Вадим НИКИТИН
г. Камышин
Пушкин
Ему мы честь и славу воздаём
как первому из главных, из великих,
кто словом раздвигает окоём
земных путей на их горячем стыке,
на стыке их с дорогами креста,
что пролегают по святым канонам.
Досель недужат горькие места,
где, спотыкаясь, падал он со стоном,
где правило отчаяние им,
где слабину давал он (слабы все мы)
и где порой сомнений сизый дым
мешал решать задачи и дилеммы.
Ему, поэту, гимны мы поём.
И это замечательно, светло.
Но никто не без греха. И пред Христом
творил он покаянные поклоны.
Он – просто Божье чадо, человек.
И значит, всех похвал и пьедесталов
ему нужней, чтоб каждый имярек
молился о потомке Ганнибала.
Ведёт не гениальность в Небеса,
а вера, и любовь, и упованье.
Раб Божий Александр смотрел в глаза
сей истине, в глаза её блистанью.
А ежели и не смотрел, тогда
ещё насущней, братья, наша память,
ещё важней молений высота,
летящая над горькими местами.
Внесите же, врачуя даль времён,
включите имя это в сердцевины
родимых списков дорогих имён
для кровно-негасимого помина.
И вместе с ним другие имена,
тех, кем земля полынная гордится,
о ком души немолчная страна
всегда зовёт и просит помолиться.
О счастье
Привычка свыше нам дана.
Замена счастию она.
Александр Пушкин
Привыкаем к тяготам своим –
и они не кажутся такими.
«Вот замена счастью», – говорим,
помянув тепло
поэта имя.
Правда, привыкаем быстро мы
и к хорошему. И дни тускнеют.
В этом случае симптомы тьмы
наше привыкание имеет.
Счастье нам ничем не заменить,
ведь оно – способность и потреба
видеть и невидимую нить,
что к душе от Бога вьётся с Неба.
Солнечное сплетение
В солнечном сплетении дорог
нахожусь – давно ли, нет – не знаю.
Только ясно: здесь он, мой порог,
всех стремлений точка отправная.
В этой точке вовсе нет брони.
И удар сюда больней намного.
Но от уязвимости хранит
мудрость обретённого порога.
И считает сердце всё равно
болевой участок местом света,
ибо здесь очам души дано
видеть и малейшие приметы,
замечать и понимать черты
мира невещественных явлений,
где сошлись, наверное, следы
сотен чьих‑то солнечных сплетений.
И я наше чувствую родство,
нам ниспосланное, дар бесценный.
И не нужно больше ничего,
лишь бы высь переполняла вены
и вскрывала их лучами дней
ради глубины кровоотдачи.
…Солнечным сплетением путей
удаляюсь от наук незрячих.
Защита
Вселенское, немереное зло
сжимает горло. Никуда не деться.
Но тёплый вздох ложится на крыло
спасительной доверчивости детской.
Дивлюсь я кротости, что так тверда,
и что свеча сильней ночи оскала,
и что фундамент жизни всей – вода,
и что пред нею отступают скалы.
Наверно, я десятки тысяч раз
избавлен тихо от огня и дыбы.
И снова влага благодарных глаз
отодвигает сумрачные глыбы.
Незримо поднят беспощадный меч,
а я вишу на волоске над бездной.
Однако паутинку не рассечь,
не разрубить её клинком железным.
Мне тьма давно бы подвела итог,
да и весь мир ушёл бы, рухнул в небыль,
когда б не тонкий этот волосок,
и не слеза, стекающая с Неба,
и не ладошка робкого крыла,
что в сердце, точно ладанка, зашита.
Душа, идя по краю, обрела,
познала в беззащитности защиту.
Капли вышние
Когда я плачу вовсе не от бед,
не от разбитости судьбы-корыта,
а потому, что льётся в душу свет
и рвётся из души в полёт молитва,
когда источник слёз моих – любовь,
иль умиленье, или покаянье,
и колокол сердечный вновь и вновь
во мне рождает струи упованья,
когда влажны от жалости глаза,
от сострадания,
тогда я знаю,
что это распахнулись Небеса.
И капли вышние благословляю.
Они текут строкой святого дня.
Да плакать я и не могу иначе.
Другие слёзы скрыты от меня.
И мне тревожно, если я не плачу.
Прими, Боже!
«Жажду!» –
Ты воскликнул в час Твой страшный.
Так прими же от любви моей
чашу слёз, больного сердца чашу
и раскаянье раба испей.
Сей напиток, что несу к Престолу,
был натаян из полярных льдов.
Для меня полынен он и солон.
Для Тебя, надеюсь, он медов.
