Целинники

65-летие освоения целины – хороший повод поразмышлять над нравственными уроками этого неординарного события в послевоенной истории нашей страны. А заодно и вспомнить свои трудовые студенческие будни, друзей-товарищей, с кем посчастливилось участвовать в этом поистине всенародном движении, потом и кровавыми мозолями утверждать это новое лингвистическое понятие – «целинник».
В четырёхтомном «Словаре русского языка» под редакцией А. И. Евгеньевой разъясняется: «Целинник – тот, кто осваивает целинные или залежные земли или работает на целине». И приводится пример: «Целинники Казахстана». Стало быть, мы, студенты Мичуринского пединститута, работавшие на уборке урожая в Актюбинской области, помогали не только убирать урожай, но и выкристаллизовывать это новое слово. А это уже кое-что…

За прошедшие десятилетия, в особенности на рубеже веков, произошла дегероизация и самого события, и понятий «целина», «целинник», и хотя в разряд архаизмов они не перешли, согласимся, что активность бытования их заметно поубавилась. Цель моих заметок – не то чтобы «сиять заставить заново» эти лексемы, но пробудить больший интерес к этическим итогам означенных оными явлений.
Не так давно, а если быть точнее, то в 20-х числах августа 2001 года, проезжая на скором поезде Москва – Бишкек по актюбинской земле, среди ночи услышал знакомые названия станций: Яйсан, Мартук… Сердце застучало громче, прильнул к окну – даже бледные огоньки да серые очертания зданий напомнили мне: здесь в июле 1957 и 1958 годов нас встречала целина… Зато на обратном пути не отходил от окна: могучий Тянь-Шань без конца и без края отливал серо-золотым гранитом, изукрашенным иссиня-оранжевыми снежными пятнами и куртинами, он то скрывался, то вновь накатывался волнами вершин и пел свои извечные песни…
А вот и Арал… Он поёт другие песни, прося пощады у человека. Чаще стали попадаться у полустанков верблюды – сначала по одному, то гордо вытянув шею, прислушиваясь к свисту тушканчиков и хомячков, то лениво шлёпая губами и ловя колючки, солончаки, перекати-поле… Ближе к Аралу – уже внушительные стада: в одном насчитал до двухсот и сбился, значит, Казахстан живёт! А вот и снова Мартук… Яйсан…
Высоко в небе лениво парят орлы всё так же, как и тогда. Однажды я едва не стал жертвой одного из них, что еле заметной точкой повис надо мной, когда я прилёг в копне соломы, и будто ждал, пока от жары, усталости и бессонницы веки сами смежатся. Предупреждал ведь наш институтский руководитель Константин Николаевич Георг: не закрывать глаза, когда над тобой орёл… Обошлось: шрам на плече да перо в руке остались от того поединка.
Листаю чудом уцелевшую записную книжечку со скупыми строками записей там и тогда, пожелтевшие газеты – «Мичуринскую правду», «Комсомольское знамя» с моими заметками с целины по просьбе Леопольда Артуровича Израеловича и Полины Спивак: сами заголовки говорят о пафосе и настроении тех лет – «Работа хороша, лениться некогда», «На призыв комсомола отвечаем: есть», «Работа идёт дружно». Даже в мартукской районной газете «Колхозная правда» была статья «Студенты на целине». Перебираю путёвки, грамоты, значки, фотографии – всё память. Листаю роман Михаила Бубеннова «Орлиная степь» о московском добровольце Леониде Багрянцеве; спрашиваю в библиотеке роман Николая Вирты «Степь да степь кругом…» 1960 года – без результата. Широкое литературное полотно нашего земляка стоило бы издать снова, но он, как известно, не был в чести у Союза писателей: его то исключали, то восстанавливали, то снова исключали, несмотря на тройное лауреатство, а может, считали его мелкой игрушкой для репетиций накануне громких скандалов-исключений. Зато уж с брежневскими неопределённого жанра мемуарами явно перестарались и с тиражами, и с обсуждениями, и с премиями имени другого Ильича – всё это вносило сумятицу в умы и отчуждало даже и от самого явления, которое тоже постарались развенчать, дескать, и затевать эпопею не стоило.
Так ли?
Сегодня и сам Михаил Шолохов дискредитируется с его «Поднятой целиной»: школьная программа предусматривает изучение одного из его романов по выбору ученика и учителя. А каким будет «усмотрение» учителя, если он в институтских учебниках прочтёт, что у писателя «не хватило мужества сказать правду», что композиция «Поднятой целины» «держалась на прочном идеологическом каркасе» и тому подобные поздние умозаключения известного идеологического каркаса. О «Тихом Доне» сколько наговорено, что не только питомцам, но и учителю не переварить…
Тронет ли современного ученика сцена, где Давыдов пашет на быках колхозное поле? По большому счёту художественно убедительные строки не могут не запасть в ум и душу. Современный ученик скажет: было да прошло – сейчас трактором пашут…
Меня же, помню, тоже не слишком трогало, но потому, что картины нашей послевоенной колхозной жизни были куда страшнее и убедительнее. До сих пор в глазах стоит, как весенним днём тянут на колхозном поле плуг: в корень запрягся мой дядя Федя, только что пришедший с войны, трижды горевший в танке и дошедший-таки до Берлина. И вот теперь, в голодный сорок шестой год, он рядом с собой впрягает двух сестёр, по одну руку Грушу, мать мою, по другую – тётю Анюту, другие женщины деревни подсобляют, тоже надрываясь… Репинским бурлакам, мне казалось, было значительно легче, ибо баржа по воде хоть как-то может идти по инерции, а какая инерция у плуга, на лемехах которого налипли многопудовые пласты чернозёма? Они не поют «Дубинушку», изо всей силы пытаются лишь дотянуть до конца, чтобы с рыданиями повалиться и, вздохнув, снова тянуть; легко было лишь грачам, что, переваливаясь по борозде, выхватывали красных червей, деловито обгоняя друг друга…
Дядя Федя не выдержал: при первом призыве завербовался шахтёром в Кузбасс и позвал за собой сестру Анюту; у моей же матери отнялись ноги, полгода пролежала, приподнимаясь по верёвке, привязанной за кольцо в потолке, а я нёс на плече её годовой заработок по сто граммов на трудодень  – десять килограммов зерна… Пухли с голоду. Не будь огорода – было бы и того хуже…

