БЕЛЫЙ КРОЛИК
Инна Милорадова
Когда попадаю в Петербург, всегда одержима. Одержима походами по улицам, музеям… Если умела бы ходить вертикально, была бы одержима походами по домам, по их фасадной стороне, и наслаждалась бы разглядыванием лепнин, мозаик, барельефов… И в окна тоже бы непременно…
Мне мало лет. Ещё Ленинград. Зима, но очень много солнца – повезло невероятно, удивительно, видно, за всё хорошее…
Моё второе посещение «колыбели Петра» ещё эмоциональней первого. Я – гость, ориентирующийся в пространстве… У меня маршрут, выбранный мною самостоятельно, и цель – стать актрисой: узнать, подышать, посмотреть, расспросить и поступить!
Мороз. Брожу пешком с утренней темноты. Мама нарядила меня немодно, некрасиво, но тепло, особенно голове – на ней белый «кролик». Тем не менее к 11 утра ходить было уже нечем и не на чем!
Угол Литейного и Невского. Рюмочная, или пельменная, или два в одном. Этому заведению соответствую во всём – и внешне, и внутренне, и финансово-морально! Перед входом упала. Это нормально. Я падаю. Кто не привык – того раздражает, кто привык – того веселит. Поставила галочку – и тут я валялась! Одно неприятно – мало того что одета, как бабка Гарпунья, так ещё и грязная! А приятно то, что соответствие человека месту приблизилось к совершенству.
Зашла. Не только месту, но и контингенту – никто и бровью не повёл. Скользко. Елки-палки, мрамор! Столики высокие, тепло – в углу пыхтит, трещит прапрадедушка нашего кондиционера. Витрина. Пельмени трёх сортов: с маслом, с майонезом, со сметаной. Бутербродики – съем и умру молодой!
Три интеллигентных старика именно их и кушают. Рискнуть? Нет! У них на столе прозрачный антидот в графине, да и мама говорила: «Не делай культа из еды». Настоящая ленинградская интеллигенция! И килечка на чёрненьком, и лимончик… Молодцы! Разговор о театре… Соседний столик пуст. Я – чай с лимоном, картошечку с селёдочкой – компромиссное блюдо – и к ним… Приспособилась с подносом, «кролику» – уши наверх – положить или повесить бывшего зверя совершенно некуда. И слушать, слушать… Но прения о спектакле закончились. Воцарилась тишина. Старики чокнулись, но пить медлили, видимо, первая. А обсуждение – это сознательное оттягивание удовольствия. Ну не похмеляться же мы сюда пришли! Выпили… Закусывают… Молодцы!
И я ем с удовольствием – нагуляла аппетит, а чай суррогатный – гадость! В «кролике» жарко – лоб вспотел! Долбаный «кролик»! И зачем я всю осень просила у мамы белую шапочку?
Старики налили по второй. Маленький, в шапке из серого брата моего кролика, вдруг испугал тишину:
– Лидочка критиковать меня будет… – и опрокинул первым.
У меня – мурашки! Как сказал! Это же не «моя лохудра пасть разинет», а «Лидочка критиковать…». Сейчас расплачусь – суррогат подсолю… Жаль, не вижу его лица… Воссоздам образ по спине. Граф! Истинный князь, аристократ! Как же повезло Лидочке! Лидочка, дорогая, не критикуйте его‚ пожалуйста! Я его уже люблю! Но не претендую. Он ваш и только ваш! Он любит, ценит и уважает только вас! Я вам желаю умереть с ним в один день! Я и вас уже люблю! Почему я не ваша родственница?! Приехала бы с вокзала прямо к вам, а не к маминой подруге. И уже от вас пошла бы гулять по Ленинграду и любовалась бы им изнутри, а не как сейчас, снаружи. И если ходила бы вертикально, то первые окна, в которые я заглянула, были бы ваши…
– Как Лидочка? – спросил «красивый», стоящий напротив меня.
Пришлось переместиться левее, чтобы разглядеть его лицо. Говорили тихо, но я отчётливо слышала каждое слово – басистые, хорошо поставленные голоса.
– Ну что вы! Она удивительная!
Прелесть! Может, он не понял вопроса? Или понял? Если о здоровье, то ответ исчерпывающий, я его перевела как «борется»! Если о профессии, то: «А вы в ней сомневаетесь?». Если об их отношениях, то: «Она моё всё!» Всё!
И чай-компот, и кролик душевный! Спасибо маме – не холодно, не жарко! А впереди ещё половина графина… Я приняла решение выйти отсюда с ними вместе. По домам вертикально похожу вечером, а в театральном люди учатся допоздна…
Выпили за Лидочку. Молчат. Закусывают и не подозревают, что я уже присоединилась к их компании. Буфетчица вышла из-за прилавка, подошла и поставила на стол «первое». Да, это их место!
– Спасибо, Галочка, драгоценная! – сказали почти хором. – Вы прекрасная женщина!
Почему я не Галочка?! И что за гадость я пью, и что за белый ужас у меня на голове?! Я говорила маме, что хочу быть буфетчицей! Я люблю простые профессии. Я люблю сферу обслуживания! Это же общение, наблюдение, размышление – творчество! И перспектива личной жизни, при условии, что хороша собой… Но мама отговорила, убедила, навязала любовь к искусству. Как опытная, красивая и умная женщина, она была права, уловив подноготную моей тяги к простому – страшную нелюбовь к средней школе. Спасибо ей, но почему обязательно, если белая шапочка, то «кролик»?!
– Я маму похоронил. Три дня как, – произнёс «красивый» с еле уловимым намёком в голосе. – Удивительная история!
– Неужели?! – приятели вздохнули.
