Отец

Я не знаю, как назвать то, что я написал. Это не повесть и не рассказ. Это воспоминание о войне, о папе и немного обо мне. Здесь всё правда. Здесь нет ни одного придуманного эпизода. Описание подпольной деятельности группы под руководством моего отца, Израиля Эльевича Бендерского, не выходит за рамки отчёта руководителя группы и объяснительных записок оставшихся в живых членов группы, которые хранятся в архивах Винницы и копии которых мне удалось получить.

– Тише, сумасшедший, ребёнка разбудишь, – слышу я ласковый голос мамы и открываю глаза. Полумрак. Сквозь щели закрытых ставен тонкими струйками комнату заливают яркие солнечные лучи. У окна мои родители. Папа обнимает и целует маму. Мама тихо и радостно смеётся. Мне 6 лет, я уже большой, всё понимаю – подглядывать плохо – и закрываю глаза.
– Ребёнку пора просыпаться, – довольно громко произнёс отец, открывая ставни. – Скоро прибежит твой любимый Петро – и на вокзал.
На вокзал потому, что мы едем в отпуск. Сначала в Винницу к бабушке, а затем в Ялту, к морю. Моря я никогда не видел и даже не представляю, какое оно. Мама говорит, что море солёное и совершенно не видно другого берега. А «любимый Петро» – папин ординарец, мой друг и любимец моей мамы. Петро часто помогает маме по хозяйству, и мама говорит, что это единственный настоящий мужчина в нашем доме. Мы с папой не обижаемся, у нас другие очень важные дела. Папа – капитан, начальник полковой школы. Он учит молодых солдат стрелять из пушек и миномётов, чтобы они всегда могли попасть в цель. Это очень важно. Как говорит папа: «Граница рядом, и всё может быть».
А я должен научиться хорошо, как папа, ездить на коне. Коня зовут Буян, он добрый, но вредный – слушает только папу и Петра. Поэтому, когда Петро сажает меня на Буяна, он идёт рядом и держит коня за узду. Отпуск, Буян, Петро – как приятно обо всём этом думать. Отвлёк стук в дверь. На пороге стоял молодой боец.
– Товарищ капитан, боевая тревога! Вам предписано немедленно прибыть в расположение полка. – И, вручив отцу какую-то бумажку, быстро убежал.
– Что за ерунда, какая тревога, я в отпуске! – возмутился отец. – Побегу узнаю, в чём дело. А вы собирайтесь и ждите Петра. Я скоро.
Как я невзлюбил это слово «скоро»! Оказалось, что это очень долго, несколько лет, потому что своего папу я вновь увидел только после войны.
Эшелон, в котором мы эвакуировались на Урал, формировался в Киеве. Всех беженцев, прибывших в Киев, временно собрали в одном из больших скверов. Неожиданно встретили папиного сослуживца. Он сказал, что недавно видел Бендерского, он ходил среди беженцев, надеясь увидеть нас с мамой. Командование предложило папе вместе с полковой школой выехать в тыл и там готовить молодых артиллеристов, он отказался, рвался на фронт. Мама не удивилась, сказала, что в этом весь наш папа, а я подумал, что он прав – раз война, надо ехать на фронт и воевать. Мы с мамой обошли весь сквер, надеясь ещё встретить папу, но его нигде не было.

Из Чкаловской области, где мы были в эвакуации, мы с мамой приехали в Винницу. Город только недавно освободили от немцев. До войны здесь жили мамины родственники. Все выехали, а бабушка ехать отказалась, осталась в Виннице и погибла в гетто. Бабушкин дом занял какой-то большой партийный начальник и освобождать не хотел. Мама сказала, что с этой властью спорить бесполезно, и мы сняли угол у хозяйки небольшого домика. Я уже ходил в третий класс, и мне надо было где-то делать уроки. В Виннице мы узнали, что папа при немцах был здесь и руководил одной из групп винницкого подполья, а после освобождения вернулся в действующую армию.


Вскоре мы получили от него письмо и воинский аттестат. Аттестат оказался как никогда кстати: мы уже давно голодали и хозяйка грозила нас выселить, так как мы не платили за квартиру. Она только грозила, но выселять нас не собиралась, говорила, что это только ради меня. Она заходила, с укором смотрела на молчавшую маму, тяжело вздыхала и удалялась. Мама была рада, что теперь она сможет отплатить хозяйке за её доброту.
Когда война закончилась, приехал папа и увёз нас с мамой в Румынию, в Трансильванию, в город Алба-Юлия, где папа продолжал воинскую службу.
