Сибирь-­матушка

Виктор УСОВ

Сторонний наблюдатель, если бы ему случилось увидеть полуденное чаепитие охотников-­рыболовов, не поверил бы своим глазам. С вершины защитной дамбы видимость отменная. Всё просматривается до чёрных хребтов Маньчжурских гор , к которым простирается нарезанная чересполосицей рисовых чеков Уссури-­Ханкайская равнина . Отражаясь в паутине водных рукавов, с небес ярится жгучее солнце. И посередь одного рукотворного канала по грудь в жёлтом поливочном растворе удобрений сидят промысловики. Рядом с сидельцами плавают парящий горячим чаем котелок и надувная резиновая подушка с кульком сушек и картонкой сахара-­рафинада. Ни духота дня, ни прогретая до неприличия тягучая вода не мешают собравшимся наслаждаться благами жизни. Ватага блаженных знай налегает на горячий чай. Да так усердно, что багровые лица вкушающих полезный настой блестят от пота. Двое из чаёвничающих, те, что помоложе, открывши рты внемлют третьему собрату. Рассказчик далеко не молод, однако его виски и жёсткая, типично сибирская чернявая шевелюра всё ещё не тронуты сединой.
– В прежние времена в деревенских лавках торговали плиточным чаем и обливными конусами сахарных головок. Наколешь льдистый сахарок кусками – и облизывай в своё удовольствие. Конфетами нас родители не баловали, – делится детскими воспоминаниями пожилой оратор. Своим слушателям: молодцу, которому едва минуло двадцать лет, и вовсе безусому, сопливому пареньку – говорящий известен как дядя Гена. – Старики говаривали, лучше плиточного чая, заваренного в жёлтой иртышской воде, напитка нет. Приедешь к родне, заведут в юрту и сразу чай в пиале подают. Подпустят туда молока, а если повезёт – бараньего жира. Вкуснотища! – умиляясь приятным воспоминаниям, дядя Гена прикрыл глаза.
Сказанное заинтересовало парня постарше:
– Какие такие родственники у вас, Геннадий Иванович, чай с жиром пили? – Весьма ехидный вопрос. Володьке – сомневавшегося в правдивости охотничьих баек звали Владимиром – ввиду младости лет была присуща недоверчивость.
– Какие? Обычные! Которые в юртах живут. – Каков вопрос, таков и ответ. Бывалый промысловик, словно от надоедливо нудящей над ухом мухи, отбрехался от молокососа. – У меня, мил человек, вся родня с выворотом. Одни на деревьях умерших хоронят, другие усаживают покойников под деревьями. Кто живёт в тайге и тундре, кто в Золотых да Чёрных горах , которые нынче Алтайскими и Саянскими прозываются, а кто и в голой степи чувствует себя неплохо. Тебе, Володимир , про каковских больше нравится слушать?
– Дядя Гена, не отвлекайтесь, – потребовал затесавшийся во взрослую компанию подросток (юноша откликался на имя Роман), – рассказывайте! Интересно обо всех послушать!
– Ладушки! К бабушке я тогда ездил. Учился в Томском лесотехническом техникуме . Давно это было, други мои. До моего призыва на флот. Мне едва исполнилось лет семнадцать. Направили в Казахстан, на производственную практику. Высаживать заградительные лесные полосы. Тогда о целине и о «большом хлебе» все заговорили. Мечтала огромная страна наесться от пуза. Ну, заскочил перед практикой домой, в Усть-­Ишим. Всё одно мне по пути встало. Всех расцеловать. Отец ещё жив был. В госпиталь  собирался. Он в Томске располагался, и отец по полгода обретался в нём. Фронтовые раны давали о себе знать. Но сейчас не о том! Гульнули мы хорошо! Меня дед Тихон поддержал, известной в тех местах фамилии Голубевых был человек. Самому двух лет не хватало до ровного счёта – сотни, а, сивый мерин, самогон стаканами кушал. Чем больше пил, тем моложе становился. Хмельной егозил, бороться вызывал. Ему в колхозе на телеге всякую мелочь возить доверяли, так он всё приглашал кататься на коняшках. Вот в подпитии дед и удивил меня тем, что наша родня и в степях корни пустила. В стародавние времена в район солёных озёр, что в Диком поле, команды мимо нас проплывали за солью. В ту пору служил в Ишимском остроге  кто‑то из моих пращуров, и отрядили его с прочими служивыми людьми в охрану каравана. На соляных заготовках приметил себе казак жену из ближайшего кочевья. С бабами в нашем краю всегда туго было. Не достать. Набеги всяких инородцев на нашу сторону не только за барахлом, но и за бабами устраивались. Вот дед Тихон и поделился со мной фамильной притчей: «Как тому молодцу удалось уговорить басурманскую родню, чем платил или так свёл девку с отчего двора, про то врать не буду. Того не ведаю! – дед любил пересказывать преданья. – А только с тех пор завелась у нас среди степняков родня!»
