Южнее, южнее: на самый юг

8 августа 1991 года. Позвонил Чилингаров, наш известный полярник и блестящий организатор полярных исследований: «Летим в Антарктиду эвакуировать полярников с «Сомова». Как ты?»
Ну конечно, хотелось.
А здоровье? А дела? А родные? Осмотрелся. Вечером позвонил старенькой маме, поговорил с женой, на работе. Согласны. Летим. Да и полёт-то семь-десять дней. Летели на Ил-76: Москва – Эмираты – Таиланд – Сейшелы  – Зимбабве – ЮАР. Об этом разговор особый. Вот и ЮАР. Вылетаем из Кейптауна. Впереди Антарктида. Континент, освоенный русскими.
Прикосновение к Антарктиде было нежным. Не знаю, сколько раз садился на землю командир нашего корабля Станислав Близнюк, может быть, сто, может быть, тысячу, но уверен, что это было одно из самых ласковых его приземлений. Напряжённость на наших лицах и лицах летевших с нами юаровских коллег-журналистов спадает, все дружно аплодируют и быстро-быстро говорят. Наверное, прорывается нарыв тревоги. Известно, что при большом страхе холодеет низ живота. Пожалуй, так. В большинстве случаев чувствуется опасность снизу. В море, в небе, в горах. Приземление как бы разряжает тревогу. Мы на своей, родной земле. Родной ли? Да и земле ли?
По учебнику Антарктида – континент, но кругом неоглядный лёд. Где он, континент? Насколько далеко его поверхность от царственного ледяного покрова?
Катимся по аэродрому, то бишь по взлётно-посадочной полосе (ВПП). Как и кто приготовил её? Как можно спаять эту секущую позёмку и бугристый лёд? Как может выдержать эта зыбкая и хрустящая масса многотонный Ил с его грузом для полярников?
По возвращении в Кейптаун за ужином лётчики слегка приоткрыли завесу опасности: неизвестность, прочность полосы, её длина, видимость. Всё под вопросом.
В любой антарктической экспедиции обдуманный риск соседствует с авантюризмом. Если операцию тщательно не подготовить – на первый план выходит авантюризм, если профессионализм подкрепляется высокой организацией, то её рискованность снижается. Операцию готовили тщательно и оттуда, из Москвы и Ленинграда, и отсюда, из Антарктиды, с «Молодёжной». На послеполётном приёме у мэра Кейптауна знакомимся с приземистым крепким человеком. Он спрашивает:
– Где тут лётчики, что они говорят о полосе?
– Извините, мнение непрофессионала, отличная полоса.
Александр Андреевич, а он один из тех, кто готовил аэродром, кивнул, но явно неудовлетворённо. Он хочет знать все погрешности своей полосы.
День за днём уплотнялся наметённый на полосу снег, утрамбовывался, вжимался, втирался, становился плотной массой. И каждый день бросали сверху «уплотнитель», «плотник»  – прибор, который измерял твёрдость поверхности.
В первых совместных экспедициях и речи о перелёте из Северного полушария на континент не было, но с 16-й антарктической экспедиции уже пробовали, экспериментировали, готовили дорожку. И вот прилетел Ил-18. Это было уже на 25-й экспедиции. Авиасвязь с Родиной, с Большой землёй стала постоянной. Однако такого гиганта, как Ил-76, Антарктида ещё не принимала. Молодцы лётчики! Молодцы полярники! Молодцы конструкторы! (Ведь удельный вес у 76-го даже меньше, чем у предшественников.)
Когда летели к «Молодёжной», из кабины лётчиков донеслось: «Справа «Сомов»». Но он как-то быстро и невпечатляюще проплыл, рассыпавшись в сверкании солнечных лучей. И вот «Молодёжная». От жаркой Москвы, тёплого Кейптауна – в пронзительно-ветреную морозную Антарктиду. В полярную ночь! Стой, а сияющее солнце, причудливые кристаллы искрящихся льдин, сверкающая до боли в глазах снежная равнина? Да, это короткий и светлый промежуток для посадки выбрали метеорологи и лётчики, руководители штаба ещё в Кейптауне. Станислав Близнюк, как всегда немногословный, в штабе спрашивал прогноз, рассматривал триптих погодной карты – вчера, сегодня, завтра – и на следующий день переспрашивал, что подтвердилось. Юаровские метеорологи показали высочайший класс точности, пишу не для того, чтобы приуменьшить работу наших. Нет, они трудились столь же самоотверженно. Но ведь встреча с юаровцами, их прогнозы для столь ответственной операции были впервые. И как радостно, что они были столь плодотворны. После возвращения из Антарктиды, суматохи первой встречи, когда у лестницы постояли усталые лётчики, руководители экспедиции, экипаж увидел стоящего вдали юаровского метеоролога и кинулся к нему пожимать руки. «Колоссально! Точно до часа!» Он смущённо качал головой: «Ну что вы, вот японцы – те и на десять минут не ошибаются». Ошибаются, наверное, но юаровский метеоролог не хотел преувеличения собственных заслуг…
…Итак, «Молодёжная». Спускаемся по лестнице и сразу попадаем в круговорот секущей метели. Бьёт по ногам, лезет под куртку, забивает дыхание. Я долго буду помнить это состояние безвоздушия, одышки, останавливающегося дыхания. Где-то вверху плавал желток солнца, заслонённый языками снежных вихрей. Вокруг самолёта разбежались телевизионщики и фотографы и снимали, снимали, снимали эту веселящуюся ярмарку снега, согнувшихся людей и беснующуюся в каком-то своём белом танце позёмку. Ух и крутануло, ввинтило нас в Антарктиду с первых шагов.
