НИЧЕГО ГЛАВНЕЕ ЛЮБВИ И ПОЭЗИИ

Фрагменты из жизни Георгия Шенгели

…Это был удивительный человек, который ходил по Одессе босиком, в удлинённом сюртуке, обрезанных до колен брюках, носил чёрное шерстяное одеяло вместо плаща, твёрдый пробковый шлем вместо шляпы и мечтал поселиться и жить в помещении на верху башни маяка. Он писал чудесные стихи в классическом стиле, большие замечательные поэмы, уникальные стиховедческие работы и делал невероятное количество прекрасных поэтических переводов. Когда он окунался в создаваемую им пушкиниану, то отращивал огромные пушкинские бакенбарды; когда переводил байроновского «Дон Жуана», то носил старомодный, просторный, шумящий складками плащ и отпускал длинные волосы; а когда погружался в переводы Виктора Гюго, то отращивал себе большую бороду, превращаясь уже во французского знаменитейшего поэта, и тогда в его доме велись долгие беседы в стиле начала девятнадцатого века, при этом поплотнее зашторивали окна и закрывали тёмными гардинами двери, жгли вечерами свечи в серебряных старых подсвечниках и звучала заграничная чистая речь.
Так он вживался в мир изучаемых и переводимых им поэтов.
В 1920–1930-е годы он был в высшей степени известен читающей публике нашей страны и даже занимал в течение нескольких лет пост председателя Всероссийского союза поэтов! При этом он был необыкновенно продуктивен: при его жизни вышло семнадцать книг стихов, а также 140 000 строк переводов Байрона, Верхарна, Гейне, Гюго, Эредиа, Бодлера, Леконта де Лиля, Горация, Хайяма и других зарубежных и национальных авторов…

* * *

Георгий Аркадьевич Шенгели родился 20 апреля (по новому стилю – 2 мая) 1894 года в городке Темрюк, расположенном в Краснодарском крае, в самом устье реки Кубани, впадающей в Азовское море. Его отец, Аркадий Александрович Шенгели (1853–1902), был известным в Темрюке адвокатом, мать – Анна Андреевна Шенгели, урождённая Дыбская (1862–1900). В первых детских впечатлениях Георгия остались пейзажи с берегов Кубани, Азовское побережье, лиманы и, конечно же, морские волны, в которых вечно играют слепящие глаза солнечные блики. Казалось, детство начинается благополучно и безоблачно.

Шенгели долго обитал в этом южном городе над проливом, соединившим Чёрное море с Азовом, и Керчь с этой поры стала любовью поэта на всю его жизнь, именуясь в стихах не иначе, как «мой город», «любимый город», который ещё не однажды оживёт и откликнется в его поэтических строках.
В Керчи он впервые увидел море, а также поразившие его своим поэтическим видом корабли. Золотые годы детства и юности, проведённые им в Керчи, около моря, – это самое счастливое время в его жизни. Память об этих днях, омытых ветром и солнцем, поэт проносит через все последующие годы. И даже на старости своих лет, возвращаясь мысленно к любимым берегам, он напишет строки о белом домике в Еникале, стоящем над самыми водами Киммерийского Босфора, который он никогда не забывал и хранил в своём сердце как образ земного рая:

Где-нибудь – белый на белой скале –
Крохотный домик в Еникале…
Город в две улицы узким балконом
Выпятился над проливом зелёным;
Степь с трёх сторон, а с четвёртой – простор:
Ветер и зыбь, Киммерийский Босфор…

Годы Георгия Шенгели наполнены яркими событиями его внутренней творческой жизни. И этому творческому богатству, отмеченному неповторимостью личностной духовной силы, ещё только предстоит стать по достоинству оценённым его наследниками – читателями русской поэзии.