Так скажите, стоило ли затевать целину?

Март пятьдесят четвёртого. Была такая же, как ныне, предвесенняя мгла. Рано обнажились поля, задышал на солнце жирный, напитанный влагой чернозём, обещая наконец-то урожай. А пока ранними утрами по морозцу с ведёрком ходим, пригибаясь, чтобы не увидели нас, по полю, выискиваем мёрзлые картофелины, чтобы, добавив горстку мучицы, испечь оладьи какого-то неопределённого серо-землистого цвета и до невыносимости противного вкуса  – выбора не было, надо дотягивать до нового урожая. Мудрено ли догадаться, что весть о распашке целины вселяла хоть какую-то надежду на лучшее?
Вслед за дядей Федей из села подались на переселение в Ивановский район Амурской области ещё несколько семей, их провожали всем посёлком и отпевали, словно покойников…
И вот громом среди затянутого облаками предвесеннего неба призывно прогремел бодрый, напористый, но уже по-старчески надтреснутый голос шестидесятилетнего Никиты Хрущёва: «Даёшь целину!» Ему вторили «соратники»: таким же жестяным голосом – Михаил Суслов, стальным – Леонид Брежнев, молодыми задорными и подобострастными – комсомольские вожди Шелепин и Семичастный.
Пройдёт всего лишь десять лет, и они же, эти «соратнички», обвинят Хрущёва за ошибки в руководстве сельским хозяйством, а тогда, в пятьдесят четвёртом, даже такие эпитеты, как «гениальный, прозорливый, всемирно-исторический», казались им бедноватыми и недостаточно выразительными.
Митинги, собрания по всему необъятному Союзу – от Кушки до Архангельска и от Сахалина до Бреста. Прямо на митингах выписывались путёвки, играли оркестры, и вот уже с призывными полотнищами гремели первые поезда с техникой на платформах, тракторами, плугами, культиваторами, сеялками, веялками, кранами, бульдозерами, машинами. На восток…
Замирали на разъездах даже скорые и курьерские, чтобы пропустить на однопутках товарные эшелоны: целина ждала. Мы ходили на станцию смотреть это великое движение.