– В вертолёт! – кричит Чилингаров.
Вваливаемся, отряхиваемся, оттираемся, улыбаемся, смеёмся.
Все тянутся к вертолётным иллюминаторам. Внизу носом кверху с любопытством взирают на пришельцев гигантские ледовые тюлени – айсберги. Признаться, я испытываю до сих пор восхищение и страх перед этими исполинами полярных морей. Мне кажется, какой-то громадный циклоп сбрасывает их с тела Антарктиды, чтобы не допустить смельчаков к её берегам. Вот и он, гигант с черепашьей поверхностью – тот айсберг, что, сорвавшись в морскую пучину, закрыл выход «Сомову» и крутанул так, что создал непредвиденный дрейф. Его длина два километра. Положив вытянутую ледяную голову на прозрачные лапы, он дремал в сиянии солнца и казался святочным украшением, а не обломком застывшей стихии.
Приземляемся на «Сомов». Сверху он красив. Этакий красный (в полном смысле слова) молодец в белом обрамлении. Однако всё не совсем так. Он хотя и красный, но с тёмными пятнами, облупившимися стенами, наростами льда на палубе и мостике. Ясно постепенно, что не молодец, а пленник. Мрачный капитан не позволяет никому выйти вниз на лёд. Опасно. Чёрт знает, как поведут себя льдины. Наш фотокор Михаил Харлампиев и юаровские корреспонденты умоляют, но кэп непреклонен. Он почему-то не хочет, чтобы «Сомова» фотографировали со льда. Только тут: на мостике, палубах, носу, с панорамой, с членами экипажа, с заходящим солнцем, с горизонтом, с советским флагом и, конечно, с этим покрывающимся предвечерней синью айсбергом.
Короткое интервью с капитаном и начальником экспедиции Плигузовым. Вопросы задавали юаровцы.
– Сколько людей остаётся?
– Шестьдесят три.
– Женщины?
– Нет. Все улетают.
– Сколько люди жили здесь, в Антарктиде?
– По-разному. Некоторые в течение двух лет.
– На каком расстоянии вы от «Молодёжной»?
– Тридцать три мили.
– Как вы попали в дрейф?
– Зима была суровая. Мощный циклон создал 32–35 метров в секунду. Сошёл мощный айсберг, и он образовал движение льдов. Судно не смогло справиться с ветром и попало в дрейф.
В Антарктиде мы всегда действуем на грани фола. А вот Антарктида напомнила нам свои правила игры. Ледовая обстановка была благоприятной, но то, что произошло, говорит, что с Антарктидой шутить нельзя.
– Имеется ли угроза для корабля?
– Нет, в данный момент нет.
– Пытаетесь ли вырваться из ледового плена, работают ли двигатели?
– Нет, не работают. Бесполезно. Иногда только, чтобы сохранить винто-рулевую группу.
– Есть ли опасное давление на корпус?
– Нет, сейчас нет.
– Как с питанием?
– Нелегко. У нас на борту было двести двадцать человек, но запас был ещё на полтора-два месяца. Сейчас, с учётом того, что привёз Ил, – на три месяца.
– Вы следите за событиями в стране?
– Да. Но отсюда далеко и невозможно комментировать.
– Вы остаётесь? Как команда?
– Нормально. У неё обязанности. Машина, мостик, вахта, камбуз. Да мало ли дел у команды!
– А вы отдыхаете?
– У нас есть фильмы, спортивные снаряды, шахматы, библиотека, музыка.
А уже через 15 минут в кают-компании встреча с коллективом. Тут первый вопрос: что там, на Родине? Что за путч? Конечно, ни Чилингаров, ни Круцких точно не знали. Но твёрдо – за конституционный порядок. А затем вопросы по быту, науке, перспективам: когда же введут полярные надбавки, каков коэффициент добавили? Отвечает директор Арктического института, профессор Борис Андреевич Круцких. Отвечает честно, не виляет. Люди раздражаются, но понимают, когда перед ними предстаёт картина всей сложной ситуации полярных затрат. Государство свои расходы на исследование Антарктиды снизило, а новые источники не найдены. Ну об этом позднее.
Несколько слов сказал и я от имени «Роман-газеты». Приятно было увидеть в коридоре женщину, которая читала наш журнал. «Роман-газету» читают даже у Южного полюса! «Что же вы читаете?» – неожиданно обратился я. «Да всё, что вы печатаете. Нравится журнал».
Сердце млело, душа радовалась, а мысль, правда, с издёвкой подсказывала: вежливость, вежливость. Не может же всё нравиться. Нужна ли литература в наше смутное время? Что она значит для человека?
