МАЛЕНЬКИЙ ПОДВИГ

Алексей КУЗИН,
г. Кропоткин Краснодарского края

− Когда в станицу пришли немцы, мне было лет пять от силы. У нас в доме разместились несколько офицеров, и нам всей семьёй пришлось перебраться к соседям. Представьте, нас семеро и их… − отец замолчал, как бы вспоминая что-то ещё, − не помню, сколько было.
Мы пили кофе, он сидел в своём любимом кресле, я – правее, на диване, поджав ноги под себя. Кстати, кофе он варит знатный. Я вообще-то люблю варианты с молоком, типа капучино и латте, но от его кофе, сваренного в турке, отказаться не могу. Кофе в маленьких чашечках слегка парил, наполняя ароматом всю комнату. Рядом с нашими чашками лежала плитка горького шоколада. Именно так любит пить кофе мой отец, это целая церемония, которая повторяется каждый день. Он и маму подсадил на этот безвредный и приятный наркотик. Отец продолжил:
− У них было ничего, две комнаты, в отличие от нашей одной. Была печь, места, конечно, не хватало, спали где придётся, в основном на полу. Тогда выбирать было не из чего, да и есть тоже было особо нечего. Нет, не голодали мы, но хлеба точно не видели в эти годы, да и мяса тоже. В основном картошка с луком. Летом было более или менее, сад и огород давали возможность не умереть с голоду. Мы, ребятишки, фруктами так только и питались всё лето и всю осень: яблоки, сливы, груши, вишня – их было достаточно. Не мясо, но вкусно и можно есть почти сколько хочешь. Ещё спасала кукуруза. В доме была небольшая ручная рушалка, на которой перемалывали ядра кукурузы. Потом мать из этого помола делала мамалыгу. Всю войну мамалыгу ели вместо хлеба, да и после войны тоже. Кстати, початки кукурузы тоже использовались. Их высушивали, а потом для розжига печи и подкидывали вперемешку с дровами. Дров-то было мало. Когда в станице были немцы, так они ещё и забирали дрова, и надо было тайком где-то собирать мелкие сучья, ну или кочерыжки использовать. Был один случай, связанный с дровами. Рассказать?
− Конечно, – ответил я, не задумываясь ни на секунду.
− Это был декабрь, если мне не изменяет память, было очень снежно. В те годы вообще всегда зимой было снежно и холодно. Для хозяйства это было хорошо. Много снега – много воды можно растопить. Ну а для мальчишек это возможность покататься на санках. Мы тогда пошли с моим товарищем в центр, покататься на горке за клубом. Его звали Женькой, он жил на соседней улице и был старше меня на год или даже на два. На нашем пути, на пересечении Садовой и Красной, ещё была МТС.
− Что за МТС? – спросил я.
− Машинно-тракторная станция, – ответил отец и продолжил: − Там немцы расположили пункт сбора дров, которые потом распределялись по домам, где жили офицеры. У склада МТС огромной грудой покоились дрова разного калибра и цвета. Женька глянул на дрова и шепнул мне: «Посмотри, какая большая куча». Я мотнул утвердительно головой, и он продолжил: «Если мы заберём несколько поленьев, никто и не хватится».
Мы оба молчали. Сказать, что было страшно, – ничего не сказать, но я представил, что принесу домой настоящих дров, пусть и немного, но настоящих, которые вперемешку с кочерыжками кукурузы будут хорошо обогревать те самые две соседские комнаты, где жили две семьи, и мать меня похвалит за этот маленький подвиг.
«А что с санками?» – спросил я. «Потом заберём, оставь их тут пока что».
Я сказал: «Давай», и мы с отвлечённым и совершенно безучастным видом обошли гору дров и стали быстро набирать с её тыльной стороны поленья себе на руки. Мы выбирали поменьше, чтобы было удобнее нести. Это заняло буквально пару минут, а то и меньше, и надо было выдвигаться домой. Мы решили пойти окольным путём, не выпячивая себя и свою отопительную добычу на центральной улице. Но только мы сделали несколько шагов по направлению к огородам, как сзади прозвучало резкое «Hände hoch».