Едем мы, друзья,
В дальние края,
Станем новосёлами…

Песня лилась ежедневно – со сцены, по радио, на уроках пения. Хлеба ещё не было, а песня уже была. Газеты пестрели фотографиями добровольцев. Старики качали головами: опять наша чернозёмная степь оголяется и техникой, и людьми; лучшие тракторы и комбайны приказано готовить к отправке, а сами как…
Забегая вперёд, скажу: грандиозный масштабный план Хрущёва удался. За 1954–1960 годы освоено было 41,8 миллиона гектаров – площадь поболее иных европейских государств, подумать только! Если мы на своих шести-восьми сотках-то под зиму не успеем вспахать, то весной закрыть влагу вовремя не сможем, то самое благоприятное для сева время пропустим, а там… Результат не замедлил сказаться – не верилось, что скоро будем есть такой пышный, такой вкусный хлеб, и не по праздникам, и не только на целине, но у нас, в Мичуринске; во всех столовых на столах горки хлеба, и всё это бесплатно, причём из муки высшего качества… А что нам, студентам, нужно? После очередных лыжных соревнований берёшь десяток стаканов чаю, а хлеба ешь сколько хочешь, сердобольные официанты и с собой предложат взять, догадываясь о нашем скудном стипендиальном бюджете…

Так стоило ли осваивать целину? Мы убедились – стоило!