Мощный и крепкий штурман самолёта Юра Егоров проявлял к нам неподдельный интерес и задал, как мне показалось, без ехидства вопрос: «А какое право вы имеете писать? – Потом поправился: – Кто вам даёт это право?» Скажу честно, я, опробованный во многих испытаниях, пресс-конференциях, дискуссиях, смутился. А действительно, всегда ли надо браться за литературное дело без оснований, без разрешения? Нет, не власти, не цензуры, а собственной совести, законов нравственности. Нелёгкий вопрос литераторам и издателям. Во всяком случае, встретить читательницу «Роман-газеты» в Антарктиде было приятно. Сестра-хозяйка Людмила Павловна была доброжелательна и вручила гранитный кусок Антарктиды с вкраплёнными гранатовыми блёстками. Берегитесь, недоброжелатели «Роман-газеты», мы вооружены твёрдым гранитным признанием наших почитателей.
Краткий налёт на «Сомов» заканчивается. Вертолёты снуют туда и обратно. Вывозятся последние члены экспедиции. Надо успеть до захода собраться на «Молодёжной», оттуда загрузиться в самолёт и затем взлететь в полной темноте. Вылетаем и мы на «Молодёжную». Последний взгляд на «Сомов». Нет, не молодец, а сиротливый, скованный льдами мужик. Долго ещё предстоит ему дышать в ладони своих двигателей, бить по полам своего судового армяка, согреваясь и вздрагивая, чтобы не замёрзнуть в сугробах и льдах чужбины. Но придёт час, взревут его машины, колыхнётся полярный мужичок, хрустнут ледяные позвонки, натужится его корпус и ударит в толщу окружающую. Может, она и лопнет, и выйдет он на простор, и пойдёт, натруженный и уставший, на север, ибо отсюда, от Антарктиды, все пути ведут на север, на Родину. До свидания, «Сомов».
Садимся на «Молодёжной». У вертолёта стоит вездеход с высоким, славным, мужественным, доброжелательным водителем. Где же я его видел? Ну да, у Джека Лондона встречались, да ещё в «Двух капитанах» у Каверина, да ещё… В общем, типичный полярник. Обветренный, обтёсанный, ладный, какой-то притёртый к природе, к ветрам, льдам. Мы-то, журналисты, вывалились из вертолёта какие-то распухшие, растрёпанные, неприспособленные.
– Лев, – представился водитель. – Садитесь на почётное место, и к отходу солнца подвезу.
Бросаем в вездеход сумки, камеры, рюкзаки. С места в карьер. А дальше был невероятный, скрежещущий, хрустящий и ревущий рейс к скорбному месту для всех нас, на самое южное, самое холодное, самое ветреное кладбище наших соотечественников.
Вечный покой. В крутящейся вьюге с последними блёстками солнца силуэтился антарктический погост. Никогда не ожидал, что уже столь много людей закончили свою жизнь тут, на южном материке. Говорят, 67 полярников погребено здесь. А сколько всего погибло здесь? 200–300? Много. Очень много – неоправданно много. Отчего погибли они? Несчастный случай. Сердечная недостаточность. Смертельный мороз и ветер. Катастрофа. За всем этим жёсткая сила, а порой и свирепость, коварство Антарктиды. Она не прощает ни одного упущения, непредусмотрительности, отступления. Но если даже всё соблюдено, порой наносит беспощадный удар, как говорится, без мотивации. За грехи, наверное, наши, за грехи тех, кто собирал здесь людей и направлял их на дело, в экспедицию, в разведку. И конечно, должен стоять здесь святой крест, под сенью которого могут покоиться верующие и неверующие христиане, полярные эти путники России, после долговременных странствий.
Умерших отсюда не увозят, они так и остаются в скалистой, кристаллической ­материковой земле. Только недавно родители одного из умерших потребовали привезти его тело на Большую землю, домой. На «Сомове» один из вопрошающих спросил: «Сколько будем возить груз двести?» В кают-компании повеяло холодом, возникла пауза, все замерли. Руководители переглянулись и сказали: «Надо ещё раз поговорить с родителями». За словами спрашивающего слышалось: несчастья «Сомова» и от этого мрачного груза. Действительно, корабль не приспособлен к таким трагическим перевозкам через все широты, тропики, экватор. Проблема. Печальная проблема, которую надо решать.
Над кладбищем протянулись вихрастые руки пурги. Они завязывали узел белого савана над могилами умерших. Господня земля здесь хранила их прах, а души их были там, где уж нет места земным болезням, печалям и воздыханиям.
Дальше едем на высокую господствующую точку. Да, заход солнца – это утрата дня. А здесь это и смена погоды. К холму из потемневших ущелий и низин тянутся длинные языки позёмки, вот-вот совьют белый саван и закроют горизонт. А там, в столбах и потоках снежной пыли, садится в остатки света солнце. Верхняя часть неба тёмно-синяя, затем полоса бирюзы, затем оранжевая и багрово-красный нимб над опустившим кромку за завтрашний день солнцем. Явственный рывок, и уже половина светила за горизонтом. Ещё мгновение – и уже только пылающий ореол под давящей тьмой. Да яркая, чёткая, пылающая звезда рядом. Или планета?
– Юпитер! – объясняет Лев. И этот надгоризонтный Юпитер врезался в память на всю оставшуюся жизнь.
