Дорога на Муданьцзян
из «Сказок старого Хай Дун шэн-го»
Виктор УСОВ
– Колюня, вставай, да вставай же наконец! Горюшко моё! Отец! Иди сына буди! У меня сил больше нет! – с утра в маленькой хате Сущуков происходит каждодневная суета – попытки растолкать меньшого крестьянского сына. Ну не желает дитятко вставать, прерывая сладкие сновидения, посещающие из членов семьи только вредного парнишку. Вроде и час уже урочный, петух давно кукарекал по второму разу. Гляди, ужо солнце вскорости выкатит на небо, а лежебоку – хоть из ружья стреляй.
«Именно из ружья!» – в ужасе вспомнила мать о том, что безуспешно пыталась позабыть трое суток. Про повестку из военкомата, ту, что притащил гнусавый от зелёных соплей Фролка, по случаю войны заменивший бывшего в Германщине почтальона Митрохина. Слёзы принялись душить иссушенную тяжёлой работой женщину. Горький комок подкатил к её горлу.
– Ну за что, Господи, ты посылаешь такие испытания? – глядя в глаза намоленному лику, чинно обретавшемуся в красном углу над горящей лампадкой, обратилась тихонечко плачущая родительница. – Кому нужны такие муки? Старшенький ужо год как пропал! Ни письмом, ни на словах через кого передал бы. Жив ли… Ни похоронки, ни известия о без вести пропавшем… – Неизвестность томит мать. Жжёт в груди. Высасывает силы. Тут ещё младшенького им отдай! Добрая женщина вопрошает потемневший святой образ: – С кем останусь на старости лет? С дочкой?
В горницу зашёл кряжистый мужик, отец, которого обессилевшая мамаша звала будить новобранца:
– Ладно бока мять, вставай, Николай! Лошадь запрягу, да поедем по холодку, пока не припекло. Скоро твои дружки подтянутся, Васька с Семёном. Поди, хлопцы успели проститься с родителями. Вставай! – последние слова уговоров отец подкрепляет шлепком заскорузлой ладони. Тут уже не покуражишься. Бери и потирай отшибленный участок нежившегося тела.
– Встал я, батя. Соберусь враз, и поедем. Не плачьте, мама! Ребята идут, – парень вытянулся во весь рост. Худой, с длинной шеей, острыми коленями на жилистых ногах, сынок на голову перерос супругов Сущук. Выскочил призывник во двор по надобностям, потом пофыркал у бочки с дождевой водой – вот и весь деревенский утренний туалет.
– Мать, а подай-ка нам с Николаем к столу яишенки! Да сгоноши её на барсучьем жиру с зелёным лучком да помидорами. Смотри, Лукерья! Выбери из тех, покрупней, что ты в сарайчик на дозревание сховала. Уже можно есть, я проверял, – отец заговорщицки подмигнул отпрыску. – Садись, сынку, выпьем «слезы божьей» за твой отъезд и добрую службу, – пряча негодницу слезу, хорохорился, загоняя тоску в глубины души, отец призывника.
Коля опешил. Первый раз воспитывающий отпрысков в чёрном теле, строгий без меры, жёсткий в оценках способностей своих чад тятька заговорил с ним практически на равных. Знамо ли дело, предлагает выкушать с ним самогонки! Только сейчас дошло до парня – меняется его жизнь. Случилось в одночасье – он стал мужчиной! От такого выверта судьбы молодому сделалось не по себе. Словно голому посередь села. Все тычут пальцами и, улюлюкая, ждут от него соответственных званию взрослого человека поступков. А ему боязно ошибиться.
Сидит Коля-Николай на краешке табурета, ковыряет вилкой в сковороде, что‑то глотает, чем‑то запивает проглоченное. В общем, хрумкает луковым пером как в свой последний раз: «Может статься, что в последний!» – от подобной мысли по бугристому хребту призывника сверху вниз носятся табуны мурашек. Вот так в свете керосиновой лампы сидит он за столом в милой сердцу хате. Совместно со всхлипывающей мамой и угрюмым от горя отцом снедает, не чувствуя вкуса, домашнее угощенье. Парню стало невыносимо жалко себя. В очах защипало. Нужно унять нюни! Мать достаточно настрадалась по судьбе Кирилла, погодка Кольки. Его друга и брательника.
Наконец явились раскрасневшиеся от принятого на грудь спиртного прочие призывники, односельчане Сущука: Семён Белан и Вася Фатьянов. Вмести с ними в дом ворвалось шумное, нездоровое веселье. То веселье, которое в одночасье должно сорваться, согласно вековой бабской традиции, во всеобщий вой и рёв женщин, лишаемых сыновей, братьёв и полюбовников.
– Давайте вон из хаты! Грузим на телегу сидора и прочую поклажу, – засуетился старший Сущук. – В районе ждать не будут. Всех примут – и в вагон на пересылку. Опоздаем – тюрьма однозначно!
До Шкотова доехали в назначенное время. Районный военком, хромой майор с чёрной перчаткой культи вместо правой руки, определил прибывших по командам, и неровным строем будущие бойцы двинулись к железнодорожной станции. Военное время закрутило деревенских своим бесчеловечным водоворотом, и вот Белан с Фатьяновым слушают бесконечный стук колёсных пар споро двигающегося на запад воинского эшелона, а их товарищ по детским проделкам, затравленно оглядываясь, семенит с кучей полученной амуниции по плацу одного приморского сельца.
– Вам, бойцу непобедимой Рабоче-крестьянской Красной армии, доверено защищать дальневосточные рубежи нашего социалистического Отечества, – разглагольствовал идущий рядом пожилой, лет сорока – сорока пяти, старшина Грамотин. Линялую гимнастёрку старшины украшали три нашивки за ранения и медаль «За отвагу» на колодке, обтянутой красной лентой. Всё, чем наградило его Отечество за перенесённые тяготы первых трёх лет войны. Год назад, после очередного излечения, бравому старшине вместо фронта выписали предписание явиться в тыловую часть, дислоцирующуюся под городом Ворошиловом .
