Дитя пожара

Рассказ-быль

Глубокая ночь. Завывание метели заглушало все звуки в округе. Снег заносил дом, расположенный в середине большого, растянувшегося вдоль речки села. Дом был добротный и выделялся на улице. В нем было тихо, слышно как посапывали дети, и только в люльке, подвешенной к потолку, тревожно вертелся младенец.
Бесшумно к дому подошел человек. Снег быстро заметал свежие следы, оставленные секунду назад на стежке. Обойдя дом со стороны огорода, неизвестный плеснул на дверь, ведущую во двор, жидкость и, чиркнув спичкой, поджег керосин. Пламя пробежало по сухому дереву.
Человек перебрался к стоящему по соседству дому и, спрятавшись в тени дровницы, стал наблюдать за происходящим.
Метель стала сильнее, незнакомец с облегчением заметил, как исчезают его следы, оставленные на снегу.
Прошло минут двадцать. К этому времени полыхала вся пристройка к дому, выходившая во двор. Начавший замерзать человек проявлял беспокойство. Его мучили мысли: «Почему люди в доме молчат? Что происходит?» Убийство не входило в его планы. Он же оставил свободным выход на улицу.
В это время в горящем доме что-то стукнуло, раздались крики, женское причитание, и в открывшуюся на улицу дверь стали выбегать полураздетые люди. Их было много, больше десятка. Сбившись в кучу, взрослые и дети несколько минут стояли в оцепенении. В дверях показалась старая женщина, еле передвигающаяся с помощью палки.
Начала гореть основная часть дома. Замешательство погорельцев продолжалось недолго, и высокий седовласый мужчина, взяв руководство на себя, начал раздавать команды. Все слушались его беспрекословно.
Кто-то побежал бить в набат. Дети побежали по соседям, а взрослые принялись искать подручные средства для тушения пожара. Все были заняты делом.
В это время стоявшему в тени дровницы мужчине почудился детский плач. Он стряхнул с себя это наваждение и продолжил наблюдать за происходящим на пожаре.
Люди бегали, кричали. Выстроилась цепочка от колодца к горящему дому. Ветер повернулся от пожарища к соседнему дому, где прятался человек, и плач ребенка раздался более отчетливо.
«Нет, не почудилось, – испугался человек, – Что же они, не слышат? Грех-то какой».
Поджигатель запаниковал. Начала гореть крыша. Люди были заняты тушением пожара, и никто не слышал, как плачет ребенок.
Нервы не выдержали, и мужчина бросился к горящей избе.
– Куда, малахольный? – услышал он окрик, но был уже в охваченном огнем доме.
В это время заскрипела балка, и рухнула часть крыши.
Сквозь дым мужчина увидел, как горит люлька, подвешенная на балку в середине комнаты. Младенец кричал. На улице начала голосить женщина:
– Коленька, родимый, сынок!
Времени на размышление не было, и человек, схватив люльку за пока еще не горящий край, выкинул ее в разбитое окно. Самому идти сил уже не было, и, с трудом дойдя до двери дома, мужчина рухнул на пороге.
Сквозь помутившееся сознание поджигатель услышал:
– Вот он, тащи его быстрее, ребята!
Очнулся человек уже на снегу. Рядом с ним стояла плачущая женщина, держащая на руках ребенка, который был завернут в шерстяное стеганое одеяло, обгоревшее с концов.
– Жив? – испуганно спросила женщина. – Спасибо вам за сына, Коленьку. Сколько ругались с вами, а вы вон что для нас сделали.
Мужчина поднялся и, немного пошатываясь, молча побрел к своему дому.
А идущая за человеком женщина продолжала:
– Непутевая я, только вы да одеялко это спасли сыночка.
Махнув рукой, мужчина перелез через низкий плетень и скрылся в своей низенькой избе.
Женщина же перекрестила ушедшего соседа, перекрестилась сама и, прижав к груди чему-то улыбающегося сына, побрела к догорающему дому.
Вокруг пожара молча стояли люди и с кротостью, покорные Божьей воле, смотрели на огонь.