Вездеход залязгал и бросился уже во тьму. Закутанные и завязанные журналисты с тревогой прислушивались к мотору, который надсадно ревел, урчал, завывал, пищал, скрежетал, бросая машину на ледяные корки, каменные россыпи, снежные сугробы. Ледяные площадки, торчащие наледи, коварные низинки вставали на дороге вездехода. Одни он преодолевал с ходу, другие сжёвывал, над третьими прерывисто крутился. На одном таком развороте вездеход не мог зацепиться своими гусеницами и закружился на обдутой ветром ледяной плоскости. Первый разворот вызвал в брезентовом салоне, освещённом тусклой лампочкой, весёлые восклицания, второй – нервный смех, третий – тревогу, четвёртый – испуг. Ещё немного – и невесомость – столь стремительно, как юла, вращалась громада вездехода. Мешки, рюкзаки, люди падали друг на друга, мы хватались за устойчивые предметы – лавки, железные дуги, кабины, пол. Рёв мотора – и соскальзываем с искрошенного льда в колею. Ещё немного, и останавливаемся. Поспешно вылезаем из нашей кабины. Пошатываемся. А улыбающийся, весёлый Лев, похохатывая, приглашает в сооружение на тонких ножках. Ножки, правда, не куриные, а металлические. Они прочные, и их много. А поднято сооружение, дабы снег продувало, иначе засыплет домишко, закроет его с верхом, придавит снегом дверь – и соси лапу. А поскольку у человека лапы нету, а запасы не бесконечные, то, как бывало не раз в полярных экспедициях, такая зимовка оканчивалась трагически.
Поднимаемся по лестнице-трапу в строение № 13, перед дверью трёхсторонняя кабина, заграждающая от шквального ветра. Вроде бы пневматическая ручка, сделанная по принципу щеколды, бронированной или, по крайней мере, металлической двери. Заходишь, и она, как в самолёте, герметически захлопывается. Кажется, не ворваться сюда ни малейшему дуновению. Но нет, за ней в прихожей вторая дверь. Веник. Третья дверь. Уф-ф-ф. Коридор тёплый, с милым учрежденческим красным ковром, высмеянным юмористами, но так уютно выглядевшим здесь, когда за окном метель, ветер, снег.
– Проходите, проходите! – любезно приглашает Лев. – Вот здесь мой кабинет. – Увидев удивление на лицах, поясняет: – Начальник экспедиции на «Молодёжной» Саватюгин! – И хохочет: – Тут всё надо уметь: водить, варить, грузить и руководить.
Удивляемся уюту и теплу. Дальше ещё больше. Вторая комната отделана коричневыми панелями, верх – оригинальной светло-кофейной с узорами тканью. Не «Савой», конечно, но, но… Кто-то из полярников поясняет:
– Лев сам тут возился, красил, обивал, утеплял.
Даже на лицах оказавшихся уже тут руководителей Круцких и Чилингарова удивление с удовлетворением. Я слышал потом реплику: «Лев-то ещё лучше, чем мы думали». Мы же о Льве Михайловиче ничего не думали, а просто были в восторге от его радушия, желания ответить на все вопросы, подтрунивания над собой, Антарктидой и нами. На его шее была сегодня вся перевозка, транспортировка грузов, размещение прилетевших с «Сомова». Но он не паниковал (ведь не каждый день 200 человек принимает станция), не срывался, не кричал, а с прибаутками, иногда с ехидным остреньким словечком отдавал указания, советовался, бегал куда-то, возвращался и каждый раз отвечал на вопросы юаровцев, подсовывал им бутерброды, не отказался от рюмки оказавшейся в наших рюкзаках «Зубровки».
Прилетел последний вертолёт с «Сомова». Раздаются чёткие указания, которые тут же передают по радио: «Весь груз пропускать через весы! Груз не должен превышать сто килограммов на человека!»
А все члены СЭ готовились к отлёту. Выходим постоять у дома. Внизу сразу прижимает к лестнице. Лишь забившись в нишу двери, закрыв нос рукавицей, смотришь вверх. Не ясно, что за звёзды, что за созвездия. Наклоняешь голову, может, этот ракурс поможет? Нет, кроме указанного Юпитера, ничего нет. Объявление: «Приготовиться к пуску ракеты! После отлёт производится через пять минут! Через три! Две! Одна!» Красная ракета ввинтилась в темноту антарктической ночи. Однако посадку не объявляют. Темнота, шквалы ветра, свист, метель. Взлетим ли? Объявление: «Рейс переносится на утро! Подъём в 5:30, сбор в 6:00. Посадка в 6:30. В 9 взлёт».
Лев кряхтит, что-то спрашивает у Чилингарова, Круцких. Кивает, звонит по телефону. Мне нравится безусловная иерархическая подчинённость полярников, чёткость исполнения, быстрая обратная связь. Чилингаров – стратегия операции, контакты по главным вопросам, Москва; Круцких – обоснованные аналитические решения, Ленинград; Плигузов – погрузка, размещение, «Сомов»; Саватюгин – дирижирование движением, связь, «Молодёжная». Они руководители, но они же полярники. То есть равные всем, не претендующие на особые, комфортные условия в размещении, еде, одежде.