В 1910 году Георгий съездил к своему дяде в Харьков. А в 1911 году побывал у другого дяди, Александра Андреевича, в Одессе, где, как он записал в своём дневнике, у него была «первая женщина».
В 1912 году он влюбился в Паню Грипенко и начал писать стихи, а также серьёзно заинтересовался стиховедением. Он обратил внимание на то, что «ямб Пушкина не совпадает с определением ямба в школьном учебнике», и это подтолкнуло его к «систематическим наблюдениям над фактурой стиха у больших поэтов», а также к чтению стиховедческой литературы. Таким образом, поэтическая и стиховедческая работы начались, в сущности, одновременно и продолжались до самых последних месяцев его жизни, взаимно обогащаясь, когда одно вырастало из другого.
Летом 1914 года Шенгели поступил на юридический факультет Московского университета; несколько месяцев жил в Москве, гостил на даче у Давида Бурлюка на хуторе под столицей. На московских бульварах несколько раз встречался с Маяковским – но «отношения не налаживались», встречи неизменно кончались обоюдной пикировкой. Да и сама московская жизнь на этот раз не задалась. Поэтому поздней осенью этого года Георгий перевёлся «по прошению» из Московского университета в Харьковский, где служил брат его рано умершей матери, его дядя – профессор химии Владимир Андреевич Дыбский, чья дочь Юлия вскоре станет первой женой Георгия. Эта ­молодая ­красивая женщина с грустным бледным лицом и удивительными зелёными глазами была одновременно и его жена, и двоюродная сестра. Да ещё и служила корректором.
Следует отметить, что между 1914 и 1916 годами Георгий ходил свататься к Евгении Добровой, однако получил от неё отказ, и летом 1916 года Евгения уехала на учёбу в столицу. Но затопившая в следующем году страну революция заставила её бросить курсы и уехать в деревню, откуда она только через несколько лет перебралась в Севастополь, где вышла замуж за военного врача.

В 1916–1917 годах Шенгели был приглашён Игорем Северяниным в турне по городам России, Украины и Кавказа с предложением читать в каж­дом городе о нём доклады, а также читать свои собственные стихи. Предложенная Северяниным поездка длилась в течение всего 1916 и первой половины 1917 годов, в неё входили города Петроград, Москва, Одесса, Кутаис, Тифлис, Баку, Армавир, Екатеринодар, Новороссийск, Ростов, Таганрог, Харьков, Батуми… Проходивший в каждом из этих городов поэзоконцерт открывался докладом Шенгели о творчестве Северянина – «Поэт вселенчества», после чего ещё читался доклад о каком-нибудь интересном зарубежном поэте вроде Верхарна, затем выступал кто-то из артистов, а в завершение вечера читал свои поэзы сам Игорь Северянин.