Это, так сказать, материальный выигрыш, Хрущёв за короткий срок решил проблему с хлебом. И это в условиях железного занавеса, когда не нам помогали, а мы заботились о странах народной демократии, не говоря уж о развивающихся странах… Ныне-то поздним умом всё можно говорить и даже выискивать ошибки. Не вхожу в извечный спор учёных-почвоведов: стоило – не стоило… По большому счёту-то и атомные электростанции, и гидроэлектростанции, и сверхзвуковые самолёты, не говоря о космических ракетах, – всё губительно для матушки-природы, а сотни машин мчатся по моему городу рядом с пешеходами, вдыхающими выхлопные газы, – не губительно для нас? Но, как говорится, цивилизацию не остановить. Тогда же выход нашли таким способом…
Но мы не хотим вспомнить о благотворном итоге: о той дружбе народов всех союзных республик, прежде всего молодёжи, том трудовом энтузиазме, который вовсе был не поддельным, а добровольным и результативным.
Итог целины сведут на нет уже после освобождения Никиты Хрущёва, в октябре 1964 года, хотя пройдёт немного времени, и новый генсек «напишет» мемуары. И за мемуары, и за свою работу поздним числом получит награды самой высокой пробы…
Но вернёмся к предыдущему.
В 1957 году слово «целина» обретало для нас реальное и вполне конкретное содержание. Мы, первокурсники Мичуринского педагогического института, видели вернувшихся с уборки самого богатого урожая 1956 года Васю Нестерова, Валеру Шанаева, Юру Щёкотова, Лёшу Рогова – они ходили тогда в героях, рассказывали о поездке на собраниях, а больше в обычных условиях, как говорится, не с трибуны.
…Подготовка к поездке на целину была бурной: собрания, митинги, торжественное вручение путёвок – всё это не было делом формальным и убеждало нас в неординарности события и в необходимости ответственного подхода к нему.
…И вот мы едем. Товарные вагоны украшены лозунгами. В эшелоне две тысячи посланцев Тамбовщины, из них четвёртая часть – мичуринцы, 150 из которых – студенты нашего пединститута.
Не изгладилась в памяти дорога. Щемящее чувство ещё непривычного расставания с родными местами соединилось с восторгом от возможности познания нового, совместного участия в большом деле.
Вот послышалось радостное: «Волга! Волга!» Не сговаривались, но вагоны сотрясались от дружного «ура!». В сознании каждого из нас ещё с детских лет она, колыбель Ленина, Некрасова, Горького, была самим олицетворением Родины. А теперь – наяву. Так вот она какая! Голубая красавица без берегов, труженица, днём и ночью, без выходных лелеющая пароходы и баржи. Все были очарованы её тихой красотой и безмолвной величавостью.
Поезд остановился, и мы не выдержали  – выкупались. Не от жары – «на память». Как паломники, с чувством благоговения прикасались к святому месту. А потом долго один из нашего вагона был мишенью для шуток – надо же, угораздило, проспал Волгу!
Уральск. Запомнилось не то, что единственный раз в дороге едим горячее – да мы бы ещё две недели выдержали. Никогда не видел такой огромной столовой: потолок – всё небо, люстра – само солнце, столы – во весь перрон, клиентов – весь эшелон!
Казахстанские просторы. Всё чаще попадаются двугорбые существа, вышагивающие спокойно и высокомерно, видимо, от сознания своей непохожести. В небе величаво царствуют орлы. Не отходим от дверей и окон – всё для нас непривычно, ново, интересно.
И вот Мартук. «Мичуринцы, выгружайсь!»  – это нам. На привокзальной площади грянул оркестр. После митинга вместе с директором совхоза «Яйсанский» Виктором Ивановичем Моисеенко наш преподаватель Константин Николаевич Георг распределяет студентов: «Бригада Анатолия Добрынина – в седьмое отделение».
Шофёр Николай Беретов, лет тридцати пяти, мужчина огромного роста, с загорелым мужественным лицом, на своём ЗИС-150 вёз нас по степи предельно аккуратно, словно хотел сказать: любуйтесь, вот они, актюбинские просторы, ни конца и ни края. Все удивились, когда машина будто нырнула в Илек и пошла вброд. Потом для нас этот путь будет привычным, зерно на элеваторы в Яйсан и Мартук будем возить по этой дороге, а теперь, как и всё необычное в первый раз, не могло не поразить.
– Здесь будете жить, – показал немногословный шофёр на саманную мазанку без окон, без дверей.
– Дворец что надо, – попытался съязвить кто-то, но сразу понял: шутка оказалась неуместной, так как получил отповедь добровольного оппонента, мол, не дворцы искать приехали.
Мазанка оказалась плохим убежищем от палящего солнца: и внутри духотища, будто в сауне, и «на улице» не найти тени даже под стенами, лучи бьют вертикально. И вокруг ни деревца.
– Выкупаться бы, – пришла желанная мысль, а до Илека далеко, больше двух километров. И, словно по щучьему велению, кто-то уже сделал важное открытие: прямо за мазанкой, спрятавшись в камыши, длинной лентой протянулось озеро. Бултыхались в воду. Только слышалось удивлённое:
– Вот это тинища…
– А вода-то какая горькая…
– И солёная…
Да и по цвету озеро оправдывало своё название – «Карасу» значит «чёрная вода».
Выкупались. Теперь легче дышалось. Рассматриваем окрестности. За озером и ещё дальше, за Илеком, виднеется посёлок Жанатан, это шестое отделение совхоза. Туда поехали девушки с истфила. И кое-кто из наших юношей будет смотреть в ту сторону чаще и пристальнее других. Неподалёку от нас несколько глиняных домиков, там живут казахи, а метрах в двухстах к югу от нашего жилища, словно могучие волны, накатываются одна на другую сопки, а за ними и западнее, прямо перед мазанкой, за ровной площадью, где нам предстоит расчистить ток, волнуется хлебное море…
