Быт крестьян села Мутасьево МОРШАНСКОГО УЕЗДА ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИИ В КОНЦЕ XIX И НАЧАЛЕ XX ВЕКА

ОЧЕРК

Среди холмов, ложбин и оврагов, средь золотистых пшеничных полей и поросших чапыжником пригорков, в округе тенистого Карельского бора, благовонных сенных покосов, верстах в двух от реки Цны, Волжского водного бассейна, над сонной маловодной речкой Пичаевкой, по её пологому береговому склону, где вдоль берега идёт улица, называемая Гора, больше чем на версту вытянулось с тремя сотнями домов, крестьянскими усадьбами село Мутасьево. От большой улицы по обе её стороны вниз по угорам идут три порядка: Алексеевский, Лоскутовка и Кресты, а за рекой  – порядок Заозёрный, через речку Пичаевку устроены два моста. Дома небольшие, добротные, тёплые, с печами и голландками, с хорошими вытяжными трубами. Крытые железом, черепицей, но чрезвычайно тесно построенные; беда, ежели вспыхнет пожар, да ещё если при ветре, не успеют очнуться, как всё село дотла сгорит. Но за последние двадцать лет Бог отвёл мутасьевцев от такой беды.
Строены дома в основном из кирпича местного производства, но есть и деревянные, рубленные из здорового парленского леса. На склоне спуска к речке тянутся амбары, за ними до уреза воды сады да огороды, так называемые передние. На самом высоком месте порядка Гора – большая церковь Воскресения, каменная, построенная в 1870 году на деньги сельчан. Новая железная крыша церкви выкрашена зелёной краской, колокольня высокая, с двумя медными колоколами. Наличники, карнизы, сандрики, выкрашенные белой краской, два входа в церковь устроены с навесами, опирающимися на кувшинные столбы из кирпича, вокруг церкви площадка, а рядом с ней невдалеке сельское кладбище, как говорили мутасьевцы, для упокоя сельщины-деревенщины. Рядом с церковью два добротных каменных дома, в одном расположилось мутасьевское волостное правление, в другом – торговый магазин купцов Гребенниковых. За кладбищем – ветряная мельница, своя, и ехать никуда не надо, смолют тебе и провеют, плати хочешь деньгами, хочешь мукой или в долг, дело хозяйское. Сторона мутасьевская, как говорили сельчане, исконно кондовая Русь, с той поры, как зачиналась на берегах реки Цны земля Русская, с того времени в селе чуждых насельников не было.
Село Мутасьево исстари на чистоте стоит – какова была при прадедах, такова сохранилась до начала XX века. Добрая сторона, хоть и смотрела на чужака сердито. Мутасьевцы – народ досужий, бойкий, смышлёный, ловкий; судя по людскому наречному говору, он стоит ближе к волжской разговорной речи, следовательно, родовые корни мутасьевцев идут с реки Волги.
Земля при селе Мутасьево добрая, родит хорошо, да ещё с навозом, благодать одна, не обижается житель села на землю, говоря: «Что Бог послал, тем и владеем». Но на три тысячи душ её маловато, выручала земля за рекой Цной, отданная в пользование мутасьевской земельной общине, и называли сельчане её «мутасьевским выгоном».
Село Мутасьево в начале XX века достигло своего пика развития, оно, как тяжело гружённая телега, медленно двигалось по годам истории без малого пятьсот лет, ещё до описания его путешественником В. В. Кропоткиным в 1623 году оно уже существовало. В 1328 году нижегородский князь Константин Васильевич разрешил «русским людям селиться по рекам Оке, Сура, Мокша, Цна и на мордовских ­жилищах, где кто похочет». К середине XIV века земли Волжского бассейна оказались под властью Московского княжества, поэтому можно с уверенностью сказать, что основание села приходится на середину или конец XIV века. В духовных и договорных грамотах великих и удельных князей XIV–XV веков область Московского княжества включала в себя практически все мордовские земли. Путями, дорогами были тогда реки, и доселе по рекам приметны следы старорусского расселения. По рекам Оке, Суре, Мокше, Цне и по их притокам жил народ другой, чем вдали от этих рек, – ростом выше, станом стройней, из себя красивый, силой могуч, умом богаче соседей, смешанной и обрусевшей мордвы, позабывшей свои корни родовые и принявшей православие. И у русских людей, и у мордвы предания о расселении русских по рекам одни и те же. Жители сёл, расположенных по берегам реки Цны, являются далёкими предками той обрусевшей мордвы. В шестидесятых годах я неоднократно слышал от жителей одну легенду об основании села: «И плыл русский князь Московский по рекам Оке, Суре, Мокше, Дне, встречаясь с мордовскими племенами, обрусевшими уже, и какое ему приглянулось место, указывая, что здесь, в этом месте основать город, в другом село, вот и выбрал князь место для села Мутасьево». Говорили тогда старики-мутасьевцы: «Слава тебе, Господи, что для нашего села место основания сам великий князь выбрал, ни вода дурная нас не заливает, земля благодатная, урожайная, и рыбы в реке много, рядом лес кондовый, Богом посаженный, с тёмными рощами, грибными делянами, орехом, ягодами».
