Кто в шахте живёт?
– Дедушка, а кто в шахте живёт?
Дедушка посмотрел на внучку, улыбнулся и сказал: «Шахтёры, внученька, шахтёры».
– Нет, дедуля. Шахтёры живут дома. В шахте они работают. Посменно. Вот папа мой отработал смену и пришёл домой. А кто в шахте живёт? Мне бабулечка говорила, что в шахте есть домовой – Шубин. Он помогает хорошим людям, а плохим вредит. Ты, дедуля, его видел?
Старый шахтёр Никита Мелентьевич грозно посмотрел на свою жену, Марию Игнатьевну, которая возилась у печки, и, обращаясь к внучке Жене, сказал:
– Не слушай бабушку. Она у нас малограмотная. Окончила три класса церковно-приходской школы. Поэтому и верит в домовых да нечистую силу, плохих примет боится. Мы, коммунисты, в домовых не верим, и ты у нас, Евгения, пионерка – верить в такие глупости не должна. А в шахте живут крысы.
– Крысы? – удивлённо переспросила Женька. – А как они в шахту попали?
– По-разному. Есть шахты, в которых вход горизонтальный, вот они, следуя за людьми, под землю и пошли. Там, где люди, там и крысы. А если вход в шахту вертикальный, то они попадают в туда вместе с шахтным оборудованием и деревом для крепёжных стоек.
– А что они там едят?
– То, что люди едят, то и они. С тормозком в руках не поработаешь, а положил его – считай, с ним попрощался. Некоторые подвязывают тормозки на верёвке за шахтные стойки, но это не помогает – крысы и оттуда достают.
– Тогда их нужно всех отравить. Чтоб не воровали.
– Нельзя, внученька. Если крысы в забое, значит, шахтёрам не нужно бояться метана. Метан – это газ такой, выделяется из породы. Он без запаха, ядовитый и взрывоопасный. Человек газ не чувствует, а крысы чувствуют и сразу из забоя удирают. А значит, и шахтёрам надо тоже уходить – плохо работает вентиляция. Ты, Женя, соседа нашего, Василия Петровича, спроси – его крыса от смерти спасла.
– Как спасла?
– Он когда работал в забое, то всегда делился своей едой с крысой. Представляешь, где бы он ни работал, всегда его находила одна и та же крыса. Мы тогда над ним смеялись: Василий себе невесту нашёл. Симпатичная, верная – всегда рядом с ним, – молчаливая, не ругается, как некоторые. – Дедушка многозначительно посмотрел на бабушку и продолжил: – А однажды Василий себя плохо почувствовал, голова стала кружиться. Ну бригадир и сказал ему: «Ты, Вася, отдохни, потом отработаешь». Василий лёг в нишу и сразу же заснул. Проснулся он от боли. Болел указательный палец правой руки. Смотрит, а знакомая крыса вцепилась зубами за его палец и тянет. Кусает больно, но не до крови. Он её отогнал, а она возвращается и опять зубами тянет палец. Настырная. Наверное, она что‑то хочет ему показать. Что может показать крыса? Не хотелось Василию вставать, а пришлось. И только он вышел из ниши и пошёл вслед за крысой, как услышал грохот – не выдержала стойка, и рухнула кровля. Если бы лежал в нише, то задавило бы насмерть.
– А что крыса?
– Василий так был ей благодарен, что решил на следующий день её поймать и отнести на поверхность – освободить из «тюрьмы», так он называл жизнь крыс под землёй. И что удивительно, крыса, наверное, догадалась о его плане. Догадалась, и больше он её никогда уже не видел. Как сквозь землю провалилась. Что он ни клал в качестве приманки в свою ловушку – и мясо, и сыр, и куски сала, – а ни одна крыса в его крысоловку не попалась. Да и глупость он хотел сделать. Шахта для этой крысы – родина. Да, на поверхности и еды больше, и жить легче, но родина – это родина, и ни на что её менять нельзя. Запомни это, Женька, на всю жизнь…
– Ты ей о конях расскажи, – вмешалась в разговор Мария Игнатьевна. – Не хочешь? Тогда я расскажу. У тебя, Женька, дедушка мастер рассказывать о других – о себе клещами слова не вытянешь. Твой дедушка попал на шахту двенадцатилетним подростком. Время было тяжёлым. По стране шла коллективизация. У кого есть лошади – кулак и подлежит раскулачиванию и выселению. А какой казак без коня? Рождается мальчик, чуть подрос – дарят ему нагайку и жеребёнка. Твой дедушка с Дона. Казак. И у твоего дедушки жеребёнок был – Орликом звали.
– Не Орликом, а Орлом. Хороший был конь. Я на нём без седла и узды ездил. Он меня с полуслова понимал, – прервал рассказ бабушки дедушка.
