Змея

рассказ-легенда

Он привычно спускался по каменистой тропинке, змеившейся меж больших серых валунов, к ручью, откуда они обычно брали воду. Ручей протекал на равнине у самого подножия гор, примерно в полукилометре от сторожевой заставы, на которой он нёс службу. Товарищи звали его просто – Миха, хотя по военному билету он Михаил Болотников. Ему оставалось служить, как говорится, «два понедельника»: за спиной почти два года службы, большая половина которой – здесь, на войне, в горном Афганистане. Не сегодня-завтра – приказ министра обороны, и ещё через какой-то месяц – домой!
Позади – двое бойцов с пустыми термосами для воды за плечами: Лёшка и Серёга. Миха – старший, хоть и с чистым, как совесть, погоном. На шее – укороченный десантный АКС-74 с двумя рожками, крепко обмотанными синей изолентой, на голове – надвинутая на глаза, выгоревшая на солнце армейская панама, на ногах – горные ботинки-берцы. Хотя в кроссовках карабкаться по горам намного удобнее.
– Шире шаг, зелёные, – не оборачиваясь, лениво покрикивал Михаил.
Кроссовки он перед выходом отдал Лёшке – тот сильно, до кровавых мозолей, растёр с непривычки ноги. Месяц всего прослужил солдат на горной заставе, да ещё полгода – в Союзе, в учебке. «Старики» о таких говорят: «Только с поезда».
Серёга Осипенко на ходу курит: это ничего, ему, так сказать, положено. Осипенко на полгода старше Лёшки, в Афгане уже год. По неписаной армейской иерархии – «кандидат». В «деды», значит, кандидат… Вот-вот уже, на подходе…
У Михи, кроме автомата, за пазухой небольшой свёрток: гостинец для «подруги». А подружка у Болотникова необычная. Нет, не подумайте ничего такого… не местная, закутанная в восточный хиджаб красавица, за которую и голову оторвать могут в соседнем пуштунском кишлаке. Самая настоящая индийская кобра! Сослуживцы-«старики», ходившие поначалу вместе с Михой к ручью, за автоматы с испугу хватались, звонко затворами клацали, грозясь пристрелить гадину как «врага народа», но Мишка не дал. Собой заслонил кобру, и она, пристально и завораживающе жутко глянув ему в глаза – аж мурашки по спине побежали, – быстро скользнула в расселину. Солдат пришёл на следующий день и положил у входа в нору новой знакомой свиных «мослов» – так бойцы в шутку называли полагающееся в пайке мясо к завтраку и обеду.
Кобра, словно учуяв добычу по запаху, вынырнула из-за камней. Ребята опять оружие в страхе лапнули. Змея, подняв хищно голову, распустила, как парашют десантника, узорчатый капюшон и агрессивно зашипела. Звук напоминал спустившее колесо КамАЗа.
– Пацаны, атас! Что она вам сделала? – вновь вступился за рептилию Михаил.
– Ты чё, Миха, погнал? Она же гадюка, – пробовал урезонить его старший сержант Москвитин, к слову сказать, москвич, заметно акающий. – Ты её прикормишь, а она тебя же, падла, потом за ногу цапнет или за горло придушит. Отойди, я в неё шмальну раза.
– Всё, Москва! Не дуркуй, в змею стрелять не дам, – уверенно отрезал Болотников. – К тому же она не гадюка, а кобра, понял?!
– Какая, блин, разница…
Михаил стоял спиной к кобре, лицом к старшему сержанту. Он намеренно так стал – совсем близко к рептилии. Если бы хотела, та легко могла ужалить. Но, как бы понимая, что он – на её стороне, кобра перестала шипеть, ловко и аккуратно – один за другим – подобрала все кусочки мяса, заглотнула. Бесшумно уползла в своё лежбище…
Михаил скользил вниз по камням, осыпая мелкую гальку, потревоженную его берцами, окутанный клубами пыли. Вспоминал этот давний случай, положивший начало дружбе с приблудной рептилией. Мечтательно улыбался в предвкушении встречи с любимым другом. А, может быть, и подругой… Мишке почему-то хотелось, чтобы змея оказалась самкой. Он даже подозревал, что так оно и есть, – не зря его дома в деревне любили собаки, кошки, даже куры. А вот петух отчего-то злился и всё время норовил клюнуть при встрече. Ревновал, наверное, к своим квочкам.