Мутасьевцы, которые ещё помнили предреволюционное время, расцвет села, видя, как засыхает село, властью придавленное, разоряемое, так сердцем болели по былым временам, вспоминая и плача о них, как о потерянном рае: «Не нажить нам прошлых дней,  – жалобились мутасьевцы, – не светить на нас солнышку по-старому».
Но то была далёкая старина, а с началом XX века новая жизнь началась в селе. Семьи у мутасьевцев немалые, но советные, любовные, всегда в них тишь до крыш, мир, да лад, да Божья благодать. Сельчане – народ терпеливый, подолгу не спали, вставали ранёхонько, ложились потемну, иногда говаривая: «Много спать – добра не видать», и дело-то у них ладилось, спорилось. Не кидались мутасьевцы опрометью в омут новой жизни, не смотрели презрительно на старую дедовскую жизнь с легкомыслием дикаря, но и не отставали от технического прогресса, обдуманно брали всё новое, сверяли, как бы не повредить законным Божьим устоям, обычаям, идущим от прадедов, дедов. Правда, щеголяли модницы да парни села в обновках, но на то мода, воля Божья, зато лицо заморскими кремами да мазями не мазали, запрет был строгий, берегли естественную красоту. Была тогда в селе поговорка: «Страдай не страдай, а красоту оберегай, шей себе обновы новы, а лицо не трожь, не гневи Бога».
Всю седьмицу-то народ в поле, кто сено косит, кто хлеб убирает, кто за хозяйством приглядывает, корову подоить надо, на стойло сходить, да огород пополоть, да мало ли какие дела дома. Иной раз мужик-то в летнюю страду поздно вечером заглянет в церковь, к образам приложится да свечи поставит, немного службу отстоит да домой скорее, щи хлебать, ужинать. Батюшка-то допоздна церковь не закрывал, знал, что крестьяне большим делом заняты, день-то год кормит. А наш мутасьевец, идя из церкви домой, думает: придёт зима, отдохнёт сполна. Да какое там, на базар надо ехать торговать, хлебушек определять, скотину сдавать-продавать, а барыш лежебок не любит. В селе убогих да чупах не было, и народ зря не глаголил, пустое не перебирал языком, нет для этого времени, делом занимался; куликать – пьянствовать – в горячее время грех большой, в праздник, конечно, мужик и выпьет лишний стакан медовухи или рюмку ерофеича, и будя, но чтобы в заводную идти – спаси, Господи! Жизнь в селе Мутасьево не пылала красотой, огневыми всплесками, была цельнее, своеобразнее и интереснее. Жил мутасьевец, конечно, небогато, хоть и в труде, но в достатке, исстари мужик в селе ходил в сапогах, а бабы – в котах или юфтовых полусапожках. Лаптей видом не видали, хоть и знали про них, плести их уже никто, особенно из молодёжи, не мог, разве какой старичок, сто лет которому в обед, ещё помнящий плетение лаптей, иной раз и ковыряет их для себя, в них будут его в домовину обряжать, да нищей братии подать. В селе был такой обычай: летом в сапогах, зимой  – в валенках, на тот свет отправляться  – так в лапотках.
В селе Мутасьево у крестьян родовые прозвания велись, одни фамилии настоящие, другие звались по-уличному, вот и разберись, что к чему, путаница. Есть и свои родовые сказания, но ни в одной книге не писаны, передаются из поколения в поколение устно, да если есть фотографии, то их берегут и вешают в рамочках на стену, украшая рушниками.
Край старорусский, кондовый, коренной, родовые сказания из истории идут, чай, им не менее четырёхсот лет, а дошли до наших дней, и слава тебе, Господи, что нынешние поколения мутасьевцев помнят своих предков.
Если чего земля недодала, за дело берётся сельчанин, плотники да столяры в селе отменные, леса вдоволь, вот и строгает мутасьевец всю зиму, делает гребни, донца, веретёна, ушаты, вёдра клепает, кадки и другой щепной товар или собирается артелью и рубит всю зиму лес в Парленском лесничестве.
За чистотой села, улиц, огородов, домов следило волостное правление, постоянно были обходы. Кто общественную чистоту ленился соблюдать – на это урядник есть, а с ним разговор короткий: огреет штрафом, вот и думай, полоть тебе огород или нет. Иной раз урядник села Иван Максимович скажет: «Пора бы тебе, Николай Иванович, домишко-то побелить, подкрасить». Урядник – власть, а её нужно уважать, лебеды да чертополоха по улицам отродясь не было.
Мутасьевцы возлюбили святую милость и не переставая её творили. Как говорил на проповеди батюшка Воскресенской церкви отец Александр: «И дай вам Господи многолетнего здоровия и души спасения, что вы не забываете ни сирых, ни убогих, ни святую церковь».
Сельчанин так воспитан, что угостить хорошего человека, подать нищему чем бог послал завсегда рад. Старинную дедовскую утварь берегли и по наследству передавали: братины, ендовы, стопы, кубки, столовую и чайную посуду, особенно трепетно относились к самоварам, бывало, не нарадуются своему добру, ведь не один год всё это наживалось, не одним поколением, и знал мутасьевец, что и когда куплено.
