Валерий Седых. Рассказы.

Валерий Борисович Седых родился 11 апреля 1943 года в семье железнодорожника в Тамбове.
После окончания школы пять лет работал на заводе «Электроприбор» на станках-автоматах.
В 1964 году поступил в Казанский университет на журфак. В 1965 году был принят в редакцию молодёжной газеты «Комсомольское знамя».
После окончания университета с 1969 по 1975 год – фельетонист в сатирическом журнале «Чаян» («Скорпион») – Казань. Затем работал редактором газеты «Комсомольское знамя», заместителем редактора «Тамбовской правды», редактором газеты «Город на Цне».
Юмористические и сатирические рассказы, фельетоны писал с конца 60-х годов. Опубликовано более 130 юморесок. Печатался, помимо местной прессы, в журналах «Крокодил», «Ранок» (Киев), «Волга» (Саратов), «Дикобраз» (Чехословакия), «Вокруг смеха» (Санкт-Петербург), «Чаян» (Казань), в центральных газетах «Неделя», «Труд», «Строительная газета», в изданиях Одессы, Баку, Липецка, Ижевска, и т.д. Его рассказы неоднократно звучали на Всесоюзном радио – в передачах «С добрым утром» и «Опять двадцать пять» («Маяк»), на Украинском радио и в Тамбове.
В. Седых – автор четырёх книг юморесок и фельетонов, одной – очерков и интервью («Прошедшее время») и ещё одной автобиографической («Газетное дело»).


ДВА СЛОВА ПО-ХЕТТСКИ

Климков с груши упал. Бергамота летнего. Сильнорослый сорт, но упал Климков всего с трёх метров. Пилил сук, на котором сидел, шутил потом Климков. Ну на самом деле просто как-то непродуманно держался. И во многом потому, что с хорошими соседями, Лёхой и Василь Захарычем, слегка расслабился по случаю открытия дачного сезона. У первого что-то домашнее оказалось, у Захарыча – совершенно не палёный «Тамбовский волк»… Сидели, суровую зиму ругали – вон сколько сучьев и даже стволов помёрзло. Отпиливай их теперь…
Вот Климков и упал.
Ну упал и упал – с кем не бывает. И ничего такого – ни переломов, ни травм, ни сознания не терял, но вроде как какое-то сотрясение и одновременно отключение. Как будто что-то в Климкове перевернулось.
А через неделю чувствует – будто какая-то сила в нём необычная. Физическая. Чувствует и чувствует. А он жене на рынке рыбой помогает торговать. Вообще Климков инженер, самое прямое отношение к станкам с ЧПУ, с числовым программным управлением, имел, но сейчас вроде это и не нужно. И он теперь с карпами, щуками и сомами имеет дело.
И вот надо ему одну ёмкость на прилавок с машины поднести, обычно они это вдвоём с мужем соседки по прилавку делали. А тут Климков один взял и отнёс. И раз так, другой, третий… Каждый день, кроме понедельника. Бабы стали просить его то то сгрузить, то это отнести. А расплачивались с женой – сам Климков стеснялся деньгами брать.
Ну и, конечно, на рынке молва пошла. В шутку, но уважительное прозвище ему придумали – Кран. Хотя Климков и без того не слабаком выглядел.
Рынок рынком, но стал потихоньку, что совершенно естественно, Климков и в городскую жизнь вмешиваться. А куда денешься? Идёт как-то, а у одного офиса какой-то крутой свою иномарку поставил. Прямо на тротуар. Простым людям и не пройти – в обход только, по грязи. Климков взял её, то ли «тойотку», то ли «фордик», за бампер – и повернул на девяносто градусов.
И так пошло и пошло. Потому что они, которые за рулём или справа от него, ну обнаглели с этой парковкой: то на газон, то что-нибудь загородят. Или чуть ли не на крыльцо какой-нибудь торговой точки заезжают – три с половиной метра пройти ему живот и наглость не позволяют.