В пятнадцати километрах от нового места службы ветерана, на участке границы заставы «Полтавка», в тридцатых годах совершал свои подвиги знаменитый следопыт товарищ Карацупа . В нынешнее время на государственной границе что ни день происходили инциденты, гибли пограничники, солдаты подразделений прикрытия приграничных укреплений, тонули от японских авиабомб и торпед суда, доставляющие грузы ленд-лиза. Страна готовилась круто решить вопрос с маленькой, но крайне беспокойной соседкой по региону, империалистической Японией. На дальневосточных рубежах Отечества требовались воспитатели и учителя военной науки, получившие вместе с металлом осколков и свинцом пуль ценный боевой опыт на театре военных действий страшной войны, громыхавшей за десять тысяч километров от Приморья.
– Вам, молодым призывникам, – продолжал говорить Грамотин, – предстоит серьёзная работа – обучиться солдатскому ремеслу! Как считаете, что главное в военном деле?
– Отдать жизнь, защищая Родину, товарищ старшина!
– Послушайте сюда, рядовой Сущук! Отдать жизнь – это само собой разумеется. Только отдавать её, солдат, желательно многие годы, а не один раз. Я же вам говорю о науке! Военная профессия в том и заключается, что требует губить на корню всех покусившихся на наши советские завоевания. Кто протянул грязные лапы сюда, в пределы страны, тому и загибать салазки. Гибнуть он собрался! Да я вас так выучу, красноармеец Сущук, что вы у меня живы-здоровы отсюда до самой Америки дошагаете.
Год по крутизне окружавших деревню сопок гонял пополнение в полной выкладке дотошный младший командир. От ползаний на брюхе, копки окопов всех типов с укрытиями и блиндажами новенькая красноармейская форма новобранцев приняла заслуженный вид гимнастёрки старшины. Стрельбы и штыковой бой, ориентирование на местности и поражение танков и иной моторизованной техники врага – вот далеко не полный список предметов, вдалбливаемых в бритые под ноль головы фронтовиком-наставником. Пришло время, и на другой стороне земного шара угасли пожары и утихла артиллерийская канонада. Стали происходить изменения и в отдельном стрелковом полку красноармейца Сущука. Прибыли новые танковые соединения с самоходными артиллерийскими системами, в иной орудийный ствол которых можно было смело засунуть не самую маленькую тыкву с матушкиного огорода.
Шло время, а с ним и срок службы. В очередной раз отрядили взвод Сущука на окапывание стального пополнения. Позиции для танков и артиллерии, выбранные в тридцатых годах, после событий на сопке Заозёрной , расположились на обращённом в сторону границы жёлтом крутом склоне. Пограничная метка, отрезанная лентой реки, провела свою черту километрах в восемнадцати, где‑то там, под стоящими чёрной стеной высотами Суйфунского хребта . Выбравшись на бруствер и уперев острый шип кирки в перемешанную долблёным буро-коричневым камнем землю, солдат, отерев лоб, залюбовался открывшейся панорамой. Ниже, метрах в ста по склону, вилась лентой дорога из Ворошилова к государственной границе. Пыльная лента тракта, упёршись в полосатый шлагбаум, оканчивалась чуток правее обустраиваемых его взводом позиций, у погранзаставы «Полтавка». Прикрытые сопкой полковые казармы оставались за спиной землекопа. Отсюда, с артиллерийских позиций, их было не увидеть. Жилые постройки, плац и полковые хознужды надёжно защищала естественная складка местности.
Зато отсюда открывался отличный сектор обстрела приграничья! Ровная, не слишком широкая долина, зажатая между ощетинившимся орудийными стволами советским пригорком и стеной чужих склонов, отсюда просматривалась как на ладони. Кое-где распаханная и зеленеющая всходами равнина, словно баранья шкура завитками, топорщилась густой листвой перелесков. Превратившиеся в поросшие камышом озёра, блестели на солнце осколки стариц. Общим фоном чудной красоты будущего театра военных действий служили высокие сопки соседней страны. Тёмные, в сизой дымке испарений, нависающие над нашей территорией горные хребты. По их склонам и гребням, как доводили до сведения бойцов в учебных классах, японские милитаристы тоже понастроили укрепрайонов, каждый по фронту шириной в пятьдесят и даже сто километров и до пятидесяти в глубину. Дунсинженьский, Хуньчуньский, Дуннинский – если не думать, что придётся их штурмовать, карабкаясь по круче к дотам, дзотам и казематам, прямо восточная сказка, а не названия.
Скликая солдат, старшина, облокотившись о нагретый выступ скальной породы, присел на солнцепёке. «Сейчас начнёт весь перекур обрисовывать свой план лобовой атаки фортификационных сооружений! – про себя усмехнулся Николай. – Хороший мужик! Повезло нам с таким командиром. Всё знает, всё понимает, – глядя на Грамотина, размышлял молодой боец. – Не одни солдатские сапоги сносил старшина, прежде чем получил власть над людьми. Такой не бросит, не заставит переть на пулемёты, как его самого подгоняли на урезе воды у крутого берега Днепра».
Мысли о справедливости жизни, её смысле, если тебе так мало лет и даже некогда по-настоящему попробовать на вкус, что это за штука такая – «жизнь», досаждали ему в краткие моменты отдыха. Такие вопросы мучили не только Николая. Стриженые бойцы, да и сам старшина, задумывались, что будет завтра, после войны, после солдатской службы. Осуществится ли для них само понятие «после»? Умостившись среди товарищей на плоском камне, Сущук привычно сорвал торчащее среди травы перо дикого чеснока и, намотав на вынутую из кармана корку ржаного, стал усердно жевать витамины.
– Товарищ ефрейтор, – обратился командир к сидящему ближе всех Иванову, – не напомните нам, что говорится в наставлении по стрелковому делу относительно назначения и применения ручных гранат?
«Понятно, – решил Николай. – Завтра с утра сыграют побудку – и бегом на полигон, кидать гранаты. Интересно, дойдёт в этот раз дело до боевых или опять будем набивать руку на учебных пустышках?»
Пока жующий красноармеец строил предположения, ефрейтор Иванов собрался с духом и, закатив глаза, будто читая текст, выпалил:
– Ручная граната предназначена для поражения живой силы и техники противника. Применяется непосредственно перед штыковой атакой, при ведении боя в окопах, казематах, ходах сообщения, населённых пунктах, лесах и горах.