В 1918 году Георгий успешно окончил университет, обретя диплом юриста, а в мае 1919-го был командирован из Харькова в Севастополь в качестве «комиссара искусств республики Таврида». Познакомившаяся с ним в то время Мария Заславская так описывала его в своих воспоминанях: «Высокая и стройная фигура гармонировала с милым, выразительным лицом, смотревшим весело и приветливо, горящими тёмными глазами, ясной улыбкой на ярких пунцовых губах.
Он просит секретаря срочно собрать коллектив отдела искусств. На собраниях в те времена присутствовали все сотрудники от технических, кончая комиссарами.
Георгий Аркадиевич выслушивал внимательно и уважительно всех, подчёркивая всем своим поведением, что ему важно мнение каждого сотрудника. Уборщицу он выслушивал с не меньшим вниманием, чем специалистов. На его заседаниях обычно присутствовали все. Отсутствующих не бывало…
Жизнь кипит! Георгий Аркадьевич постоянно с массами, вызывает общую симпатию, расположение и стремление ему помогать.
И вдруг надо спешно уходить!»
Большевики покинули Крым. После эвакуации их из Крыма Шенгели вынужден был скрываться от белогвардейцев и с выданным севастопольской парторганизацией фальшивым паспортом пробрался сначала в Керчь, а осенью оттуда – в Одессу, где прожил почти два года. Достать для Шенгели паспорт поручил большевик «тов. Иванов», а передавала его Заславская, договорившись о встрече на Приморском бульваре.
Раздобыть паспорт помог Заславской левый эсер Иван Гапонов, сестра которого работала паспортисткой в милиции и перед уходом оттуда захватила с собой пять чистых паспортов. Заславская взяла у Гапонова два паспорта, чтобы передать их Шенгели.
«Приморский бульвар при спуске к морю имел три этажа. Из одной боковой аллеи, получившей название «аллея вздохов», шёл под мостиком спуск ко второй – широкой круглой площадке. Аллея вздохов – место свиданий. Вечером и ночью по ней бродят влюблённые.
Утро пасмурное и предвещало серый туманный день.
Нервно хожу по аллее.
– Неужели не придёт? Всё пропадёт впустую… Становится досадно. Самое трудное было достать паспорт. Как хотелось выполнить задание! Не скрою, приятно и свидание с Шенгели, хоть и на деловой почве.
Делаю не меньше десяти туров, как вдруг кто-то сзади меня осторожно обнял… Быстро оборачиваюсь и очутилась в его объятиях. Он! Протягиваю руку в направлении кармана его бархатной куртки, но не достаю. Он весело засмеялся, взял у меня пачку с паспортами. Сели на стоявшую рядом скамейку. Прислоняюсь к нему с нежностью любящей, тихонько посвящаю его в историю обоих паспортов. Он тут же возвращает мне паспорт Гапонова.
Ничто в его поведении не намекает на смертельную опасность, грозившую ему, если бы нас накрыли. Мой вид, молодой девушки, маленькой и хрупкой, вполне удовлетворял требованию к объекту любовного свидания и не мог вызвать никакого сомнения.
Он вынимает из бокового кармана свою книжечку «Два “Памятника”» (Пушкина и Брюсова) и дарит мне. Надпись он сделал ещё дома. Осторожно обнимает меня, почти не касаясь, чтобы не оскорбить моей девичьей скромности, в меру, необходимую для наблюдателя. Полагая, что наше свидание было уже достаточной длительности, чтобы убедить в его любовности, мы наконец поднялись, вместе дошли до ворот бульвара и разошлись в разные стороны.
Лишь спустя тридцать лет мы встретились…»

С января 1920 по август 1921 года Шенгели является главным редактором одесского «Губиздата». В 1920 году здесь вышли «Избранные сонеты» Эредиа в его переводе и второе издание его «Еврейских поэм». А в 1921-м были напечатаны его драматическая поэма «1871 год» и сборник стихотворений «Изразец». Ещё в 1919 году в Одессе им были опубликованы отдельными изданиями драматическая поэма «Нечаев» и большая теоретическая работа «Трактат о русском стихе. Органическая мет­рика». Основная часть этого «Трактата» была наработана Шенгели ещё в Харькове, так же как и переводы из Эредиа. Здесь же, в Одессе, в 1920 году было положено начало циклу сонетов Шенгели, которые занимают особое место в его творчестве, заслуживая наименование «постгойевских», близких к фантасмагории. Эти стихи – воплощённые в безупречную классическую форму страшные картины гражданской войны, кровавой междоусобицы, безжалостной бойни, очевидцем которой пришлось быть Шенгели в 1918–1921 годах в Харькове и Керчи, в Севастополе и Одессе.