Один мужчина, интеллигент пожилой, шёл сзади случайно, догнал Климкова и заметил с юмором:
– С вами, – говорит, – хоть ППП создавай – Партию Против Парковок. Народ, – говорит, – повалит. Выборы же одни за другими.
Но Климков далёк от политики. Работа, семья, дача – и больше ничего не надо. Но слухи и толки по городу пошли, и в основном опять же вокруг парковок. А сколько он детских колясок перенёс через лужи, одного инвалида – через бордюр, старушке из подземного перехода помог выбраться! Гараж чей-то со спортивной площадки метров на пять сдвинул. Драки разнимал. Один раз за девушку заступился. Парень, навеселе, пристаёт с поцелуями, а она стесняется. Климков взял его и оторвал. Парень взбрыкнул как бы, а Климков нажал на плечо, посмотрел в глаза и что-то произнёс, слова два, сам не понял, – тот и обмяк…
А вообще Климков заметил, что не только сила в нём. Какие-то как бы воспоминания… И не из детства, а прямо из далёкого прошлого, но не привычного, а совсем другого. Какой-то климат не тот, какие-то города не те, пейзажи с пальмами, песок и скалы… А он читал не раз: девочка одна (и не одна даже) что-то вспоминала, на каком-то языке говорила, рассказывала – а потом выяснилось, что у неё, оказывается, информация по родственной линии прямо от древних шумеров. И город, который она описывала, нашёлся, до сих пор его раскапывают… То ли это гены у неё, то ли ещё что-то.
И у Климкова пейзажи не те, не наши. То снятся, то видятся. Жара страшная. Конники какие-то. Города – как что-то напутал: Каркемыш, Тарсус, Богазкёй… И слова у него, особенно когда на нервах, вырываются как иностранные.
Жена ему и предложила:
– Толик, – говорит, – давай я тебя с подругами сведу. С Ленкой и Людкой. С Леной мы на инязе учились, а Люда с истфака. Потом у неё аспирантура…
Ну свела. И Лена чуть не упала, когда Климков стал говорить – прямо как по-немецки и даже по-английски, но по-другому.
– Грубовато, – она ему пояснила, – но это ещё не ненормативная лексика. Не мат то есть…
– Ну когда машины двигаю, вот такое откуда-то и произносится, – сказал Климков.
– Да это ж, – говорит Людка, – хеттский язык! Индоевропейская группа…
И выяснилось: Климков вроде как из хеттов. Государство такое было в Малой Азии, где сейчас Турция. Тысячи три с небольшим лет назад. До новой эры. А климковский Богазкёй – это на месте бывшей столицы Хаттусас. А мужики там были большеголовые и прямо исполины. Почему перед ними египетские фараоны заискивали… Теперь, подруги жены сказали, его всякими интервью жёлтая пресса замучает.
Приятно, конечно, Климкову. Только прессы и никаких СМИ и не надо. Она, молва, как уже говорилось, шла по городу. Водители стали бояться машины где попало оставлять, потому что, разворачивая их, Климков или фару мог кокнуть сгоряча, или бампер слегка покорёжить. А сделать ему ничего не могли, потому что догадывались: может мужик не только фару свернуть…
А слухи чёрт знает какие всё больше распространялись. Говорили даже, что предлагают Климкову стать почётным гражданином города. Он такой порядок навёл, какого уже десять лет никто не мог навести.
С друзьями же дачниками Климков частенько на эту тему говорил. Помогал соседям чем мог. Никогда не отказывался, когда за здоровье его и силу слегка чокались. Завидовали по-хорошему. А некоторые, другие которые и помоложе, тоже с груш или яблонь специально падали, один даже с беседки случайно – но ничего кроме ушибов не получалось.
Гены, как понял Климков, у них не те. Или наследственность. Или день рождения по Зодиаку какой-нибудь неблагоприятный.