Сказитель мне и адресок сообщил, где искать нежданно-­негаданно обретённую бабушку. А что мне – мне интересно! Съездил, навестил! Погостил, наговорился. Сама чернявая бабуля, по-русски ни бельмеса не разумела. Ну а дети и внуки старушки балакали внятно. Многое от них узнал. Баранины наелся. Кумыса из бурдюка с белыми червями пробовать не доводилось? – попытал старший товарищ Володю с Романом.
Те дружно замотали головой:
– Нет!
– А я вот отведал. Бодрит! – подводя итог сказанному, дядя Гена смочил пересохшее горло глотком остывшего чая. Он был ему по вкусу. – Рома, плесни ещё! – протягивая кружку, попросил юнца сибиряк.
– А дальше? – затеребил рассказчика Володя.
– Что дальше? Дальше некуда. Связь с ними я потерял. Деду было сто лет, когда меня служить забирали. Радовался, что внука на Тихий океан посылают. Всё, пьяненький, лопотал: «Сколько лет назад деды пришли с Ливонской вой­ны  Сибирь воевать . Первое наше прозвище было Волынин. Так звали казака, то ли из пленных поляков, а может, каких литвинов . Забылось уже. Отвоевали землицу. Вроде живи себе, наслаждайся. Так нет! Не вдруг выясняется: баб нема! В спешке из России забыли захватить».
Внучок столетнего старца пояснил смысл им поведанного:
– Дело в том, хлопцы, что побасёнки моей фамилии разнятся в части приобретения за козу фамильной прародительницы. Не в вопросе, сколько плачено. Коза – красная цена любой бабы! Возникает серьёзный спор: у кого решившие жениться предки её купили?
Одна родня утверждала: «Пришлось на поклон в стойбище к остякам, подвластным князю Игичею, сыну Алачеву , ехать!» Другая горой стояла за мусульман вогулов с Тобола. Тех, что из улусов князя Суклема .
В общем, запутанная история тёмных времён. Опять же, если взглянуть с другой стороны, козы жалко. Подумавши, молодцы из экономии, ну и от вожделения, конечно, могли у какой раззявы в дикой степи девку умыкнуть. Ну это дела прошлые. А тут дед подо всю историю соответствующую платформу подвёл: «Всё, внучок, снесли твои прародители! Все беды пережили и таки вышли к Восточному океану. С тобой, молодец, сквозь Сибирь прошли! – говорит. – Порадовал старика Гена. Ноне и моя кровь в тебе океанского рассолу отведает!»
Через пять лет, когда я уже демобилизовался, женился и остался век вековать на морском берегу, мать, Лукерья Тихоновна, из дома отписала: «Выхлестал дед полну чарку самогону, взгромоздился на телегу и дунул по деревне. Не удержался, старый хрыч, сверзился с грядки , расшиб голову, полежал в избе дня три да на том и помер!»
Дядя Гена вздохнул:
– Таких мужиков, ребятки, нынче не делают!
– Интересно, должно быть, в тех краях? – мечтательно заявил Володька. – Тайга, да и прочие развлечения.
– Какие развлечения?! Тайга – кормилица! Она сибирская или дальневосточная, другой не бывает. Якуты её так назвали. По-ихнему – «хвой­ный лес»! Развлеченья им… Ишь ты! Вам, ребятишки, в нынешнее время чего не жить? Всего в достатке! Знай работай. Нам, детям вой­ны, досталось одно горе. Отец Родину защищает. Мать нянькается с пятерыми ртами. Голодали. Даже берёзовые почки ели, хотя в колхозе работали все на равных. Грибы жарили… Я, малой, их мясом называл. Кричу: «Ма! Где моё мясо?» Жуть! Мы с одноклассником приловчились возле свинарника из мелкашек крыс отстреливать. Заляжем и высматриваем голохвостых. Серые к живности в корыто лезут. Свиней попробуй не корми. Сдохнут. Не люди же. Так вот. Крысы к корыту, а мы их из засады щёлк, щёлк…
– Зачем вам крысы понадобились?
