Сумеречный поэт XX века
Стихи пишут романтики. Они фонтанируют ими, как шампанское брызгами, а потому их творения, лёгкие, неудержимые, не ценятся создателями. Тютчев, например, оставлял их на салфетках, Высоцкий – на спичечных коробках. Записал, освободился, уронил, как выдохнул, и забыл.
Другие рождают стихи в тяжких трудах, заботясь о каждом звуке. Юрий Кузнецов, например, признаётся в статье: прежде чем родились две строчки, он две недели читал тринадцать книг. Одни фонтанируют, другие препарируют. Конечно, можно и так творить. Разница лишь в том, что одни жаждут вознаграждения и славы (без этого никак), а другие, беззаботные, легкокрылые, брызжут творениями, с лёгкостью дарят идеи, сюжеты, образы друзьям. Их стихи переписывают в дневники, заучивают наизусть. Они издаются «при жизни не книжкой, но тетрадкой». Поцелованных Богом немного, гораздо больше поэтов-тружеников.
Юрий Поликарпович Кузнецов – один из них. Рождённый в кубанской станице и взлелеянный Страной Советов, он и воспел то, что его породило. И хотя Юрий Кузнецов – ровесник начала Великой Отечественной войны и, конечно, не был на фронте, цикл стихов о Сталинградской битве, о сражениях на Сапун-горе, где погиб его отец-офицер, о подвиге народа, отстоявшего свободу, – яркая живая картина летописца. Просто однажды поэт понял: Россия сражается за свободу и независимость уже больше ста лет. Он, солдат и поэт, был бы благодарен судьбе, если бы «сумел два разорванных света: тот и этот – замкнуть на себе».
О поэзии Ю. Кузнецова написано немало. При жизни было издано более двадцати сборников стихов. Он лауреат Государственной премии РСФСР в области литературы, получал премии имени С. Есенина, М. Лермонтова, Дм. Кедрина, профессор Литературного института. Отчего же критики называют его «поэтом конца», «сумеречным ангелом русской поэзии второй половины двадцатого века»?
Читая стихи юного Кузнецова, вы физически ощущаете бедность, неприкаянность сиротства. Его родные «жёлтые станицы по буграм расселись…»
Двор наш пустынный и голый.
Дом наш сутулый и блёклый.
Зябко стучатся жердёлы
Серыми ветками в стёкла.
Посреди этой скуки и грусти «стынет лужа с забытым шестом». Лирический герой приземлён и меркантилен. Даже на грозу в степи он смотрит из окна и слышит: «тучи трещат, как арбузы», «в глубоком кювете грызутся ручьи», «капли с куриным упорством клюют в прорехе дубовое днище». В стихотворении «Гнулась ветка…» пишет парень вроде бы о любви, но как! «Ты губами своими, как чаем, через ветер меня обожгла».
Слава приходит с созданием стиха «Атомная сказка». Стих – загадка. О нём много говорили, спорили. Действительно, произведение поражает.
Появляются более радостные мотивы в лирике. Тоска сменяется удивительным ощущением радости видеть солнце и неожиданно в траве найти «молочный, свежеснесённый, в пуху ещё, шар земной».
Деревенская тема ненадолго сменяется военной, и поэт опять заскучал: «Жизнь прошла, а до нас не дошла. А быть может, она только снится». Его хандра, конечно же, в стихах. «Не выходят стихи!» – кричит он. Поэт не видит путей развития. Годы застоя. Нет поэтов, нет поэзии, и сами они «растеряли все начала», «оборвали все концы» и «не приходим ни к чему». Что это? Узость мышления? Осознание своей бесталанности или разочарование в идеалах? Но ведь обобщение звучит для всей русской поэзии. В статье «О державности поэтического мышления» Кузнецов пишет: «Стихотворец подменил поэта… Алмаз всё-таки не стекло, хотя то и это блестит. Но нынче стихотворец в силе. Он полностью забил поэта». Это написано в 1981 году. Именно тогда тема родины становится главной в его творчестве, а он – летописцем эпохи. Стихи приобретают трагический характер.
Осмысливая события девяностых годов, Ю. Кузнецов пытается понять происходящее, ищет ответ, почему «на белом свете всё перевернулось. Русия от Бога отвернулась, в синем небе над родной державой вместо солнца всходит нож кровавый». Поэта охватывает страх. Растерянность, боль, горечь звучат в строках «Я родину по памяти зову, но родина меня не слышит». В «Сербской песне» Кузнецов с болью восклицает, «как случилось, как же так случилось?! Наше солнце в море завалилось?»
Распад страны – шоковое состояние многомиллионной, многонациональной огромной страны, и поэт кричит в растерянности:
Кто-то предал, ад и пламень лютый!