Папа мой – настоящий герой. Он воевал в подполье, сражался в действующей армии, у него много орденов и медалей. Я очень гордился папой. Когда мы поездом ехали в Румынию, я попросил папу рассказать о войне, о подполье, о том, как он воевал, было ли ему страшно. Мне интересно было всё.

В оккупированной Виннице. Слева руководитель подпольной группы Иван Попов (И. Э. Бендерский). Справа Костя Пономаренко
В оккупированной Виннице. Слева руководитель подпольной группы Иван Попов (И. Э. Бендерский). Справа Костя Пономаренко

– Это хорошо, что тебя это интересует. Это очень хорошо. – Папа задумался, а потом продолжил: – В августе 1941 года 6-я армия, где я служил в одной из артиллерийских частей, попала в окружение. Пробиваться из окружения я не мог, был контужен и тяжело ранен в голову. Попал в плен и был помещён в лагерь для военнопленных под городом Умань. В лагере познакомился с Костей Пономаренко. Сам Костя из Казани, старший лейтенант, танкист. Мы с ним быстро подружились. До войны он служил в Виннице и, узнав, что я из Винницкой области, обрадовался. Костя звал меня Ваней, так как в лагере я записался под фамилией Попов. Так я стал Иваном Поповым. Костя знал обо мне всё: что я еврей, член партии. Когда нас переводили в другой лагерь, мы решили на одном из переходов бежать. Из лагеря, где усиленная охрана, бежать значительно сложнее, а другого подобного случая может и не представиться. На одном из переходов Косте удалось выбраться из колонны, а у меня обострилась контузия, и я не смог. Я расстроился. Но Костя оказался настоящим другом. Он не бросил меня, вернулся в колонну, и на следующем переходе нам удалось вместе совершить побег.
– Костя вернулся снова в плен? – удивился я.
– Да, сынок, вернулся. Он сказал, что не мог бросить меня. Он сказал, что если мы решили вместе – значит, вместе. Я бы очень хотел, чтобы у тебя тоже были такие надёжные друзья.
– У меня, папа, есть друзья, их много, а как узнать, что они надёжные?
– Я не знаю, сынок. Надо самому быть хорошим другом, верить тем, кого ты выбрал себе в друзья, и только жизнь может потом рассудить, правильный ли выбор ты когда-то сделал.
Папа замолчал, я смотрел в окно вагона. Лето, яркое солнце, на зелёных лугах красивые полевые цветы – красота, да и только! Папа говорил: когда смотришь на это великолепие, забываешь, что здесь недавно шли жестокие бои. И только разрушенные здания в городах и на станциях напоминали о войне. Я отвернулся от окна.
– Папа, это здорово, что вы смогли убежать, а что было потом?
– А потом было так, – растягивая слова, сказал папа и замолчал, будто пытался что-то вспомнить, затем посмотрел внимательно на меня и продолжал: – В середине октября, поздней ночью, мы добрались до Винницы. В Виннице мы встретили Юрия Зильбермана, с которым вместе были в Уманском лагере, но он бежал раньше нас. Зильберман еврей, а фашисты евреев не любили, они их убивали, убивали не на фронте, убивали просто так, потому что евреи. Им было всё равно, мужчина это или женщина, старик или ребёнок. Они убивали всех. Так погибла в гетто и твоя бабушка. Поэтому в лагере он назвал себя Александром Карпенко. Так я стал Иваном Поповым, а он Сашей Карпенко. Мы уже твёрдо знали, что будем делать. Решили создать подпольную группу и помогать пленным бежать из лагерей, обеспечивать их поддельными документами, а для этого необходимы бланки этих документов. Бланки нам удалось достать, и в декабре 1941 года группа начала работать. Юрий Зильберман, ссылаясь на то, что мы евреи, что это очень опасно, предлагал попытаться перейти линию фронта и уйти к нашим. Но я уже руководил подпольной группой, которая активно начала работать, и отказался. Он ушёл один. Линию фронта перей­ти не смог, вернулся в Винницу и при­мкнул к нам. Нам нужна была связь с винницким подпольем, и мы начали её искать.
– Нашли связь?
– Нашли! Нам нельзя было не найти.
– А как же вы их нашли, ведь они должны прятаться и от всех скрываться?
– Что значит – прятаться и скрываться? – улыбнулся папа. – Они должны активно работать против немцев и при этом соблюдать конспирацию, чтобы их не могли поймать. Кстати, ты хоть знаешь, что такое конспирация?
– Да, знаю, не маленький, читал, этим большевики в революцию занимались.