– Слушай, парень, и не перебивай! Обдерём тушки и деревянными шипами шкурки на стене сарая распнём. Они высушатся, мы их заготовителям за мелкую монету и сбагрим. Вой­на, Ромка. Всё для фронта, всё для победы!
Непонятно к чему крысиные шкурки, да ещё за деньги, заготавливать, но, кажется, дядя Гена сам не знал дальнейшую судьбу сдаваемых им на нужды фронта мехов.
– Если бы не тайга, перемёрли! А так ягоды, грибы, почки, зелень разная. Мать даже корешки собирала. Ну и охота кормила. Нынче разве охота! Ещё в пятидесятые через нас птица пёрла на зимовку и обратно, неба было не видно. А сейчас смотрите, – тычет вверх пальцем, – пусто! День постреляешь, она вся по полям попрячется. Мы же с дедом обычно грузим фузею в плоскодонку и выгребаем по тёмному времени на середину водоёма. С рассветом начинается тяга. Табун за табуном кружатся над нами. Дед засыплет грамм сто пятьдесят дроби в свою утятницу, упрёт в сошки и выщелкнет сразу полкосяка. Так‑то вот! Только успевай собирать. Я приловчился и с братьями Мишкой и Юркой из шалаша стал охотиться. Они пугнут утку, стая начнёт сниматься с воды на крыло, тут и накроешь всех. До полусотни зараз выходило.
Поджавши узкие губы, Геннадий Иванович умолк. Задумался:
– Сибирь – место рождения многих великих народов. Хотя бы тех же турок. Когда‑то вышли от нас дикими тюрками. Погляди теперь! У них целая империя на тёплых морях образовалась. Слово «красивый» на их языке , возможно, и послужило основой нынешнего названия наших мест. Красивше земли не найти. Весной-­летом всё разноцветное. Словно радуга на землю свои краски выплеснула. Зимой снега белее белого укутают нашу сторонушку. Порой как заметёт позёмка. Следом вьюга разгуляется. По нескольку дней света белого не видно. Снежная круговерть мрак принесла. У соседей по деревне , с её татарской половины, схожее слово имеется: «сибирмак». Переводится – «очищать». Похоже? – спросил дядя Гена. И, не выслушав ответа, продолжил свои речи: – Метель метёт – всё вычищает! Но мне лично нравится монгольский вариант – «шибир». Так степняки болотистую лесную чащу прозывают. Логично! Якуты о лесе, и монголы о лесе. Сибирь – это прежде всего лесное море. Хотя сибирские морозы не менее знамениты.
Раньше Сибирью пугали. А чего её бояться? Древнейшая землица. Обжитая. Города стояли ещё за восемь столетий до новой эры. Когда против набегов татар с калмыками ниже устья Ишима, на берегу Иртыша, Ишимский острог возвели, напротив новой крепостицы остатки древнего городища холмами виднелись. «Красный город», или Кызыл-­Тура , то поселение называлось. Об чём рядиться! На том берегу шестьсот лет назад пришлые арабы учинили с остяками и вогулами «битву за веру» . В бою охотники убили почти всех шейхов. Пришли проповедовать триста шестьдесят шесть суфиев, осталось в живых шестьдесят шесть. Неплохо мои деды поохотились!
Затем в тех местах Сибирское ханство образовалось. Местные народы татарами называть начали. Татары до сих пор мусульмане. В одном посёлке два колхоза. Наш и татарский. Смешно, но правда. Остяки и вогулы спокойно до Петра веровали, хотя во многом по-своему, в учение Магомеда. Даже кличи, подобия минаретов, среди юрт наличествовали. Но когда в пушном ясаке нужда пропала, стали обращать всех лесовиков под гребёнку в православие. Ханством правили Шибаниды  из числа родственников Батыя. Ну того, что Русь порушил. Царь Кучум из их рода-племени. Я рассказывал, мой предок пришёл с казаками в государеву казну ханство воевать. Сам Ермак не единожды мимо развалин Кызыл-­Туры проплывал. На берегу бился с местным князем. Мы пацанами грибы собирали, так соседский Митька в траве обломок кривого меча нашёл. Показали деду, а тот сказал, что где‑то в тех местах, под холмом, пятеро погибших в том бою казаков похоронены.
– Земля с историей, – откликнулся на пересказ старины Роман, – а нам в школе всё больше про сибирские руды да разные полезные ископаемые бубнили. Мне казалось, хан Кучум жил в чуме и правил дикарями в звериных шкурах.