Акварель
Художник жизни, мне с Тобой
светлы и тёмные картины.
Ты мне в глаза плеснул прибой
восхода и тепло камина.
И посреди судьбы стою,
объятый радостью апреля.
Ты боль нарисовал мою
своей медовой акварелью.
Путь домой
Вроде я в России златоглавой.
ситцевой, берёзовой, седой.
Только нет, отнюдь. Такой неправый,
я далече от земли святой.
Не по крови, не по документам
чад своих определяет Русь,
а по выси каждого момента.
Так что в сыновья ей не гожусь.
Но пытаюсь дотянуться всё же
до любви, до истины её.
Не могу без колокольной дрожи
сарафанно-песенных краёв.
Там сердца и храмы нараспашку
и ветра в раздумья вплетены.
Рвусь туда, несу души ромашку,
чтобы возвратить корням родным.
Жажду в образах, в очах и травах,
в неоглядных далях утонуть.
И веду, и правлю я, неправый,
путь домой, где Небом дышит грудь.
Там и я бы, как могучий витязь,
подпирал плечом вершину дня.
Будете в России – поклонитесь,
поклонитесь Богу от меня.
Великий пост
Великий пост. Стоим, стоим на нём.
Стоим от века на посту своём.
На страже Неба наш Великий пост.
Стоит Россия. Строго, в полный рост.
Надежду, веру и любовь храня,
стоит Россия, часовой огня,
огня свечи – и больше ничего.
Великий пост. Мы – воины его.
Каждый камень
Рождена минувшими веками
каждая песчинка там и тут.
Прошлого исполнен каждый камень.
Из былого все пути идут.
Пращуры вокруг стоят незримо
и глядят на нынешних на нас.
Это для меня неоспоримо,
это чувствую во всякий час.
Вижу кадры хроник неотснятых,
как богатыри на подвиг шли.
Вот они дубами в три обхвата
встали, стражи дедовской земли.
Памятью ковыльною воспитан,
красотой былинною пленён,
я – служитель веры неубитой,
веры, в коей пращуров закон.
Отчими тропинками ступаю,
вещие молитвы их пою.
Ну а если нет, то обличает
каждый камень
в кривде жизнь мою.
И благодарю я за науку,
говорящую мне, что неправ.
И целую жилистую руку
богатырской хроники дубрав.
По-настоящему
Шагаю полем. Я сюда пришёл.
Я правда здесь. И травы стелют шёлк,
мне травы стелют свой ковёр под ноги.
Иду, как подорожник, вдоль дороги.
Пусть кто‑то скажет: «Выдумал опять.
Куда ему по полю‑то шагать,
куда ему, уже едва живому!
Мы знаем, ходит он лишь возле дома».
И говорящий будет в чём‑то прав.
Где я – где поле с ароматом трав!
Но я дышу чудесным ароматом,
как прежде, точно в золотом «когда‑то».
Шагаю полем и дышу, дышу.
Его в себе теперь, обняв, держу.
И им держусь. И вдаль иду по полю.
Оно в душе, во мне и ширь, и воля.
Невыдуманно, истинно иду,
ловлю ветра, как песни на лету.
Вся Русь идёт со мной судьбой звенящей,
судьбою личной, самой настоящей.
Союзники
По словам русского императора
Александра III, у России только два
союзника: армия и флот.
Об этом я скажу одно:
сие – ошибка, полагаю.
Ведь названы не все, считаю,
союзники страны родной.
Покуда Русь под Небом есть,
природу нашей силы множат
Господь и всё святое, Божье:
отвага, верность, правда, честь…
Буква «ЗЕТ»
Я тихий, мирный. Впрочем, очень разный.
Без гнева тоже вовсе нет меня.
Но гнев – он от любви, что сердцу ясно.
Любовь – мой щит и меч, моя броня,
моя гора, зовущая подняться
меня над серым, будничным собой,
зовущая (отнюдь не для оваций)
солдатом быть, всегда готовым в бой.
И я готов отдать и жизнь за эту
берёзовую теплоту и грусть,
за детские судьбы моей приметы,
которые зовутся кратко: Русь.
И посвящаю каждую минуту
любви и братству душ на сотни лет.
Я счастья всем желаю. Потому‑то
и ставлю на странице букву «ЗЕТ».
Z
Хотя при чём тут буква «ЗЕТ», скажите?
Неужто же в родимом алфавите
достойных символов недостаёт,
чтоб выразить исконно русский код?
По факту боя
К Дню Победы
Как будто был и я фронтовиком,
простым солдатом на войне великой,
войне, чьё эхо – это сердца ком,
исполненный молитвенного крика.