– Не занимались, – вновь улыбнулся папа, – а соблюдали. Соблюдали! Понимаешь?
– Понимаю, папа, понимаю. А что дальше?
– А что дальше? Связь с руководителем винницкого подполья мне удалось установить в феврале 1942-го. Связным стал Михась, член партии, до войны работавший на Винницкой конфетной фабрике. Мы ему доверяли, он был надёжный и смелый человек, но в декабре 1942 года гестаповцы его выследили и расстреляли.
– Как расстреляли? Прямо так сразу расстреляли? За что? – Мне стало очень жаль Михася.
Папа внимательно посмотрел на меня.
– За что? За то, что подпольщик. А расстреляли не сразу, сначала пытали. Гестапо – страшная организация. Они фашисты, их никто не звал, но они пришли в наш дом и убили очень много людей. Это была страшная война, об этом, сынок, забывать нельзя.
Папа произнёс эти слова с дрожью в голосе, закрыл глаза и о чём-то думал. Я сидел и молча смотрел на него. Мне стало грустно.
– Мужчины! Антракт! Пора сделать перерыв. Вам давно не мешало бы перекусить. – Это наша мама. Она расстелила на столике газету и раскладывала всякую еду, которую мы взяли в дорогу.
– Ну мама… Ну пожалуйста… Мне же интересно, – захныкал я.
– А я разве против? Покушайте и продолжайте свои интересные разговоры. Ты посмотри на папу, он же умирает от голода.
Папа сделал серьёзный вид и в знак согласия кивнул. Мы с аппетитом поели. Есть в поезде мне понравилось. Уже потом, когда я стал много ездить, всегда удивлялся, почему те же продукты в поезде всегда вкуснее, чем дома. Мы выпили чаю, я посмотрел на папу. Он всё понял, улыбнулся и спросил, на чём мы остановились.
– Мы остановились на Михасе и связи с подпольем, – быстро сказал я.
– Так вот, – продолжал папа свой рассказ, – когда я узнал, что винницким подпольем руководит Бевз, – обрадовался. Бевза я знал ещё с довоенного времени, работая на заводе «Молот» в Жмеринке. Как комсомолец, я часто бывал в окружкоме комсомола, где заведующим агитпропом работал Бевз. Иван Васильевич помнил меня, был рад встрече, одобрил проделанную нами работу, интересовался составом группы и организацией конспирации. Сказал, что деятельность группы желательно бы расширить, особенно по сбору информации. Я ответил, что думал об этом, но при отсутствии связи многое не имело смысла. Теперь другое дело, и мы этим обязательно займёмся.
– Папа, а кто такой Бевз?
– Бевз, сынок, настоящий герой! Он ещё в Гражданскую войну воевал против деникинцев и врангелевцев. Был на комсомольской и партийной работе, а перед самой войной заведовал областной библиотекой. Вот эта библиотека и стала основной базой винницких подпольщиков. Бевз ещё до оккупации города Винницким обкомом КП(б)У был утверждён руководителем партийной подпольной организации.
– И он начал вами руководить?
– Ну как тебе сказать. В общем, да.
По его заданию Костя и ещё один подпольщик Михаил устроились официантами в столовую для немецких офицеров. Это позволяло им добывать очень ценную информацию: месторасположение немецких воинских частей, их перемещение по железным и шоссейным дорогам, а через одного немецкого офицера, в ведении которого было похоронное бюро, удалось узнать о потерях немцев на фронтах. А самую ценную информацию о приезде фельдмаршала Паулюса в ставку Гитлера под Винницей добыл Костя. Все эти сведения я как руководитель группы сразу передавал Бевзу.
– Папа, ты так часто вспоминаешь Костю. Он действительно был таким смелым?
– Да, сынок, Костя действительно был очень смелым. Я помню, когда немцев разгромили под Сталинградом, мы изготовили листовки. Листовки клеили по городу, отправяли под видом передачи хлеба в лагеря военнопленных, а Костя не мог успокоиться до тех пор, пока не ухитрился при получении пропуска в городской управе подсунуть одну такую листовку под бумаги на столе главы управы.
– Вот это да! Ведь его же могли поймать.
– Могли. Но Костя был таким. Мы его ругали, но восхищались его смелостью.
– А зачем вы его ругали? Ведь он это сделал назло немцам.
– В подполье, сын, нельзя размениваться по мелочам, можно подвести всю организацию. Мы об этом сказали Косте, и он нас понял.
– Ты часто говоришь о Косте, а другие подпольщики тоже были такими смелыми?