Речистый «хронограф» хохотнул:
– Понимаете, друзья, я люблю науку о прошлом – но я не историк! Могу соврать или приукрасить, а то и напутать чего на раз. Всё, о чём я берусь рассуждать, – плоды моих размышлений. Обратите внимание – осмысливание исторических фактов, происходящее в моей собственной голове. Читая книги, даю пищу уму. На вычитанную информацию накладываю доверенные мне воспоминания разных умудрённых жизнью людей. Их было и, надеюсь, будет ещё немало, добрых, умных, внимательных прохожих, подсевших к моему костру. Личные наблюдения и события, в которых принимали участие мои собеседники, истории их семейств и услышанные ими от других побасёнки – настоящий кладезь для ума страждущего допытаться до сути вещей. Я вам рассказываю собственные сказки. Не детские потешки, а повести минувших лет. Те, что созвучны со словом «сказ». Изустного народного творчества. Своего рода былины. Вам понятно?
Молодёжь закивала:
– Да!
Довольный сказочник улыбается понятливым слушателям:
– Былина, быль, а говорит о богатырях. Кто сможет доказать, что их не существовало? То‑то же! Касательно твоих сомнений, Рома, в расхождениях наших посиделок со школьной программой. Заверяю тебя – многолюдные города по всей Сибири стояли. Золото в древнюю Грецию из рудников Алтая везли. Рудники тогда минами обзывались. Скифские «звериные» поделки из того же огненного металла. Скифы сами жили на этой земле. Могучий народ. Было дело, Македонскому  ласты завернули.
А какие нации взрастили сибирские края! Отголоски скифов – сарматы, двинувшись от предгорий Урала, достигли римских границ. Гунны, спалившие Европу и разрушившие Рим, тоже парни отсюда. Про турок упоминал. Венгры, финны мне, правнуку хантов и манси, люди не чужие. Финно-угорские народы с общими корнями языка. Между прочим, языка хантов. Да и сюда, на Дальний Восток, «Золотую империю»  воевать что, одни монголы пришли? Сколько тех монголов было в природе? Так – пшик! Татары! Сотни тысяч татар. Так чохом все сибирские народы прозывались, что в услужение к Чингизу попали. Он всех способных держать копьё  – на коня и в набеги. Вымерли в результате такой политики многие племена. Плодиться не с кем стало. Мужи в нескончаемых походах, да и мёрли в те времена пачками.
Пересказ событий былых времён прервался. Сказитель пьёт чай. Глохчет, а у самого закрытые глаза бегают, только веки ходуном ходят. Словно всматривается в невидимые прочей компании картинки из прошлого.
Дяде Гене действительно блазнится иное время.
Кажется ему, он в походе. Проснулась кровь дедов-­кочевников. День на коне – вечером барана острым арабским кинжалом зарезал, долю Алаз-хану  в его огненную пасть бросил. Остальное мясо съел. Жир с лезвия малого ножа о голенище зелёных сафьяновых сапог вытер. Чтобы не промокали. Руки, как положено, отёр о парчовую полу шитого златом-­серебром халата. Традиция, однако! Да и лишней воды в походе взять негде. Объедки кинул в кожаный мешок. Поклажу к вьюку на запасной лошади приторочил. Ночь понежился на потнике , утром, только глаза продрал, отправился в путь. Вечером в казане вода закипела, огрызки прежнего ужина туда. Бульон попить с устатку и погрызть есть чего. Опять объедки в мешок, и так раз за разом, покуда мослы не выварятся в труху. А там и добыча молодца поджидает. Богатые купцы на водном пути толкутся. Был бы конь верный да сабля вострая, с ними крепкая кольчуга поверх красного шёлка рубахи, а чего носить – да есть, кругом навалом. Само в руки просится.
Сказитель, приспавший посередь водных струй, вздрогнул. Подымая донную муть, ворохнул затёкшими ногами. Зачерпнув пригоршню тёпленькой водицы, омыл вспотевшее лицо. Однако глаз не открыл. Любопытство, чем окончится сновидение, не отпускало его внимания.
А может, ему мнилось, он в остроге на стене? На голове красный сермяжный колпак с меховой шайкой . На плечах серый длиннополый походный кафтан из армячины , вместо бубенчиков поперёк груди «берендейка»  пеналами с зарядами тренькает. Стоит стрелец, всматривается в тревожную даль. Справа налево воин перетянут через плечо портупеей с кривой арабской саблей. Длинные концы красного форменного кушака, охватившего пояс удальца, треплет иртышский ветерок. Показались степняки. Молодец поверх мягкого колпака покрывает голову начищенным до зеркального блеска железным кабассетом .