Ещё была одна страсть у жителей села  – покупать старинные иконы, подсвечники, ­лампады, книги, псалтыри; если кто из мутасьевцев приобретёт такую старинную икону, то всё село сходилось посмотреть и приложиться к ней. Жители села – набожные люди и никогда не скажут «купил икону», а скажут «выменял». Выменивая иконы или другую церковную утварь, обязательно что-то преподнесут в дар церкви Воскресения. Рассказывал мне сосед моей тёти Ларион Куличенков, что его отец подарил нашей сельской церкви икону Богородицы Московской, выменянной им в храме Христа Спасителя в граде Москве в 1910 году. Мой дедушка Ф. Кондрашов преподнёс в дар церкви икону Серафима Саровского, выменянную им при посещении Саровской пустыни в 1908 году, Лоскутовы передали в церковь села старинную лампадку с образом на ней храма Святой Магдалины и подсвечник о семи свечах с позолотой. Это те случаи передачи церкви утвари, икон, которые я тогда по рассказам сельчан записал, их, конечно, было больше. Часть икон и иконостас резной работы были отреставрированы, покрыты позолотой на средства, выделенные графом И. И. Воронцовым. Иконостас мутасьевской церкви Воскресения считался самым красивым во всей Тамбовской епархии, по рассказу моей тёти А. Ф. Кондрашовой. Кузнецы Шигаевы, участники Московской промышленной выставки, отковали из металла входные ажурные ворота для церкви.
Мутасьевский родовой корень не боялся прививок и не чуждался браков со стороны, стоял род крепко на двух опорах: на силе веры и соблюдении обычаев и традиций предков. Жители села никому не завидовали, ибо не считали себя обиженными судьбой или несчастными, и следовали своему правилу: не всем же в золоте ходить, в руках серебро носить, хоть и каждому русскому человеку такую судьбу мамки да няньки напевают, когда он в колыбели лежит. Сыт, одет, обут, и податные заплачены, чего же ещё надо? И слава Тебе, Господи, что всё так устроил. Мутасьевец привык, что без горячего спать не ложится, по воскресеньям да по будням щи хлебает мясные, дом у него добрый, тёплый, а главное, печь с лежанкой – первое дело от хворобы, о чёрных избах да соломенных крышах он только слышал, во всём Моршанском уезде их уже не стало, правда, кое-где ещё по деревням да сёлам ещё есть, но живут-то в таких домах престарелые жители, слабые здоровьем, и не до крыши железной им, думают, как бы век свой дожить. Любят сельчане чистоту в доме, в крови у них сидело: иконы, фото предков, картины, в основном божественного письма, украшали вышитыми рушниками, на окнах цветы в горшках, занавески, в иных домах шторы висят московские от купца Кожина, а цветы полевые всё лето в вазах стоят, не переводясь, над входной дверью в дом обязательно у хозяина икона висит с пучком освящённой вербы. Полы во многих домах деревянные, печи – голландки, если они устроены в домах, хозяин старается их кафелем обложить, в рамках из красного дерева зеркала красуются, стулья тоже красного дерева, крытые малиновым трипом, крыша железная, крашена красным червляком. В красном углу, обычно в общей комнате, или, как её мутасьевцы называли, «моленной», устроен «иконостас» в три тябла (ряда), денег на иконы сельчане не жалели, до двенадцати образов в нём было ставлено, и все старого письма. Мутасьевца насчёт письма икон провести было трудно, знал доподлинно, где и когда писана была икона, стоящая ли она или какая-нибудь скороспелка, дурно писана. Зайдет, бывало, мутасьевец в иконную лавку в Моршанске иконы посмотреть да, может быть, и выменять, а хозяин нахваливает товар, желая сбыть, да за хорошую цену. «Нет, брат, ты меня не проведёшь, ничего у тебя стоящего нет», – думает мутасьевец. Повертит икону Богоматери в руках да молвит: «Где же, мил человек, видно, чтобы Богородица находилась в страданиях и тоске, нигде в писаниях об этом не сказано». А хозяин лавки говорит: «У греков-то завсегда так писали, а вера наша греческая, и писана икона на их манер». И ответит ему мутасьевец на этот сказ: «То дело греков, не нашего ума дело, а у нас, на Святой Руси, всё по-другому», перекрестится да уйдёт из лавки.
На воротах расшива с прибитым родовым крестом на ней, кресты все разные на воротах, касаемые только семьи, и ни у кого в селе не найдёшь одинаковых. Например, у моего дедушки Ф. Т. Кондрашова крест был такой: сам крест, а наверху солнышко ясное; у соседей Куличенковых – сам крест литой, а наверху пшеничные колосья с лучами солнца; были кресты литые и кузнечной работы.
Плотницким ремеслом мутасьевцы владели в совершенстве, казалось бы, иди в отхожий промысел, руби, ставь дома, вяжи рамы, двери, но сельчанин в начале XX века на сторону не хаживал, считая это дело самым распоследним. Говорили мужики: «Честней под оконьем Христовым именем кормиться, чем на стороне плотничать». И правда, ценили сельчане родительский кров и не отрывались от него, как ни толкуй, своё родное дороже всего на свете и приятнее. Что может сравниться с домом родителей или даже тем местом, где ты увидел свет Божий и вырос там, каждая вещь, каждый уголок дома дорог сердцу, веселит твой взор и услаждает твою душу.