– В моей группе все были смелыми. Никто не был трусом. Все они – настоящие герои. Вот, например, бывший военнопленный Пётр Агаглуян. Он смог устроиться на работу в немецкие автомастерские. Это стало большой удачей. Агаглуян выводил из строя автомашины, портил запчасти, уничтожал горючее, но самое главное – он добывал ценные сведения: откуда прибывают на ремонт автомашины и куда потом направляются. А однажды ему удалось получить очень ценные документы, уничтожив штабного немецкого офицера. Агаглуян погиб незадолго до освобождения Винницы. Донесли соседи. Арестовать пришли полицаи из криминальной полиции. Он оказал сопротивление, отстреливался и был убит на месте.
«Вот это действительно герой», – думал я. Мама лежала и внимательно смотрела на нас.
– Мама, тебе интересно? Тебе жалко Агаглуяна?
– Да, мне очень жаль Агаглуяна и мне очень интересно слушать нашего папу. Ты, сынок, должен гордиться своим папой, потому что он у нас тоже настоящий герой.
Папа улыбнулся и ласково посмотрел на маму. Я уже давно считал папу героем, и мне было приятно, что и мама так думает. «А ведь папу могли убить», – вдруг подумал я.
– Папа, а тебя могли арестовать? А убить тебя могли?
– Конечно, могли и арестовать, и расстрелять. Гестаповцы свирепствовали – ведь под Винницей в бетонном бункере была ставка Гитлера.
– Самого Гитлера?
– Да, самого Гитлера.
– А что это за ставка в бункере?
– Ну как тебе сказать. Ставка – это штаб. А бункер – такое большое бетонное бомбо­убежище, где много комнат, где много телефонов, откуда Гитлер мог, ничего не боясь, руководить своими фашистами. Он мог туда вызвать разных генералов и давать им всякие приказы. И всё это было под большим секретом.
– И вы совсем ничего, ничего не боялись?
– А кто тебе сказал, что не боялись? Боялись, и очень сильно. Боялись не только за себя. Боялись завалить важное дело.
– И что, гестаповцы вас не смогли найти?
– Ну почему. Иногда почти находили.
– Это как?
– А вот так. В начале 1942 года кто-то донёс в гестапо, что люди, живущие в доме № 39 на бывшей Пролетарской улице (а это наша явочная квартира), занимаются подделкой документов, пишут и распространяют листовки и вообще у них там целый «паспортный отдел». Бевз узнал об этом по каким-то своим каналам и успел нас предупредить. Когда нагрянуло гестапо, нас там уже не было.
– А куда вы делись?
– В этот раз мы никуда не делись. Мы просто сменили явочную квартиру.
– Ты сказал «в этот раз». А что, был и другой раз?
– Да. Был и другой раз. Летом 1942-го местом явки нашей группы стала квартира отважной подпольщицы Анисьи Лавровой. В эту квартиру постоянно направлялись военнопленные, где мы их снабжали поддельными документами, а затем переправляли в партизанские отряды. В августе мы выдали поддельный паспорт одному военнопленному, старшему лейтенанту. По этому документу он устроился на работу в столовую, пришёл на работу в пьяном виде и попал в гестапо. Обнаружилось, что у него поддельные документы. На допросе он нас выдал. Не зная наших фамилий, он описал нас и указал адрес, где получал документы. На следующий день гестаповцы окружили дом Лавровой. Её вывели из квартиры и посадили под охраной гестаповца на ступеньки. Нас дома не было, мы ничего не знали, но все разными путями шли в это время на окружённую гестаповцами явочную квартиру. Что у дома Лавровой гестаповцы, первым увидел Саша Карпенко. Возвращаться назад было поздно, это могло вызвать подозрение, и Карпенко принял решение идти мимо дома. Ни он, ни Лаврова ничем не выдали, что они знают друг друга, и ему удалось пройти мимо гестаповцев, не вызвав никаких подозрений. Навстречу шли мы с Костей. Это нас спасло. Анисью Лаврову арестовали, четыре месяца она провела в гестапо, и, несмотря на пытки, эта отважная женщина никого не выдала. На второй день после ареста Лавровой я, Костя и Саша Карпенко бежали в Умань, где скрывались до октября 1942 года. В октябре вернулись в Винницу и возобновили нашу подпольную деятельность. Когда Винницу освободили, я вернулся в действующую армию.

Австрия, артиллерийский полк. (Второй справа в первом ряду – заместитель командира полка И.Э. Бендерский)
Австрия, артиллерийский полк. (Второй справа в первом ряду – заместитель командира полка И. Э. Бендерский)

Я с восхищением смотрел на ордена и медали на папиной гимнастёрке. Тогда, сразу после войны, все военные постоянно носили свои ордена и медали. Так было принято, и они гордились своими наградами.