Девушки уже приготовили на костре обед. Усаживаемся на траву, скрестив ноги по-казахски. Горячий молочный суп, молочная рисовая каша, горячий чай и палящее солнце над головой.
После обеда закипела работа. Тут не надо было командовать и понуждать, каждый показал, на что он способен.
Костя Матушкин, человек с армейской закалкой, был среди нас самым старшим и самым практичным. По его «проекту» Витя Скворцов с Эдиком Кулаковым кладут печь, потом сделают навес и даже покроют его шифером на случай дождя, и будет это место священным очагом, где наши девушки Галя Назарова, Кира Каргальцева, Ира Онуфриева, Лида Назарова, Нина Акиндинова по очереди будут нести очень ответственную трудовую вахту.
С поля привезли душистого сена, набили наволочки. Наверное, никогда не забудется первый день работы.
– Скоро пойдёт зерно. Наша задача – расчистить ток, – вступал в свои права бригадир Добрынин.
Кому из нас не знакома эта работа, ведь многие из деревни. Взяли новенькие лопаты. Стали шеренгой Лёша Рогов, Коля Подлеснов, Игорь Печёнкин, Лёша Бубенцов, Толя Балабаев, Саша Шубин… Раз, два – старались мы сбивать вековечный дёрн. Начали с шутками да с весельем, а вскоре уже обливались потом. Не всё хорошо, что ново: лопаточки оказались не остры, черепочки не гладки. Закраснелись ладони, появились мозоли, а работа продвинулась мало.
– Чем поточить лопаты? – обратились к завтоку Бекужину. Маленький, щупленький на вид казах Бекужин покачал головой, глядя на наше занятие, и дал мудрый совет.
Оказалось всё легко и просто. Привезли волокушу прошлогодней соломы, постелили на всю площадь тока и подожгли против ветра, чтобы выгорало всё основательно. Вместе с соломой выгорает до корней мурава, ковыль. Мы сидели и дивились чуду. И как это сами до этого не смогли додуматься. Оставалось только пройти с метёлками – и ток готов.
Бекужин сразу вырос в наших глазах и вполне заслужил уважительное обращение «аксакал». Это благодаря ему быстро смогли расчистить огромный ток. Такого тока – и столько зерна – на Тамбовщине я не видел…
Когда я думаю о своих друзьях-товарищах по целине, первым мне вспоминается Толя Добрынин. Он был прирождённым бригадиром. Стройный, подтянутый, хороший спортсмен, большой поклонник литературы, да и сам грешивший рассказами, он был для нас непререкаемым авторитетом. Может, потому мы не могли ослушаться его утренней команды «подъём», что сам он к этому времени успевал сделать зарядку, побриться и выкупаться в озере.
Толя распределял ребят на работу по объектам: на заготовку сена, грузчиками на машины возить зерно от комбайнов и на элеваторы с тока, на очистку зерна. Через три-пять дней мы менялись работой, чтобы не было однообразия…
А самое главное достоинство бригадира было в том, что он мог ясно и убедительно поставить задачу перед бригадой и перед каждым в отдельности на сегодня, на завтра и на всё лето. Все мы хорошо представляли свою основную задачу: убрать 550 гектаров ржи, 500 – ячменя и 2700 – пшеницы, обеспечить бесперебойную работу девяти комбайнов (из них шесть самоходных), не допустить сгорания зерна на току, а значит, надо вовремя пропустить через очистительные машины и отправить его на элеватор. Мы хорошо знали все нормы, все расценки, знали к концу рабочего дня, кто сколько сделал и кто сколько заработал. И всё это благодаря нашему бригадиру.
И вот пошёл большой хлеб! Комбайны работают допоздна, выгрузка зерна на ходу. Ток буквально завален зерном. Рабочих рук не хватало. Один шёл работать за двоих – и на подвозке зерна, и на очистке. И всё равно не успеваем!
По нашей просьбе приехал директор. Не помню собраний более деловых и менее формальных. Протокола не писали, речей долгих не говорили, но выступили почти все. Я и сейчас помню каждый пункт решения этого собрания, потому что они были кратки и ясны, как затверждавшиеся наизусть речи древних послов: просить директора привезти нам движок-электростанцию, осветить ток, обеспечить своими силами бесперебойную двухсменную работу на току.
И вот уже наши ребята Виктор Мещеряков, Вадим Полевой, Анатолий Теленков вместе с механиками-казахами Козы Коденовым и Романом Гафуровым поставили столбы, натянули провода. Провели свет и в наше нехитрое жилище…
Дневная смена обязательна для каждого. В ночную шли по желанию. Но я не помню случая, чтобы вторая смена не вышла на работу. Два-три раза в неделю каждый, помимо дневной занятости, трудился ещё на току минимум до двух часов ночи, а то, как правило, до утра. Уже привыкли, втянулись. Подъём, завтрак, ток, машины. Уже не ощущались ни жара, ни колючая мякина и ость за потной спиной, дни полетели быстро. Грузчикам и пообедать некогда, и ужинать приходят далеко к полночи, когда остановятся комбайны.
А однажды случилось неслыханное. В прекрасную предвечернюю пору, когда и огненное солнце ещё не спряталось за степью, все комбайны остановились. Все машины со всех отделений везли трактористов, комбайнёров, рабочих, студентов в Яйсан: приехали артисты Большого театра. Будет петь Зара Долуханова…