Мутасьевцы всегда старались соблюдать посты, но чересчур жёстких не было, деды говорили молодёжи, наставляя: «Пост-то заключён не в том, чтобы молока да яиц не есть – это дело телесное, при тяжёлой работе Господь разрешает есть скоромное, и нечего об этом заботиться. Душой надо поститься, сердцем, родителей почитать, Богу молиться и от мира не удаляться, трудом да заботами надо душу и сердце отдавать, о семье заботиться – вот истинный пост».
Мутасьевские девицы умели по канве шерстью, синелью да цветом вышивать. В городе Моршанске на базаре такое изделие ценилось на вес золота, вот и изобретались узоры один лучше другого. В селе Мутасьево говорили: «Хорошая рукодельная девица дороже червонного золота». Традиционная одежда мутасьевских девиц и женщин – это сарафаны, на голову повязывали платки: в тёплую погоду канаус из лёгкой ткани, в холодную – вязаный шерстяной, носили тёмно-красные юбки, из верхней одежды – зипунки и шумпаны. Молодые и средних лет мужчины надевали рубахи-косоворотки из ситца, лёгкие сапоги, на голову – кепи, в холодную погоду надевали зипуны, свитки, вязаные подшивные балахоны, в морозы, конечно, шубы, тулупы. Широко были распространены пиджаки, брюки с ремнём. Модницы села носили приталенные кофточки, пальто, в холодное время, если семьи побогаче, – шубки из меха. Нарядные обновки, имею в виду нижнюю одежду, в селе девицы шили себе сами, а женщины – на себя и детей, как таковой детской одежды практически в продаже не было. Увлечение ремеслом модистки пошло из-за того, что в Моршанске был открыт магазин швейных машинок, а также работало несколько магазинов по продаже тканей. Кроме того, в городе в свободной продаже были журналы мод, привозимые из Санкт-Петербурга и Москвы, такие журналы я видел у своей тёти А. Ф. Кондрашовой, год издания 1908-й. Иной раз мутасьевец, глядя на сельских модниц, скажет: «Наши девицы во всех нарядах хороши, пожалуй, лучше моршанских, видит Бог!» Девицы села были горделивого и кроткого нрава, благовоспитанные, почитали своих родителей, поэтому от женихов не было отбоя. Ещё одно занятие было у девиц, женщин села – ­плести кружево относительно высокого художественного качества, правда, до брабантского (немецкого) не дотягивали, но спрос на такое кружево на базаре в Моршанске был большой. Посконные рубахи да штаны мутасьевцы не носили, считая унижением, но по хозяйству надевали, говоря: «В навозе возиться сгодится». Мякинный хлеб сельчане знать не знали, овины у них стояли по два года не обмолоченные, риги да половни для сушки хлеба и обмолота, почитай, у каждого хозяина двора были на задних огородах. Прошло то время, когда пустые щи и то не каждый день ели, отопком (стоптанный лапоть) хлебали, богачами не стали, но хлебушка-то вдоволь пожевать было.
Алкужата, бывало, скажут про мутасьевца: «Ну зажил муташка – рвана рубашка на большу ногу». Вот вам и щи пустые, этот афоризм и прозвище и до наших дней дошли как напоминание о той зажиточной жизни. Обиды, конечно, тут никакой не было, ведь в начале XX века алкужата тоже жили сытой размеренной жизнью, пустые щи не хлебали. Но было у них с мутасьевцами негласное соревнование, кто лучше обустроит жизнь. Не меньше прозвищ придумывали мутасьевцы в отношении алкужат, но всё шло по большому раскладу. Выслушает реплику мутасьевец да ответит алкужатам: «Что мы, безродные какие-­нибудь люди? Не нищие и не хуже других живём, как можем, побираться не ходим, своим умом довольствуемся, постель у нас пуховая, не трава-мурава, одеяло шерстяное, не тёмная ночь над головой – крыша, не звёздное небо, не мёрзнем, живём, хлебушек жуём, и слава Тебе, Господи». А алкужата выслушают мутасьевца да скажут, извиняясь: «Ну, брат-сосед, и в обиду сразу, мы ведь шутим, прости нас Христа ради».
В церкви мутасьевцы крест клали по-писаному, согласно уставу церковному, Минеи почитывали, с кафизмами да псалтырями ладили. Бог не без милости, на него сельчане и уповали и не унывали. Деды говорили: «Мы к Нему с земной почестью, а Он, свет, к нам с небесной милостью, и не моги отчаиваться, не ропщи по-пустому, знай, что на каждого человека Бог по силе крест налагает».
Не любит мутасьевец на мир ходить (на сход), а если и придёт, то пустых разговоров не ведёт. Зачнут, бывало, трын-траву разводить, так и скажет он миру: «Некогда мне, господа мир, лясы точить, пора домой, а то щи простынут, поболтать да поговорить всегда найдутся желающие». В разговорной речи мутасьевец, кроме слова «чай», употреблял ещё часто слово «коленкор» – название хлопчатобумажной ткани, полюбилось это слово сельчанам, бывало, в разговоре с алкужинцем скажут. Алкужинец: «Но это, друг мой, совсем другое дело». А мутасьевец скажет: «Да это, брат, совершенно другой коленкор».