Когда решили остаться на ночёвку, от сердца отлегло. Летать-то в темноту…
Итак, ночуем в Антарктиде. Нам предлагают поужинать в кают-компании. Что ж, отведаем полярной кухни. Но вот тут-то и пришлось хватануть другого хлебова: ночного мороза, колючего снега, вихря ледяного. Никак не можешь продохнуть. Состояние такое, как будто застрял ком в горле, лёгких. Эх, постучал бы кто по спине. Пожалуйста. Крепкий удар разворачивает в обратном направлении. Вдоль трассы, от дома к дому, тянется эстакада, можно идти, придерживаясь каната, но все идут чуть в отдалении. Ну не малодушничать же.
Вот и ножки дома, где находится кают-компания. Обнимаем их и подтягиваемся на лестницу. Ну а кают-компания – прелесть. Тепло, светло, на стенах, к восторгу юаровцев и нашему, белые берёзы, небольшие холмы, светлые речки и зелёные луга. Россия… Да неужели же есть это где-то? А вот это есть там и тут. Над бачком деловое предупреждение: «Товарищи полярники, просьба наливать компот над ведром». Нальём, нальём, не расплескаем, товарищ дежурный.
Бин, Сахм, Бриан, Самуэль, Шарль, Ганс, Герард вместе с нами по-колхозному, коллективистски стаскивают столы. Несём на столы картошку, мясо, капусту, маринованный лук и чай. Вкусно, жарко. Оттаиваем. Девушки ходят к повару и без перевода благодарят, просят принести чистой воды. А вода чистейшая, вкусная, без вредных примесей. Её добывают из озёр. В другом месте – изо льда, в котором нет примесей индустриальных отходов, газовых облаков, сброса горючего. Юаровцы похваливают еду, удивляются ножам без ручек (знающие люди предполагают, что их использовали на блесну), читают грозный, написанный древнерусским стилем указ о том, что не пить, не курить, да и не ругаться в общественных местах.
Гости вначале присмирели, не ощутив в грозных словах юмора, и лишь потом, разобравшись, громко хохотали и подначивали друг друга, ссылаясь на суровый указ.
Дальше пробирались по своим местам, разгребая охапки вьюжного воздуха, отворачиваясь от забивавшейся в рот снежной пыли, растирая нос и щёки. И вот тут я понял, для чего нужны светлые изогнутые плексигласовые лопаточки, стоявшие у входа. Это они прикрывают нос и щёки от секущего снега, от упругого и порывистого ветра, дают возможность вдохнуть и выдохнуть, что очень тяжело на открытом воздухе. »Телевизор!» – так окрестили прозрачную лопатку-маску в этих широтах.
Кое-как доплелись до спасительного ­13-го. Туда-сюда сновал Лев Михайлович, подтянулись руководители экспедиции. Круцких находился в кашле, болело прихваченное миазитом плечо. Непрерывно курил Чилингаров. Встреча с членами экспедиций была нелёгкой. Но вот можно попить и чай, и даже бутылку горбачёвской – старой русской водки, неожиданно приобретшей на Западе новую славу из-за некоторых ощутимых созвучий. Лев Михайлович включает довоенные и послевоенные танго и песни:

В этот вечер, в танце карнавала,
Ты руки моей коснулся вдруг,
И внезапно искра пробежала…

Щемящие, сентиментальные мелодии тут уместны и как воспоминания, и как доброе расслабляющее начало, смывающее нагрузку, усталость, напряжение. Завывает ветер, стучит телетайп, кружится по крыше пурга, а тут Козин и Лещенко заставляют набухать чувства, подталкивают лирический комок к горлу и… Но тут новый звонок прерывает поток эмоций. Кто-то что-то забыл на «Сомове», надо лететь утром на самолёте. В телефонную трубку раздаются далеко не козинские сентиментальные слова. Ну что ж, «такова селяви», как выражаются остряки. Укладываемся с невиданным и неожиданным комфортом – с одеялами, подушками и даже простынёй. А непрошеных гостей-то сегодня на станции почти двести человек. Всё время звонит телефон, телетайп неусыпен, да и нам не спится, хотя спать-то осталось три-четыре часа. Задремали, и голос по радио: «Просим вставать!» Ну что ж, мы почти и не засыпали.
Хорошо бы отпустить бороду и приехать на Большую землю с антарктической бородой, как ходят тут многие саэшники (САЭ – Советская антарктическая экспедиция), но за сутки всё-таки она не отрастает, даже синяя. Поэтому бреемся, убираем постели, натягиваем комбинезоны, куртки, шапки. Да, хорош бы я был в своём нейлоновом пальтишке, что взял на юг, на этот морозный контитент. Мудрый бывалый полярник-легенда Арнольд Богданович Будрецкий ещё на «Визе», где проходили заседания штаба полёта, понял, что я самонадеянный новичок, и пошёл искать у полярников сапоги, куртку, портянки и особенно комбинезон. Как же хорош он – голубой комбинезон, а ведь наш, отечественный. Как хорошо застёгивается, пригоняется, завязывается, как элегантно выглядит. Захотелось даже пощеголять в Москве. Может, жарковато было бы в метро и Кремлёвском дворце. Конечно, под него и тёплое бельё и свитер, и повязку шерстяную антирадикулитную. Наши сапоги иностранцы-антарктидцы тоже признают за добрую обувь. Выдерживают снег, лёд, каменную щебёнку, а с портяночкой – блеск!
