Разговор с Мастером. Леон Гурджиев.

В раннехристианской эпохе искусство иконописи активнее всего развивалось в Византии, и одним из самых популярных способов создания икон тогда была мозаика. В России подобные работы – большая редкость. Однако мозаичные иконы и панно есть и в Мичуринске и Мичуринском районе – на фасадах Боголюбского и Ильинского храмов, церкви села Новое Хмелевое. Они не столь древние, как стены городских соборов, на которых выложены, но их красота и уникальность видны даже человеку непосвящённому. Мастер, их создавший, – наш современник, уроженец и в прошлом житель Душанбе, ныне живущий в наукограде, Леон Гурджиев.

Биография и география

– Леон Иванович, вы прекрасно выглядите для своих семидесяти восьми лет. Есть какой-то секрет?
– Секрета нет. Думаю, это спорт, с которым я дружил лет 30, в молодости был капитаном республиканской сборной Таджикистана по футболу. И всю жизнь занимаюсь любимым и интересным делом – пишу картины, выкладываю мозаику.
– С творчеством вы также связаны с молодости…
– Да. Я с отличием окончил Душанбинское художественное училище по специальностям «преподаватель черчения и рисования» и «художник-оформитель». Преподавать не пришлось, зато профессиональный стаж художника больше 60 лет, основное моё творческое направление – мозаика. Я работаю в этом «жанре» с 1968 года.
– Вы стали заниматься мозаикой, потому что для Востока это, скорее, традиционное искусство?
– Это вовсе не главное. В СССР в 60-е годы на мозаику указали «сверху»: тогда любое строительство общественных сооружений, по мнению партийного руководства, должно было включать элементы монументализма. Мозаика как нельзя лучше вписалась в указ. И потом при всей своей явной монументальности она оказалась менее трудоёмкой и затратной, нежели скульптура. Иногда с её помощью пытались маскировать ляпы в строительстве и подправлять неудачные архитектурные проекты. Очень быстро спрос на картины из камня стал огромным, появилась даже мода на них. Я случайно оказался в числе тех, кто начинал осваивать эту технику. У меня стало получаться. Причём замечу, что желающих работать в этом направлении было немного…
– Мало платили?
– Да что вы, наоборот! Эта работа оплачивалась высоко: за квадратный метр готового полотна с многофигурной композицией платили 67 рублей. В день я мог сделать и четыре квадрата. Заказы были на пару лет вперёд. Мой средний ежемесячный заработок составлял более 1000 рублей. Для СССР того времени – невероятные деньги. Но это каторжный труд, как правило, на высоте и под палящим солнцем при жаре 45 градусов в тени. Не каждый выдержит. Пробовали многие, но многие и бросали. Среди заказчиков была и партийная номенклатура, и творческая интеллигенция Средней Азии. Очень быстро моя фамилия стала хорошо известной и за пределами Душанбе.
– У вас красивые имя и фамилия, как раз под стать художнику…
– Это древняя армянская фамилия. «Гурдж» в переводе на русский – «грузин». Мой отец был шестнадцатым ребёнком в семье. Став взрослым, работал коммерсантом, потом ушёл на войну, в конце попал в плен, освободившись, естественно, получил срок: десять лет отсидел в лагерях. Потом его реабилитировали. Мама – русская, она с Кубани, окончила Екатеринодарский институт благородных девиц, была прекрасно образованна, работала преподавателем, служила сестрой милосердия. Нас в семье было четверо: три брата и сестра. К сожалению, расти рядом с родителями никому из нас не было суждено…
– Вы пишете ещё и замечательные рассказы, они есть в Интернете. Я прочитал в одном из них, что вы с братом воспитывались в Душанбинском детском доме для одарённых детей…
– Да. Только тогда он назывался Сталинабадским (Душанбе с 1929 по 1961 год назывался Сталинабад. – Прим. ред.). Началась война, отца забрали на фронт, неожиданно мама заболела: грипп с осложнениями – отказали ноги, она оказалась прикована к постели. Через каких-то своих знакомых сумела устроить нас с братом Вартаном (мы близнецы) в детдом. Туда отбирали детей со всей республики, этот детдом просуществовал недолго – лет двенадцать. Мы потом посчитали – человек 150 его воспитанников стали людьми известными. Несмотря на непростое «казённое» детство, у меня остались добрые и светлые воспоминания о нём.
Но это уже другая история…
– А ваш брат тоже стал художником?
– Вартан окончил Ташкентскую консерваторию, он лауреат двух всесоюзных конкурсов музыкантов-исполнителей. Сейчас живёт в Германии, до сих пор даёт частные уроки.