В этом «неужели» прозвучало сочувствие и уважение к некой «великой» маме, которая, как и моя, беспокоилась о своём престарелом, но ребёнке, заставляя его в холодную погоду надевать что‑то ему вопиюще ненавистное. И ещё… Мне показалось, что у него нет семьи… Остался один… Ужас! И ещё что‑то не то… Что- то не то в их манере общения. Что же? Да! Они на «вы» и по имени-отчеству! Невооружённым глазом видно, что эти люди знакомы давно, но… Степень уважения! Нельзя так красиво похмеляться! «Вы»! Уходящая эпоха! – кто вы?.. Вот бы знать!
– Удивительная история! Прощание было в морге. Пришли все… – Стал перечислять, попадались известные фамилии. – Отпевают… Я поодаль – не могу видеть маму в гробу. Ко мне подходят сначала «те»: «Милый вы наш, как же мама изменилась… Просто не узнать маму!..» Спросить, хуже или лучше мама стала, мне неудобно, сам же не видел… «Да нет, – говорю, – такая же мама…» Другие подходят, плачут. «Маму, – говорят, – не узнать! Мучилась, наверное‚ в последние дни?..» – «Да нет, – говорю, – слава Богу». Третьи: «Что смерть с людьми делает… Кто бы мог подумать?! Святая женщина! Так что же случилось?..» – «Да ничего, – говорю‚ – не случилось! Умерла мама, и всё…» – «Держитесь, наш дорогой, и знайте, что мы… всегда…»
Я ловлю себя на том, что смеюсь. И он улыбается. А его приятели, что спиной ко мне, те – нет! У них спины трясутся. Стыд! Какой стыд! А слушать дальше невозможно! Он рассказывает историю маминых похорон как анекдот! Его голос, интонация, улыбка, наконец! Вот так нужно читать басню на вступительных! Интригуя слушателей, набирая темп, вести всё к концу, а затем выдать финал. Моя подруга рассказывала, как её дети хоронили рыбку. Её муж досмеялся до сердечного приступа. Дети со свечкой долго отпевали рыбку в ванной и убивались не по-детски! А когда она позвала их смотреть мультфильм, мгновенно спустили рыбку в унитаз…
Красивый продолжил… Я с подносом направилась к столику «Грязная посуда». Спасительная вещь – самообслуживание! Суррогат оставила на столе, чтобы моё место не заняли. Возвращаясь, я увидела лица мужа Лидочки и третьего старика, который за время нашего завтрака ничем себя не проявил. Они беззвучно смеялись до слёз! Вернувшись к своему столику, я снова встретилась взглядом с рассказчиком, который стал уже вещать и на мою территорию…
– Мамина подруга, тетя Лёля, ей‚ кажется, лет сто… подошла и сказала, что мамина прелесть в том, что она всегда была разная, а теперь её вообще не узнать!
Приятели «красивого» стали медленно стекать под стол.
– Мой ровесник Кира Н. (не разобрала фамилии), у которого когда‑то, видимо, был роман с мамой, сказал: «Она, как всегда, глупо не похожа на себя». Тут я заинтересовался… Думаю, пойду посмотрю на маму. Встал в очередь. Все, кто от гроба отошли, ждут меня – хотят рассказать о чувствах к маме и о том, как она сильно изменилась. Люди идут и идут, я – последний всегда – пропускаю всех вперёд, почти все – дамы…
Наше трио от смеха плачет! Старики – в платки, я – в «кролика», сгодился‑таки зайчик!
– Удалось подойти к маме. Скорблю. Смотрю на маму, а это не мама| Абсолютно другая женщина – не мама! Что делать?.. Все, буквально все попрощались! Таинство свершилось. Её всё равно запомнят такой, какой знали… Все смотрят на меня. Ну и я попрощался, с кем – не знаю, чтобы не подумали, что я не любил маму. Смелости всё же набрался… Подошёл к персоналу: «Простите, любезнейшая, а где же моя мама?..»
Чем всё закончилось – не знаю! Стою на улице – смеюсь в голос. Мама, дорогая! Живи всегда и не меняйся никогда, слышишь!
В театральных институтах люди учатся вечно, бесконечно… В прямом и переносном смысле! Время – шесть часов вечера, тишина, все на занятиях. Вахтёр – любимая профессия, простая. Я к нему:
– Кто набирает, когда?
– В учебную часть нужно, но там уже никого. Приходите завтра.
Нет! Я не бабка Гарпунья, я – Фрося Бурлакова. «Кролика» держу в руках – как же без него хорошо!
По центральной лестнице кто‑то спускается… Пожилой человек. Подхожу… Холодею! «Красивый»! Чуть не сорвалось: «Вы маму‑то нашли?!» Оробела. А он в гардероб – пальто взял и… Даже «кролика» надеть не успела, чтобы узнал! Бегу к гардеробщику:
– Кто это?
– Это?
– Да, кто он, кто?
– Вообще‑то он здесь не работает…
– Вы его знаете? Кто он?
– Он, деточка, сын Михал Михалыча Зощенко!
Всё встало на свои места: и жизнь, и слёзы, и любовь! Только таким нелепым образом жена великого сатирика могла уйти из жизни, и только таким нелепым образом их общий сын мог рассказать эту трагическую историю!
Северный ветер Московского вокзала сбил с ног. Где мой «кролик»? Нет «кролика»! Остался на гардеробной стойке… Ну и бог с ним! Значит, ещё вернусь! Не вернулась. Поступила в Москве. Шапка… вроде вещь, но и у неё есть судьба! Мой белый «кролик» слушает голоса ленинградских педагогов, а я – московских. Учимся параллельно!