Пьём чай. Пробегающий Лев Михайлович бросает: «А у вас разве с утра не похмеляются?» Говорю, что нет. Он кивает головой: «У нас тоже нет!» И уж из двери доносится: «Потому что нечем!» Шутит Лев Михайлович. На полке стоит в добром здравии для профилактики отечественный крепкий напиток.
Идём на вертолётную площадку у кают-компании. По дороге знаменитый на весь мир указатель: «Москва 13810», «Ленинград 14500», «Сберкасса 14525». Тут и Обнинск, и Певек, и Курган, и Харьков, Иркутск и Одесса, Смоленск и Долгопрудный. 30 стрелочек. Ну как тут удержаться! Велико тщеславие постоять возле знаменательного знака и сфотографировать. Переезд в вездеходе на вертолётную площадку. Поднимаемся к пункту связи, туда заходит метеоролог Шамиль, приглашает к себе в соседний дом: «У меня пиво, водка, вода. Поговорим». Юаровцы соглашаются. Сергей с двумя журналистами уезжает на центральный пункт, чтобы они дали оперативную информацию в газеты ЮАР, обещает приехать. Поднимаемся на небольшую горку. Солнце встало над горизонтом. В букете завихрений, конечно, не греет, но светит пронзительно ярко и внимательно рассматривает нас из снежной пелены. А ветер с какой-то особой яростью, вроде бы с желанием оставить о себе многолетнее впечатление, с остервенением даже трепал, дёргал, разворачивал нас на этом небольшом взгорочке. Нащупывал небольшие дырочки, петелечки, отходившие застёжки и устремлялся туда своими длинными холодными пальцами.
«Дулка» – так называется этот полярный напор воздуха. Докарабкиваемся до домика. Вползаем. А тут, как и везде, тепло, цветы даже. И турник. Володя Дыченко из Обнинска сразу показывает несколько упражнений на нём. Вспышки, стрекочет телевизионная камера. «Гимнастика у Южного полюса!» Парни изъясняются, показывают фотографии семей, журналисты узнают, что Володя каждый день обливается холодной водой на улице, и умоляют повторить процедуру. Володя не ломается, нацеживает ведро воды и выходит в плавках на решетчатую площадку (все фотографы внизу: «Антарктический морж! Или пингвин?»), спокойно поворачивается для фотогеничности и медленно, под визг Сахэм Винтер выливает на бритую головушку ведро воды. Да-а, чем только не поражают русские люди! А между тем приблизилось время отлёта самолёта. Где же Сергей? Где вертолёт? Начинаю искать по телефону концы. Радисты отвечают: «Ваши давно ушли». Телефон начальника станции не отвечает. Уехали? А он уезжает последний! «Останьтесь до следующего года», – шутит Шамиль. Ну-ну! Наконец до кого-то дозваниваюсь. «Где вы? Какого чёрта там сидите? (Действительно, какого чёрта?) Ждите». Из вихревых снежных высот соскальзывает вертолёт. Скорей туда! Через десять минут мы у самолёта. Бросаем взгляд сверху – ничего не видно. Садимся. Выхожу и иду в другую от самолёта сторону. Меня разворачивает флажковый. Магнитное поле, что ли, действует или ветер? Протискиваемся в дверцу нашего родного Ила-76. «Где вы пропадаете?» Ничего себе. Не забирают, да ещё и нападают. Хотел огрызнуться: прессу ЮАР спасал, но тут сигнал: «Командир прибыл» – и сразу ссыпались вниз молодёжники. Со Львом успел расцеловаться: «В Ленинграде жду!» Он и в Ленинграде ждёт, а будет ли Лещенко и довоенные танго? Станислав Близнюк. Зашёл не дергаясь, не осыпая командой. Повёл глазом по рядам и завалам. Ничего не сказал и шагнул вверх. Сейчас наша судьба там. У него и его экипажа в руках, в голове, в сердце. Дверь в Антарктиду медленно закрывается.
Весь вечер вчера в самолёт грузили вещи. Некоторые в экспедиции больше двух лет, перед этим заходили в разные зарубежные порты. Многое хотелось привезти с собой. Но приказ строг: не больше 80 килограммов на человека. Был ропот. Границу подняли до 100. Погрузили и экспедиционный груз. Самолёт заполнен до пределов. На упакованном и перепутанном тросами грузе уступами сели люди. Человек тридцать сидели между этой грузо-человеческой пирамидой и другим нагромождением чемоданов, рюкзаков, сумок, ящиков с питанием, накрытым заглушками от турбин. Люди стояли, держась за плечи, талии, руки соседей. Наверное, нарушение. Голос из кабины предупреждал: «Прошу пристегнуться, привязаться, зафиксироваться». Я стою близко к выходу в кабину – фиксируюсь за стол и ногу Михаила Харлампиева, расположившегося на заглушках. Моторы ревут, режет надрыв. Пошёл, пошёл! Разбег, кровь стучит в висках. Оглядываюсь. Сто пятьдесят пар напряжённых глаз. Наверное, и в них есть какая-то подъёмная энергия. Самолёт несётся сквозь позёмку на короткой дорожке.