Так получилось, что летом 1924 года переехавший из Одессы в Москву Георгий Аркадьевич Шенгели развёлся со своей первой женой-красавицей Юлией Дыбской. Восемь предыдущих лет пролетели для него как в тумане – то ли была у него семья, то ли её не было, а скорее всего, она напоминала ему только иллюзию. Вспомним: в 1914 году он на Юлии женился. Весну, а также вторую половину 1916 года и первую половину 1917-го он «прокатался» с Игорем Северяниным по югу России и Кавказу, заезжал в Москву и Петроград, снова ехал в южные регионы страны. В перерывах отдыхал у Северянина на его даче в Гатчине, где тот старался привлечь его к рыбной ловле. Затем с 1919 и до августа 1921 года Георгий находился сначала в Севастополе, а потом в Одессе, где он скрывался под фальшивым паспортом от белогвардейской разведки и одновременно занимался литературой… Где находилась Юлия в эти наполненные бродяжничеством мужа дни – никому не известно, но создаётся впечатление, что жизнь каждого из этих молодых супругов текла исключительно своим индивидуальным чередом…
16 июня 1924 года Шенгели сообщал письмом в Ленинград поэтессе Марии Шкапской: «С Юлей мы разошлись… Я убедился с полной отчётливостью, что Юля мои интересы, мой труд, моё здоровье с легчайшим сердцем приносит в жертву своим подругам и, дабы провести с ними время в Коктебеле, хладнокровно создаёт такую денежную обстановку, при которой мой отдых (и не от работы, а от Москвы, от дрязг, от тягот), совершенно необходимый мне, – готов полететь к чёрту. Я не буду детализировать перед Вами всю эту грязь, ложь, шептанье и пр. Эту мою убеждённость я высказал Юле 10-го числа: произошла дикая сцена, в результате которой у меня прокушена рука (вот, пожалуй, «новое»), и я ушёл… Свободен. Тяжёлый опыт, занявший 9 лет в моей жизни, а отнявший, наверное, 20. Баста».
С момента женитьбы Георгия на Манухиной его жизнь начала «становиться на рельсы»  – напишет он позже скупым телеграфным стилем на страницах своей «Автобиографии». И это произошедшее с ним «становление на рельсы» не в последнюю очередь случится благодаря его фантастической встрече с красавицей Ниной в Москве…

Нина Леонтьевна Манухина (в девичестве  – Лукина) происходила из офицерской семьи. Поэтесса. Родилась в 1893 году на Украине, в городе Елисаветграде, и в самом раннем детстве вместе со своими родителями пере­ехала оттуда в Москву. Училась в I Московской женской гимназии; одно из гимназических сочинений Нины было перепечатано в «толстом» журнале – отсюда можно считать её литературную деятельность.
Детство и юность Нины прошли в бедности, но всё же она смогла окончить институт. После смерти отца, отличавшегося строгими правилами, мать вторично вышла замуж, а вскоре вышла замуж и сама Нина Леонтьевна. Выращенная в семье принцессой, уверенная в себе, знающая цену своей эффектной привлекательности, уму и образованности, она с детства привыкла к себе как некоей высокой общепризнанной ценности.
Первым её мужем был московский преуспевающий врач Сергей Манухин – человек высококультурный, богатый и безумно её любивший. Она навсегда оставила за собой его фамилию как литературное имя, хотя любви к нему не разделяла и, по её откровенному признанию, вышла замуж только для того, чтобы вырваться наконец из обстановки опостылевшей бедности.
Её свадьба – это сладкий медовый месяц, прошедший на юге Франции и в Монте-Карло. А потом она долго лечила свои слабые лёгкие в швейцарском санатории в Давосе. Ну, а там, как-то само собой, оказался рядом с ней некий красавец-француз граф Андре Фонтен. И соответственно – завязалась любовь, и был великолепный Париж, концерты Дягилева… Лёгкие останутся слабыми на всю жизнь, но Давоса в её судьбе больше не будет, он только мелькнёт ещё один раз лет тридцать пять спустя в стихах, словно впервые увиденный из окна вагона.
Романтика любви Манухиной расшибётся вскоре о жестокий реализм Первой мировой войны. Граф на собственном аэроплане (как во времена Второй мировой войны Антуан де Сент-Экзюпери) отправится воевать и будет смертельно ранен. В революционно-обезумевшей Москве непостижимым образом найдёт Нину телеграмма от матери Андре, зовущая её срочно приехать, чтобы застать в живых её умирающего сына. Но о поездке в это время уже не могло быть и речи…