– Ну что, неплохо! А если танк на вас напирает, как вы, ефрейтор, будете действовать?
– В этом случае, товарищ старшина, применю ручную гранату РПГ‑43 кумулятивно-фугасного действия. Но во избежание поражения осколками бросать её необходимо из укрытия.
– Так, а кто расскажет нам, какие типы ручных гранат наша армия использовала, чтобы уничтожить фашистскую гадину? Вы почему всегда прячетесь за спинами товарищей, комсомолец Канчуга? Сообщите присутствующим, что думаете по этому поводу. Откройте закрома своих знаний нам, древний человек.
На самом деле Голька Канчуга никакой не древний, самый обыкновенный удэге с местных северов. Старшина, видя застенчивость таёжного жителя, специально подчёркивает, что земля, на которой мы живём, исконно принадлежала сродственникам Канчуги. Даже заставил нас в свободное время, обычно занимаемое политзанятиями, прочесть вслух книгу «Последний из удэге».
Голька, как обычно, начал мычать, делая попытки выдавить из нутра сидящие в нём знания. Однако кроме блеяния и ощущения, что вот-вот у него изо рта появятся пузыри, ничего не выходило. Смуглая физиономия удэге не умела краснеть, она просто стала ещё более бурой.
– Канчуга, вам непонятен вопрос? Рядовой, вы нас задерживаете и рискуете в одиночку выкопать окопчик самому большому танку. К примеру, «Иосифу Сталину».
Возможно, Голька представил, как долбит киркой каменистую боковину сопки на земле предков, и это взбодрило застенчивого охотника.
– Товарища командира! Докладываю! РПГ‑38, 40, 41 – фугасные, для борьбы с танками. Осколочная РГД‑33 со сменной рубашкой. Надел рубашку, и по башке фашиста, обороняясь, из окопа кинул. Снял, в наступление побежал. Бросай спокойно, однако. Есть РГ‑42 и Ф‑1, те тоже осторожно треба пользовать.
– Знатно вас, товарищ Канчуга, в армии подковали! Прибыли к нам – по-русски ни бельмеса, только команды к приёму пищи и отбою понимали, – усмехнулся в рыжие усы довольный педагогическими успехами старшина Грамотин. – А сколько новых слов вы освоили! С красноармейцем Полтавченко скоро на их украинской мове балакать будете.
Время задавать вопросы прошло, и начиналось самое интересное. Старшина Грамотин, подражая перовским охотникам, раскинул в стороны ноги в яловых сапогах и, энергично помогая себе руками, принялся обрисовывать картины своей «охоты» на зловредный механический зверинец фашистов. В горькие дни отступления старшина жёг танки бутылками с зажигательной смесью. Рвал их стальную шкуру связками гранат – своих, а по большей части трофейных, собирая те пучком по два с половиной килограмма в каждом. При наличии старой доброй фугасной «дуры» он непосредственно перед использованием по назначению аккуратно вставлял в здоровую «банку» запал и бросал… куда побольней! Иногда выходящий из окружения Грамотин изводил гнавшую перед собой разрозненные остатки разгромленных соединений РККА стальную волну гитлеровских убийц подобранной в чужом окопе немецкой ручной кумулятивной миной. Уже в оборонительных боях под Москвой рассказчику довелось испытать английскую гранату, прозванную за внешнее сходство «термосом». Наконец, в середине сорок третьего в руки старшины впервые попала отечественная граната, с которой можно было поспорить и с тяжёлыми кошачьими вермахта.
Ветеран травил окопные байки, и такие беседы сплачивали взвод. Будто заправский психолог, доходчивыми словами раненый-перераненый старшина заставлял вчерашних школьников свыкаться с мыслью о предстоящих боевых свершениях. Упирал на их обыденность: «Работа, да и только!»
Наступил август. С юга ожидался налёт очередного тайфуна с ливнями и ураганным ветром. Но погоды проходят по линии небесной канцелярии. Творимое на земле подотчётно иному командованию! Что‑то начало происходить вокруг приграничного села. Прибывали старшие офицеры и, уединяясь в штабе полка или прямо на местности, скрытые стараниями рядовых под тоннами земли бункеров, осматривали лежащие вдоль границы пойменные луга. Накануне главных событий – нет! пожалуй, за неделю до того – солдаты полка почувствовали какую‑то перенасыщенность окрестностей военным людом. В лесах вдоль дороги на село Синиловка, по берегам полноводного от муссонных, идущих несколько дней кряду дождей Суйфуна выросли КПП, а за ними палаточные городки. С позднего вечера восьмого августа мимо ворот их части сплошным потоком стала проходить военная техника, артиллерийские установки, автомашины с пехотой. Перед отбоем по казарме пролетел слух, что показались передовые части соседей из дислоцированной в Галёнках стрелковой дивизии.
Под утро стоящий на тумбочке рядовой Аванесов видел, как вызывали в штаб полка командиров батальонов, затем те уже собрали ротных и взводных офицеров. Вернувшись, отцы-командиры уединились у себя в канцелярии, пригласив на совещание и старшину. Наконец под утро грохнуло так, что задрожали стёкла в казармах. Только после первого орудийного залпа артподготовки наступило настоящее девятое августа. Война пришла на древние земли канувших в Лету «золотых» империй . До рассвета боги войны утюжили приграничные сопки, стараясь смести с их вершин бетон японских укреплений. Волнами на вражеские склоны налетала авиация. Разрывы тяжёлых бомб сотрясали землю, и её поверхность передавала дрожь каждого попадания. Выстроившиеся в предутренней серости батальоны части, где служил Сущук, приветствовал комполка и, кратко напутствовав личный состав, отдал приказ в соответствии с боевым распоряжением выдвигаться в сторону государственной границы СССР. Под шорох тысяч подошв колонны, минуя дорогу, бесконечной живой лентой вышли через стрельбище прямо на поля равнины. Оставшаяся позади дорога, забитая техникой с войсками, двигавшимися в направлении китайского города Дуннин, со времён похода внука Чингиз-хана, кагана Гуюка, на город Кайюань не помнила такого количества солдат.
