Газета

г. Иваново

Между первым и вторым этажом, возле почтовых ящиков, он на секунду замешкался – встретил Валентину Ивановну, соседку, та, завидев его, стала возмущаться по поводу не доставленных к сроку квитанций на оплату коммунальных услуг, как будто эта самая доставка зависела именно от него. Он молча заглянул в свой ящик и, убедившись, что он действительно пуст, тоже не делано возмутился, но не из-за каких‑то квитанций, а по поводу недоставленной газеты. Хотя на пенсии он находился уже… сколько‑то, выписал он её всего несколько месяцев назад и теперь ждал очередной номер каждую среду, но сегодня уже пятница, а её опять не принесли. Успокоив Валентину Ивановну тем, что он сейчас же отправится на почту за газетой и заодно заберёт квитанции, закрыл ящик и пошагал вниз. Отсутствие ожидаемой газеты и правда расстроило его. Несмотря на то, что он сам оформлял подписку и знал, по каким дням её должны разносить, каждый раз открывая ящик, он дивился наличию в нём газеты как необъяснимому чуду. Может, оттого что ему очень давно никто не писал, не только писем, а не писал вообще и даже не звонил.
На почте по причине предобеденного времени и начала месяца – многолюдно. Его «коллеги»-пенсионеры получают полагающиеся им выплаты, тут же оплачивают и коммуналку, поэтому очередь движется медленно. Зато можно подслушать, у кого какой сегодня сахар или давление, а также узнать о приближающихся холодах, потому как у половины очереди не сгибаются колени. Но не исключено и потепление, так как у второй половины точно так же не гнутся спины. Бывает и более полезная информация, например, об акциях и скидках. Иной раз начинает казаться, что маркетологи нас прослушивают, вот не успеет «наша партия» обсудить подорожание кур, так будьте любезны, уже назавтра: скидка в двадцать процентов! Только и успевай слушать в оба! Поддержав разговор о развале здравоохранения и невозможности записаться к лору и окулисту (тут он тактично умолчал про свою электронную запись), он неподдельно вздохнул и с сожалением констатировал полное отсутствие «на них» Сталина. Пройдя к другому окну, где уже возмущалась недоставкой квитанций одна мадам, он спросил:
– На улицу К***ва заодно уж посмотрите, пожалуйста, квитанции.
– Дом какой?
– Двадцать восемь! – отрапортовал он, будто оставил службу только вчера.
– Забрали уже.
– А газету мою не глянете?
– Говорю же – забрали! Раз квитанций нет, значит, и газета в доставке. Подождать не могут. Ходят с самого утра, свет им, что ли, отключат, если квитанцию на день позже принесут… – продолжала громко бубнить сотрудница почты, явно не желавшая порадовать отставного участием в поисках газеты.
– Эх… я уж подумал, что сегодня и не нахамят! – грустно схохмил он, ещё более расстроившись теперешней неизвестностью местонахождения любимой газеты. Пока он шёл своей неуверенной походкой от почты до хлебного магазина, его пёс, виляя хвостом каждому прохожему, бодро маршировал рядом. На привычных маршрутах он ориентировался куда лучше, чем сам хозяин. Он, то есть спаниель, не знал только скрытого за дверьми поликлиники, так как всегда ждал привязанным к перилам крыльца.
Неся половинку «Дарницкого», он неспешно подходил к дому. Возле крайнего подъезда на лавочке сидела Валентина Ивановна:
– Квитанции у меня!
– А газета?
– Газеты не дали. Может, она её в ящик положила?
Взяв у соседки ворох бумаг и небрежно сунув их в бездонный карман старенького плаща, он поблагодарил Валентину Ивановну и двинулся к подъезду. В квартире, называемой им не иначе как берлогой, он отстегнул поводок, скинул сапоги и, повесив на вешалку плащ, прошёл на кухню. Пёс, в отличие от хозяина всегда хорошо питавшийся, уже громко хрустел шариками корма. В полумраке, а в его «келье» всегда царил полумрак, чирк­нула спичка, и под засаленным железным чайником зашумело голубое газовое пламя. Он выпивал несколько чайников за день, но из экономии заваривал чай только утром, а в течение дня просто доливал в заварник порцию кипятка, так что за ужином пил уже просто кипяток.