Мы знали, что это значит, по крайней мере я так точно слышал от немцев ранее этот выкрик, означавший «руки вверх». Им сопровождалось наше выселение из дома, а вернее, с него всё и началось. Тогда к нам в хату вошёл офицер, при нём был солдат с автоматом. Как только они вошли, мы услышали эту фразу. Солдат лаем выкрикнул её в нашу сторону и направил автомат. Мы медленно подняли руки, стараясь не дышать. Офицер осмотрелся, потом властным движением руки опустил автомат дулом в пол и на ломаном, но вполне понятном русском сказал: «Хорошо, чисто, я здесь жить, у вас один час переехать».
− Так, а что там с дровами? – спросил я, делая параллельно большой глоток чёрного напитка.
− Да, конечно, я отвлёкся, – сказал отец и вернулся к теме дров. − Мы с Женькой медленно обернулись, но поднять руки в этом случае не представлялось никакой возможности: в руках были дрова, и мы не знали, что с ними делать. Перед нами стоял немец, в его руках была винтовка. Он держал её наперевес, не направляя на нас, но явно с готовностью в любой момент вскинуть и, если будет необходимо, выстрелить. Душа ушла в пятки. Я не знаю, кто это был, скорее всего, обычный солдат, который дежурил у дров или шёл мимо. Я не мог определить знаки отличия на его форме тогда, а сейчас и не вспомню их, но я прекрасно запомнил его лицо − узкое, ничего не выражающее лицо с маленькими глазками, орлиным носом и огромным ртом. И наверное, именно потому, что его лицо совершенно ничего не выражало − ни гнева, ни ярости, да вообще совершенно никаких эмоций, − оно выглядело ещё более зловещим. Он закинул винтовку за спину и тонким длинным пальцем правой руки указал на дрова в наших руках, а потом на кучу справа. Пару секунд помедлив, он ещё раз ткнул пальцем в нас, но уже выше, где-то в районе наших голов, и потом показал на свои сапоги. Мы с Женькой, опустив головы, побрели к поленьям, сваленным вместе, сердце бешено колотилось. Немец развернулся и закурил сигарету, давая понять, что мы никуда уже не денемся и следить он за нами не собирается. Я собрал всю волю в кулак и шёпотом спросил товарища: «Ты что-нибудь понял?» − «Ну да», – ответил он. «Не, ну то, что надо вернуть дрова на место, − это и я понял, а сапоги-то при чём тут, чистить, что ли, заставит?» − «Да нет, это, скорее всего, значит “вернётесь ко мне”». – «Ты видел, он отвернулся?» – сказал я. «Да». – «Может, удастся сбежать?» − «Может», – ответил шёпотом Женька.
Мы побросали дрова и быстро забрали свои санки. Я вывернул фуфайку и сунул шапку за пояс. Женька поступил так же, и мы перебежали на другую сторону улицы и степенно, как будто никуда не торопимся, покатили санки по улице. Немецкий солдат дымил, выпуская никотин в виде парового облака в декабрьский воздух предгорной Кубани. Увидев нас, он резко обернулся в сторону кучи дров, потом к нам и хотел было что-то крикнуть, но в последнюю секунду осёкся. Он затянулся, выпустил дым и отбросил окурок в сторону. Я делал вид, что не смотрю на него, искоса всё же поглядывая. Последнее, что я увидел в этом немце, – это кривая ухмылка через весь его огромный рот на некрасивом и вытянутом лице. Он сплюнул и пошёл в сторону комендатуры, которая находилась недалеко от МТС.
Подвига не получилось, как понимаешь, – улыбнувшись, сказал отец. − Хотя мы тогда с моим товарищем выжили, и это, наверное, тоже был небольшой, но подвиг. Родителям мы про него, конечно, не рассказали.