– Бойцы! – отвлекая от зрелища горящих на сопках огневых точек противника, старшина Грамотин тихо на ходу окликнул идущих. – Принято решение штурмовать укрепрайоны частями, прибывшими из Германии. Нас, как необстрелянную зелень, погонят во втором эшелоне. Не раскисать! Внимательно смотреть по сторонам! Не то самурайские недобитки на гостинцы накидают свинцовых орехов под нашу шкуру.
Впереди волной нарастали звуки автоматно-пулемётной стрельбы. Вышедшие победителями из одной войны штурмовые батальоны начали привычное для себя дело – уничтожать сопротивляющегося противника. Следом, повинуясь невидимому дирижёру, артиллерия и авиация перенесли огонь на цели в глубине сопредельной территории, и всполохи разрывов перестали украшать склоны сопок. Обойдя несколько артиллерийских дивизионов, батальон, в состав которого входил взвод Сущука, спокойно миновал понтонный мост и встал у незримой черты государственной границы. Забравшись на середину небосклона, солнце с синевы небес освещало кишевшую войсками долину. С этой позиции солдатам не доводилось рассматривать место своей службы. Вон сопка с капонирами и позициями танкового батальона. Он остался прикрывать своими пушками наступающий полк от всяческих неожиданностей. Время обеда, народ нервно грызёт сухари. Правда или нет, никто толком не знает, но взводный говорил, что технолог хлебозавода, придумавший их рецепт, получил Сталинскую премию.
Впереди началось какое‑то движение. Колонна Сущука, стуча каблуками кирзовых сапог, тронулась вперёд. Сначала по новой, проделанной сапёрами в речной согре просеке – к переправе через Суйфун. За рекой колонна поворотила направо, и широкой рокадой пехота километров двадцать пылила вдоль подножия гребня. Обогнула горный хребет, и, оставляя с запада окраины города Дуннина, подразделения углубились в чужую территорию. Дальше путь полка, не встречавшего сопротивления, пролегал по незнакомым, ставшим местами ожесточённых боёв землям. Мрачнея лицами, красноармейцы маршировали мимо неприбранных трупов, горящей техники и убитых животных. Дыша гарью и тленом, стрелковый полк размеренным маршем продвигался в направлении Муданьцзян – Мулин, в глубь китайской территории. К пятнадцатому августа часть Сущука, прошагав сто пятьдесят километров, приблизилась к важному административно-политическому центру, узлу шоссейных и железнодорожных транспортных артерий, городу Муданьцзяну.
Полк шёл себе и шёл, а напряжение боёв нарастало. Будто сжимаемая под натиском советских войск, военная пружина империи Ямато готовила рубеж, где собиралась остановить победное шествие дивизий приморских общевойсковых армий. Шестнадцатого августа, несмотря на действия бомбардировочной авиационной дивизии, накануне подтянув железной дорогой резервы, японцы перешли в контрнаступление. Не предполагавшее принимать мер по укреплению временных позиций командование части, где проходил службу Николай, получило приказ: «Развернувшись в сторону Мулина, встретить и остановить пытавшиеся вклиниться в боевые порядки наступавших войск моторизованные части противника!»
– Живее, живее, молодцы! Окапываемся! – за солдатскими спинами суетился младший лейтенант, пожалуй, одного со многими из них возраста.
– Ребятки, поднажмите! – вторил ему старшина Грамотин. – Серёгин, ты бы узнал у комбата, как дела с артиллерийской поддержкой, – старшина, обращающийся к рядовым на «вы», имел дурную фронтовую привычку «тыкать» старшим по должности и званию. Младший лейтенант Серёгин кивнул и, придерживая рукой болтающийся планшет, убежал в неизвестность. Несколько минут над будущими позициями были слышны глухие удары солдатских лопаток о твёрдую, сухую почву и кряхтение с натужным сопеньем. Солдаты выворачивали из земли особо большие камни.
– Копайте для стрельбы лёжа! До полного профиля, если придётся и будет время, углубим потом.
Но времени пехоте не осталось вовсе! Оно, время, оборвалось сразу и навсегда грохотом первого разрыва. Пресеклось свистом осколков и перестуком падающих сверху земляных комков. Кончилось для парней из соседнего взвода, тела которых разметало прямым попаданием. Снаряды падали часто, но с большим разбросом. Вжавшись в узкую щель неглубокого окопа, Николай не мог думать ни о чём кроме момента прекращения артобстрела. Не потому, что неприятно лежать, когда на тебя сыплется с небес всякая труха пополам с камнями, а в смысле: «Как будет выглядеть бой дальше?» Когда он с товарищами лицом к лицу встретится с врагом. Огонь артиллерии прекратился так же внезапно, как и начался. Звенящей тишины не было, так как со всех далей и сторон слышалась канонада и яростная пальба. Японцы шли в контратаку на всех участках соприкосновения войск.
– Внимание в окопах! – проорал дребезжащим, срывающимся мальчишеским голосом оглушённый взрывом взводный Серёгин. – Пехота с танковой поддержкой по фронту! Приготовить к бою гранаты!
Теперь понятно! Народ зашевелился, вон как на пузе вертится в своей ямке ефрейтор Иванов. Конечно, рядом по соседству устроил в земле гнездо геленджикского разлива рядовой Аванесов. Друг ефрейтора не разлей вода. Сущук подтянул сидор. Непослушными холодными пальцами распустил брезентовые вязки и, порывшись, извлёк из бездонных брезентовых недр солдатского вещмешка солидную дулю противотанковой гранаты. Он изготавливался к бою, а японская пехота, сверкая дрожащими штыками, приближалась к его позиции. С флангов атакующих и по центру, впереди густой вражьей цепи, двигались танки.