На плите стояла кастрюля с нехитрым супом, он называл его «на курьих ножках», точнее, там была всего одна куриная голень, картошка, морковь и лук. Он ещё помнил вкусы изысканных блюд и деликатесов. Когда‑то «до» он любил хорошие рестораны, в Петербурге и Москве посещал заведения известных рестораторов и отмеченные звёздами «Мишлен». Когда‑то он и сам вкусно и интересно готовил, но для других. Себя же, а сейчас к нему никто не ходил, он никогда не баловал, ограничиваясь подобными похлёбками или другой нехитрой и часто постной снедью. Взглянул на часы… Дорогие швейцарские часы, которые он так любил, давно лежали в коробочке, готовые к продаже, но никто не давал за них хорошую цену, а носил он обычные китайские смарт-часы, которые выбрал из-за крупного экрана с яркой подсветкой. До похода в поликлинику ещё пара часов, которые он хотел потратить на газету, но её, к сожалению, не было, и он зажёг плиту под кастрюлькой с супом. Единственное, с чем он не мирился в еде, несмотря на неприхотливость, выработанную во время своих скитаний, – это качество хлеба. Он покупал его каждый день, чтобы всегда был свежий. Несмотря на обилие пекарен и предложений в супермаркетах, предпочитал только «Дарницкий» и только одного хлебокомбината – в этом вопросе он был непреклонен и предпочёл бы вовсе не есть, чем есть с плохим хлебом.
Чайник засвистел, почти одновременно подогрелся и суп. Кипяток отправился в утреннюю заварку, а остатки «курьих ножек» – в глубокую миску, более похожую на салатник. Несмотря на то, что он жил один и в целом любил тишину, есть предпочитал под какой‑­нибудь документальный фильм или лекцию. Ткнув, практически не выбирая, в экран смартфона и включив аудиоколонку, он приступил к обеду.
Расправившись с остатками супа, он решил вымыть тарелку и кастрюльку, освободившееся от газеты время тратить всё равно больше не на что. По раковине пробежал напуганный им таракан. Да, насекомое, несомненно, мерзкое, но из-за особенностей своего зрения он их почти не замечал, хоть и предполагал, что в квартире их обитает немалое количество. И ему даже было немного стыдно за это, но не настолько, чтобы объявлять им вой­ну на поражение.
Он уже свыкся с тараканами, с размеренным одиночеством жизни, с самой судьбой. Проблемы жены перестали его волновать года примерно через два после развода. Единственный сын его не навещал и даже не докучал звонками, за одним исключением – когда требовались деньги. Тогда он брал очередную подборку монет времён Александра II или Великого княжества Финляндского, старинный подстаканник или коллекционную курительную трубку и относил антиквару. Его давно не могли расстроить новости или происходящие вокруг события – на них он давно махнул рукой и совершенно не интересовался этим. В магазине он даже не пытался разглядеть ценники – продавать каждый месяц что‑то из своих многочисленных ценностей, чтобы купить папирос или раз в неделю выпить пива, стало его привычкой. Жить на одну пенсию он не умел, ликвидные запасы пока имелись, а становиться долгожителем и не входило в его планы. Давно всем и всё простивший, он, казалось, как бы уже доживал последние дни, хотя был ещё достаточно молод, и делал это просто и совсем безрадостно. Но так только казалось. В комнате было множество полок, буквально заваленных разностями: татарская тюбетейка и грузинская сванури, большая глиняная и маленькая деревянная кружки, открытки и засохшие веточки, шишки и камни, гильза от ружейного патрона и какие‑то ножи, хвост енота и… одним словом это и не назовёшь. Много разного-­непонятного. Хлам? Нет! В этих вещах был он сам, и о каждой из них он мог рассказать историю или даже не одну. Когда в жизни человека ничего не происходит – он живёт воспоминаниями. Удивительно, но он предвидел или сознательно творил свою судьбу именно такой, поэтому и собирал все эти артефакты. Между полок висели картины, и это было не просто собрание понравившихся «картинок» из магазина интерьерных аксессуаров, а с каждой тоже была связана какая‑то история – но слышала их только его собака. У него рано появилась стариковская привычка рассказывать псу разные истории или, усевшись с мощной лупой, читать ему вслух газету. А вот другой стариковской привычки – всегда включённого телевизора – он не имел. Это было первое, что он продал, вступая в новую фазу своей жизни.
