ЛЁНЬКА С КОРАБЕЛЬНОЙ СТОРОНЫ

– Граждане! Воздушная тревога! Граждане! Воздушная тревога! – раздалось из репродуктора. Завыли сирены, гудки, паровозы.
Лёнька с Павликом обходили четырёхугольник своего двора. Во всех квартирах было темно. Но на третьем этаже из углового окна пробивался яркий луч света. Одним духом мальчишки взлетели на третий этаж и забарабанили кулаками в дверь. Раздались шаркающие шаги, дверь приоткрылась, и из неё выглянула старушка.
– Свет, уберите свет! – закричали ребята.
– Какой свет?.. – недоумённо спросила старушка, но они уже не слушали. Отстранив старушку, быстро влетели в квартиру, подбежали к окну и плотно задёрнули маскировочную штору.
– Всё, бабушка, теперь – порядок! – удо­влетворённо сказал Павлик. – Смотрите же, закрывайте окна получше!
– Да я, милые, что?.. Я же вроде закрывала… – растерялась старушка.
– В следующий раз закрывайте окна плотнее! – строго сказал Лёнька. – А не то будете отвечать по законам военного времени!
Выйдя во двор, ребята ещё раз осмотрелись. Света нигде не было видно.
– Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога! – звучал из репродуктора тревожный голос.
– Айда наверх! – Лёнька с Павликом бегом припустили по лестнице, которая вела на чердак. Быстро вылезли на крышу, где уже находились несколько дружинниц.
– Куда вас несёт? Ну-ка, живо вниз! – напустилась на мальчишек строгая женщина с красной повязкой на рукаве. – Марш в убежище!
– Тёть Тань! Мы только вот тут с краешку постоим, посмотрим, – заискивающе сказал Лёнька.
– Нашёл театр! Здесь опасно! – сказала женщина. Но тут заработали зенитки, прожекторы зашарили по небу, и женщина поспешно отошла.
Картина сверху открывалась красивая и жуткая. Над ночным городом метались лучи прожекторов. Бухали зенитки. Чёрная южная ночь освещалась вспышками взрывов. Где-то в районе Морского завода горело. Прожектора, скрестившись, ослепили и вели маленький самолётик. Ещё яростней затараторили зенитки. Самолётик вспыхнул и стремительно понёсся к земле.
– Ура! – закричали на крыше. Люди обнимались и смеялись от радости за наших зенитчиков, сбивших немецкий самолёт.
Как и все севастопольские мальчишки, Павлик и Лёнька прекрасно плавали. Несколько лет назад они познакомились в секции по прыжкам в воду на Водной станции. Познакомились и стали закадычными друзьями. Лёнька жил на Корабельной стороне, в домике, к которому вели вырубленные в скале ступени. А Павлик – в центре города, на первом этаже красивого трёхэтажного дома с колоннами. Учились они в разных школах, но всё свободное время проводили вместе. Когда началась война, Лёнька почти каждую ночь был у Павлика. Ребята обходили двор, проверяя светомаскировку. Когда не было налётов, сидели на крыше, обхватив руками колени, говорили обо всём на свете: о знаменитых путешественниках, о лётчиках, но чаще всего – о войне и о Тимуре.
Полтора года назад появилась книга писателя Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». История о волевом, целеустремлённом мальчике Тимуре и его друзьях захватила всех школьников советской страны. Книгу зачитывали до дыр, одноимённый фильм смотрели десятки раз. Тимур и его товарищи перестали быть книжными героями и стали реальными ребятами, на которых стремились походить все мальчишки. Организовывали отряды, выбирали вожака-лидера и делали то же, что и Тимур с его командой: помогали семьям красноармейцев.
Немудрено, что с началом войны тимуровское движение вспыхнуло с новой силой. Тимуровцы помогали тем, у кого отцы, мужья, сыновья были на фронте: покупали лекарства пожилым людям, носили им воду, продукты из магазина, убирали после бомбёжек дворы от обломков и мусора. Лёнька и Павлик были активными тимуровцами. С утра до ночи носились они по городу, опекая стариков и детей.
Но при этом Лёнька был недоволен и часто говорил Павлику:
– Ерундой занимаемся!
– Мы же фронту помогаем! – обижался Павлик.
– Цацки это для лялек, а не помощь фронту, – яростно рубил воздух рукой Лёнька. – В магазин да аптеку сбегать – это и малолетки могут. Нам бы стоящее дело!..
– Но Тимур же считал, что помощь слабым – это и есть стоящее дело…
– Когда Тимур свою команду создавал, был мир, а сейчас – война. И дела у нас другие должны быть. Важные! – стоял на своём Лёнька.