Издали видно: со сварной башней и короткой пушкой – штурмовой танк поддержки пехоты «Хо-ни», остальные – обычные «Шинхото Чи-ха» с клёпаными башнями и сорокасемимиллиметровыми пушками. Все три стальных монстра поливали пулемётным огнём неглубокие траншеи роты. В помощь танкистам спешившие к советским окопам солдаты Ямато сноровисто открыли огонь из проверенных временем винтовок «Арисака» – оружия, отличающегося завидной кучностью и точностью боя. Пули всё чаще и чаще вгрызались в земляной бруствер перед солдатскими лицами, и разлетающиеся в разные стороны камушки больно впивались в кожу обороняющихся. Пора! Пулемёт Лёхи Мордашкина глухо задолбил заупокойную песню. Окопчики разом ожили, плеснув в сторону набегающих самураев автоматными очередями. Блестевшие гусеничными траками танки только этого и ждали. Определив пулемётные точки, семидесятипятимиллиметровая пушка «Хо-ни» огрызнулась в сторону линии обороны.
«Первый снаряд, а их у него сто четыре», – зачем‑то вспомнил прежнюю науку Сущук. Автомат в его руках, дрожа, пожирал патроны в барабане. Вторя выстрелам, кровь в висках автоматчика билась злыми пульсами. Разного рода глупости больше не тревожили бойца. Нюхнув горелого пороху, Сущук успокоился. Ему не стало дела ни до кого. Будто он один, такой отважный, лежит здесь, в поле, и отстреливается от настырных самураев. Зрение стрелявшего отслеживало узкий коридор зоны обстрела, и боец замечал лишь действия ближайших к нему товарищей. Один из танков, раскачиваясь, словно лодка на волнах, безостановочно стреляя из пулемёта и плюя снарядами башенного орудия, накатил на окопавшийся взвод достаточно близко для броска гранаты.
Николай расслабил онемевшую кисть руки, впившейся в автоматное ложе. Пора было дать роздых указательному пальцу. Малец желал погнуть и так кривой спусковой крючок. Краем глаза он приметил сбоку, как чья‑то малая фигура, приподнявшись на коленях – не хватало глубины укрытия, – взмахнула рукой с зажатой в ней противотанковой гранатой. Однако красноармеец с гранатой, примерившись, что из такого положения ему никаких сил не хватит добросить килограмм тротила, встал под нестихавшим вражеским огнём в полный рост и, поднатужившись, двумя отведёнными в сторону руками метнул окаянную железку в надвигающийся танк. Взрыв гранаты, попавшей в стык башни, не был таким оглушительным, как на учебном полигоне. Рядовой звук боя и ничего более! Но броневой лист толщиной в пятьдесят миллиметров не смог прикрыть прячущихся за ним танкистов. Сноп горячего, плавящегося металла и острые осколки окалины, ворвавшись в тесную стальную коробку башни, на раз выкосили членов вражьего экипажа. По инерции развернувшись боком, танк встал, и от железного монстра к небу потянулся шлейф чёрного дыма. Остро пахнуло горелым машинным маслом и жжёным мясом.
Очнувшись от увиденного, Николай понял, что атака японцев захлебнулась и их поредевшие цепи обратились в бегство. Прикрывая отход пехоты, уцелевшие танки, развернувшись, стреляли из задних пулемётов. Но передышки до следующей атаки не последовало. Ожила вражеская артиллерия, и небо вновь стало возвращать перемешанный с землёй и ошмётками человеческих тел, поднятый взрывами сор. Рёв авиационных моторов мелькнувших на бреющем полёте штурмовиков, чёрная тень крылатой смерти, мазнувшая по торчащим из окопов крашенным в болотную зелень солдатским каскам, вдавили в спасительную почву оставшихся в строю бойцов. Однако красные звёзды на пятнистых крыльях эскадрилий штурмовиков успокоили старавшихся вжаться в землю красноармейцев, вселив в их души уверенность: командование армии про них не забыло!
Взрывы где‑то впереди и прекратившийся артобстрел позволили бойцам поднять головы и выглянуть поверх пепельных кучек земли. Такое желанное зрелище поддержки пехоты авиацией, наверное, не раз хотели видеть многие павшие в боях минувшей войны. На востоке отточенное на крови взаимодействие родов советских войск проявилось в своих лучших качествах. Прицельное бомбометание по скоплению готовых нанести контрудар японцев подняло в их расположении стену из земли, остатков техники и людей. Второй заход – и ликующий Сущук увидел огненные стрелы реактивных снарядов, устремившихся от самолётов в сторону самураев. Грохнуло, и занятые врагом позиции обратилась в горящий ад. Ещё заход, и по стене пламени забили авиационные пушки. Штурмовики, пахари войны, освободившись от смертоносных орудий своего труда, уходили на базу, помахав крыльями остающейся на позициях пехоте.
– Взвод! В атаку, за мной! – вешая на ремень автомат, взводный Серёгин, вставая из укрытия, дал короткую очередь.
Стряхиваемая земля сыпалась со спин подымающихся солдат. «Ого, а нас немало осталось на ногах!» – успел порадоваться Николай, отгораживаясь от окружающей действительности сосредоточением боя. Но сражаться было не с кем. Добежав до места, перепаханного бомбами, рота застала деморализованных японцев, многие из которых получили тяжкие увечья. Горели танки и автомашины, полузасыпанные остатки людей и животных валялись изорванными кучами вокруг воронок. Дух горелого тротила, расплавленной брони и затхлой крови пропитал всю округу.
– Принять оружие у пленных! Сущук, дуй к ротному, узнай, какие будут дальнейшие приказания, – распорядился взводный.
– Товарищ младший лейтенант, у меня автомат осколком повредило. Разрешите подобрать оружие на наших прежних позициях?
– А-а-а, беда с тобой! Всё у тебя, Сущук, вечно не вовремя, – в сердцах ругнулся комвзвода. – Хорошо, возьми там, у Аванесова, его винтовку. И давай, давай, солдат, живей скачи в штаб. Пошёл!