Прощание с СССР

– Вам пришлось уехать из родного Душанбе из-за национальных проблем?
– Нет, хотя таковые в 90-е годы там действительно появились, но меня они не касались. Я уже сказал, что был достаточно известным и востребованным благодаря своей профессии человеком. На Востоке отношение к художникам, врачам и священникам особенное. Да и уехал не сразу. В 1994 году прилетел в Москву – у меня должна была состояться встреча с итальянцами. Я занимался обработкой камня, собирался показать им свои работы и убедить их открыть в Таджикистане производство по камнеобработке.
А в Мичуринске работал мой товарищ, делал иконостас в Боголюбском соборе. Я заехал к нему в гости, увидел храм и был поражён его красотой. Познакомился с тогдашним архиепископом Тамбовским и Мичуринским Евгением, который тепло меня принял, а узнав мою специальность, попросил помочь в восстановлении церкви. Заказов планировалось много. Я согласился. Но приехал чуть позже.
– Почему?
– В то время министру внутренних дел Таджикистана Махмадназару Салихову, человеку очень влиятельному, потребовалось выложить мозаичные панно на его даче. Он видел мои работы и решил, что украшать его загородный дворец буду я. И когда я поехал в Душанбе за семьёй, его помощники нашли меня и сказали: надо выполнить министерский заказ. А через несколько дней при встрече Салихов мне сам говорит: пока не закончишь, никуда не поедешь, из страны тебя никто не выпустит. Он не шутил. Так что отказать было нельзя. Это Восток, с его обычаями, менталитетом… Но зато через полтора месяца, когда всё сделал, он выделил мне вагон с охраной (!), чтобы я перевёз в Россию свою семью, имущество и материалы для работы.
– С тех пор вам там больше не приходилось бывать?
– Нет. Многие друзья разъехались. У нас там было три квартиры, всё продали, когда переезжали. Здесь теперь мой дом, здесь семья, у меня две маленькие дочки. Одной скоро 11 лет будет. Второй – восемь. Уже поздно возвращаться…

Художник и власть

– Диалог художника и власти почти всегда в России эмоциональный и непростой. И при монархии, и при социализме представители культуры и искусства говорили о посягательствах на свободу творчества. Даже Илье Глазунову приходилось идти на компромиссы…
– Мне не пришлось быть в конфронтации с властью, чтобы сейчас рассуждать об этом. Как автор я был востребован. Заказов много, за всё время был только два раза в отпуске. И мне некогда было выяснять отношения. В политику не лез, работал от зари до зари.
– Как вы относитесь к цензуре в творчестве?
– И с ней не сталкивался. Всегда делал так, как видел свои замыслы.
Да, порой мне «подсказывали», как надо делать, но я в таких случаях всегда отвечал: «Тогда делай сам, раз знаешь». После этого мне никто ничего не говорил больше, и я работал спокойно. Может быть, мне просто повезло. Трагизм в этой ситуации сильно преувеличен, на мой взгляд. Зачастую шедевры появлялись, как ни странно, благодаря цензуре. Для иного художника такое противодействие – скорее дополнительный стимул.
Лицемерить не надо. Политические заказы оплачивались всегда достойно, и желающих их получить хватало. Я, не будучи членом КПСС, и портреты Ленина делал. Был у меня такой в Курган-Тюбе, высотой восемь метров. Его потом уничтожили местные «революционеры».
– А кто ваши любимые художники?
– Сикейрос, Леже, Сарьян…
– У любого автора есть незавершённые проекты. Например, у Эрнста Неизвестного в его автобиографической книге есть целая глава, которая называется «Упущенные возможности». Вы о чём-то жалеете в жизни?
– Мне не о чем жалеть, тогда не было времени лишний час отдохнуть, настолько был увлечён творчеством. Разве о том, что последние пару лет у меня здесь нет работы. Когда сюда переезжал, обещали хорошие заказы. Но из всего обещанного получилось немного. Икона (а по проекту планировалось три) в нише восточного фасада Боголюбского собора, я работал над ней больше двух лет. В Ильинской церкви восемь моих работ. В храме села Новое Хмелевое тоже есть панно. Восемь работ в Тамбове.
В Мичуринске можно и нужно использовать мозаику и в градостроительстве – для оформления фасадов зданий. Это бы украсило облик города, подчеркнуло его своеобразие. Его историческая часть в архитектурно-художественном плане удивительная. Сожалею, что неповторимое наследие той, ушедшей в прошлое, России быстро исчезает. Например, замазывают и закрашивают фактурную старинную кладку зданий. А ведь она – уже сама по себе произведение искусства! Меняют окна и двери в купеческих особняках на безликий пластик. Закрывают плакатами кованые решётки балконов. Это то, что бросается в глаза, про мелочи уже не говорю. Любые такие перемены должны согласовываться с городскими архитекторами, контроль с их стороны должен быть строжайший. А тут такое впечатление, что каждый владелец здания сам себе архитектор. Если не изменить отношение, через десяток лет здесь почти ничего от той истории не останется…
– Насколько долговечна мозаичная живопись?
– Мозаичный декор сохранился во дворцах и храмах шумерских городов Месопотамии – одной из великих цивилизаций Древнего мира. Мозаика – на удивление прочная техника, если правильно выдерживать технологию. Я с 1968 года занимаюсь ею, сделал больше 200 работ, все они целы. У меня тоже есть свои секреты. Работаю в основном со смальтой. Из Душанбе в том «личном» вагоне я привёз около трёх тонн. Потом ещё докупал. Когда не хватает, беру бутылочки цветные, посуду колю на мелкие кусочки. Мозаика, сделанная на совесть, будет служить вечно.
И я рад, что мне удалось сделать для Мичуринска хотя бы несколько работ, которые удачно вписались в образ его старинных храмов. Мечтаю, пока есть силы, сделать больше. И ещё – передать свои знания молодым художникам, тем, кому это интересно и кто мог бы применить эти знания на благо родного города или даже страны.

Вадим ГРАНИТОВ,
фото автора