– Но разве мы мало делаем?.. Бутылки пустые для горючей смеси собираем, щели для укрытий в скалках роем…
– А как ты думаешь, Тимур сейчас бутылки собирает? – с ехидцей перебил Лёнька. – Он наверняка воюет. На фронт надо идти, Пашка!
– Да кто ж нас возьмёт, Лёнь? Тимуру-то пятнадцать уже, а нам…
– Ничего, прибавим три года.
– Да, тебе просто говорить – ты вон какой длинный!.. А я маленький, кто мне поверит, что мне пятнадцать?.. Да в пятнадцать-то, Лёнь, тоже ж не берут – берут в восемнадцать.
– На фронт надо! – гнул своё Лёнька.
Однажды вечером Лёнька не смог прийти к другу. На следующее утро, весело насвистывая, он отправился в центр. Но что это?.. На месте дома с колоннами высилась гора камней, досок и строительного мусора. Стояли санитарные машины, около них суетились люди в белых халатах.
– Мальчик, туда нельзя! – загородил Лёньке дорогу милиционер.
– У меня там друг живёт! Пустите! – закричал Лёнька.
– Никто там уже не живёт, мальчик! Иди домой…
– Прямое попадание! – сказал мужик в толпе. – Всех всмятку!
– Господи! – перекрестилась какая-то бабушка.
Три дня после гибели друга Лёнька пролежал, повернувшись лицом к стене, молча сотрясаясь от рыданий. У него больше не было друга, с которым можно было поделиться секретом, доверить самое сокровенное, тайное, что не расскажешь никому другому. Через три дня он встал с сухими глазами и с твёрдым решением: на фронт!
Его день был теперь расписан по часам. С утра Лёнька ходил в школу помогать учительнице Варваре Афанасьевне. Математик Иван Петрович ушёл на фронт, и на ней держалось целых пять классов. Вот Лёнька и учил ­первоклашек выводить палочки: «толстая – волосяная, толстая – волосяная». Потом несколько часов он долбил киркой скалу за домом, углубляя пещерку, в которой они с матерью прятались при налётах и обстрелах. После этого бежал в пошивочную бригаду, где женщины ремонтировали солдатское обмундирование, шили для фронта шапки-ушанки, рукавицы, вязали тёплые носки и варежки. Он таскал тяжёлые тюки с сукном, перематывал пряжу, носил воду. И всё время прислушивался к разговорам, когда же на фронт пойдёт автомобильный обоз с тёплой одеждой, книгами, подарками.
Дождался. Пошёл к начальнику бригады просить, чтобы его взяли в обоз. Начальник посмотрел на Лёньку с сомнением: совсем пацан ещё, ему б за партой сидеть… Но, с другой стороны, на фронте сейчас тихо. А мальчишка крепкий, высокий, вон какие тяжести таскает в бригаде!.. Что ж, таскает тут – и в поездке пригодится: рук-то лишних нет, а кому-то ж надо разгружать-загружать машины. Фронтовиков об этом и просить совестно: они воюют.
День был пасмурный, небо обложено тёмно-серыми тяжёлыми тучами, поэтому выехали днём, не опасаясь налёта, тремя машинами. Лёнька ехал в кузове первой. Дорога была разбита, шофёры объезжали воронки от бомб, и качало, как в лодке. В ложбине остановились. Дальше ехать было опасно, дорога простреливалась. Старшая пошла вперёд и скоро возвратилась с краснофлотцами. Начали таскать мешки с обмундированием и ящики с подарками в расположение батальона морской пехоты. Работали быстро, стремясь разгрузиться поскорее. Лёнька старался во­всю: закидывал мешок себе на спину и быстро тащил мимо часовых в землянку, сбрасывал наземь и снова бежал за следующим грузом. Когда разгрузка закончилась, а матросы загрузили в машины обмундирование для починки, стали благодарить севастопольцев за помощь и подарки.
Лёнька понял: пора. Он юркнул в землянку, пролез к самой стене и присел за мешками. Сидел долго. Слышал, как звала его старшая:
– Лёнька!.. Лёньку не видели?..
– Да где ему быть: натрудился пацан, спит где-нибудь в кузове. Поехали, – ответили ей.
Машины загудели. Всё стихло. Лёнька ещё долго сидел, боясь, как бы за ним не вернулись. Замёрз. Зарылся в мешки с одеждой и незаметно уснул.
Разбудил его свет фонарика, бьющий в лицо.
– А ну, вылезай! – приказал ему кто-то невидимый.