Помимо «мослов» нёс Миха Болотников подружке-змее пару вкрутую сваренных куриных яиц, которые выдавали по воскресеньям на завтрак солдатам ограниченного контингента. Свою порцию и прихватил Мишка: решил устроить кобре небольшой праздник в честь седьмого ноября. Друзья, увидев манипуляции Болотникова в столовой, незаметно крутили у виска пальцами, с сожалением качали головами. «Молодые» смотрели на него, как на чудака: вечно голодающие, они только и думали, как бы чего-нибудь «заметать», заморить, так сказать, червячка. Михаил презрительно кривился, на них глядя: знал, что «черпакам» всегда не хватает. Если замечал у кого припрятанный хлеб в кармане, в обед заставлял буханку черняги сжевать. А кто попадался вторично – бачок каши при всех «рубал». А бачок кухонный аккурат на десятерых ставился… Попробуй осиль такой в одиночку, даже и с армейской первогодичной голодухи. Но некоторые «черпаки» умудрялись… Змею же Болотников жалел и всякий раз с нетерпением ждал новой встречи.
– Товарищ командир, а правда, что вы змеиный язык понимаете? – вывел его из размышления дурацким вопросом Лёшка-­«черпак».
– Кто это тебе такую чушь наплёл? – удивлённо взглянул на молодого солдата Миха. – Откуда у змеи язык? Человек она, что ли… У неё жало.
– Старший сержант Москвитин сказал, – смущённо признался Лёшка.
– Дурак он, твой Москвитин, – со злостью буркнул Болотников, – да и ты, Лёха, тоже…
Серёга Осипенко сосредоточенно курил, молчал: ему глубоко плевать на всех, в том числе и на змею. Он каждый день иголкой прокалывал в календаре дни, приближающие к дембелю: ждал, когда – по давней армейской традиции – начнёт отдавать своё утреннее масло «черпаку» Лёшке. А будет это, когда останется сто дней до приказа.
Мишка Болотников масло никому из «черпаков» не отдавал. Регулярно менял его на кухне у повара на мясо и яйца – подкармливал свою кобру…
Всё ещё с раздражением переваривая нелепые слова Лёшки, Михаил убыстрил шаг. Легко сбегать вниз по крутой горной тропинке. К тому же шёл он порожняком – всю тяжёлую армейскую амуницию и термосы для воды тащили на себе его спутники. А как иначе, если он одной ногой уже дома! А молодому служить ещё – как медному котелку, да и Серёге Осипенко – немало.
Он, не в пример Лёшке, держит себя с Михаилом накоротке – «кандидат» как-никак. Можно сказать – прямой заместитель. Покрикивает уже презрительно на молодых, а то и гоняет. Так все делают. А самого его разве полгода назад не гоняли «деды»? Не учили уму-разуму? Не муштровали прошедшие крым и рым, умудрённые службой сержанты? Ещё как гоняли и муштровали. Ну, значит, теперь и он… Пришла его пора. Настал и на его солдатской улице праздник.
Когда добрались до весело журчащего ручья – буквально повалились на землю от усталости. Лёха с Серёжкой, сбросив с плеч громоздкие, давившие на спину термосы, сразу кинулись к воде. Набирали её во фляги, жадно пили, заливая на груди расстёгнутые, запылённые, выгоревшие до постельной белизны кители. Вода, капая на обувь солдат, скатывалась маленькими грязными шариками.
Михаил Болотников, тяжело присев на прибрежный, горячий от солнца камень, потянул руку к жадно глотавшему воду Серёге Осипенко.
– Дай-ка малость хлебнуть. Будет тебе заливать – лопнешь, военный.