Бабушка продолжила:
– А тут его семью высылают в Сибирь на поселение. Мать Никиты от тифа померла. Отец вместе с братьями погибли на Гражданской войне. Кто за белых воевал, кто за красных. Из всей семьи остались дед, баба и их внук Никита. Ему тогда 12 лет было. Тогда дед твоего дедушки и приказал Никите идти на работу в шахту. «Труд в шахте тяжёлый, каторжный – поэтому и на работу можно устроиться без паспорта. Никто тебя там искать не будет. А если с нами поедешь – пропадёшь…»
Кем может работать в шахте двенадцатилетний подросток? Только саночником. Цепь на шею – и тяни ящик до забойщика. Насыпал кусками угля до самого верха и тянешь до вагонетки. Засыпали саночники вагонетку углём. Дальше – работа коногона. Две вагонетки на одного коня. Бедные кони. Как их в шахту спустили, так они солнечного света больше и не увидят. Слепли они без света. В шахте и жили, и умирали. Деду твоему работать саночником было тяжёло. Весят гружёные санки до 50 килограммов. Чтобы выполнить норму по санкам, надо было работать без перекура весь день. А рабочий день двенадцать часов. Две недели проработал, а потом спину сорвал. Боль нестерпимая. Надо работу бросать и искать другую. А другой работы на шахте нет. А без работы умрёшь с голода. Вышел Никита в последний свой день на работу, да чувствует, сегодня денег не заработает – норму сделать не получится. И вдруг слышит знакомое конское ржание. Пошёл на звук. Орёл его любимый стоит. Купили его для работы в шахте. Тяжко вольному коню под землёй работать. А дедушкин конь с норовом был – стоит и коногона не слушается. Он раньше на воле только дедушку к себе и подпускал. Бьёт коня кнутом коногон – работать заставляет. Бьёт, да заставить не может. Всё, говорит, негодный для шахтёрской работы конь. Надо его на колбасу и шкуру продать. Рядом мастер стоит, головой качает, соглашается – конь негодный для подземной работы. Подошёл Никита к коню, а Орёл его узнал. Копытом бьёт – радуется. Пошептал ему Никита на ухо – конь и потянул вагонетки. Но когда коногон подошёл к коню, тот остановился и опять ни в какую не хочет работать. Подумал мастер и говорит Никите: «Приступай к новой работе – будешь коногоном». Обрадовался Никита. Рядом с Орлом будет. И ему даст облегчение, и для самого работа полегче. Да и платят больше. Так он проработал в шахте коногоном, пока ему не исполнилось 20 лет. А там война началась. Немец к Ворошиловграду подходил, а дедушка твой Никита в Красную армию записался.
– Дедушка, а с ты конём в армию пошёл? – спросила Женька.
– Да. Погиб он в Польше. Меня тоже осколком ранило. Прикрыл он меня тогда от взрыва – поэтому я и жив остался. – Дед подошёл к Марии Игнатьевне, улыбнулся и сказал: – Обо мне ты всё рассказала. Ты лучше, старая, расскажи своей внучке, почему твоего отца Кенарем все звали.
– Моего отца Игната, а значит, твоего прадеда действительно все на шахте называли Кенарем.
Дед Игнат был сезонным шахтёром – летом в деревне, а когда не сезон, шёл на заработки на шахту. Был он ещё подростком, когда это с ним случилось. Ещё при царской власти. Работал на той шахте главный инженер. Жадный. Людей он обсчитывал, денег за работу недодавал. Грубый, чванливый – всех шахтёров называл свиньями и пьяницами. Техники безопасности на той шахте не было. На технику безопасности надо было тратиться, а он не хотел – очень деньги любил. Всё на себя любимого тратил. Поэтому и гибли шахтёры. То лес гнилой, стойки не выдерживают – кровля рушится. То метан накопится да взорвётся. В шахту он спускаться не любил. Но когда всё же спускался, то брал с собой клетку с кенарем. Ставил он её рядом с собой на землю. Метан – газ тяжёлый, накапливается сначала снизу. Если он есть, то птичка умирает, а значит, надо убегать на поверхность. А Игнату было жалко кенаря, вот он и улучил момент, когда инженер из кабинета вышел, забрался в него через открытое окно да и открыл дверцу клетки. Кенарь вылетел из клетки, сел Игнату на плечо и выдал трель. А поют все кенари по-разному. У каждого свои коленца. Спел и улетел. Ругался главный инженер, искал виновника, грозился выгнать с работы с «волчьим билетом», чтоб никуда больше на работу его не взяли. Не нашёл. Шахтёры догадывались, чьих рук это дело, но никто Игната не выдал. А потом с ним и случилось происшествие, после которого его начали называть Кенарем. Работал он в забое ещё с одним шахтёром. И вдруг видит кенаря у того за спиной. Сидит птичка, поёт – и трель такая же, как ему пел кенарь главного инженера. Спела и давай лететь на выход из забоя. Летит, но возвращается и опять улетает. Догадался Игнат – это она его из забоя зовёт, мол, «уходи, Игнат, уходи». Игнат схватил своего товарища за руку и потащил его за собой. Только они вышли, как раздался взрыв. Взорвался метан.
– Как ты узнал о метане? – спросил его товарищ.
– А ты кенаря видел? Слышал, как он поёт? Это он меня предупредил.
– Ничего я не слышал и кенаря не видел. Да ты сам как кенарь – чувствуешь беду.
С тех пор Игната все шахтёры Кенарем и называли. Сколько раз виделась ему птичка, сколько раз он слышал её пение, и не сосчитать. Спасал он своих товарищей, и все хотели работать с ним в одну смену в одном забое. Никто птицу не видел – только он. Он помог птице, а она спасла ему жизнь. Чудо.
В разговор вмешался отец Женьки.
– Слышал я, мама, эту историю уже много раз. Сколько тебе раз объяснять? Это не чудо. Не было никакого кенаря, а было отравление газом мозга. Просто твой отец чувствовал газ, и сразу же у него начинались галлюцинации.
– Другие не чувствовали, а он чувствовал, – возразила Мария Игнатьевна и закончила свой рассказ выводом: – Женька, делай добро, и тебе добром отплатится.