Лёнька вылез, щурясь и заслоняясь руками от света.
– Кто такой? Откуда взялся?
– Лёнька… Леонид Воробьёв… Из Севастополя…
– А ну-ка, пошли к командиру. Посмотрим, какой ты Леонид Воробьёв!
Выбравшись из землянки, некоторое время шли в полной темноте. Потом конвоир подтолк­нул его в спину, и мальчишка влетел в блиндаж, где после ночной темноты ему показалось светло, как днём.
– Это что ещё за явление? – недоумённо спросил военный во флотской форме.
– Товарищ командир, разрешите доложить! – вытянулся по стойке «смирно» Лёнькин конвоир.
– Докладывай, Гринько!
– Так что диверсанта обнаружил, товарищ командир! Мы с ребятами пошли в землянку мешки забирать. Почти половину разнесли по ротам, когда слышу: сопит кто-то. Посветил фонариком – а он лежит, разоспался!.. Это тот малец, что с шефами нашими приезжал.
– Кто такой? – строго спросил командир Лёньку.
– Леонид Воробьёв! – вытянувшись и держа руки по швам, отчеканил Лёнька. – Из Севастополя!
– Ну откуда ты взялся, я понял. Все видели, как ты мешки таскал. А вот что здесь делаешь? Ваши же уехали. Только не ври, что случайно заснул. На фронт удрал?
– Удрал! – признался Лёнька. – Я, товарищ командир, давно хотел на фронт, только меня в военкомате не взяли.
– Правильно сделали, что не взяли, – кивнул командир. – Рано ещё. Лет тебе сколько?
– Пятнадцать! – самым честным голосом сказал Лёнька.
– Врёшь, – уверенно сказал командир. – Годика три прибавил, небось?
– Вот честное пионерское!.. – начал Лёнька и осёкся.
Все засмеялись.
– Ну всё ясно, пионер, – сказал командир. – И что прикажешь с тобой делать? Обратно отправить?
– Товарищ командир, не отправляйте меня в Севастополь! – срывающимся голосом попросил Лёнька. – Я воевать хочу!.. У меня друга убило бомбой!.. Я их ненавижу!.. Я поклялся!.. Я полезный, я много чего могу: кашу варить, обувь чинить… Я всё буду делать, что прикажете! А в тыл отправите, всё равно на фронт сбегу, – тихо добавил он.
– И сбежит ведь, – вздохнул командир. – А мать тебе не жалко?
– Да она в подземных штольнях круглые сутки работает, там же и ночует…
– Ладно, пока из Севастополя снова обоз не придёт, побудешь у нас. Алексей!..
– Я, товарищ капитан! – отозвался молодцеватый краснофлотец. До этой минуты он молча сидел в углу, и Лёнька заметил его только сейчас.
– Значит так: подбери обмундирование пацану, – приказал командир, – сапоги его размера.
– И бескозырку, – несмело попросил Лёнька.
– Да, и бескозырку. Будет у меня вторым ординарцем, обучишь его. За пацана отвечаешь лично!
– Есть, товарищ капитан, – козырнул Алексей.
Лёнька быстро освоился в роли ординарца. Заправлял койку, наводил порядок в блиндаже, с полевой кухни, которую моряки называли камбузом, приносил еду для капитана Линкова. А ещё ординарец Алексей Чапин учил его обращаться с оружием. Начали с винтовки-трёхлинейки. Правда, почти сразу же выяснилось, что трёхлинейка для Лёньки и велика, и тяжела. Попробовал пострелять – отдача была такая, что несколько дней болело плечо. Видя это, Алексей, с разрешения капитана Линкова, научил Лёньку чистить и смазывать трофейный автомат.
– Учись, – сказал ординарец. – В тылу или на фронте, а пригодится. Мы ж тоже не всегда в атаку ходили, с потопленных кораблей на берег пошли воевать. Немцы знаешь как нас боятся? «Чёрной смертью» прозвали. Мы как двинем в атаку, как гаркнем: «Полундра, фрицы! Матросы идут!..» – так они от нас драпают, аж пятки сверкают!..
Через две недели должен был прийти очередной автомобильный обоз из Севастополя. Оставит ли майор Линков его у себя, переживал Лёнька, или отправит в город?..
Декабрьским утром началась мощная канонада. Чёрной тучей налетели немецкие самолёты. Лёньке казалось, что он оглох от воя бомб и мощных разрывов снарядов. Майор глядел на Лёньку с досадой: эх, не успел отправить в тыл! От взрывов земля ухала и вздыхала, как живая. Блиндаж трясло.