Длинный день первого боя закончился. Отправили раненых, с ними поехал лечиться герой удэге, умудрившийся под шквальным огнём гарцевать в полный рост и остаться живым. А вот балагура с берегов Чёрного моря и ещё троих ребят из взвода похоронили в центре Мулина, в который вошли батальоны полка к утру восемнадцатого августа. Накануне вечером, семнадцатого, генерал Отодзо Ямада отдал приказ своим войскам прекратить сопротивление, и Муданьцзян полностью заняли дивизии приморских армий. Старшина Грамотин, принёсший газету, в которой описывали подвиг рядового Канчуги, подорвавшего японский танк, озорно взглянув на повзрослевших воспитанников, спросил:
– Ну что, красноармеец Сущук, как по-вашему, хорошо мы выполнили задачу Родины? Выучились громить врага, оставаясь невредимыми? – Вопрос не требовал ответа, и обступившие старшину воины, вытягивая худые шеи, заглядывали ему через плечо в газетный лист. Все хотели поглазеть на портрет Канчуги.
Служба в китайском городке, в окружении его восхищавшихся освободителями жителей приносила множество приятных моментов. Странная кухня, экзотические виды города, прелестные, постоянно улыбающиеся молоденькие китайские барышни вскружили многие горячие головы. Поэтому известие о появившихся в пригородах хунхузах, местного аналога басмачей, подействовало на расслабившихся красноармейцев отрезвляюще. Гарнизон понёс первые потери, когда из засады были расстреляны трое солдат, патрулирующих окрестности, а затем нападению подверглась автолавка военторга . В конце августа отделению ефрейтора Иванова отдали приказ: «Заступить в ночной дозор со стороны южных пригородов Мулина!» Выбравшись, как положено, строем из города, на сельском просёлке солдаты сгрудились безалаберной группой.
– Слушайте сюда! – мрачный после гибели друга ефрейтор, ставя задачи подчинённым, стал распределять бойцов по тройкам. – Мордашкин с Фокиным и Бычковым, пройдёте к тем дальним фанзам. Мордашкин за старшего. Я с Егоровым, Беловым и Рахманом отойду в тень этого кургана, на нём специально для нас, что ли, вырыли окоп. Мордашкин, подсветишь фонарём, когда заляжете в дозор. Сущук, бери под команду оставшихся и двигай по дороге дальше. Следи по часам за временем, хоть польза от них будет, а то одно хвастовство. Не спеша двигайтесь вперёд в течение получаса. Вышло время – возвращайтесь к нам. Всем ясна задача? Выполнять!
Рассредоточившись на дороге, группа Сущука побрела в сумерки полей. В окнах жителей провинции ни единого проблеска света. Сельская идиллия потому и зовётся так, что тиха, глуха и оттого прекрасна. Строгий порядок линий и углов рисовых чеков: одни в чёрной грязи, с жующими жвачку или солому, стоящими по колено в земляной жиже круторогими волами, своим навозом удобряющими почву; другие в строчках торчащих рисовых саженцев, залитых белой водой; третьи сплошь заросшие мохнатым ковром ярко-зелёного риса. На соседних урожай на днях сняли, и они, осиротевшие участки пашни, топорщатся жёстким жнивьём и разбросанными по пятачкам махоньких плантаций копнами срезанных метёлок. На многие километры круг пустынной дороги поля. Даже склоны холмов или древних курганов разработаны и огорожены высокими земляными валами. С дороги не видно, но наверняка и эти нивы залиты водой и приспособлены к возделыванию любимой местными культуры. Скрывшееся впереди за горизонтом солнце, подсветив снизу сереющие облака, вновь превратило их в белое чудо из сахарной ваты. Пышные клубы небесных островов от такого внимания затухающего светила вдруг заиграли нежно-розовыми оттенками.
«Скоро совсем стемнеет, – старший пешего дозора Сущук взглянул на часы, – пора поворачивать!.. Что это?» – впереди прерванного пути раскинула свои развесистые ветви небольшая рощица. Прямо на её опушке, у обочины просёлка, вверх колёсами лежала деревенская повозка, с которой свалился перевозимый скарб.
– Внимание, стрелять без моей команды! Я вперёд, прикройте, – сняв винтовку с плеча, Николай приладил штык и, дослав патрон в ствол, стал приближаться к подозрительному месту.
У повозки никого не оказалось. Постромки обрезаны ножом, и следы тягловой живности, судя по их отпечаткам в пыли, уходили дорогой дальше. Дорожный отвал с примятой травой и сломанная ветка давали понять, что в лесок ушло несколько человек: «Не меньше двух!» – рассудил следопыт. Выросший в глуши уссурийской тайги, Сущук начал баловаться охотой с малых лет, а распознать следы ломящихся, словно испуганные кабаны, людей без труда смог бы и городской житель. Раздвинув рукой ветки и стараясь шуметь поменьше, солдат, пригнувшись, пробирался в сгущающейся темноте, покуда не вышел на свободный от деревьев небольшой травяной пятачок. Только успел распрямить спину, а из кустов с двух сторон возникли тёмные силуэты с блестящими длинными и широкими лезвиями в руках.
Нападавшие профессионально распределили зоны нанесения ударов, и светлые молнии полетели сверху и поперёк туловища следопыта. Шагнув навстречу направленному в живот лезвию, красноармеец уклонился от выпада в голову. Прикрывшись винтовкой, боец, отбив удар в параллельной плоскости, в ответ саданул противника прикладом. Бац! И следом резко ткнул штыком в сторону нападавшего, метившего ему в голову. Чувствуя мягкое сопротивление движению штыка, Сущук понял: «Попал!» Освобождая штык от кровавой добычи, боец отбил стальным затыльником приклада пытавшийся впиться ему в лицо меч. Уклоняясь от врага, отступил, увеличив дистанцию, и невозмутимо принял на штык размахивающего клинком оставшегося на ногах хунхуза.
Хорошая штука штыковой бой! До войны фехтование на штыках признавалось прикладным видом спорта, и учебные схватки со старшиной, начинавшим служить в далёком тридцать девятом, пошли на пользу нынешнему победителю. Никаких выдумок и сложных финтов, лёгкое движение винтовки – и штык, направляя лезвие меча мимо цели, сам на всю гранёную длину пронзает бандита. В темноте грохнул выстрел. Ухнул, разом сведя на нет радость от победы. Руку красноармейца дёрнуло в сторону. Да так сильно, что чуть не оторвало кисть. Но ощущений, что он ранен, не было. Не вскидывая оружия, уперев винтовочное ложе к бедру, Николай пальнул в сторону вспышки выстрела. Передёрнул затвор, и, уже прикладом вложившись в плечо, бахнул на шум ломающихся веток. Вскрик – и в тёмном лесу наступила тишина. Подоспевшие товарищи выволокли на дорогу три трупа в сопревшей, вонючей, давно не стиранной одежде.