Взлетели. Летим. Прощай или до свидания, Антарктида? И тут же добродушный и улыбчивый Василий Плигузов протягивает сувенирный конверт «Молодёжной», на обороте экспромт:

Мешков, коробок Эверест,
У Ила на борту.
Кто петухом сел на нашест,
Кто стоя свой приемлет крест.
В Кейптаунском порту
Давно мечтали побывать,
За это можно пострадать!
Уж коли взлёт сошёл нам с рук,
Всё трын-трава! Ура, Близнюк!

Нет, с юмором в Антарктиде всё в порядке. А Близнюку – ура! Летим, громко, быстро говорим. Я даю новым своим юаровским друзьям (думаю, что все, кто побывали вместе в Антарктиде, – друзья) блокнот, все пишут ФИО и адрес. Хорошие и симпатичные эти ребята. Уступаем друг другу возможность посидеть, угощаемся соком, водой и чувствуем, что между нами родилось что-то необъяснимо общее.
А самолёт гудит. Во все турбины! Внутри голоса. Голоса, пытающиеся перекрыть этот шум и объяснить соседу, что всё хорошо или нормально.
Шесть часов напряжённого полёта, разряжаемого передачей ящиков с питанием бортовой команды, что выделяет дежурный. Передаю их по цепочке. Поели. Веселей. Но в конце корабля холодно. Плохо поступает тёплый воздух. Люди разминаются, укрываются. Пилоты шутят: «Вам же холод не помеха». Зимовщики возражают: «Полярнику жара не страшна».
Летим над Индийским океаном. У всех одно желание – скорее сесть, сесть благополучно. Миша Харлампиев говорит:
– Видел, когда самолёт взлетал, их лица. Что они думали о суверенитете своих республик? Они тут все Советский Союз!
Это верно. В опасности все – Советский Союз. В нормальной обстановке начинается дифференциация. Но ведь опасность-то не мнимая. Экологическая катастрофа грозит всем. Ведь всё равно надо объединять усилия. Правда, всё явственнее становится, что жизнеобеспечивающие спасательные или, вернее, спасительные программы для страны, а может быть, и для мира покоились на бюджете России и связаны с её потенциалом. Холодом поползли среди полярников слухи о том, что в связи с крушением СССР антарктические исследования прекращаются, станции консервируются и даже закрываются и мы уходим из Антарктиды. Это было бы равно катастрофе целой отрасли, которая только начинает себя окупать. В станции вложены миллионы рублей. Не нужно повторять исторические ошибки – Аляска на памяти. Уйти можно, возвратиться невозможно. Страна под напором исторических ошибок и преступлений теряет свои территории. Неужели русское присутствие в Антарктиде кончается? Нет, Антарктида открыта русскими и должна быть континентом, обозначенным русскими верстовыми столбами. Полярники, создававшие эти станции, геологи, открывавшие несметные полезные ископаемые, климатологи, прослеживавшие мировые атмосферные потоки, научные работники, державшие под своим наблюдением континент, с напряжением следят за усилиями Ассоциации полярников, во главе которой стоит Чилингаров, за решениями ответственных державных сил России. А предложения Арктического института Круцких для спасения антарктических южнополярных устремлений России поступают разные.
«Надо продолжить геологические исследования, впереди энергетический кризис. Антарктида поможет нам его преодолеть».
«Следует создать топливные базы у берегов Антарктиды для наших промысловых и научно-исследовательских судов, для многочисленных рыболовецких судов. Сюда следует завезти танкером большое количество топлива».
«Можно получить большое количество валюты, открыв для посещения туристов наши станции. Конечно, следует повысить в них уровень комфорта».
«Не взрывать храм полярной науки! За 36 САЭ сформировались блестящие научные кадры. Они предоставляют большую ценность. Следует спасти их именем России».
«Следует заняться экологической обработкой мест нашего пребывания. Это требует немало средств. Но Россия, чьи сыны первые открыли этот южный ледяной континент, должна сохранить в чистоте уникальное творение природы…»
…Летим. Мысли, заботы, опасения на лицах и в душе этих отпущенных полярной ночью и зимой людей. Через головы, осторожно ступая на спинки кресел, проходят покурить. Бортовая команда запрещает. Мужики томятся, слегка дремлют, объясняются на пальцах с юаровцами. Кто-то примостился играть в шахматы на загривке уткнувшегося в колени товарища. Желудок слегка поехал вниз. Ага, снижаемся. Снова напряжение разливается по грузовому салону. Идём сегодня на главную посадку. На борту почти двести человек, груз, плюс напряжение полёта, плюс усталость, плюс ответственность. Всё это, наверное, сковывает экипаж, всё это лишает свежести восприятия и чутья, присущего каждому асу. Помню, в издательстве «Молодая гвардия», при подготовке к выпуску книги, трижды Героя Кожедуба спрашиваем: «А всё-таки, Иван Никитич, как вам удавалось сбивать их раньше, чем они вас?» Иван Никитич пожимал плечами и объяснял: «Знаете, я угадывал их тенденцию к повороту…» Вот-вот, именно это. Даже не поворот, а тенденцию к повороту!