– Папа, вот эти ордена и медали, которые тебе дали, это за что?
– Во-первых, не дали, а наградили, а во-вторых, я думаю, было за что. Ведь я воевал, сынок. Я артиллерист, а артиллерия, как говорят, – бог войны.
– Почему бог?
– А потому, что, когда пехоте в бою плохо, кто может выручить? Только артиллерия. Вот тот, кто всем помогает и всех выручает, и есть самый настоящий бог.
– И где же ты с этим «богом» воевал?
– Везде, сынок, где приказывали. Освобождал Украину, штурмовал Будапешт, участвовал в боях на озере Балатон, освобождал Австрию. Но мы, дружище, с тобой что-то заболтались. Ложись на полку и давай спи. Скоро приедем на место.
Вошла проводница – и громко на весь вагон:
– Никому из вагона не выходить, сейчас нас будут поднимать и менять тележки.
– Тётя проводница, зачем нас будут поднимать и что это за тележки, которые надо обязательно менять? – спросил я и с любопытством сел на полку.
– А затем, мальчик, что так надо, иначе мы дальше никуда не поедем. Поднимать нас будут специальные домкраты. А на тележки опирается наш вагон, и в них закреплены колёса, которые везут нас с тобой по рельсам. Мы сейчас на станции Чоп, а дальше заграница, Европа. А колея в Европе меньше, чем у нас в Советском Союзе. Так что хочешь не хочешь, а тележки, чтобы ехать дальше, надо заменить. – Проводница, хитро улыбаясь, посмотрела на меня: – Мальчик, ты всё понял, что сказала тётя проводница? – И она повернулась и пошла по своим делам.
Мальчик всё понял. Вагон подняли, тележки заменили, и я крепко уснул. Проснулся я уже в Румынии. Скоро мы будем в городе Алба-Юлия, где служит мой папа.
Алба-Юлия – один из самых древних городов Трансильвании и всей Румынии. Город расположен в жудице (уезде) Алба на реке Муреш. В средние века Алба-Юлия была столицей Трансильвании, затем ею владели австрийские Габсбурги. А сам город на какое-то время получил немецкое имя Карлсбург, и только 1 декабря 1918 года в Алба-Юлии было объявлено о присоединении Трансильвании к Румынии.
Поселились мы в доме какой-то графини. Папа служил в гарнизоне, который располагался в древней крепости, возведённой Карлом VI в форме звезды, а я пошёл в школу, в 4-й класс. При гарнизоне была начальная школа, где учились 12–15 детей офицеров. Я помню, что в первый класс пришло 4-5 учеников, во второй – четыре, в третий, по-моему, три. А в четвёртом учился я один. Папа подсмеивался надо мной:
– Живёшь в доме графини, прислуживает тебе Амалия, а учит тебя персональный преподаватель – ну принц, и только.
Амалия служила у графини. Графиня старая, одинокая, и, когда не стало средств для содержания прислуги, все её покинули. Осталась одна преданная Амалия – немолодая, но довольно бодрая женщина. Она была для графини и служанка, и няня, и повар, и подруга. Они еле сводили концы с концами, но гордая графиня не показывала виду и ни о чём не просила. Мама, щадя её самолюбие, втайне от графини делилась с Амалией продуктами из папиного пайка. Амалия готовила всякие вкусности и щедро угощала меня. Когда мы встречались, она всегда улыбалась и гладила меня по голове, она мне тоже нравилась, и мы стали друзьями.
Упоминание о персональном преподавателе я всегда болезненно воспринимал как «издёвку» со стороны любимого папы. Это было совсем не смешно. Кто будет рад каждый день учить все уроки и каждый день отвечать по всем предметам?

Участники партизанского и подпольного движения на Украине. В центре – руководитель подполь- ной группы винницкой организации, руководимой И. В. Бевзом, Иван Попов (И.Э. Бендерский)
Участники партизанского и подпольного движения на Украине. В центре – руководитель подпольной группы винницкой организации, руководимой И. В. Бевзом, Иван Попов (И. Э. Бендерский)

По соседству с нами жила семья из Бессарабии. У них был сын, мой ровесник. Звали его Робик. Мы с ним подружились. Его папа открыл небольшой хозяйственный магазин. Робик был владельцем двухколёсного велосипеда, и мы по очереди катались. Кататься мы уходили в крепость, где располагалась папина часть. Меня все знали, и на нас никто не обращал внимания. А когда в гарнизон привозили новый советский фильм, мы с моим новым другом занимали самые удобные места. Фильмы демонстрировались на русском языке. Робик ничего не понимал, но смотрел не отрываясь. Я немного начал говорить на румынском языке и пытался ему переводить. А когда привезли фильм «Чапаев», с Робиком что-то произошло. Он был потрясён. Целыми днями ходил за мной, дёргал меня за рукава, произносил «Чапай» и показывал большой палец.