Для лучшей устойчивости расставив ноги в высоких красных сапогах, стрелок степенно натягивает коричневые перчатки с крагами. Пора! Берёт стоящий у стены самопал и, натрусив в ствол заряд из отцепленного с перевязи пенальчика, шомполом досылает в него пулю. Пристроив тяжёлый длинный ствол на упор бердыша, служивый сноровисто досыпает из рога порох на зарядную полку пищали. От стоящего рядом факела зажигает фитиль. Он готов! Сумка с запасными фитилями на месте. Свободно болтается сбоку. Под рукой на стене круглые ядра ручных гранат, тощим весом  пять гривенок , и новомодный немецкий мушкет с жагрой , который нужно опробовать в деле.
Всадники близко. Вон тот супостат, с жиденькой бородёнкой на жёлтой физиономии, поспешает впереди всех. Торопится басурманин, аж засаленные полы парчового халата трепыхаются крыльями по бокам его разгорячённого коня. Торопыге первая пуля. Свистят стрелы. Одна, громко звякнув, ударила в шлём. Предок палит в ответ из ручной пищали. Отстрелялся, берёт мушкет. Поджигает пальником затравку… Выстрел. Намеченный степняк, вскинув руки, только сабля взвилась в небо, вылетает из седла. Не будь дураком, потерявший наездника скакун несётся прочь от окутанных пороховым дымом грозных крепостных стен. Улепётывает подальше от грохота пальбы, волоча сшибленного пулей ворога мордой по суровой сибирской земле. До поры, покуда от стремени не отцепится загнутый вверх носок зелёного сапога убиенного.
Стрельцу некогда любоваться делом своих рук. Обороняя от налетевших из степи ногайцев караван судов, идущих в казахские степи на солёные озёра, профессиональный воин палит в супостатов, бросает разбойникам на головы ядра ручных гранат и рубит бердышом без разбору всех недругов. Профессия передана ему по наследству многими поколениями отчаянных рубак – казаков-«годовальщиков» , как крестьянским детям досталась от их дедов пашня, а купеческим – мошна. До тысяча семьсот двадцатого года служила крепость со своим гарнизоном на благо Отечества, а затем вышла в отставку. Именным указом государя получила звание слободы. Правнуки служивого люда, не пожелавшие идти в засушливые степи отдалённых южных рубежей, став мирными землепашцами, тоже вышли в отставку.
Избавляясь от видений, Геннадий Иванович вздрогнул. Оглядел Рому с Володькой и заулыбался:
– Ну, чего загрустили? Сибиряки! Я шутил, когда про дальневосточную тайгу говорил. Всё вокруг, – он развёл в сторону одну, затем вторую руку, – на самом деле Сибирь . Отвечаю, Роман, ещё раз на твой вопрос о школьной программе. Хоть и поганым называли хана Кучума, а в Российской империи его дети носили титул царевичей Сибирских. Неугомонный Пётр их в князья переиначил. Но куда прикажете родовитость девать? Согласно уложению, князья Сибирские по знатности сразу за Романовыми следовали. Не было им ровни. Всех титулованных особ превосходили потомки Чингисхана. Хотя историки спорят, возможно, тюрок-­сибиряк был прародитель самого Великого завоевателя. Да пребудет с ними обоими милость Номун-хана .
Всем нужна Сибирь! Только наша она. Был одно время сибирским царьком некий адмирал . Его «омским правителем» называли. Приказал мобилизацию провести. Хотел на Москву походом идти. Отца в ту пору и забрали в Белую армию. Только планы родителя с планами Колчака не совпадали. По хозяйству нужно было что‑то доделать. Папаня и сбежал до дому. Обиделся на него адмирал, велел отловить и примерно наказать негодника. Отловили, он и не прятался. Выпороли, как приказано, на совесть. У нас только палачами на совесть работают. Сидит отец, задумчиво пострадавшие места чешет. «Чего сидишь? – ему его батя говорит. – Мы, Ванюша, вольными во все времена были! Не для того землю добывали отцы наши, чтобы всякие пришлые из Петербургов нами командовали!» И пошёл поротый в Красную армию буржуев под корень изводить да от офицерья Омск избавлять.