На мясоед наш мутасьевец, бывало, курнёт малость денька два, попьёт ерофеича, да будя, дела зовут, на базар ехать надо за барышом – торговать, а барыш лежебок не любит. На базар в город Моршанск – торговать – ездили на небольших лёгких повозках, так называемых фурманках, ходовую часть повозки изготавливали кузнецы Шигаевы. Съездят на базар мужики да обыденкой назад в село. Какой барыш наторгуют, хранят в специальном кожаном мешочке, называемом киса, изготовленном из хорошей добротной кожи, с завязками или с застежками, такие кисы-мешочки я видел в семидесятых годах во многих мутасьевских домах. Какие залежные деньги у сельчан были, в банк в Моршанск не торопились нести, не видя в этом проку, да и банковских законов не знали, боялись обмана. Копеечка мутасьевцам доставалась дорого, в трудах да заботах, вот и старались её на пустые дела не тратить, гамзили денюжку на чёрный день, то есть копили, откладывая в кису. Иной раз надо какую-либо вещь купить, для хозяйства необходимую, например железо на кровлю, вот сосед и скажет: «Чего ты, Иван Петрович, думаешь, гамзу-то развязывай, не скупись, не на пропой тратишь свой барыш, а на большое дело, кровля – дому голова».
У сельчан был особый обычай – пока печь не истопят да чаю не напьются, в поле не выходят. Самовар в селе – первое дело, к нему у мутасьевцев особое почтение, и дня не могли без него прожить. Обычай был в селе такой, от дедов и прадедов шедший: парень женился, имея свой самовар, а если девица замуж выходит, да со своим самоваром, то в селе считали её в доме хозяйкой, главой семьи, муж у неё на втором месте, и никуда от этого не деться, обычай предков уважать надо. Поэтому парень расшибись, а к свадьбе самовар-то готовь, не позорься на всё село. В селе говорили «кушать чай», пить «пару чая». Имея даже небольшие средства (денежные), сельчанин всегда старался приобрести самовар и чайные приборы к нему лучше, чем у соседа, чтобы в селе создавалось впечатление зажиточности, хорошего хозяйства, благополучия в доме. В семидесятых годах я во многих домах сельчан видел самовары и чайные приборы, изготовленные в 1895–1910 годах, причём посуда и самовар были в хорошем состоянии. Поэтому у мутасьевца было ещё одно прозвище – «чаёвник». Бывало, торговцы из Моршанска, соседних городов, сёл скажут: «Понаехали тут чаёвники-сомятники со своим товаром, цены собьют как пить дать», забыв при этом, что этого торговца из Крюкова, Ивенья и других сёл лет сорок назад где-нибудь на ярмарке в Н. Новгороде, Москве, Саратове назвали бы моршанцем-сомятником, в ту пору у всех жителей Моршанского уезда было прозвище «сомятники». Смеясь, торговцы на ярмарках спросят у моршанцев: «Ну-ка расскажи, расскажи, моршанец, умна головушка, про то, как вы заодно с кадомцами-целовальниками сома в печи ловили». В то далёкое время, в начале XIX века, в реке Цне водились в большом количестве сомы, и моршанские купцы поставляли на ярмарки в вышеуказанные города копчёного и мороженого сома. Но в результате хищнического лова популяция сома сократилась в разы, поставка его на ярмарки прекратилась, и постепенно это прозвище стало забываться. Никто из жителей сёл, расположенных по берегам реки Цны, этим промыслом не занимался, только одни мутасьевцы продолжали его ловить и продавать на базаре в рыбных рядах г. Моршанска, поэтому за ними и сохранилось прозвище «сомятник», забыли, что было сорок лет назад.
Иногда мутасьевец на базаре услышит от моршанца – «щёголя-философа» – неподобающую речь, оскорбляющую достоинство мира, веры, душа у него захолонётся от такой речи: «Мир во лжи лежит, и всяк человек есть ложь». И не сдержит себя мутасьевец и ответит горе-философу: «Забываешь ты древнее благочестие к Богу, ересями прельщаешься, приемлешь слова, противные Богу», перекрестится: «Спаси, Господи, от таких речей» и богоявленной водой окропит место и своё лицо. Святую крещенскую воду мутасьевцы называли богоявленной и запасали её впрок. Что бы селянин ни делал, какое бы дело ни затевал, обязательно окропит святой водой.
В осеннюю пору жители села активно собирали грибы, называя их волвянками, для себя на питание, а если грибной год, то и на продажу. Эльтонка – соль – в домах сельчан не переводилась, в городе Моршанске были специальные соленные магазины. Такой деликатес, как рахат-лукум – восточная сладость, завезённая в уезд моршанскими купцами, – был не редкость на столах сельчан. Сколотня  – сбитое из сметаны масло, не топлёное, – была в избытке. На покос или жатву хлеба брали вместо воды пахтанье, лучшего питья в жару не придумаешь.
Любили мутасьевцы варить пресный саломатный кисель из любой муки, да сдабривали его фруктовыми отварами, да медком, да сахаром заправляли, такой кисель не грех подать на обеденный стол губернатору или его пресвятейшеству Тамбовскому архиерею.
