Рефлексия
Александр Трунов
* * *
Открыть тетрадь, пустую, как душа…
Открыть окно, вдохнуть тумана сырость.
Глаза свои открыть – и, всё равно
Чему отдав бессилие на милость,
Пытаться видеть. Пробовать дышать.
Глядеть в упор на боли полынью
И на полынью пахнущую зиму,
Неповторимую, безликую, свою!
На этот мир, больной и нелюдимый…
Такой чужой. Такой необходимый.
Прислушиваться, как часы поют –
Над сонными артериями рек,
Над лёгкими растерянного леса,
Над тяжестью бетонного прогресса, –
Неразличимый, безразличный, веский
И невесомый звон – из века в век…
Почувствовать. Расслышать. Разыскать,
Рванув за край, шагнув в огонь тревоги,
То самое Ничто, безвестный рай,
Чтоб наносить тропинки и дороги
К Нему на лист души, как на тетрадь.
Мартовское
В жилы вливая весеннюю хворость,
Движется Нечто:
Кутает улицы в блёклую морось,
В снов бесконечность…
Скрыв поутру повороты дороги,
Съев расстоянья,
Каждому в сердце вдыхает тревоги
Непониманья.
Каждого вьёт водяной пеленою,
Сделав внезапно
Психом, живущим за мягкой стеною
Верою в «завтра», –
Глупым от мудрости, мрачным от света,
Жалким от спеси –
В полном всего равноденствии этом
Без равновесья.
Будто с трудом обещанье не плакать
Небо держало –
Зная, что скоро сквозь серую слякоть
Солнечным жалом,
Чтобы поймать нас на попранном слове,
Сжечь и разрушить,
Злая и долго молчавшая совесть
Ринется в души.
Жук
Посреди разговоров, движений рук,
словно кадр беспокойной боли:
Залетевший в окно золотистый жук,
не нашедший пути на волю…
Суетливо за шиворот держит день, разрешения ждут проблемы –
Только, видимо, снова работать лень –
И «картинка» маячит в глазах, как тень,
Будто нет актуальней темы…
Я ведь всё понимаю прекрасно сам. Сантименты фальшивы, гадки.
В мире дел на крови – и трагедий, и драм –
слишком много на всех без остатка,
Нищеты и войны беспросветен круг –
с инвалидами, со слезами…
Но опять – из подкорки тревожный стук:
У меня на полу пропадает жук
И без сил шевелит усами…
А за окнами льётся июньский мёд.
Всем, без разницы. С горних высей…
Насекомое… Жалости не поймёт
и спасения не осмыслит…
Расцветает шиповник, сияет луг,
небо светится мягким шёлком,
И пока не стемнеет совсем вокруг,
Всё пытается выбраться глупый жук.
Без надежды. Без слёз. Без толку.
Рефлексия
Как мягко плывут восходы над листьями
винограда…
Как медленно катят воды, вдыхая в луга
прохладу…
Как солнечно плещут травы! Как плавно
летают птицы!
Как трудно остановиться, в себе задержав
отраву…
Вот лист – совершенства полон над зáростком
новой жизни…
Вот слаженно бьются волны, скользя
в бирюзовом бризе,
Где рыб косяки тюлени в глубинах
гоняют дружно…
Вот в памяти – след мгновений, когда
был зачем-то нужен.
Как хочется быть причастным к тому,
что тебя мудрее!
Приникнуть клещом злосчастным к горячей
и верной шее!
Как сладко любить природу –
и ждать от неё заботы!
Как тяжко платить по счёту!
Как больно давать свободу!
Ведь всё доставалось просто: мне время
дарило небо,
А я выбирал свой воздух, но так и не стал,
кем не был.
Не вырастил. Не построил. Не сделал. Не спас.
Не вынес…
И Вечный Бухгалтер строгий
Выводит в балансе «минус».
* * *
Говори сквозь меня. Пожалуйста!
Самому мне и сказать давно нечего:
Всем всё ведомо, от злости до жалости,
Всем всё побоку, от капли до вечности.
Каждый сам своё найдёт в поворотах дней,
В зазеркалье милых глаз да ночной листве…
А моя душа – во сне, полон рот камней,
Чтобы просто не шуметь в одиночестве.
Говори же сквозь меня, ведь неважно здесь,
Кто когда прочтёт слова, кто послушает, –
Этим Словом и живёт всё, что в сердце есть,
Как росой – грибницы нить пересушенной.
Горяча вода реки, и как мёд глотки,
Даже краем, мимо, вскользь, с расстояния!
И пустыня – как часы без живой строки,
Дни и ночи, горький дым ожидания…
Говори же! Говори! Сквозь меня! Во мне!
Свежим голосом небес, родником в судьбе!..
Благодать весны моей до скончанья дней –
Обречённость быть мостом от Тебя к Тебе.
Это было давно
Как это было давно – лишь времени
пласт глухой.
Вправе ли я говорить? Вправе ли
промолчать?
Как это было давно: уходящий
за строем строй
В семнадцать последний раз в жизни
обнявших мать…
Как это было давно… Забылся жестокий дым
Выгоревшего хлеба среди опустевших хат,
Брошенный горькой виной на плечи
детям своим
Бывшими бравыми в сером – в сером
строю солдат.
Как это было давно! И выдержавших удар
Почти не осталось. И каждый из
выживших –
одинок.
Волнами поколений, разменянных на товар,
Смыты остатки грязи с прифронтовых дорог.
Как? Это было? Давно? В уютные сытые дни
Корячатся на заборах страшные знаки – те.
Буднично. Незатейливо. Молча. Но снова
к ним
Тянутся руки на марше чьих-то безумных
детей.
Как это было давно… Блаженство забвения
всем,
Словно анестезия уколом морфина, дано,
И важно фильтруют списки войной
подкрашенных тем
Корректные дикторы «Времени».
Как это было давно!
* * *
Подступают дожди, и шумят, и пугают
снегами,
Из пожухлого лета спешат перелётные дни,
И от ветра дрожит моя жизнь у меня
под ногами,
И горят в моей памяти прежних рассветов
огни.
Много суетных дней, прожужжавших
в волнении мимо,
Я старался, и жил, и всем телом внимал
тишине,
Примеряя то фрак, то поношенный плащ
пилигрима,
Исчезая стократно в неведомом утреннем сне.
Много летних ночей в восемь тактов
волшебною песней
Я качал свои струны под круглой и нежной
луной,
Не сдавался, и ждал, и с красавицей дали
небесной
Заплетал свои мысли в ажурный узор
неземной.
Много долгих часов погружаются в памяти
воды.
Много светлых минут – словно искры
на глади реки.
Я всегда принимал этот танец
жестокой природы,
Но настойчиво ткал свою правду,
ветрам вопреки.
И теперь, когда мир обернулся
холодным закатом,
Остаётся лишь память в обрывках
былого тепла –
Подступают дожди верной точкой
его невозврата,
Чтобы осень на стены рисунками нас нанесла.
Остаётся лишь небо, свидетель судéб
и событий,
И со мной угасает мой дом
в наступающем сне,
Бесполезных трудов обрываются
тысячи нитей…
Безымянный и новый –
Я открою глаза по весне.