Способности у крестьянского сына к военному делу проявились. Назначили его служить при орудии. До командира батареи дослужился Иван, заодно в партию вступил. Соображаете, какой партийный стаж у него со времён Гражданской был?
Володька с Ромой переглянулись. Догадались: большой! Но промолчали.
– Случай мне батя рассказал. Заночевали они с небольшим отрядом на выселках, у одного куркуля. Дом и хозяйство подходящие. Места всем хватило. Отец пристроился за печкой. Лавки там, правда, не было. Не барин, на куче дерюжных мешков примостился. На полу сквозило из сенных дверей, так родитель холщовыми мешками прикрылся. Русскому солдату что главное? – Слушатели поспешили открыть рты, но их ответ был не важен рассказчику. Это он так, для затравки интереса публики вопросами разбрасывается. – Правильно! Крыша над головой. А комфорт он сам себе устроит. Это американскому вояке не выдай туалетной бумаги, он и погибнуть в таких экстремальных условиях может.
Ночью зараза кулацкая привела белых. Ворвались они на двор, повязали всех и расстреляли в овраге. Отец на шум проснулся, маузер поднял, ждёт: кто полезет за ним, пулю сглотнёт. Желающих не нашлось. Тихо пролежал до утра, выбрался на двор и в калитку нырнул. Идёт по дороге, без сапог, в нижней рубахе и галифе. На ту пору разъезд конный показался. В будёновках, синие «разговоры»  на груди. Свои! Представился батя по форме, подсадили его на конский круп и рысью к хутору вернулись. На воротах повесили паршивца хозяина, дабы другим неповадно было наушничать.
В середине тридцатых поехал мой старик в областной центр на партийную конференцию. Поселился, как положено, в доме колхозника, а при нём чайная была. И вот сидит он как‑то, вечеряет. Чаёвничает не спеша, от души, сушку за сушкой крушит. Слышит: окликают. Поворачивается на голос. Мужик за соседним столом тарелку борща отставил и, глядя на него, лыбится. Оказалось, сослуживец из погибшего отряда. Он в ту ночь на сеновале прикорнул. Ещё затемно приспичило ему в нужник. Оттуда через сердечко в дверях и увидел страдалец врагов. Срочно «обломил», натянул портки и, выбив доску, через заднюю стенку уборной удрал огородами. Когда привёл помощь, усадьба уже догорала, а на воротах качался хозяин. Будь он, иуда, трижды проклят.
Решив для себя, что сказок на сегодня достаточно, Геннадий Иванович собрался вставать, но молодёжь хором потребовала довести рассказ о героическом отце до его последнего дня.
– Сами напросились! – скрывая за ворчаньем своё удовлетворение, бурчит старший товарищ. – Слушайте, коли желанье есть. Мне слов не жалко. Вой­на с немцами застала батю уже в приличных годах. Здоровья немереного. У нас все жили долго. Дед, вы знаете, вообще умер в сто пять лет . И то через ушиб. Сибирское здоровье – как любят говорить в народе. Отец не бражничал. Как заведённый работал в колхозе и призыву не подлежал. Возраст. Но кто вынесет позор отступления? Пошёл партиец и втихую от жены записался в добровольцы.
Мать узнала – голосила на всю деревню. Женщина она была крупная, кулак с твою голову. – Рассказчик показывает на младшего из слушателей, будто у Володьки голова больше. – Но против отца не попрёшь. Он глава всему! Ему видней, как она одна пятерых детей прокормит. Собрал Иван Фёдорович сидор и с добровольческими коммунистическими полками уехал под Москву. Командуя полковыми противотанковыми орудиями (их ещё шутейно называли «Прощай, Родина»), бился в чине старшего лейтенанта, защищая столицу. Сражался подо Ржевом. До Донбасса дошёл. В последнем бою, говорит, в полосе атакующей пехоты орудия катили. Пехота «Ура!» кричит, а из вражеских траншей в ответ орут: «Мы тоже русские! “Ура” тоже умеем кричать!» – и сошлись врукопашную.
Подумать успел: «Опять на Гражданскую попал!» – взрыва снаряда отец не слышал. Твардовский  точно описал этот момент:

Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, –
Точно в пропасть с обрыва…

Откопали его (спасибо трофейной команде), засыпанного в воронке, уже после боя. Так с сорок третьего по госпиталям и маялся. Побудет чуток дома – и в офицерский госпиталь в Томск подлечиться едет. Там он и умер от ран… в пятьдесят третьем! – вспомнив скорбную дату, говоривший помрачнел лицом.