В 1918 году Нине Манухиной было двадцать пять лет. Единственный сборник её стихов, называющийся «Не то…», вышел в 1920 году в небольшом городке Тверской области Кашине, расположенном к северу от Москвы, где в ту пору семья спасалась от голода. В 1920-е годы она была участницей «Никитинских субботников», печаталась в альманахах и часто выступала на модных тогда «вечерах поэтесс», где представляли своё творчество пишущие девицы всех направлений. Среди них мелькала и русская поэтесса-беспредметница Нина Хабиас (Оболенская), родившаяся в Москве в семье полковника П. Д. Комарова, брата писательницы Ольги Форш и троюродного брата Павла Флоренского. В сентябре 1921 года её выступлением в кафе «Домино» был шокирован простодушный поэт и журналист Тарас Григорьевич Мачтет, записавший об этом мероприятии: «Хабиас, новая поэтесса, читает свои похабные, барковские стихи с эстрады… Шум, гром, крики… милицию даже вводили».
В марте 1922 года Хабиас выпустила неподцензурный сборник стихов под названием «Стихетты», на обложке которого был изображён фаллос. А 15 февраля 1922 года «литературный суд» приговорил её к полугодовому лишению звания члена Всероссийского союза поэтов.
На одном из поэтических вечеров матросы даже собрались идти «убивать» Нину Хабиас за её грубые матерные стихи, и тогда на сцену «для успокоения» разбушевавшейся публики выпустили Нину Манухину с её искренними чистыми стихотворениями. И прочитанное ею с эстрады утихомирило разгорячённую аудиторию, словно в зал плеснуло дуновением свежего морского бриза: «Лёгкой яхтой белогрудой / Дни вплывают в вечера, / Я была твоей причудой, / Не сегодня, а вчера. / Покоряться было сладко / Нежной боли и тоске / И расстегивать перчатку, / Чтоб прижался ты к руке…»

В 1920-е годы Нина Леонтьевна Манухина не раз участвовала в различных поэтических конкурсах с Сергеем Есениным, встречалась с ним в Москве после его переезда из Петрограда. В 1918 году Есенин записал в альбом Нине своё стихотворение «Вот оно, глупое счастье…». А 14 февраля 1919 года в известном кафе поэтов «Стойло Пегаса» Сергей присутствовал на литературном вечере «Карнавал на эстраде» с участием Т. Мачтета, Л. Красина, Н. Ольховской и Н. Манухиной.

9 сентября 1924 года Нина Леонтьевна вышла замуж за Георгия Шенгели. Начало её романа с ним носило, если можно так выразиться, вполне «романтический» характер. Однажды она в серой амазонке ехала верхом вдвоём со своим братом где-то на окраине Москвы, и внезапно её взгляд упал на какого-то красивого брюнета в очках, который стоял при дороге и не сводил с неё восторженных глаз. Судьбе было угодно, чтобы вскоре она снова встретилась с этим брюнетом на каком-то московском литературном вечере и была ему там представлена. С первых же слов поэт Шенгели (а это был, разумеется, он) спросил, не её ли он встретил там-то и тогда-то, когда она в серой амазонке каталась верхом с каким-то… молодым человеком. «Да, это был мой брат», – подтвердила она. И после этой встречи поэт и поэтесса страстно влюбились друг в друга, и Нина поняла, что без Георгия она жить уже не сможет.