В спину солнца нож воткнул погнутый.
Кто нас предал, жги его лют пламень.
Знает только Бог и Чёрный камень.
Большое видится на расстоянии. Поэт обращается к творчеству народа, к сказочным образам, символам, пытается там найти ответ, но не находит. Обращается к классике. «Мелькнул в толпе Блок, что Русь назвал женой. И лучше выдумать не мог в раздумье над страной», а там Пушкин на пиру у Гомера, Софокла и Данте «отхлебнул глоток, но больше расплескал». А сам поэт? Он пил в глубокой тишине за старых мастеров, в надежде создать когда-нибудь что-нибудь подобное.
Он видит, как народ в одночасье проснулся нищим, «высокое пало в грязь, а низкое и грязное вылезло наверх и заявило о своих правах», как «трясёт державу гнев небес, и слышен плач и вой». Поэт возмущён тем, как легко «принял ложные святыни рассеянный и гордый человек» и не понимает, что «третья мировая началась до первой мировой».
Если не знаешь, что ждёт впереди, оглянись назад. Оказывается, всё это уже было, всё повторяется. Распад империи продолжается.
В ноябре 1917 года М. Волошин пишет:
С Россией кончено… На последях
Её мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И Родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
Безудержную мощь народного гнева не смог постичь ни один поэт. Но если Н. Гоголь любовался Русью-тройкой, гордился, что другие народы сторонятся и дают ей дорогу, то Русь Блока, степная кобылица, летит и мнёт ковыль «сквозь кровь и пыль». Блоку страшно: куда летит? «Из сердца кровь струится», «закат в крови», но её ничто не остановит. И поэт восклицает: «до боли нам ясен долгий путь», «покой нам только снится!»
Они свидетели великого распада, крушения царства.
Это был первый страшный удар по Российской империи. Она оправилась, воспряла вновь, но не искупила «смиренно и глубоко Иудин грех до Страшного Суда!»
Кто слушает поэта в это тяжкое время? Не прошло и восьмидесяти лет, как Россия стонет вновь. Опять удар! Второй, оглушительный, смертельный, без войны, без выстрелов. Но сколько крови! Сколько жертв и бед! Сирот в детских домах больше, чем в Отечественную войну. Нет больше Страны Советов. Лирический герой бредёт с поминок. Распался великий Советский Союз, союз республик. Его родина исчезла.
Он возвращался с собственных поминок
В туман и снег, без шапки и пальто,
И бормотал:
– Повсюду глум и рынок,
Я проиграл со смертью поединок,
Да, я ничто, но русское ничто.
Глухие услыхали человека,
Слепые увидали человека,
Бредущего без шапки и пальто;
Немые закричали:
– Эй, калека!
А что такое русское ничто?
Каждый вдруг вспомнил, кто он. Адыг и тувинец, башкир и мордовец, осетин и нанаец – все решили строить свои государства. Без русских. Лирический герой Кузнецова с болью кричит: «Я ухожу. С моим исчезновеньем мир рухнет в ад и станет привиденьем». Прав поэт? Предугадал беды вновь образовавшихся государств?! Люди забыли, что все они давно уже русские. Все народы, живущие тысячелетие бок о бок, давно уже стали единым народом. Все мы русские.
Герой не борется, не бунтует. А с кем воевать? Вокруг все с радостью приняли чужую идеологию. Ведь врагов нет! Всем надоело сидеть в осаждённой крепости, за железным занавесом. Распахнулись настежь слепые, глухие, немые. Кто они? Не мы ли?
Глухие человека не слыхали,
Слепые человека не видали,
Немые человека замолчали,
Зато все остальные закричали:
– Так что ж ты медлишь, русское ничто?
Возможна ли сейчас диванная поэзия? Наверное, да. Но поэтом вне политики быть невозможно. Юрий Поликарпович Кузнецов в последние годы жизни переводил на современный русский язык проповедь митрополита Иллариона князю Владимиру и его сыну Ярославу. Она звучала в 1038 году и называлась «Слово о Законе и Благодати». Мысль о любви к своей земле, традициям своего народа, о единстве народов звучала за 150 лет до написания «Слова о полку Игореве»! Не устарели эти заповеди и сейчас.
Современная поэзия перекочевала в интернет. Море стихов! Печатайся кто хочет! Исчез естественный отбор, исчезло уютное, тихое раздумье, когда над стихом можно было размышлять, как над романом. А хотелось бы полистать, почитать, лёжа на диване, совершенные строчки, чтоб «глаголом жгли», как повелось в русской литературе. Ведь Иудин грех так и не искуплен.
Эльвира Сапфирова