Яблоки сельчане мочили в рассоле поспы – это отвар отрубей, специально приготовленный для мочения яблок – антоновки, да ещё с травами, всё шло в дело, ничего не пропадало, на базаре бочонок таких яблок за полчаса расходился, а какая была антоновка! Ныне в селе такую вряд ли сыщешь. Тогда, в семидесятые годы, я был крайне удивлён рассказом соседа моей тётушки Лариона Куличенкова, что для всех антоновских садов в селе закупали саженцы, выращенные в садах писателя графа Л. Н. Толстого. Мутасьевцы посещали Ясную Поляну специально, чтобы весной или осенью привезти оттуда саженцы яблонь. Рецепт мочения яблок взят из имения Толстых Ясная Поляна.
На сенокос или уборку хлеба хозяйки готовили так называемые кислые щи – шипучий бодрящий напиток вроде кваса из ржаной муки с добавлением трав, – к ним пекли шанежки (сырники) или пряглы – в современном понятии пшеничные оладьи. В другом случае готовили взваренец – компот из сушёных фруктов и плодов, запивая им те же оладьи.
Пасху мутасьевцы почитали за главный праздник, тут уж у хозяюшек суета вокруг печи, дел невпроворот: кулич испечь, освятить, сырок сготовить, блинов напечь, табалков пресных с творогом деткам, внукам да крестникам на разговенье отнести, в церкви на службе отстоять. Поэтому народ-то и говорил в благословенном селе поэтическим языком: «Жарь, пеки да вари, и пойдёт у нас пир на весь Божий мир – пост проводил, не жалей денег на брагу». Мужики обычно к Пасхе запасали водички, вина для разговления, говорили: «Под кулич не грех и стопку выпить, Господь не возбраняет». Бегают молодые ребята по селу и кличут: «Ноне разговины, разговины, подавай пирожки любимы». Готовили жители села обычно к празднику хмельной квас – бражный, называли они его квасёнком, пчелиный мёд разводили водой кипячёной, заправляли его хлебной закваской с хмелем да травку клали, доспевал он вовремя: запах свежей дыни, сладко, остро, и хмель шибает – одно удовольствие. Тело от такого напитка насыщается быстро, а душа у мутасьевца всегда в полёте, хныкать не моги. Мужики говорили про квасёнок: «Славный, малиновый, кипучий, самый лучший, с игрой, с иголкой – бьёт в нос метёлкой, не пьян да ядрён, а стаканчиков пяток нальём да весело споём». К квасёнку сельчане коптили мясо – говядину – по дедовскому рецепту: кусок такого мяса выдерживали в рассоле с гадючим луком, полынью, донником и другими травами, смородиновый лист добавляли, коптили в дыму ореховых веток или дубового прелого листа, затем довяливали на солнце, и был такой окорок сочен, мягок и остёр на вкус, как варёная дичина, на базаре такой окорок с руками отрывали, вот мужики и пили квасёнок, заедая окороком, радуя свою душу.
Последнее воскресенье перед Вознесением в селе проходил ежегодный массовый молебен от засухи, градобоя, собирались у церкви и шли с крестным ходом в поле напротив Карельского бора, что рядом с сельским кладбищем, освящались хлеба, читалась молитва, затем крестный ход шёл по дороге в сторону Алексеевского порядка, далее по порядку Гора возвращался к церкви Воскресения и, обойдя её три раза, расходился (по рассказу Лариона Куличенкова). И говорили мутасьевцы, молясь: «Подай нам, Господи, прибыли хлебной в поле: ужином, в сусеке спором, на гумне умолотом, в квашне всходом, из колоска бы оснимку, а из зернышка единого каравай. И жить бы нам с Господом воедино да богатеть, добра наживать и лиха избывать». Начиная покос, мутасьевец обязательно прочтёт молитву и молвит: «Батюшка Пётр-Павел! Заткни в небе дыру, разгони тучи-облака, не лей дождём! Подай нам миром, Господи, зелен покос убрать подобру-поздорову. Аминь!»
В первое время общинное владение землёй и частые её переделы доводили мутасьевцев до бедности. По виду есть земля, но она истощённая, есть навоз, но никто его не возит в поле, никто не хочет работать на чужого человека: удобри участок, а на следующий год он перейдёт к соседу. Какой резон горбиться? И вот мутасьевцы на миру решили закрепить земельные наделы за каждым членом общины, а кому будет мало земли, пусть берёт свободные за рекой Цной. Вольготно вздохнули крестьяне, за год весь навоз со дворов вывезли, хлеба – тучные поля, урожай хороший, кто-то, поднакопив деньжат, стал выкупать землю, говоря: «Прах её возьми, эту общину». Хлебушек каждый год в цене, киса полнёхонькая, вот и стал лянсин-чаёк попивать мутасьевец каждый день, промашки тут нет, да и скотина выручает, барыш даёт.
Выгон скота на пастьбу – ещё одна страница истории села: обычно это происходило на день Святого Георгия – 23 апреля, молебен был грандиозный, всё село отмечало этот день как праздник, освящали скотину, кропили святой водой, но мутасьевец ещё до выгона окроплял богоявленной водой свою животинку. Но были ещё и тайные заговоры на выгон скота. Рассказывали мне Лоскутовы: «У нас в селе на каждом порядке имелся представитель по тайному заговору, жители села приносили ему дары: хлеб, яйца, мёд, воск с шерстью домашнего скота, пироги, блины; они ходили на луг, в лес, к реке Цне, часть зарывали, а часть раскладывали на газете, клеёночке, тем самым задабривая лешего, прося у него здоровья скотине и чтобы он оберегал стадо от волков, кражи, болезней». В целом это был языческий обряд, но он существовал на селе, тесно переплетённый с православием, обычай предков – хочешь не хочешь, а соблюдай, таков порядок, не обижай предков.