Утром к месту стычки прибыл грузовик с солдатами НКВД. Следом подъехала чёрная штабная автомашина. Построивший взвод лейтенант в фуражке с малиновым околышем вытянулся по стойке смирно. Отделение ефрейтора Иванова, ночь до утра охранявшее место происшествия, подражая прибывшим, так же превратилось в струнку. Вышедшие из легковушки военные рассеянно выслушали доклад офицера, и старший махнул в сторону лесного массива. Дескать, прочёсывая местность, двигайтесь в том направлении. Окружив убитых, следственная комиссия пошепталась, изучая вещи хунхузов и называя их «краснобородыми» , хотя при жизни бандиты растительностью на лице похвастаться не могли. Лесополоса быстро кончилась, и прочёсывавший её взвод возвратился к дороге. Лейтенант вновь рапортовал, теперь уже об успехах своего воинства, и передал комиссии кожаный баул, у которого от тяжести содержимого отрывалась ручка. Велев поставить ношу на капот машины, руководитель в звании полковника НКВД распорядился сломать на сумке замок. Откинув клапан баула, прибывшие стали рассматривать его содержимое. В этот момент к ефрейтору Иванову подошёл лейтенант:
– Ефрейтор, кто из ваших бойцов отличился? Этот? Давай, молодец, иди к полковнику, требуют тебя.
Строевым шагом рядовой Сущук двинулся к начальству и, замерев смирно, отрапортовал о прибытии:
– Товарищ полковник…
– Не волнуйся, сынок, – отмахнулся от шумного приветствия бледнолицый офицер с пытливым взором. – Ишь, раскраснелся! Раздухарился и забыл устав? При оружии честь не отдают!
– Виноват! – потупившись, обмолвился красноармеец, однако его раскаянья были никому не нужны.
– Этим русским штыком, удалец, ты от мечей отбился? – поинтересовался полковник. – Молодец! – старший офицер говорил тихо, с улыбкой, казалось, подбадривая стушевавшегося солдата. Однако при этом глаза особиста оставались злыми и холодными. Такие умники, выслуживаясь, в военное время умудрились расстрелять целую дивизию собственных солдат. – Знаешь, что там? – полковник указал пальцем на баул.
– Не могу знать, товарищ…
– Золото из разрытого у въезда в город кургана. Ваш ефрейтор использовал ту траншею под укрытие. Ты, рядовой, больно умело бьёшься на штыках. Желаешь, орёл, на сверхсрочную? Старшиной, в дивизию НКВД!
Сущук обмер, не зная, что и ответить.
– Ладно, подумай, а я твоё дело поручу изучить. Что ты за фрукт-овощ. Золота, извини, брат, за находку выдать не могу. Смотрю, часов у тебя, герой, нет?
– Были, товарищ полковник, – наконец у солдата прорезался голос. – Их отстрелил тот, что пулю получил.
– Как отстрелил? Покажи!
Николай протянул руку с зажатыми обломками трофейных Helvetia , обменянных на пустячок у встречного солдата штурмового батальона. У «хитрованской фиксатой рожи», воевавшей у Рокоссовского, с его слов, в карманах было ещё штуки три таких же «фрицевских бочат».
– Суду всё ясно! – качая головой, обронил особист. – Они со светящимся циферблатом. По нему и стреляли. Что с рукой, боец? – мазнув взглядом по распухшей кисти, продолжал разыгрывать заботу член военного трибунала . – Да, кровоподтёк будь здоров! Кисть наверняка болит? Перелома нет? Нужно тебе, солдат, отправляться в санбат, показать руку фельдшеру.
– Никак нет, товарищ полковник! Не болит! Разрешите вернуться в строй, – пытался отделаться от внимания неприятного офицера рядовой Сущук.
– Ступай, хотя нет, подожди! – расстёгивая нагрудный карман гимнастёрки, придержал уже начинавшего паниковать рядового страшный человек. – На-ка вот часы, взамен пострадавших. Не обессудь, они без ремешка, но приспособишь к ним браслет от старых. Понимаешь, солдат, занимательная история произошла со мной под Мишанем. Подбили наши гвардейцы перевозивший японские документы штабной танк «Чи-ки». В стальной укладке кроме бумаг нашлась небольшая каменная шкатулка, на крышке которой изображены три круживших дракона, вцепившихся в хвосты друг друга. Внутри помещалось натуральное птичье гнездо с этими часами. Я сам её открывал и могу поклясться, на ту пору они, тикая, шли. Секундная стрелка бежала, как ей и положено. Вынул я их и поверх бумаг оставил. Дальше были дела, закрутился, разъезды всякие. Вернулся – часы встали, завод кончился. Пробовал подкрутить головку, не получается. Наверное, сломались. Возьми, братец, на память, починишь, носить будешь. Ступайте в строй, рядовой!
– А шкатулка? – вовсе осмелел Николай.
– Что шкатулка? – удивился полковник.
– Куда подевалась, товарищ полковник? Та, что вы говорили, из камня, с драконами?
– Пропала! Эй, лейтенант! – полковник, забывая про солдата, обернулся к подчинённым. – Грузите трупы хун-ху-цзы, и давайте трогаться, – полковник криком поторопил особую команду.
Вернувшись к своим, Николай раскрыл ладонь, и товарищи увидели часы в серебристом корпусе с иностранной надписью на циферблате – «Swiss» , стрелки которых остановились на девяти часах сорока пяти минутах.
Пришло время прощаться с армией. Минули «сороковые роковые», настала новая пора. Пятидесятый год, ровно половина двадцатого века. Живи и радуйся. Ладным, крепким да возмужавшим вернулся в родную хату к отцу с матерью и старшей сестрёнке Колька Сущук. Хотя уже и не Колька вовсе, а Николай Орехтович! Мужик с выгоревшей, коротко стриженной шевелюрой, сытой физиономией. Армейский харч вам не колхозная болтушка. Да и на гимнастёрке без погон уволенного в запас медаль «За победу над Японией» светится. Озаряет золотистым кругом счастливое лицо матери, чью голову навсегда покрыл чёрный платок в память по сгинувшему Кириллу.