Он редко брал в поликлинику собаку, а без неё приходилось идти медленно и долго, поэтому, чтобы не опоздать на приём, выходить приходилось раньше. Сидеть в поликлинике в «дутиках» было бы жарко, поэтому он надел добротные и дорогие классические туфли на байковой, по причине осени, подкладке. Старенькие штаны, рубашку и вязаный жилет, напротив, решил не переодевать. Честно признаться, в его шкафу были хорошие вещи: фирменный костюм, немецкие туфли, итальянское пальто и несколько сорочек от известных брендов, – но он их практически не носил, иногда и пару недель не меняя обычного гардероба. Сказав псу: «Ты – за старшего!», он прихватил трость и вышел. Спускаясь в очередной раз по лестнице и вспомнив, что Валентина Ивановна сказала про доставку, стал открывать почтовый ящик. Но и в этот раз он был так же девственно чист.
В поликлинике было по обыкновению людно. Сложив свою трость и убрав её во внутренний карман плаща, он прислонился к стене и поинтересовался, по каким принципам существует данная очередь. Кто бывает в поликлинике, тот знает, что в один и тот же кабинет могут вести разные очереди: «по записи», «живая очередь» (как будто предыдущая мертва) и «здесь вызывают». Он относился к первой, как он это сделал – отдельная приключенческая повесть, но заветный талон на конкретные дату и время у него был.
– Что‑то вы раскраснелись, старушки пошлые анекдоты рассказывают? – спросила врач, с которой они были ровесники и знали друг друга не первый год, но общались хоть и просто, но исключительно на «вы». – Мне вот вчера рассказали на приёме. Уж бабушка-­одуванчик, а такое выдала, что мы с девчонками в студенческой общаге и то только шёпотом рассказывали! – проговорила доктор, весело улыбнувшись. – Всё так же?
– Да, всё по-прежнему, – улыбнулся и он, хотя не видел её улыбки.
– Я всё‑таки померяю вам давление. Вы как будто нервничаете. Врачей боитесь? – снова пошутила она. – Уколы делать не буду.
– Мне опять газету не принесли.
– Нашли из-за чего так переживать. У нас их вон – целый подоконник. Возьмите любую.
– Дело не в этом. Я её специально выписал, так хоть какой‑то разрыв в бесконечном «дне сурка». Ждёшь её, потом читаешь всю неделю. Я же больше одной странички не осилю. Иногда получается полторы, с перерывом, правда, и не всегда, но бывает. Особенно если что‑то интересное напечатают, а продолжение рассказа или повести в следующем номере. Тогда особенное нетерпение, любопытство и азарт, что ли, накатывают. Смысл и оправдание своего существования находишь, а так… – вздохнул он и продолжил: – Газету по средам должны носить, сегодня уж пятница, а её всё нет. И на почте спрашивал, и у соседей. Нигде её нет, а должна же где‑то лежать. Эх… значит, впереди ещё один пустой вечер.
Отказавшись от успокоительного и таблеток, нормализующих давление, он получил необходимую для социальной службы справку и пошёл домой.
В «келье», как всегда, естественный свет приглушался искусственной шторой, а с наступлением осенних, плачущих дождями и листьями сумерек и вовсе воцарился тревожный полумрак. Ничто и никто не решались нарушить его размеренного покоя. Добровольное затворничество, за исключением прогулок с собакой, не делало его злым или нелюдимым. Он просто полюбил одиночество и наслаждался почти круглосуточным молчанием, предпочитая слушать чужие мысли в аудио­книгах, лекциях и документальных фильмах. Даже с собакой они привыкли общаться жестами, и подача голосовых команд совершенно не требовалась. Но в эту ночь он плохо спал. В голове снова и снова прокручивал мысли о том, почему не доставлена газета и где она сейчас лежит, так же одинокая и бесхозная. С этими мыслями он наконец‑то закрыл глаза.

Между первым и вторым этажом, возле почтовых ящиков, он на секунду замешкался – встретил Валентину Ивановну, соседку, та, завидев его, спросила: «Папу проведать?» Он не ответил, только скользнул взглядом по почтовым ящикам и бросился вверх по лестнице, а из узкой щели, под которой красовался нарисованный им когда‑то номер, в убегающую спину целилась никем и уже никогда не прочитанная газета.