Что же сеяли мутасьевцы на полях? Просо, ячмень, овёс, горох, картофель, коноплю, сахарную свёклу, табак. В 1882 году в городе Моршанске была открыта табачная фабрика, и жители села первые в уезде приступили к выращиванию табака. Про него мутасьевцы говорили, что табак не зелье проклятое, а такая же божья травка, как и другие.
Заведён был в селе обычай: первый сжатый сноп хлеба отдавали в церковь, и хлеб, выпеченный из этого снопа, назывался «ильинская новь» или «моленный каравай»: добавляли в выпечку богоявленную воду, хлеб получался пушистым, лёгким.
Не любили сельчане затягивать начатые дела, веря в пословицу «всякое дело красно концом», поэтому и урожай убирали вовремя, и торговать время находили, и благие дела успевали делать. Смотрели на свои дела сельчане пошире, чем в других сёлах, на счётах кое-что прикидывали, умели барыш рассчитать и прикинуть, как его устроить. Иной раз на базаре в Моршанске торговец из другого села скажет мутасьевцу: «Кубышка-то у тебя, муташка, давно полна, сидел бы дома, в своём Мутасьеве, с детьми да внуками, гамзу-то им твою в жизнь не прожить». А мутасьевец ответит на реплику уважаемого торговца: «В чужой карман неча глядеть, в свой почаще заглядывай». Не всегда, конечно, коту масленица, бывали случаи, что и торг шёл плохо или другие дела начатые не ладились, и тогда он вспоминал пословицу: «Без горя да без печали, что без греха, человеку не прожить вовек». И сразу на душе теплей и светлей становилось.
Жили мутасьевцы между собой ладно, никогда между ними серая кошка не пробегала, не раз друг друга из беды выручали. По своей натуре и воспитанию житель села был, как говорили о нём в соседних сёлах, мужик вожеватый, то есть обходительный. Каждый год на зелен покос да зимой у мутасьевцев с алкужатами кулачные бои были, начиная с Крещенья и до Христова воскресения, да ещё и Троицын день прихватывали. Но прежней вражды между сёлами не было, как мутасьевское и уездное правление разделили луг между сёлами и утвердили регламент кулачных боёв, сводя, по существу, к спортивным соревнованиям, обе стороны на миру у себя в сёлах раздел и регламент утвердили. И с той поры родниться стали меж собой да в добром ладу зажили, как подобает добрым соседям. Но в 1917 году революция словно одурь на селян нанесла, вспомнили старую вражду и заквасили новый передел луга на старых дрожжах, но это уже другая тема и моего рассказа не касается.
Примерно в 1887 году в сёлах Алкужи и Мутасьево появился новый обряд. По рассказу Лариона Куличенкова, на Троицу на алкужинско-мутасьевском лугу волостное правление, после службы в церкви конечно, устраивало выставку-продажу кулинарных изделий девиц и молодиц сёл – пирогов, пряников, тортов, кваса, печенья. Оценивала всё это комиссия правления во главе с батюшкой церкви. Замужние женщины в конкурсе не участвовали, для них конкурс устраивался на Успенье во дворе церкви при той же комиссии. Занявшие призовые места награждались грамотами «Первая кулинарная мастерица села» (три ступени), затем кулинарные произведения съедались пришедшим на конкурс народом. Выигравшая конкурс девица-молодица дарила своё кулинарное изделие приглянувшемуся парню, а это означало: засылай, парень, побыстрее сватов. Если парень отказывался от такого предложения, то век в нечести в селе ходить, тогда уж у молодицы женихов пруд пруди, от сватов отбоя нет. Тут уж родители мошну-то развязывай да свадьбу гуляй.
Весенние гулянки у молодёжи в селе Мутасьево начинаются с качелей Святой недели и тянутся до Петрова дня. До солнечного восхода раздаются звонкие песни и топот удалых плясок на гульбищах, кроме обрядных дней, запрещённых церковью. В ясный тихий вечер молодёжь, забыв усталость от дневной работы, резво бежит весёлой гурьбой на урочное место и до свету водит хороводы, громко припевая: «Селезень по речке сплавливал», или «Лебеди белые, соколы ясные», или «Вольная птичка журавушка». Водили обычно хороводы обрядные, песни пели старинные, от дедов да бабушек, и хранимые в памяти. То-то были забавы, веселье, милованью да затейным играм конца не было. Собирались обычно на лугу, у порядков Алексеевского и Горы, у речки Пичаевки. На Троицу у молодых девиц особенное гулянье, гадание на венках, затем в сумерках шли всем хороводом по дороге от Алексеевского порядка в сторону кладбища с берёзками в руках, били ими по земле, разгоняя блудливых русалок, водяниц, с этого дня можно было купаться в речке. А у старушек и женщин своя забота: освящёнными веточками берёзок украшали кресты, могилки родных.