В те времена сельчане, способные держать топор и елозить по стволу двуручной пилой, в зимнюю пору сколачивали артель, зарабатывая лишнюю копейку на лесосеках Шкотовского плато . Николай, на первых порах празднуя возвращение в компании однорукого Сеньки Белана, попив с ним с недельку для порядка водки: «За победу и Сталина!» – пришёл в себя в момент тостов на помин души Васи Фатьянова, убитого под Берлином. Имя погибшего друга заставило пьяного Сущука заречься: «Водка для слабаков вроде Сеньки!» В тот раз он обругал собутыльника:
– Баюкая свою болячку, разнюнился. Нет руки! И что с того? Не можешь руками работать – голова‑то у тебя осталась! Иди на курсы тех же бухгалтеров, Сеня, ведь семилетка у тебя за плечами! – Белан возразил, и Николай, плюнув ему под ноги, выгнал взашей выпивоху и сам вскорости подался к лесорубам.
На Шкотовском плато дышалось полной грудью. Работа тяжёлая, да компания подобралась ещё та. Мало осталось живых да целых мужиков на селе, а кто и спился уже, рвя по пьяни гимнастёрку: «Вот какой я ветеран. Смотрите, люди добрые!» Памятный день не задался с утра. Погода, правда, стояла хорошая. Солнечно, только мороз жмёт, руки стынут, вот и сорвался удар, зашиб Сущук руку. Ту, в которую стреляли в Китае. Испугался, что стекло часов разбил, да чего им сделается, они так и не желали отмерять положенные мгновения. Он обращался к мастеру в городе Ворошилове. Часовщик отказал. Видишь ли, изделие иностранное, и он не мог даже крышку открыть. Старый еврей всё удивлялся: нет, мол, у них какого‑то зазора – и баста!
Вогнав от злости топор в чурку, отошёл нескладный лесоруб к растущим в ущелье меж скалистых выходов могучим кедрам. Соседствуя с ними, в небо уходили высокие, как колонны, камни, охватывающие миниатюрную рощу своим частоколом. Даже не смахнув снег, плюхнулся Николай на поваленный камень и, желая лучше разглядеть ушибленное место, заголил кисть и часть предплечья. Синяк уже начал расплываться, переливаясь всеми цветами радуги. Зашибленные кости саднило, и что‑то дёргало потревоженную руку. Как нерв дёргает больной зуб. Захватив ладонью пригоршню снега, Сущук, приложив к месту ушиба холодный снежок, почувствовал облегчение. Решив: «Пора возвращаться! Некогда особо рассиживаться, мужики засмеют!» – привстав, он по привычке бросил взгляд на бесполезный циферблат. Ровно десять часов.
– Твою ж медь! – на всю тайгу ругнулся Николай. На его глазах мёртвая секундная стрелка, кружась, суетливо нагоняла упущенное время. Часовой механизм тикал громко, аж слышно по всему лесу. – Говорили мне, нужно стукнуть, и пойдут! – обратился возбуждённый мужик к знатному кедровнику. – А я, пустая башка, не верил подсказкам! – скрипя снегом, побежал обрадованный владелец работающих часов к лесосеке.
Увидав бегущего, бригадир Ермолай Ерёмин, оставив дрожать двуручную дровянку в распиле ствола, вышел ему навстречу.
– Ты чего, Коля, волынишь? Сообщество преет, напрягая жилы, а ты, как молодой конь, знай себе рысачишь по горам, – тяжко контуженный под Москвой Ермолай – на ту битву его привела беспокойная, требовавшая записаться в добровольцы натура: призыву мужик не подлежал по возрасту, – страдал головными болями и перепадами настроения. – Чего носом крутишь?
– Не серчай, бригадир! Руку раненую зашиб, вот и отошёл. Глянь, как по стволу шмякнул, аж сломанные часы пошли, – пытался оправдаться Николай.
– Ты чаво тут оглобли свои мне в личность тычешь! Какие, к лешему, часы?! – Ермолай нехотя глянул на холодное стекло. – Ха, да они у тебя стоят! Приврать, братец, любишь?
Совсем растерялся Сущук. Только что шли, стрелки даже передвинулись и показывают теперь десять ноль пять. Полная хреновина получалась с этим механизмом.
Под вечер Николая окончательно вывело из равновесия желание Ерёмина вырубить кедрач на поляне с каменными столбами. Насупленная бригада наворачивала надоевшие всем заправленные жареным салом с луком макароны: «Картохи бы!» – когда её бригадир ни с того ни с сего заявил, что поутру отряжает несколько человек свалить вековые деревья. Сущуку, не чуждому понятиям о прекрасном, просто претила мысль о кощунственной рубке кормильца всего живого в тайге – кедра. Слово за слово, в горячке помянул Николай про прошедшие времена голого патриотизма и шапкозакидательства, стоившие стране миллионов жизней. Толкнув в снег пытавшегося схватить его за грудки бугра, Сущук рассвирепел. Но, увидев в руках Ермолая топор, сразу успокоился. Что взять с инвалида, у которого даже психика искалечена войной?
В сердцах сплюнув, повернулся лесоруб к бригадиру спиной и пошёл вверх, к понравившейся ему роще. Он не мог видеть, что позади него налетевший снежный вихрь скрыл в белёсой круговерти артельный балаган вместе с попрятавшимися в нём мужиками. Впереди него по-прежнему сверкал на солнце спрессованный снег, который присел на верхушки мегалитов богатыми овчинными шапками. Стоило ему, поднявшись по своим старым следам, зайти в теснину, за огороженный камнями круг, где коричневые стволы величаво заслоняли синеву небес, как часы на его руке вновь пошли. Прислонившись спиной к тёплой, разогретой солнцем, вкусно пахнувшей смолой коре, Николай от нахлынувшей разом усталости, сползая в снег, закрыл глаза.