Старшая сестра Робика София училась в Бухаресте, но постоянно на выходные приезжала домой. Когда я её впервые увидел, сразу по уши влюбился. Я не думал о разнице в возрасте, мне было всё равно. Я постоянно ждал её приезда, ждал того момента, когда она с радостной улыбкой влетала в наш двор, целовала Робика и меня и с удовольствием играла с нами во все наши игры. Я серьёзно заявил своим родителям, что, когда вырасту, женюсь только на Софии. Папа и мама «не возражали», но сказали, что об этом не мешало бы спросить и «невесту». «Раз она меня целует, – думал я, – значит, любит, а спросить я ещё успею».
– Ну, как знаешь, – с улыбкой говорил папа и, обращаясь к маме, делал серьёзный вид: – Что делать, Клара, готовься к свадьбе.
Но какой коварной оказалась София! Однажды из Бухареста она приехала с высоким черноволосым мальчиком и объявила о помолвке. По этому случаю родители Софии организовали ужин и пригласили нас. Я разочаровался в любви и демонстративно на ужин не пошёл, остался страдать.
Папу перевели служить в Браилов, мы уехали из Алба-Юлии, и я быстро забыл Софию.
Браилов – крупный глубоководный порт на левом берегу Дуная. Знакомые румыны часто в шутку говорили:
– Вновь вы, русские! Сколько можно, когда вы оставите нас в покое?
Дело в том, что Браилов прежде был сильной турецкой крепостью, игравшей важную роль почти во всех войнах России с Турцией, что велись до 1829 года. Он несколько раз сдавался русской армии, солдаты входили в город, затем он вновь отвоёвывался турками. Это повторялось несколько раз, и об этих событиях жители города знали и помнили.
А у папы на службе дела складывались не очень хорошо. Карьерного роста не было. Командиры, которые высоко ценили папу как кадрового военного, говорили:
– Майор, мы ничего не можем сделать, ты не член партии. Сколько раз тебе советовали вступить в партию, но ты, упрямый, отказываешься.
Папа вступил в ВКП(б) в 1931 году, считал себя старым коммунистом и вновь вступать в партию не хотел. Когда в окружении его контузило, он закопал все документы, включая партийный билет. Теперь он хотел восстановить стаж. Он ездил в ЦК, писал многочисленные письма, но так и не смог добиться положительного решения. Но вновь вступать в партию твёрдо отказывался. Всё это привело к тому, что папу в конце концов демобилизовали и мы вернулись в Винницу.
Сначала нас приютила папина старшая сестра, затем мы сняли небольшую комнатку. Устроиться на более-менее приличную работу бывший винницкий подпольщик по тем же причинам не смог, стал подрабатывать в ДОСААФе (Добровольном обществе содействия армии, авиации и флоту). Платили мало, но первый год после нашего приезда сносно прожить нам помогали старые запасы. Как мы жили потом, мне вспоминать не хочется. Если бы не папина старшая сестра, которая иногда помогала нам продуктами, мы вряд ли бы выжили. Тогда я первый раз услышал, как мама и папа серьёзно поругались. Мама упрекала папу за его упрямство, что, если бы он вступил в партию, всё могло бы быть по-другому, «ведь у нас сын – ему надо жить и учиться». Но папа твёрдо стоял на своём: «Вновь вступать не буду!»
Как бы то ни было, мы выжили, и я успешно окончил школу. Встал вопрос: что теперь? Родители твёрдо сказали, что я должен поступить в институт и учиться дальше. Поступать в Виннице, да и на Украине вообще, по некоторым причинам было бесполезно и не имело смысла. Решили отправить меня искать счастье в Москву. От былой роскоши у мамы осталась каракулевая шуба, которую она приобрела, когда мы жили в Румынии. Мама очень дорожила этой шубой, но последнее время её не носила. Стеснялась. Считала, что «шикарная» шуба совсем не смотрится со стоптанными ботинками и облезлым головным убором. Вот эту шубу решено было продать и на вырученные деньги отправить меня в Москву.