Осипенко недовольно передал флягу, чуть слышно буркнул себе под нос:
– Салагу нашёл, Миха? Змеюку свою лучше покорми, соскучилась…
– Борзый, зёма? – угрожающе глянул в его прищуренные, недовольно-злые глаза Болотников. Знал, что Серёга злопамятный, никогда не простит ему прошлого, когда сам был ещё зашуганным «черпаком». И Мишка учил его «родину любить», да так, что иной раз пару зубов вместе со сгустком тёмной, бурачного цвета, крови зло выплёвывал Осипенко на раскалённую, потрескавшуюся от безводья кандагарскую землю. И змеиной, нечеловеческой ненавистью заволакивался его помутнелый от местного убойного гашиша взгляд. И становилась вдруг открытой его недобрая, готовая на любую подлость душонка…
– Помоложе есть, Миха, – намекая на продолжавшего захлёбываться нагретой на солнце, невкусной водой «черпака» Лёшку, процедил с нескрываемым вызовом Серёга Осипенко.
– Не нарывайся, слышишь, братан, я не в настрое, – сверля его не менее злым, презрительным взглядом, как рентгеном, прослеживая всё его гниловатое, не пацанячье нутро, умело погасил готовую вспыхнуть разборку Мишка. Ему не хотелось сейчас спорить и пререкаться с бойцом. Он с нетерпением ждал встречи со своей подругой, которая, верно, уже учуяла их приход и вот-вот покажется среди хаотично наваленных глыб и мелкой, рассыпчатой гальки. И ожидание его не обмануло: зеленовато-коричневое, с тёмными кольцами длинное тело змеи выскользнуло вдруг из горной расселины и легко заструилось к камню, на котором он отдыхал.
– А-а, вот и ты, моя хорошая. Салям! Пришла наконец ко мне, – увидев кобру, искренне обрадовался Михаил. Торопливо извлёк из-за пазухи свёрток с приготовленным угощением. Развернул у камня.
– Ешь, милая, ничего не бойся. Пока я с тобой – никто не тронет! – Болотников ласково смотрел на змею, как она осторожно подползает к камню, высоко поднимает голову, приближается к еде, как бы обнюхивая её. С тревогой косится на застывших у берега ручья солдат.
– Ну-ка, вы, отошли живо в сторону, нечего животное смущать, – строго сказал Михаил заворожённо глядевшим на учёную змею сослуживцам и махнул рукой влево вдоль русла. – Воду вон там набирайте, подальше отсюда. Как закончите, свистните.
Кобра тем временем управлялась с ужином. Крупные куски мяса один за другим исчезали в ненасытном рту хищницы. Она их глотала целиком, так же как, вероятно, заглатывала пойманных на полях и предварительно убитых крыс и мышей, небольших варанов и ящериц. Яйца доставили ей огромное удовольствие: Болотников видел, с какой суетной, торопливой жадностью змея их проглотила. Точнее, она их даже не глотала – яйца были слишком велики для её маленькой пасти, – и кобра попросту натягивала себя на них, как чулок. Это было завораживающее и страшное зрелище. Мишка представил, что его подруга вот так же хладнокровно и деловито, сначала впрыснув смертельную дозу яда, пожирала мелких животных, ещё жалобно пищавших в её ненасытной пасти, и невольно содрогнулся. Ему на минуту сделалось нехорошо. Болотников усомнился в безвредности своей знакомой, осознав наконец, что кобра, хоть и почти прирученная, всё равно остаётся хищницей. И, возможно, права народная мудрость, что волка как ни корми… Змею, наверное, тоже!
Серёга с Лёшкой набирали в термосы воду метрах в пяти от него. Осипенко, без ботинок, с засученными до колен штанами хэбэ, стоял в ручье. Чтобы не замутить глинистое дно, вначале осторожно наполнял солдатскую флягу, утопив с горлышком в непрозрачной, светло-коричневого оттенка воде, передавал Лёшке. Тот, хлюпая, быстро сливал содержимое в термос, протягивал флягу обратно. За разговорами, весёлыми криками, шутками солдаты забыли о хозяйке этого места – змее. Даже не смотрели в сторону Михаила.