* * *

По улице в сторону величественно возвышающегося над селом храма двигалась траурная процессия. Впереди шли два человека, неся гроб на головах, что считалось большим уважением к покойнику.
Вереница людей, следующая за гробом, была многочисленна. Позади всех на телеге ехал маленький Коля. Ему только исполнилось пять лет, и он с грустью смотрел по сторонам, не понимая всего происходящего, но поддавшись общему настроению.
Все шли налегке, стоял май. Месяц выдался жарким, природа буйствовала, и от этого мальчику становилось еще тоскливее, так как покойной была его прабабушка.
Мужчины, несшие гроб, были его дедушка и дядя, которого все называли Ваня Большой. Дед всегда с большим почтением и уважением относился к своей матери. Старался привезти ей каких-нибудь гостинцев. Прабабушка же прятала эти гостинцы в амбаре.
Временами она звала:
– Детки, детки, проводите меня в амбар.
Коля всегда помнил ее слепой, зрячей не видел. В амбаре она оделяла детей разными гостинцами. Чаще всего это были баранки или конфеты.
Николка был младшим, тринадцатым ребенком в семье, едва не погибшим при пожаре, и по этой причине прабабушка старалась, чтобы побольше лакомств досталось ему. Сама она никогда не ела сахара. Было ей семьдесят шесть лет, но у нее все зубы были здоровые. Она никогда не жаловалась, что они болели.
Дойдя до церкви, похоронная процессия вошла вовнутрь, где началась панихида. Пожилой священник читал молитвы.
Выйдя из церкви, люди направились в сторону кладбища, находившегося в двадцати минутах ходьбы от храма.
– Всю жизнь она трудилась, несмотря на то, что слепой была. – Услышал маленький Коля тихий голос своей тетки, переговаривающейся с идущими рядом женщинами. – Веретеном так шерсть пряла, так ровно, что вся родня просила ее напрячь шерсть на варежки. Так она это могла сделать. Кажется, вроде веретено крутится медленно, а оказывается, очень быстро.
– А помнишь, как после пожара она разбирала обгоревшие холсты? – поддержала разговор другая тетка. – Сколько их было? Больше сотни, наверное. А перед смертью, как знала, всем внукам и правнукам подарила по сделанному ею самой полотенцу.
Сердце мальчика сжалось от воспоминания, как прабабушка протянула ему красиво расшитое полотенце.
Четверть века после этого Николай пользовался этим полотенцем, таким прочным был льняной материал, сделанный своими руками. В полотенце были вплетены подкрашенные нитки, образующие замысловатые кружева. Что интересно – чем изделие больше стиралось, тем оно становилось нежнее.
– Особые люди, со своим жизненным укладом, – подытожила тетка, начавшая разговор. – Всё понимали одним взглядом. Вот у кого нужно учиться, как жить и как вести себя, хотя была совершенно неграмотной, но пронизанной жизненной мудростью, что передавалась из поколения в поколение.

* * *

Спустя два года дед взял маленького Колю в поле, на работы.
– Управишься с лошадью? – с улыбкой спросил дед.
– Конечно, справлюсь, – по-деловому ответил мальчик, – дома-то верхом садился.
– Дальше двора лошадь не уйдет, – с сомнением отметил дед. – Там ей управлять не нужно, а здесь надо руководить.
– Я еще и по огороду ездил, – дерзко ответил мальчуган.

Подсадив внука верхом на лошадь, дед отошел в сторону и стал наблюдать. Коля ехал и сам управлял лошадью. Гордо смотрел он по сторонам. Эту коняшку он сильно любил. Она была очень умная и отличалась спокойным нравом.
Всего же в хозяйстве было две лошади, обе кобылицы, от которых были жеребята. С жеребятами дети были очень дружны. Они часто резвились вместе, что доставляло малышне большое удовольствие. А зимой жеребят запрягали в салазки и с большим наслаждением ехали от риги до двора. Иногда возили на них корм во двор.
Не было случая, чтобы жеребенок ударил ребенка, даже случайно. Все дети старались чем-либо угостить жеребенчиков, чаще хлебом с солью, а они так привыкли к этому, что бежали на зов.
Вот с таким «богатым» жизненным опытом общения с лошадьми и бороновал посевы на кобыле важный Коля. Проехали один круг, второй. И вдруг лошадь споткнулась, и мальчуган полетел через ее голову на землю.
– Ушибся? Или не сильно? – спросил дед, успокоившись, что мальчик не разбился.
– Не больно, – пропищал внук, хотя были ободраны локти и лицо.
Несмотря на произошедшее, дед снова посадил ребенка на лошадь и направил бороновать. Наученный горьким опытом, мальчик вцепился в гриву лошади и не отпускал ее до тех пор, пока не забороновал вверенный ему клочок земли. После этого маленький Николай каждое лето работал в поле.

