной. Люди ить разное могут подумать. Скажут, допился Ванька до белой горячки…
С той поры я, ежель когда где-то припозднюсь, энти глиняные ямы обхожу иль объезжаю за версту. Нехорошее это место. Вот вам, кум и кума, крест святой. Очень нехорошее!
Кума, повернувшись лицом к красному углу, что-то запричитала образам Божией Матери и Николая Чудотворца. Помолившись, сказала строго:
– Будет вам, мужики, трепать языками. Да ещё такое перед Рождеством Христовым.
Гость глянул на наручные часы, спохватился.
– Ох, засиделся я у вас, кумовья. Поздно уже. Ну, будьте здоровы. Пойду потихоньку…
Кум Иван, покачиваясь, брёл по пустынной деревенской улице. Лёгкий ветерок осыпал с деревьев бархатистый иней. Он радужно искрился под светом кое-где ещё горевших уличных фонарей.
Из подворотен на Ивана с лаем набрасывались собаки. «Чёрт бы вас, тварей окаянных, побрал!» – ругался он, позабыв обо всём…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.