Кобра заглотнула последнее яйцо. Сейчас, как это она обычно делает, – подползёт по камням, шелестя до конца не вылинявшей шкурой, благодарно обовьётся вокруг Мишкиной ноги, на минуту замрёт, чуть-чуть сдавив её, как люди в дружеском рукопожатии. Подняв голову, глянет внимательным, гипнотизирующим взглядом, от которого невольно содрогнёшься. Потому что ничего нельзя прочесть в её немигающих, остекленевших глазах и ждать можно чего угодно. То ли она стремительно набросится сейчас на тебя и укусит, то ли, освободив ногу, уползёт. Может, она просто прощается так, по-своему, по-змеиному… Мишка о многом уже передумал в такие острые моменты за долгие месяцы их невероятной – на грани крутой штатовской киношной фантастики – дружбы…
Болотников не успел ничего сообразить  – как сидел на камне, так и застыл, почти не дыша. Кобра молниеносно, зеленоватой, почти прямой стрелой, вытянувшись во всю свою невероятную длину, метнулась к нему на грудь, ловко и быстро, словно зимнее кашне, плотно обвила шею. Голова хищницы оказалась как раз напротив его лица. Змея распустила свой страшный капюшон с боевым индейским окрасом, раскрыв агрессивно пасть, угрожающе зашипела. Мишка, как заворожённый, с ужасом, расширенными безумными глазами взирал на её длинный, чёрный, раздвоенный на конце язык, выскользнувший изо рта, на страшные белые игольчатые клыки со смертельным ядом. Душа его ушла в пятки, в груди похолодело. Он жалобно вскрикнул, зажмурился и попрощался с жизнью. У него даже в мыслях не было сопротивляться: змея своим взглядом парализовала волю, и он почувствовал пробежавшую вдруг по телу смертельную истому. Так, вероятно, чувствует себя кролик, загипнотизированный удавом.
Солдаты в ручье, ничего не замечая, продолжали набирать воду. Болотников сидел на тёплом камне, затаив дыхание, каждую секунду ожидая смертельного укуса; кобра, покачивая, как маятником, головой, сердито шипела, но не предпринимала больше никаких агрессивных действий. Михаил ничего не понимал, весь мокрый от холодного липкого пота. Поведение змеи было загадочно и непредсказуемо. Нужно было срочно что-то делать, и он слабым голосом позвал товарищей. Его услышали. Присмотревшись – ужаснулись.
Серёга Осипенко, схватив автомат и щёлкнув на ходу затвором, как был босиком подбежал к камню, на котором застыл Мишка.
Змея зашипела ещё громче и плотнее сжала Мишкино горло.
– Серый, не подходи близко, она меня задушит! – предостерегающе крикнул Болотников.
Сергей остановился в четырёх шагах в растерянности, не зная, что предпринять. К нему подбежал с оружием в трясущихся руках Лёха. Дико заорал плаксивым голосом, в истерике направив взведённый автомат на Болотникова:
– Серёга, она его сейчас ужалит! А стрелять нельзя… Что делать? Да скажи ты, язык проглотил? Что?..
Кобра угрожающе шипела, приблизив раскрытую пасть почти вплотную к лицу жертвы. Мишка побелел, как снег на перевалах зимнего Саланга. Стараясь резким движением не потревожить взбесившуюся рептилию, отрывисто велел сослуживцам:
– Ребята, жмите быстрей на заставу за подмогой. Доложите старлею, может, он что придумает. Другого выхода нет.
– А как ты? – страдальчески выкрикнул Осипенко, не опуская ствол автомата.
– Что Бог даст, Серый! Убери автомат, не зли её, – сказал Мишка.
– Говорили тебе – пристрелить нужно было гадину, так не слушал! – с обидой злым голосом выкрикнул Сергей. – Пропадай теперь! Сам виноват…
– Кто знал… – горько выдохнул Михаил. – Давай, пацаны! Воду здесь бросьте. Если что – не поминайте лихом…
– Давай, Миха! Мы быстро.
Болотников остался один. После ухода солдат кобра заметно успокоилась, перестала шипеть и закрыла пасть. Но продолжала раскачиваться перед его лицом и зловеще смотреть, казалось, в самую душу, отчего у солдата внутри всё леденело, и он опять прикрывал глаза. Смертельная опасность не отступала, он по-прежнему не знал, чего ожидать от змеи в следующую минуту, и был готов ко всему. Тлела маленькая надежда, что вот придут с заставы ребята с командиром, старшим лейтенантом Зеленским, и что-нибудь придумают. Не оставят в беде товарища, выручат, как часто выручали до этого.