Пришёл день Успения Богородицы – с одного края села летит в другой конец колокольный звон с колокольни Воскресенской церкви, собирая народ-сельщину-деревенщину на службу. С раннего утра и стар и мал надевают лучшую одежду и идут на службу, молитвой справлять праздник, сегодня день отдыха, нельзя работать – Богородица может на тебя обидеться, нешуточное дело – в следующем году урожай хлебов будет плохим. После службы в церкви вся семья садится обедать, приглашают на обед соседей и другую родню. Последний сжатый сноп, украшенный цветами, цветными ленточками, – в красном углу внизу под иконами. Хозяин окропляет стол, уставленный яствами, читает молитву, после установленных дедовскими преданиями приветствий и взаимных пожеланий усаживаются обедать. «Ну-ка, кум, перед чайком-то, – говорит хозяин дома, – хватим по рюмочке сорокатравочной, что от сорока недугов лечит». Перед чаем непременно надо выпить, «закрепить живот», и хозяин с кумом, чтобы не «хромать», выпивают да ещё наливают ерофеича без промедления, закусив окорочком. Тому, кто не пьёт крепкого, наливают ренского да квасёнка, на столе щи с мясом, яблоки мочёные, каша, рыба, кислое молоко с толокном, зовётся оно в селе «деженем», пироги, блины из муки нового урожая. «Без деженя, – говорили мутасьевцы, – на Пречистую как на Пасху без кулича». К водочке-то мужики добавляли по кружке браги сычёной да квасёнком ядрёным, что ставлен на трёх солодах, всё запивали, затем за чай брались, по семь чашек выдували с липовым сотовым мёдом, да ещё заваривали лянсина, а водки более ни-ни, завтра пахать, сеять надо. А молодёжь после обеда – на луг, хороводы водить да песни успенские петь. Бывало, как запоет песню Настя Девятова, по-уличному Маковкина (видимо, от слова «мак»)… Ох и голосистая девка была: в цветочном сарафане, её чёрные волосы небрежно раскинуты по спине и плечам, убраны полевыми цветами, глаза ровно незабудки, что цветут по болотистой чарусе, длинные, пушистые ресницы, тонкие, чёрные как уголь брови, красавица первая на селе. Под сумрак наступающей ночи льётся её изумрудный голосок: «Закатилось красно солнышко за зелен виноград, целуемся, милуемся, кто кому рад». Ну уж и девка, кипяток! Бедова была Настя Маковкина.
Накануне Успенья сельчане заканчивают жать хлеб, управляются потеплу да посуху. Как не радоваться такой благодати?! Красивое было село Мутасьево, и название поэтическое, талантливые люди населяли его, с деловой стрункой. Конечно, село не знало «великого богатства», но было крепко обычаями и трудолюбием, и всегда у сельчан был хлеб насущный на столе. У русского простонародья нет летописных записей, ни повести временных лет, ни иных писаных памятей про то, как люди допрежь живали в селе. Но есть народная память, передаваемая из поколения в поколение правдивая молва о былой славе села, о его людях. Лишь через глубины веков нам становится яснее и понятнее то время, его истинность и ценность. Короткие записи, которые я вёл в 60–70-х годах, беседуя с жителями села Мутасьево о бытовой жизни, традиции, культуре и истории, легли в основу очерка, ибо уважение к предкам есть первая и главная основа всякой культуры. Всякое, и личное и общественное, деяние человека, проживающего в селе Мутасьево, требовало обязательного церковного благословения, будь то закладка дома, начало пахоты, уборки хлеба, сенокоса, выгона скота, отсюда и глубокая вера в Господа.
Войны, революции, гонение на церковь, уничтожение нравов, обычаев, сложившихся веками уставов, заведённых порядков подорвали живительные силы села, и они уходили, как пролитая вода, и уже не было такого задора, когда на праздничных гульбищах девицы и парни водили хороводы, пели песни под звонкий распев гармошки, вдыхая влажный воздух весны, напоённый незримым теплом. Он врывался в распахнутые двери домов, шевелил ветви деревьев, омывая своим живительным существом лица благословенных жителей села Мутасьево.
Р. S. Описанный мною обряд чаепития в селе Мутасьево, так называемая пара чаю, существовал, конечно, во многих регионах России, но мутасьевцы делали это на свой манер: перед едой читали молитву «Пред вкушением пищи», а перед вкушением чая – другую молитву, обязательно выпивали один-два глотка заварного чаю, а затем приступали к чаепитию. Если были гости, то они обязательно возводили хвалу хозяину. После чаепития читали молитву «После вкушения пищи» с благодарностью Богу, что всласть напились чаю. В чайной таверне, что была расположена в каменных палатах города Моршанска, висел портрет, можно сказать икона, знаменитого китайского святого, покровителя чая Лу Юй, который первый в истории написал трактат о чае и чаепитии. Моршанск  – купеческий город, поэтому купцы и привезли портрет-икону, – молиться, конечно, никто из моршанцев ей не молился, а вот небольшие брошюрки, как правильно надо пить чай да заваривать, покупали, почитывали. Такую брошюрку с портретом Лу Юй, изданную в 1908 году московской типографией, я видел у моей тёти А. Ф. Кондрашовой в семидесятые годы.

Александр ЧУГАЕВ,
Тамбов

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.