Майор Линков чётко отдавал приказы по телефону, отсылал на дальние участки связных, принимал доклады. Потом, покричав в трубку, выругался и отправил связистов чинить связь, а сам ушёл с ординарцем.
Спустя некоторое время они ввалились в блиндаж, грязные, в земле и саже. Майор подсел к столику и что-то быстро написал на листке бумаги. Подозвал к себе Лёньку.
– Ну, Леонид Воробьёв, севастополец, слушай внимательно! Пойдёшь в город! К любому часовому подойдёшь, скажешь, откуда пришёл и что тебе нужно в штаб обороны. Тебя отведут.
– А если мне не поверят?
– Покажешь эту записку – поверят. А на словах передашь, что немцы нас обошли, окружают, боеприпасы на исходе. Связи с городом нет. Посылаю тебя, Лёнька, потому что взрослый не пройдёт, а ты сможешь. Флотское сними, надень гражданскую одежду. Если наткнёшься на немцев – ври, что местный.
– Я скажу, что козу потерял, – сказал Лёнька.
– Хорошо. Оружие не даю. А на самый крайний случай вот тебе граната-лимонка. На самый крайний! – подчеркнул майор Линков.
Лёнька быстро натянул штаны, влез в грязный дырявый ватник, надел старую шапку. Записку засунул в башмак под стельку, лимонку положил во внутренний карман ватника слева. Одежда болталась на нём, и от этого Лёнька казался тщедушным мальчишкой.
– Всё понял, Лёнька?
– Всё, товарищ майор!
– Ну, иди, сынок! Будем живы – свидимся!
Казалось, что вокруг не осталось ничего живого. Высота, на которой стоял блиндаж, была вздыблена снарядами. Всё горело и дымилось, не чувствовался даже декабрьский мороз. Снизу из лощины, стреляя из автоматов, на их высоту шла цепь немцев. Наши не стреляли, выжидая.
В метре от Лёньки лежал присыпанный землёй убитый краснофлотец.
Лёнька опустил уши шапки и, пригибаясь, побежал в сторону города.
На немцев он напоролся через полчаса, когда уже отошёл далеко от наших позиций и двигался по кромке обрыва, поросшего густым кустарником.
– Хальт! – прозвучал резкий окрик.
Лёнька застыл на месте, съёжился, став сразу меньше ростом.
Немцев было трое.
– Ком цу мир! – один из немцев повёл автоматом к себе.
Лёнька понял и медленно стал подходить к немцам.
– Дяденьки, я козу ищу. Дунька у меня заблукала, коза… – плачущим голосом заныл он.
Страха не было, только что-то противно сжалось под ложечкой. А вот слёзы текли настоящие. Лёнька, подвывая, размазывал их грязными руками по лицу.
– Не пришла домой, проклятущая, ищу её, ищу… Мамка меня прибьёт, если не найду… – плакал он, прижимая руки к груди.
Немцы переговорили о чём-то между собой, и тот, первый, сделал движение автоматом: вэг!
Лёньку не пришлось уговаривать дважды. Он повернулся и, стараясь не бежать, пошёл прочь, чувствуя спиной наставленный на него автомат.
Как вдруг:
– Цурюк! – раздалось сзади.
Лёнька медленно-медленно вытянул гранату из ватника и повернулся к немцам. Немец повелительно манил его рукой к себе. Рывком Лёнька выдернул чеку, неловко, не размахиваясь, кинул её в сторону немцев и в ту же секунду сиганул с обрыва. Вслед ему раздалась автоматная очередь, заглушённая взрывом.
До колотья в лёгких Лёнька ломился через кусты, как можно дальше от того места. Он опасался погони, Если немцы уцелели, им ничего не стоило его догнать. И Лёнька бежал, бежал, бежал, пока не свалился без сил на землю.
Только тут он увидел, что левый рукав ватника весь пропитан кровью. Оторвав от подола рубашки длинную полосу, он как смог перетянул руку. Отдышавшись, встал и пошёл. Саднило лицо, ободранное ветками кустов. Наваливалась дурнота, хотелось спать. Лёнька падал, вставал и шёл дальше.

Впереди было ещё три с половиной года войны.
Лёньку Воробьёва ожидал госпиталь, эвакуация на Большую землю, работа на заводе наравне со взрослыми. В сорок пятом по спецнабору он поступил в высшее военно-морское училище. И только через несколько лет вернулся служить в родной город.
Но своё будущее знать никому не дано.
И сейчас, временами теряя сознание от потери крови, Лёнька упорно брёл в город за помощью…

Тамара ГОРДИЕНКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.