ДИЕТА

Лирическая новелла

У Макеева рост метр семьдесят семь. Нормальный. А вес ещё лучше – прямо ровно семьдесят килограммов. То есть Макеев и не толстый, значит, ни спереди, ни сзади. И внешне, лицом то есть, тоже.
Но вот, несмотря на это, жениться он ещё не успел. В вузе, в техническом, весь учёбе отдавался – не до баб, как грубо шутил его один почти друг. И гранты хорошие дважды получал – на какие-то прямо научные программы. Его и на работу взяли ну в очень солидный НИИ – без всяких протекций и тем более взяток. И тут уже третий год никак не остановится Макеев – всё пишет и пашет, а потому и на виду у начальства.
И вот как-то поднимается в лифте со своего третьего на последний, седьмой, этаж Макеев, а где-то посерёдке девушка входит.
И двигались-то всего минуту-полторы, но Макеев успел разглядеть попутчицу: очень милая, глаза большие и умные, причёска!.. И рост приблизительно метр семьдесят, но… Полноватая, если не сказать больше. Хотя пропорции соблюдены, и где-то талия должна быть, но килограммов по пять-семь во всех местах лишние. Это так, просто как бы машинально обозначил Макеев.
И ещё – что не старше, а прямо ровесница.
Ну и вышла бы она у него из памяти – сколько таких ездят! – если б спустя неделю не застрял он в лифте. Случайно – вместе с нею. Только на этот раз не поднимались, а опускались. И вообще лифтовое хозяйство во многих домах и офисах просто в безобразном состоянии. Процентов на семьдесят.
Все кнопки нажали, какие положено, а кабина не колышется. В дверь постучали оба, кто-то снаружи ответил: «Сейчас, сейчас! Подождите!», а пока – в подвешенном положении.
– Мы с вами где-то встречались… Ехали тоже, – сказал Макеев, чтоб не молчать и чтоб попутчица в панику не впала.
– Ну да. Помню. Вы меня всё что-то разглядывали, – даже как бы улыбнулась Юлия. Это потом уже узнал Макеев, как её зовут.
И тут Макеев почти понял, что та на полноту свою намекает, но не драматизирует, а вроде с шуткой.
– Да нет… Я просто так тогда, – стал вроде как оправдываться Макеев.
«А что же такого? – подумал тут же. – Раз догадалась, поняла – и пусть».
Ну и, слово за слово, кто где служит и кем, на каком этаже, не замужем или неженатый, детей нет или есть, зарплата – это у Юли – могла бы быть и побольше…
В общем, минут сорок стояли. И влюбился или не влюбился Макеев, но Юля ему – умная, общительная, ироничная, два высших образования, не курит – просто понравилась. Хоть и полноватая. И как-то почувствовал, будто от неё тоже какие-то волны исходят, что и он ей тоже приятен.
– И когда теперь ещё вот так застрянем? – пошутила она.
А дня через три выходит Макеев из офиса, а спутница по лифту… да, она, что-то у какой-то иномарки как бы возится. То ли куда ехать, то ли только приехала. Или протирает стёкла.
– Ой, – говорит, – как-то задержалась я сегодня… Обычно раньше кончаем. Хотите подвезу? Это не в лифте ведь, – опять с юмором она.
Ну один раз так, два, пять, шесть… Макеева то есть подвезти, тем более что они, оказывается, из одного дома. Только Юля в первом подъезде, на западном углу, а он в последнем – на восточном. Метрах в трёхстах.
– Это у нас прямо гостевой брак, – опять с шуткой как-то заметила Юля. Потому что они то у неё оставались – квартира-то отдельная, а родители в Пестрецах, бизнес у них там животноводческий, то у Юры – жильё свое, отец с матерью не против, чтобы ребёнок самостоятельно жил и ничто не мешало ему делами заниматься и научной работой.
– Любовь – это болезнь, которая требует постельного режима, – тоже пошутил Макеев, но этот почти афоризм он не сам придумал, а в каком-то юмористическом разделе прочёл.
– Медовый месяц, – уточнила, чуть-чуть смутившись, Юлия. – Прямо как диета, – дополнила и пошла душ утренний принимать.
И вот один месяц медовый, другой с той же диетой, третий… А кроме этого, кухню соответствующую Юлька устроила. А одной-то, говорит, для себя, что-то варить-жарить скучно – всё в ларьках да киосках: пышки-плюшки с гамбургерами да всякой калорийной начинкой. А тут, для гражданского друга, и сил, и времени не жалко, и ему чтоб нравилось – не жирное или мучное, не сладкое, а овощное, рыбное, омлеты оригинальные, каши всякие, салаты, фрукты… Хлеб только ржаной.
В общем, похудела она прямо на треть, до шестидесяти трёх-пяти килограммов.
– В меня, – похвасталась, – зам нашего начальника прямо влюбился. Такая стройная, говорит. Он и так разведённый, а бывшая жена его, говорит, прямо какая-то аферистка и мафия. Он просто в трансе…
А Юра как-то в лифте опять застрял с одной сотрудницей. Двумя этажами ниже. Красивая, остроумная, у папы в Швейцарии бизнес, а сама Алинка просто, говорят, незаменимая на работе. И моложе Юльки. Но тоже не хрупкая. «Хоть на диету сажай», – подумал машинально и без всякой издёвки Макеев.
А с Юлькой они прямо как старые приятели стали. Друзья. И он ей по-дружески и сказал, чтоб не мучила этого замдиректора, а прямо замуж бы и выходила. Пора, не девочка уже, нужно по-серьёзному семейную жизнь устраивать.
По кофеёчку выпили, он её в макушку поцеловал и аж до самого подъезда проводил.


ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО

Просто шутка

Шердаков сидел как в воду опущенный. Или ещё куда-то.
Начали-то вроде как мягко, по-мирному: ну с кем, мол, не бывает, ну вляпался человек… Шердакову показалось даже, что Ушкова из соседнего отдела повернула так, что это даже не вина его, а беда, оплошность, и глазки ему как бы состроила. Тем более что он тоже одно время глаз на неё положил, но их развели случайно по разным этажам и отделам. Реорганизация была.
А потом, после Ушковой, такое понесли его товарищи по работе, почти друзья, мужики и сами бабники, но члены парткома, что Шердаков даже оглянулся и по сторонам посмотрел: про него это или про кого-то сзади?
Один член – Шердаков его только и встречал в коридорах – вообще лоб нахмурил, морду озабоченную сделал и понёс: женат, мол, трое детей…
Ну, тут поправили: двое… Пусть двое, согласился выступающий (Иван Захарович – вспомнил Шердаков, как того зовут), пусть, но моральный кодекс строителя коммунизма-то один. Один на всех! И что будет, если все налево?!
Это так, подумал Шердаков, услышав ещё про двадцать какой-то съезд и июньский пленум, и выговором не отделаешься. Пусть даже с занесением в учётную карточку. А то – и совсем скатертью дорога. И на должности крест, и зарплата… «Моральный кодекс, моральный кодекс», – проговорил про себя, даже прошептал Шердаков, тем более что рядом с ним никто уже не сидел. Вдруг все от него прямо как отскакивать стали, пересаживаться.
– Пусть тогда с той разводится, а на этой женится! – сказал вдруг секретарь парткома, и все захлопали.
Этого-то как раз Шердаков не ожидал.
– А детей куда?! – заорал он, потому что так Ксюшку с Олежкой любил, так любил, больше жены даже. – Детей куда?..
– Владик! Что с тобой? Ты что? Три часа ночи, а ты… Сон, что ль, какой? – толкнула Шердакова в плечо Лена и руку на лоб положила.
– Сон, сон! – встрепенулся Шердаков и буквально встряхнулся, как будто из какой-то ямы выбрался. И мысли чётко заработали, такие ясные: – Да вот, Лен, приснилось, что на пенсию теперь с восьмидесяти лет, – придумал сразу. – Это что же теперь – возвращаться, дорабатывать до восьми десятков? Вот я и взбудоражился…
– Ну спи, спи, ветеран труда ты мой, – с пониманием и даже теплотой отнеслась к мужнину кошмару супруга – и набок, и прямо тут же по-сонному задышала.
А Шердаков так не смог. С какого… этого… ну адюльтер тот приснился? С Чилюкиной-то. С Лилькой. Хищница та ещё. Как она его обхаживала! А что, высокий, стройный, атлетически сложённый, красивый почти, такая шевелюра – все мужские качества на виду. И при должности. А Лилька и так, и эдак. То вдруг задержится, когда и он на часок – дела!  – оставался. То вдруг по пути в одном троллейбусе. То – ох, устала, а не зайти ли ко мне чаёк попить? Цейлонский вот (тогда же дефицит был на всё) ей подарили.
И устои тут попробуй. Тем более опыт у неё: два раза, правда кратковременно, замужем. И лет на десять моложе Шердакова.
Ну он и не устоял. А она умела, да и такая конспирация! Никто даже и не заподозрил – ни шердаковская супруга, ни Лилькины коллеги по коридору. И какие там партбюро или парткомы, тем более что Лилька и членом не была, только, наверное, о комсомоле лёгкие воспоминания остались. Замуж потом четвёртый раз вышла, очень удачно.
А в сон – да ещё какой! – вот влезла. Прямо как наяву. И если б действительно тогда всё всплыло? Даже вздрогнул от ужаса Шердаков. Лежал бы он сейчас в этой постели? Жили бы они в этой квартире? С детишками – да и внуками – так бы всё ладно получилось? А с пьянством и алкоголизмом как боролись. Скольких товарищей Шердаков потерял!..
И ещё вспомнил – при случае как бы даже хвалился: а я, мол, партбилет всё храню. Просто боялся, что старые знакомые его в какие-нибудь перебежчики, перевёртыши или оборотни зачислят. Он и на их митинги-демонстрации даже иногда ходил, у того памятника… Голос за них до сих пор отдавал по избирательным урнам.
«Да после такого! – как кинохронику просмотрел Шердаков свой сон. – Да чтоб я… да ещё раз… да за них!..»
– Лен, – спросил Шердаков утром жену, когда позавтракали, – а какие у нас ещё партии есть? Ну, хорошие чтоб…
Супруга, сама политики не чуждая, ему и перечислила штуки четыре. Вот эту самую, шердаковскую, только не назвала. Которая левая. И спросила: что, мол, с тобой? То про пенсию тебе сон, а то вдруг предвыборное что-то…
– Да так… Чего-нибудь свеженького хочется, а то я, знаешь ведь, всё с левым уклоном, – вспомнил Шердаков то самое «налево». – Во сне и наяву, – добавил зачем-то.
– Ну решай, решай, милый, – похлопала она его ласково по лысой макушке. – Электорат ты мой…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.