В Москву мы, четверо одноклассников, ехали в переполненном вагоне. В те времена поезд из Винницы до Москвы шёл больше суток. В общих вагонах места в билетах не указывались. Билетов продавали намного больше, чем мест в вагоне. А дальше – кому как повезёт. Нам повезло: два места мы отвоевали. Отдыхали, сидя по очереди. Все мы в Москву ехали в первый раз, и нас не покидало радостное ожидание. Москва встретила нас проливным дождём, но настроение это нам не испортило. Витя Климовицкий мечтал о горном институте, а я, Виля Федык и Боря Коган хотели поступать в МЭИ (Московский энергетический институт). Когда же мы узнали, что в МЭИ абитуриентов в общежитие не селят, документы туда подал только Федык. А мы с Борисом Коганом стали колесить по столице в поисках института, где проблему с жильём можно было бы решить сразу. Такой институт мы нашли. Это был МЭМИИТ (Московский электромеханический институт инженеров транспорта). В те времена в Москве было три железнодорожных вуза: МЭМИИТ, МИИТ (Московский институт инженеров транспорта) и МТЭИ (Московский транспортно-экономический институт). Впоследствии их всех объединили под брендом МИИТа, превратив в самый большой транспортный университет России.
Мы подали документы, нас поселили в общежитие во 2-м Вышеславцевом переулке, и мы стали готовиться к вступительным экзаменам. Когда начали сдавать экзамены, в Москву приехал папа. Чтобы как-то компенсировать расходы на поездку, папа привёз в большом чемодане 200 куриных яиц и три килограмма сала. Все яйца и два килограмма сала он продал на маленьком рынке у Киевского вокзала, а оставшимся салом угощал в общежитии моих друзей. Папа надел старую военную форму, прикрепил все свои ордена и медали и готовился идти в «бой», если у меня возникнут трудности при поступлении. Он быстро собрался и рванул в Москву на «помощь» своему сыну, когда узнал, что моему другу Виле Федыку после прохождения собеседования в МЭИ (Виля окончил школу с серебряной медалью и вместо экзаменов проходил собеседование) объявили, что он не может учиться в этом институте, так как не прошёл по мандатной комиссии. А папа Вили – не кто-нибудь, а член Винницкого обкома партии, начальник областного земельного управления. Виля забрал документы, поступил в Институт стали и сообщил о случившемся родителям. Всё произошло как в детективном романе. Папа его бросил все свои партийные дела и прилетел в Москву, в ЦК. Там удивились, серьёзно подумали, сказали, что это уже перебор, и приняли меры: к утру все документы из Института стали были срочно переданы в МЭИ, и Виля в тот же день благополучно стал студентом престижного вуза. Но Виля есть Виля, а как быть нам, беспартийным? Папа наивно думал, что его лобовая атака в «славные советские времена» могла бы принести какой-нибудь успех. Но «воевать» ему не пришлось: я успешно сдал экзамены и был зачислен студентом факультета «Локомотивы и локомотивное хозяйство». Шёл 1952 год. Я уже успел в составе бригады первокурсников «помочь» подмосковному колхозу убрать урожай и начать учёбу в первом в моей жизни студенческом семестре, когда узнал, что в Виннице у меня родилась сестра. Это стало для меня приятной неожиданностью. Сестру назвали Наташа. Я прожил в Москве всего три месяца, когда уезжал, ничего подозрительного насчёт мамы не заметил, а тут сразу сестра. Но я так обрадовался, я всегда завидовал своим друзьям, у кого были брат или сестра. А теперь и я был не один.
Второй раз папа приехал в Москву в 1953 году, после смерти Сталина. Всё повторилось: папа был в военной форме, привезённые яйца и сало проданы на рынке Киевского вокзала. Папа очень волновался, его срочно вызвали в ЦК партии. Волновался и я, ожидая его возвращения. Наконец появился изрядно подвыпивший папа, с лица его не сходила счастливая улыбка:
– Ребята, всё в порядке, я немного остограммился. Есть очень важный повод! О-о-чень важный! – сказал папа, его качнуло, и он поспешил сесть на стул.
А повод действительно был, да ещё какой. Папу восстановили в партии, восстановили стаж, погасили за весь период членские взносы да ещё начислили и выдали какие-то деньги. Папа принёс бутылку «Столичной», что-то из закуски, мы выпили, а я не успокоился до тех пор, пока папа не рассказал мне обо всём подробно.