Театром служит огромное зернохранилище. Сцена – две большие машины, кузов к кузову, будто отвернувшиеся супруги, едущие на развод. Встречаемся со своими коллегами, студентами из других отделений совхоза, шуткам нет конца. В центре неутомимый выдумщик Валера Телков, рядом Борис Симакин, отличный волейболист, обладавший неотразимым ударом, а за ним – высокий, сдержанный, серьёзный не по-студенчески, отслуживший во флоте и знавший почём фунт лиха, никогда не расстававшийся с тельняшкой и бушлатом наш председатель студсовета Миша Ширяев, а вот с фотоаппаратом «Смена» через плечо скромнейший и проворнейший Толя Рязанов. А это появилась женская бригада Тамары Мячиной. Бригадир – столько энергии, задора, ну прямо огонь…
Занимаем места. Партер – здесь сидим по-казахски прямо на земляном полу, застеленном рогожей, в амфитеатре – на наскоро сколоченных для этого случая скамейках. Но самые удобные места – на галёрке-стропилах. Там, будто уставшие орлы, беспомощно сложив свои рабочие ручищи-крылья, привыкшие к баранкам, штурвалам, рычагам и вдруг оказавшиеся без дела, уселись механизаторы. Запылённые, загорелые. Красные от постоянного недосыпания глаза и белоснежные зубы.
Сначала мне казалось, они будто недовольны были, дескать, зачем оторвали от дела, не вовремя эта затея. Но, как говорится, не хлебом единым живёт человек. Встреча с настоящим искусством заставила забыть всё. Артистку не отпускали со сцены. Аплодировали бесконечно. На галёрке хлопают неумело, широко разводят ручищи, но стараются вовсю. Зара Долуханова пела и пела, уходила и снова поднималась на кузов машины, с благодарностью простирала руки к галёрке, по щекам её лились слёзы счастья от радости признания, понимания нужности её таланта им, вот этим рабочим людям, и не когда-нибудь, от скуки и безделья, а вот сейчас, в самую горячую пору. А назавтра они с ещё большей энергией поведут свои комбайны по пшеничному океану и перекроют все существующие нормы. Спозаранку приедет в наше отделение на своём проворном газончике-самосвале Вася Ивкин, первоклассный шофёр. И кому-то из нас, может, мне, а может, Игорю Печёнкину или Лёше Рогову, посчастливится работать с ним. Нет, не потому посчастливится, что это самосвал и на нём легче. А вот почему.
Ивкин, маленький, юркий, симпатичный, в широченных, по тогдашней моде, шароварах и в тенниске ослепительной белизны. Поедешь с ним – много узнаешь нового о совхозе, о степи, о судьбах людских. Он водил машину со скоростью невероятной, и всё же вы не ощутите ни одного толчочка, ни одного ухабчика – так плавно проведёт, что и не почувствуешь, ни зёрнышка не скатится из кузова. И каждый день такой весёлый, общительный, счастливый, в такой чистенькой беленькой рубашке. Жена его очень любила, заботилась о нём, провожала на работу словно на праздник, а он не забывал к вечеру нарвать степных васильков…
Вечером, когда земля дышит, отдавая набранное за день тепло, когда пыль дорог застилает горизонт, где скрываются ­последние лучи погасшего солнца, мы устало бредём с тока домой. Утомление валит с ног. Но вот выкупались в Карасу, переоделись, пришли в нашу трапезную, то есть сели за длинный искусно придуманный и изготовленный Костей Матушкиным да Петей Ненашевым стол, и повара Галя Назарова да Кира Каргальцева уже несут ужин. Усталость будто рукой снимает.
А теперь самое время бы на постель, но бесполезное дело. Соседство с озером давало не только прохладу, но и многие тысячи малюсеньких врагов. Мы пытались вначале бороться с ними, уничтожать, но это оказалось немыслимым и бесполезным. Закутывались в одеяла, хотя и под простынью в такой духотище не уснуть. Не помогали и одеяла, они пугали своими воинственными сиренами. Вот сирена смолкла, и ты уже ждёшь, что вот сейчас проткнёт своей шпагой одеяло и уколет тебя один, второй, третий… десятый, запустят свои хоботки тебе под кожу и будут с наслаждением пить кровь.
На перемирие вражки не шли. Но ведь каждое оружие порождает средство защиты. Оно тоже было под рукой. Мы жжём полынь, в спальне распространяется «благовонье», которое режет глаза, остро щекочет в носу. Но притерпелись – всё-таки лучше, чем сотни укусов комаров. А потом так привыкли к полынным кострам, что не мыслили уже без них наши вечера.
Горит костёр… Обсуждаем итоги дня. Кто сегодня у нас в героях, кто сколько сделал норм? Лёша Демидов с Эдиком Кулаковым работали на ЗИСе Николая Верстова, сделали 10 рейсов, разгрузили по 20 тонн каждый, а норма при ручной разгрузке – 10 тонн. А Игорь Печёнкин перевозил от комбайна пшеницу на машине ГАЗ-51, работал за двоих, сделал 12 рейсов, это более двух с половиной норм.
Леонид Бубенцов и Анатолий Балабаев – наши богатыри. Они сегодня работали на зернопульте. Ох и интересная же машина! Только успевай сыпь зерно под погрузчик, перетаскивай его тяжёлый хобот прямо в кучу, а он дружно подаёт пшеницу в корец, оттуда она выстреливается вверх со страшной силой, полова отлетает в сторону, а ворох янтарной чистейшей пшеницы растёт сказочно быстро. Норма этой машины – 60 тонн за смену, это на шестерых, а Бубенцов и Балабаев работали двое – нетрудно решить арифметическую задачку: они сделали по три нормы.
У костра часто поём песни. Валерка Шанаев, Саша Словягин, Толя Добрынин, Костя Матушкин одарены голосами и слухом. Запоют, бывало, «Бьётся в тесной печурке огонь» – и все подтягиваем, но так, чтобы не испортить песню… Потом поэты наши читают свои стихи. Саша Шубин начнёт:

Люблю мой город, маленький и скромный,
Его тревоги, радости, дела…

И все переносятся мысленно за две тысячи километров в родной Мичуринск. Потом прочитает стихи о юности:

– Поздравляю с путёвкой в люди, –
Секретарь протянул билет
И добавил: – Храни повсюду
Комсомольский авторитет.

А это – о нашем выбранном жизненном пути:
Но из всех дорог тех, без сомненья,
Я выбрал ту, которой дорожу…
И вот… робея, с трепетным волненьем
В родную школу вновь сейчас вхожу.

Шубина сменяет Костя Матушкин, читает свои стихи: «Родине», «Утро», «Целина», «На машине».

Будто в небо я поднялся,
Чтоб догнать ушедший день…
А шофёр: – Что замечтался?
Слазь, «поэт», грузи ячмень.

Но особенно любили стихи Коли Подлеснова. Он не расставался со своей клеёнчатой тетрадью в клеточку. Бывало, колдует, кусает карандаш, больше, кажется, черкает да перечёркивает, чем пишет. Зато у костра прозвучат слова, будто высеченные из сердца, близкие каждому:

За сопки по колючим травам
Ушла звенящая теплынь,
И мы от комаров гнусавых
Жжём казахстанскую полынь.

Прислушиваемся, почитай да почитай ещё. И Коля читает уже более уверенно:

Перешли Илек грузовики,
И дорога, брошенная кем-то,
От степной извилистой реки
В рожь вплелась извилистою лентой.
Пыль подбросив, смело повела
Нас от поворота к повороту,
Мы вдали увидели орла,
Словно поджидавшего кого-то…

Кто-то пытается подбросить полынь в догорающий костерок, но его жестом останавливают, мол, не помешай, ведь про нас рождаются стихи, и слушают, слушают будущего поэта и журналиста Колю Подлеснова будущий доктор исторических наук, профессор Одесского университета Толя Балабаев, будущие учителя Толя Куликов и Костя Матушкин, будущие партийные работники Галя Назарова, Лёша Бубенцов, будущие кандидаты наук Витя Мещеряков, Вадим Полевой, Игорь Печёнкин, Саша Словягин…

12 студентов нашего института удостоились наград за добросовестную работу – медалей «За освоение целинных земель», 29 человек (в том числе и автор этих строк) получили значки ЦК ВЛКСМ «За освоение целинных земель».

Мы вернулись домой окрепшими и возмужавшими, с сознанием честно выполненного долга. Никогда, думается мне, не сотрётся в памяти та наша мазанка, где мы жили в 1957 году, река Илек, озеро Карасу, казахские аулы…
Целинная закалка осталась во многих из нас. Вот почему часто, услышав: стройотрядовец, боец, комиссар, я вспоминаю зори над актюбинскими степями, буйные хлеба целины, друзей-комсомольцев.

Василий ПОПКОВ,
кандидат филологических наук, участник освоения целины