Беззвучный, он горит свечой в груди,
идя навстречу Дню Победы нашей.
А по-другому некуда идти.
И словно шёл и я дорогой страшной.
И точно бы и я погиб, убит
под Минском, Ржевом или Сталинградом.
И стонет память и душа скорбит
о всех товарищах, полегших рядом.
И мы бок о бок, как и в те года,
одной земли сыны, бойцы, солдаты.
Я с вами, братья, хоть и никогда
не воевал – родился поздновато.
Не воевал. Но о любом из вас
могу сказать я как о том герое,
кто, заслонив меня, от смерти спас –
и не как будто, а по факту боя.
Бессмертный полк
Срок давности у памяти народной
отсутствует, сжимая даль времён,
и ставит на скрижалях Небосвода
глубокие зарубки лет, имён…
…Летят осколки сердца над полями,
где, кажется, как будто бы вчера
свистели пули, бушевало пламя,
гремели взрывы и неслось: «Ура!»
Вставала здесь невиданная сила,
корёжившая вражеский металл.
В бессмертный полк тут запись проходила,
хоть этого никто и не желал.
Никто о славе и не мыслил даже –
о жизни думал, о земле родной.
А смерть багровую сучила пряжу,
и был клубок размером с шар земной.
Но разгорелся от огня чужого
и наш огонь. И тьму ночную сжёг.
И не найдя ни славы, ни улова,
шипя, змеиный сдох, погас клубок.
И снова солнце развернуло знамя.
Лишь только в памяти всё тот же стон.
Летят осколки сердца над полями,
летят несметным перечнем имён.
И, как хоругви, мы несём портреты,
несём в груди и скорбь, и торжество.
Идёт поток преемственного света.
И ни границ, ни сроков для него.
ЧЕГО ХОЧУ
Не хочу я в герои, ибо
не хочу ни врагов, ни дыбы.
И желать никому не стану
обретения славы бранной.
Да иссякнет у мира свойство,
принуждающее к геройству,
да не будет бойцам работы!
Я бы в трусы пошёл с охотой.
Понимаю так
Кто в земле, кто попросту не рядом –
сколько вас, кого хочу обнять!
Да и впредь разлуки чёрным ядом,
знаю, будут пульс мой обрывать.
Вот поэтому и драгоценны
все, не удалённые ещё
ни одной дорогой и ареной,
коим сердце потеряло счёт.
Бьёмся мы о стены трудных судеб,
погибаем на своей войне.
Горько. Мы уходим. А по сути –
возрастаем день за днём в цене.
Обнимаю вас, моё богатство,
и по вам, по вам сверяю шаг.
Мы – навеки фронтовое братство.
Жизни соль я понимаю так.
Капитал
На прилавке дней, прилавке старом
я – товар, как хлеб или цветы.
Продаю себя. Почти что даром.
Продаю за каплю теплоты.
Переплата – дело здесь простое.
Но, родные, не тревожьтесь! Вам
всё верну монетой золотою,
что звенит в груди. Стократ отдам.
Мне не ясно, я умён ли, глуп ли,
или же и то, и это есть.
Продаюсь, хотя уже и куплен
столько раз, что даже и не счесть.
Подходите, люди, покупайте!
Лишь за кроху доброты – я ваш.
Забирайте сердце, разбирайте
капитал накопленных продаж.
Середина
Приходят мысли горькие опять
о временах, о том, как жить непросто.
А за окном теплеет благодать.
Там тихий вечер зажигает звёзды.
Он – там. Я – здесь. Но с ним наедине.
Мы слиты. Мы повенчаны. Мы вместе.
Но, впрочем, я, наверно, не вполне
стою на этом, данном свыше месте.
Направо – вечность. Слева – времена.
А я душой посередине, видно.
И мысли горькие, и тишина
во мне живут. Отрадно и обидно.
Слагает в Небесах вечерний храм
поэму свеч. И тают в сердце льдины.
И кланяется золотым огням
моя незолотая середина.
Дело в зоркости
Люди ищут ярких впечатлений
часто и за тридевять границ:
в Рио, Дели, Лондоне и Вене,
посреди Афин, Каиров, Ницц.
Ищут в ликах стран, морей и градов –
туры и круизы там и тут.
Только поиски подобных кладов
сердцу мало золота дают.
А кого‑то и листок осины,
верю, более обогатит,
чем иных Китай и Сан-Марино,
Ниагара, и Париж, и Крит.
Дело в зоркости. Она – богатство.
Ежели душою ты дитя,
можно обретать, обогащаться,
даже никуда не выходя.