Последний раз папа приезжал в Москву в 1970 году, когда в институт поступала моя младшая сестра Наташа. Он очень волновался и, чтобы снять стресс, как рассказывала сестра, целые дни проводил на Московском ипподроме. Любовь к лошадям папа сохранил на всю жизнь. До войны капитан Бендерский активно занимался джигитовкой и часто был победителем на смотрах. У него был любимый конь Буян, который никогда не подводил папу. Они доверяли и были по-настоящему преданы друг другу. И когда конь ослеп и папе выделили новую молодую лошадь, Буяна он не списал, оставил в конюшне и часто, чтоб тот не застоялся, объезжал его. Буян радостным ржанием каждый раз благодарил папу.
Жизнь моих родителей в Виннице понемногу налаживалась. Папа устроился на хорошую работу в строительную организацию, а когда сносили домик, в котором у нас была маленькая комнатка, родители получили двухкомнатную квартиру. Материально жить стало легче. Я окончил институт, женился, родились две прелестные дочурки. Папа обожал внучек. Когда мы приезжали в Винницу, он постоянно с ними занимался: играл, ходил в детский парк, катал на всех аттракционах. Внучки тоже обожали деда. Он разрешал им всё. Они очень любили садиться с дедушкой в городской трамвай и, глядя в окно, проехать несколько раз по всему трамвайному маршруту.
Папа часто вспоминал встречи и беседы с Дмитрием Медведевым, легендарным партизанским писателем, Героем Советского Союза. Он был уверен, что выход из печати книги Медведева «На берегах Южного Буга», где подробно рассказывается о героических действиях винницких подпольщиков, поспособствовал восстановлению папы в партии. Скорее всего, это было так. А как он радовался, когда его руководителю Ивану Васильевичу Бевзу указом Президиума Верховного Совета СССР 8 мая 1965 года за выдающиеся заслуги, мужество, героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза! В один из моих приездов в Винницу в отпуск папа сказал, что хочет мне что-то показать. Мы шли по тогда ещё улице Ленина (ныне Соборная), прошли мимо синагоги, банка, костёла, христианского храма и вышли к небольшому скверу у кинотеатра «Россия».
– Ты хотел видеть Бевза? Смотри!
В сквере на фоне голубых елей, на гранитном постаменте возвышался бюст легендарного руководителя винницкого подполья. Памятник Бевзу был открыт в 1979 году.
Папа никогда не терял связь с бывшими подпольщиками и партизанами. Каждый год в День Победы они собирались в парке, вспоминали былое, фотографировались. Иногда к ним присоединялся один из организаторов партизанского движения на Украине Демьян Сергеевич Коротченко, бывший председатель Президиума Верховного Совета УССР, Герой Социалистического Труда. Рассматривая фотографии, папа сетовал, что с каждым годом на ежегодные сборы приходит всё меньше друзей. Он очень болезненно переживал уход из жизни его соратников.

Город Винница. Памятник Герою Советского Союза Ивану Васильевичу Бевзу – легендарному руководителю винницкого подполья
Город Винница. Памятник Герою Советского Союза Ивану Васильевичу Бевзу – легендарному руководителю винницкого подполья

Папу часто навещала пожилая украинка (я сейчас уже не помню её имени), в доме которой во время оккупации находилась явочная квартира. Сын её, подпольщик, был расстрелян в гестапо. У женщины имелось небольшое хозяйство, корова, и она приносила своему Ванечке, как она всегда называла папу, парное молоко. Умер папа в 1986 году. Он долго и тяжело болел. В организме постоянно накапливалась жидкость, её надо было регулярно выводить. Эту несложную, но довольно болезненную операцию всегда проводили в онкологическом отделении госпиталя. Медсёстры отделения рассказывали сестре, которая сопровождала папу, что у них наворачивались слёзы, когда при выведении жидкости папа не кричал от боли, а громко на всё отделение, заглушая боль, пел песни военных лет. Пел всегда одно и то же: «Катюшу» и «Землянку».
Хоронили папу с воинскими почестями: почётный караул, военный оркестр, взвод во­оружённых солдат. После погребения и салюта оркестр и взвод солдат прошли мимо могилы парадным строем под музыку военных маршей. Я сейчас старше его, я много повидал и узнал в этой непростой жизни, но для меня всегда оставалось загадкой, как человек, немало пострадавший от советской власти, был до конца жизни фанатично предан ей. Папа умер, так и не узнав о развале Советского Союза.
Это были другие люди, и они были счастливы в своей вере. Папу я помню и люблю.
Я давно на пенсии, мой стаж работы на железнодорожном транспорте – более 50 лет, но я никогда не болел за футбольный клуб «Локомотив», а всегда за ЦСКА, потому что за ЦСКА болел мой папа.

Марат Бендерский

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.