Наступила ночь. Ребят с заставы всё не было. Забыли они о нём, что ли? Не может быть! Что же тогда? Бросили? Перепились все, а старлей Зеленский уехал к землякам офицерам в полк? Мысли одна безумнее другой роились в разгорячённой, ничего не соображающей голове Болотникова. Он устал сидеть в одной неудобной позе, согнутые в коленях ноги затекли и томительно ныли, поясница болела, голову невозможно было сдвинуть: при любой слабой попытке пошевелиться змея начинала громко шипеть, разевала жуткую пасть с клыками, чувствительно сжимала холодными кольцами горло. Михаил вздрагивал, задыхаясь, жадно хватал обветренными губами ускользающий воздух, замирал на месте. Кобра успокаивалась.
Этот кошмар длился всю ночь. Мишка рад был теперь даже «духам», если бы они вдруг появились, вынырнув бесшумно, как тени, из недалёкой отсюда «зелёнки», и автоматной очередью из китайского «калаша» прекратили бы его муки. Он не верил, что всё это благополучно кончится… Взбесившаяся змея вдоволь насладится его страданиями и в конце концов убьёт. И сейчас ли это случится или чуть позже, под утро, не имеет значения. То, что он уже не жилец, Мишка уяснил твёрдо.
В эту неповторимую, сумасшедшую ночь в Афгане, на древней земле храбрых, гордых и безжалостных к врагам пуштунов, на жестокой необъявленной войне без правил, где он был всего лишь «шурави», неверный, – Болотников впервые не боялся скользивших по камням теней, не прислушивался с опаской к странным ночным звукам. Попавшему в безысходный капкан судьбы, находившемуся в холодных лапах смерти, ему уже было всё равно, какая ещё опасность подстерегает его в ночи, какой скрытый враг осторожно к нему крадётся…
Ночь слилась в сплошное журчание ручья, сердитое шипение кобры над ухом, сиротливое завывание ветра в остывших за ночь камнях, истерические крики шакалов. Казалось, ночь никогда не кончится. Михаил не спал и думал, думал, думал…
Перед рассветом он задремал. Внезапно очнулся и не ощутил на шее холодных шершавых удавок змеиного тела. Он был жив и свободен! Кобра не спеша уползала в расселину. Машинально оглядевшись, Болотников увидел на земле у камня свой автомат. Реакция была мгновенной: быстро схватив оружие, он навёл его на скользившую меж камней гадину и уверенно, с радостной ненавистью нажал на курок. Прогрохотала длинная очередь, взбив вверх землю, изрешетив и расколов камни вокруг змеи. Несколько пуль попало в рептилию. Она моментально свернулась клубком, но автомат продолжал поливать её огненным смертельным свинцом, не давая взметнуться с земли в последнем стремительном броске. Мишка давил и давил на курок, пока «Калашников», выплюнув последнюю гильзу, не замолчал. Глазам солдата предстало кровавое месиво между камней  – всё, что осталось от его подруги. Болотников даже не стал подходить – ему тяжело было разглядывать это.
Он устало приблизился к ручью, упал на колени и наклонился над водой, чтобы зачерпнуть в пригоршни. Муть за ночь поосела на дно, и он вдруг увидел в воде своё расплывчатое отражение. Но что это? В неясном, колеблющемся силуэте он заметил что-то необычное, жуткое, неправдоподобное… Он увидел на месте волос белый снег! Быстро выхватив из кармана кителя маленькое зеркальце для бритья, Михаил заглянул в него и ужаснулся: на него смотрел совершенно седой, состарившийся за одну ночь человек! Болотников не узнал себя и испугался ещё больше, приняв увиденное за какую-то дьявольскую, колдовскую мистику.
Он в отчаянии опустил руку. Затем снова с опаской поднёс к глазам зеркальце: нет, это был он. Поседевший за ночь, как глубокий старик!
Плотно закрыв крышкой один из наполненных водой термосов, Михаил просунул правую руку в лямку, перекинул термос за спину, как вещмешок. Взял в руки автомат и осторожно пошёл по узкой змеевидной тропинке в гору. Да! Тропа напоминала кобру… Солдат не мог больше ни о чём думать – только о ней, своей подруге, которую только что убил собственными руками!