Это и есть интуиция. Знакомые очертания Кейптаунской бухты, приземистый аэропорт, и мы катимся по бетонной дорожке. А где же толчок, удар о неё? Ну Близнюк! Улавливает тенденцию к посадке. Асы! Маэстро! Умельцы! Мастера! Молодцы! Эх, да сколько хорошего надо бы говорить людям, исполняющим своё дело классно и красиво. А когда говорить-то, если у ставшего на стоянку Ила уже бушует толпа репортёров, встречающих, полицейских. Надо увидеть, запечатлеть. В центре на тележке лозунг: «Добро пожаловать в безопасность Капштада» (вот так!). У бортовой лестницы корабля фотографируют, снимают кинооператоры. Три богатыря: Близнюк, Чилингаров, Круцких. Подходит и конструктор Таликов. (На чём летели-то?) А потом пошли из открытого заднего отсека наши зимовщики. Крепкие бородачи и очкастые учёные, ладно сбитые женщины и румянощёкие юноши. Стоящие у трапов полицейские, коммерсанты, метеорологи, чёрные грузчики, водители автобусов аплодировали. Они ведь очень переживали – эти добрые и сердечные кейптаунцы. Переживали за успех экспедиции, за её подготовку, в которой принимали участие, и хотели, чтобы она была отменной, запомнившейся, зарекомендовавшей себя. Качество подготовки и организации – лучшая реклама. Друзья, советую иметь дело с юаровскими компаниями!
Четыре двухэтажных автобуса, грузовые машины. Все грузятся, получают бесплатный шоколад от престижного универмага, получают проштампованные за несколько минут паспорта (вот что значит высокоорганизованная и доброжелательная к предмету бюрократия) и двигаются на корабль «Профессор Визе». Там два дня ждут подхода научно-исследовательского судна «Академик Фёдоров», и теперь продолжится вывоз, или, как любит повторять Чилингаров, эвакуация полярников двумя кораблями.
Газеты, телевидение. Кейптаун, да и вся ЮАР, всю операцию держал в центре внимания. Все юаровские газеты поместили фото этого салона, набитого людьми. Было тут всё: удивление таким скопищем, желание поведать об экологическом путешествии, человеческое восхищение тружениками Антарктиды. Давно уже не приходилось сталкиваться с таким вниманием и доброжелательностью, как в этой стране. Принимали наших моряков и полярников дома, в ресторанах, на виллах, общественных центрах, встречались просто здесь, у причалов, на улице, в магазинах. Последние годы наша экономика, волнения, путчи, расколы, деятельность правителей всех рангов, коррупция, хамство представляют нас за рубежом как людей колониального состояния, которых в лучшем случае надо жалеть. Ну что ж, и пожалеть нас не грех, но всё-таки хочется быть партнёром, коллегой и просто нормальным человеком. Вот так к нам и относились в ЮАР, которой тоже нелегко. Изменение внутренней политики, отмена апартеида, расовые и межплеменные столкновения потрясали и потрясают эту страну. Один из собеседников сказал нам: «У вас рухнул коммунизм, у нас апартеид. Вам и нам трудно». Да, кроме того, наша изоляция от самой состоятельной страны Африки, а её – от одной из великих держав мира создали вакуум информации, знаний друг о друге. Идёт взаимное и, безусловно, полезное налаживание контактов. И «экспедиция по эвакуации» была как нельзя кстати, она способствовала информационному насыщению сведениями о нашей стране. Несколько дней на первых полосах доминировала тема России: Антарктида и путч, вывоз полярников и баррикады у Белого дома, приземление самолёта в Кейптауне и крушение памятников. Газета «Аргус» во всю 23-ю полосу поместила аншлаг «Обнимите русских!» с фотографиями событий у нас в стране и в Антарктиде. Конечно, ничего подобного раньше быть не могло. Добрых друзей у нашей страны прибавилось, и об этом свидетельствовали проводы в ночном порту 27 августа.

Есть всё: и головотяпство, и непрофессионализм, и трудности субъективные, и свирепая реальность Антарктиды. Но оканчивается рейс: со слезами встречают родные полярника, обнимает он их, а в голове роятся новые планы дальнейших походов, ждёт его ледяной континент и нелёгкая жизнь за Южным полярным кругом. Ждёт, если призовёт Россия.

Русская казачка, коммерсантка из Парижа Александра, капеллан отец Валентин, бывший наш соотечественник Яша Фельцман, умелец по ремонту холодильников. И рядом десятки юаровцев, поющих, посылающих воздушные поцелуи, махающих платками, шарфами.
Отплытие поистине было открытием для многих новых чувств, новых отношений.
А полярники держали курс на север, на Родину.
«Только не пишите, что рейс и дрейф «Сомова» и поведение полярников были фантастическими, – сказал мне один из реалистов-полярников. – Много грехов у его устроителей и исполнителей». Обещаю, что не буду, а про себя думаю: «Да какой же он дрейф-то, братцы? Какой полёт-то? Люди-то какие нашенские?» И хочется вспомнить слова поэта: «Ах, какой вы все, ребята, удивительный народ!»
Есть всё: и головотяпство, и непрофессионализм, и трудности субъективные, и свирепая реальность Антарктиды. Но оканчивается рейс: со слезами встречают родные полярника, обнимает он их, а в голове роятся новые планы дальнейших походов, ждёт его ледяной континент и нелёгкая жизнь за Южным полярным кругом. Ждёт, если призовёт Россия.

Валерий Ганичев