Но как бросить мужа, дочь Ирину? Как расстаться с обеспеченным положением супруги хорошо зарабатывавшего врача? Ведь у поэта Шенгели, ещё недавно разгуливавшего по Одессе босиком, не было и гроша за душой!
Сознание выпавшей им на долю трудности и невозможности найти реальный выход довело обоих любовников до того, что Нина пыталась отравиться вероналом, а Георгий – повеситься на каком-то верёвочном обрывке. Но наконец Нина не выдержала и, бросив всё, бежала в убогую каморку Георгия, почти вся обстановка которой состояла тогда из трёхногого стула.
Однако вскоре в доме супругов обстановка значительно улучшилась, и в нём начал бывать весь цвет столичной художественной интеллигенции – ведь с 1925 года Георгий Шенгели стал председателем Всероссийского союза поэтов! В  это время Манухина периодически публиковала свои новые стихи в изданиях этого союза, регулярно посещала поэтические вечера и выступала на них со своими произведениями, но на самостоятельное «литературное имя» как будто не претендовала, хотя братья и сёстры по перу дарили ей свои книги не просто как «жене Шенгели», а как равнозначной им коллеге по литературе.
Судя по всему, Георгий Аркадьевич испытывал постоянное плотское влечение, из-за чего он то и дело изменял своей любимой и легко вступал в связи с другими женщинами. Так, например, ленинградский поэт, прозаик и собиратель материалов об Анне Ахматовой и Николае Гумилёве Павел Николаевич Лукницкий 13 марта 1926 года написал:
«…Приехавшая из Москвы любовница Шенгели – Р. Я. Рабинович – говорила со мной по телефону и рассказывала о Шенгели и о визите к нему А<нны> А<ндреевны> (о котором она знает со слов Г. А. Шенгели). Говорит, что девицы, через строй которых прошла А<нна> А<ндреевна> (имеется в виду общежитие, через которое необходимо пройти, чтоб попасть в комнату Шенгели. – Н. П.), так были поражены, увидев её идущей к Шенгели, что после её визита круто переменили своё отношение к нему – из скептического и несколько недоброжелательного оно стало восторженным и почтительным…»
По-видимому, это мимоходом отмеченное Лукницким наличие у Георгия любовницы было настолько естественным, что это говорило о данном факте как о давно уже привычном для него, что подтверждается даже самим его творчеством. В 1932 году Георгий Шенгели написал стихотворение «Дон-Хуан», которое было посвящено сопутствующим ему по жизни с ранней молодости женщинам: «На серебряных цезурах, / На цезурах золотых / Я вам пел о нежных дурах, / О любовницах моих…»
О том, что Георгий не был воздержанным скромником, говорила через пять лет после его смерти своей подруге Евгении Пузановой и сама Нина Манухина: «Несмотря на многочисленные романы свои, не мог без меня жить и ревновал меня из-за всякого пустяка». Хотя сам он, как признался тогда одному своему другу, совершил в то время несколько измен совсем не «по любви», а просто так, «по дороге». «Мне надо было прийти к Нине и покаяться», – сказал он потом этому другу, но сделать этого почему-то не сумел и в течение двух лет «чувствовал себя в каком-то капкане». «От этих двух лет у меня осталось позорнейшее ощущение двоедушия и слабости».
Но перебороть в себе эту постоянно жившую в нём тягу к физической близости Георгий не смог, дошло уже до того, как говорил он, что он собирался уйти от Нины. В ноябре 1927 года он получил от неё в Симферополе письмо, в котором она сообщала, что «ей стали известны мои прогулки с М. И. и что у неё самой тоже есть флирт. Мне пришлось тут же срочно съездить в Москву, чтобы удержать Нину от падения и сохранить её для себя…»

К окончанию своей жизни (Георгий умер 15 ноября 1956 года) он обрёл спокойствие, перестал грешить, почти перестал писать стихи и начал мечтать о тихой жизни у моря. «Ты снилась мне сегодня, мы устраивали наш домик где-то на юге, – писал он жене во время войны. – Эх, эх, когда это будет? До судорог хочется юга, моря, мира, тишины, тебя… Устал я до чёртиков. И мало надежды прожить хотя бы последние годы достойно в тишине… И всё-таки, Нинка, уедем к тёплому морю. Буду работать хоть учителем, лишь бы хлеб был… Отпущу себе бороду и буду «пользоваться уважением сограждан» где-нибудь в Феодосии или в Алуште. И будем есть пилав из мидий».
20 мая 1959 года она написала стихотворение для своего любимого Георгия, заканчивающееся строчками:

…Ты мудрым «там», наверно, стал,
Я «здесь» – ничтожной и земною…
Но если бы ты только знал,
Как страшно мне не быть с тобою!

Хочется верить, что он услышал это стихотворение даже на небесах. Ведь для него не было ничего главнее любви и поэзии…

Николай ПЕРЕЯСЛОВ