Когда, чертыхаясь, то и дело оскальзываясь на гальке, как пьяный, и падая, Михаил наконец-то добрёл до сторожевой заставы, его поразила мёртвая тишина на горе. Ни окрика часового, ни звяканья оружия, ни голосов солдат, ни зычных команд прапорщиков и сержантов, обучающих молодняк на плацу. Ничего. У самого КПП лицом вниз лежал мёртвый боец в стальном шлеме, с полной экипировкой, в бронежилете. Болотников, присев, освободился от резавших плечи лямок термоса, поставил его на землю. С трудом перевернул тяжёлое тело убитого на спину и отшатнулся. На него глянуло искажённое предсмертной мукой, застывшее, как маска, лицо Нугзара Кипиани. Ниже подбородка вся шея была в запёкшейся, почти чёрной, с красноватым отливом, крови.
Мишка прошёл на территорию никем не охраняемой заставы. Кругом в страшных, неестественных позах лежали солдаты, его бывшие сослуживцы. Он увидел Серёгу с проломленным кованым прикладом черепом, рядом узнал по кроссовкам проткнутого штык-ножом Лёшку. Всё было в крови, как на бойне или в фильме ужасов. Даже офицерская палатка возле небольшого плаца. Мишка наконец понял: в то время как змея удерживала его внизу у ручья, заставу вырезали подкравшиеся ночью «духи». Всю, без единого выстрела.
Он схватился за голову, застонал, заскрежетал зубами в бессильной ярости, позднем раскаянии, ужасе от всего произошедшего. Повалился с криком на залитую кровью твёрдую каменистую почву. Он катался по земле, камням, беспомощно лупил их кулаками, разбивая до крови пальцы, скулил и плакал, но ничего уже изменить не мог. Вокруг лежали жестоко убитые товарищи, внизу, в камнях у ручья, – застреленная им змея. Бывшая подруга, спасшая ему жизнь! И это было самое невыносимое.
Сознание собственной вины не оставляло его ни на минуту, с ним, этим запоздалым горьким раскаянием, нельзя было жить. Оно давило так, что трудно было дышать, двигаться, как будто снова шею обвили холодные кольца кобры.
Он поднялся на ноги и, пошатываясь, не замечая ничего перед собой, побрёл к офицерской палатке. У входа с перерезанным горлом лежал старший лейтенант Зеленский. Он только и успел вытащить из кобуры пистолет, который сжимали его холодные пальцы. Михаил нагнулся над командиром, непроизвольно, ничего не соображая, как робот, разжал пальцы мёртвого лейтенанта, взял пистолет.
Да! Это был выход…
Болотников быстро, чтобы не успеть испугаться и передумать, поднёс ствол к виску и нажал на курок…
Дальше произошло то, что никто не видел и никогда не увидит… А может, этого и не было вообще… В тишине по камням мёртвой заставы неслышно ползла змея… По виду это была большая индийская кобра. Тело её в нескольких местах было задето пулями, позади на камнях оставался чёткий кровавый след. С трудом огибая застывших то здесь, то там мёртвых советских солдат, она, казалось, плыла в знойном мареве. У разорванной, обляпанной кровью офицерской палатки, возле которой лежали старший лейтенант Зеленский и рядовой Болотников, кобра остановилась. Подняв высоко голову, распустив капюшон, приняв боевую стойку, змея покачалась несколько минут, как бы принюхиваясь к чему-то. Приблизилась, не меняя положения, к Михаилу, постояла над ним, заползла на грудь. Свернувшись толстым клубком, положила маленькую умную голову на лицо мёртвого солдата. Затихла…
Мимо вырезанной горной заставы на север длинным караваном тянулись белые причудливые облака. Они напоминали души погибших на чужбине солдат, которых где-то далеко с надеждой, терпеливо ждут ослепшие от слёз матери.
Облака уплывали на Кандагар и дальше, через заснеженный суровый Саланг, – в  Россию…

Павел МАЛОВ
член Союза писателей России,
г. Ростов-на-Дону