* * *

Спустя полгода, сидя за ужином, отец сказал Коле:
– Пора приобщаться к серьезному делу. Поедешь со мной в Шацк, привезем с тобой, сынок, яйца.
Гордость заиграла в мальчике – его берут в настоящее путешествие!
Отец ездил по деревням и скупал куриные яйца, которые сдавал местным купцам Филатовым. Они содержали склад, расположенный в центре села, и занимались торговлей, продавая даже за границу. В селе этим промыслом занимались многие. Работа эта была летняя, с мая по сентябрь, и являлась большим подспорьем в большой крестьянской семье.
Другим видом семейного дохода было то, что дед ездил с сыном купца Чермошенцева покупать свиней. Напротив вновь отстроенного после пожара дома жил купец Михаил Сидорович Чермошенцев, он торговал свининой. На принадлежащей ему бойне готовили различные мясные изделия, и всё это отправлялось в Москву. Сын купца любил выпить, дед же не пил, но хорошо разбирался в мясе. Купец оценил смекалку деда и спокойно доверял ему сына. Таким образом, деду перепадали заработки, а при массовом забое кое-какие отходы попадали на стол в семью.
Это была первая отлучка из дома, до восьми лет ребенок ни разу не покидал родного села, а здесь такая далекая поездка. Ехали они три дня до города Шацка и три дня обратно. Новые села, новые люди – всё откладывалось в памяти мальчика.
Коля старался запомнить всё: дома, мосты, церкви, вообще всё, что попадалось на глаза.
Когда ехали по дороге, Коля мечтал, как приедет в город и будет смотреть на его диковинные здания, людей. Но всё оказалось не так. Приехав на окраину, мальчик стал помогать отцу укладывать яйца на воз. За день уложили два воза, как подсчитал отец, это около четырнадцати тысяч яиц.
На второй день выехали домой тем же путем. Поразило Колю то, как на окраине села Сараи пьяный мужик бил свою жену и как она громко кричала. Такого в его семье никогда не было.
Вот и всё, что запомнил маленький мальчик о своем первом большом путешествии.

* * *

Через год маленький Коля отправился в свое второе путешествие. Вместе с отцом и группой мужчин с возами, полными яиц, они отправились в город Козлов.
Склад располагался на улице Набережной, и в этот раз мальчику наконец-то удалось увидеть город. К восьми годам Коля увидел в своей жизни намного больше, чем его сверстники в селе.
А запомнилась эта поездка тем, что в селе Хоботово во время ночевки на постоялом дворе мальчик потерял фуражку. Взамен ему дали красный платок, которого он стеснялся. В нем он и приехал домой.
После этого было много поездок, в которые Колю брал его дед. Он занимался мелкой покупкой свиней, коров и иногда лошадей. Через неделю, иногда больше, эти животные перепродавались с небольшой прибылью, что давало возможность семье жить более-менее сносно.
Насытившись новыми впечатлениями, мальчик обычно спал в шарабане, в котором дед ездил по торговым делам. Новые города и села уже не так интересовали Колю, как первая поездка с отцом.

* * *

В России до революции крестьянских детей принимали в школу с девяти лет. К этому времени ребенок, а скорее маленький мужичок, уже знал, что такое сельское хозяйство и крестьянский труд.
Пошел в школу и девятилетний Николка. Год пролетел очень быстро, и наступила пора экзаменов. Экзамены сдавались каждый год, учившиеся плохо оставались на второй год. Этого очень боялся ребенок, но все прошло гладко, и Коля экзамен выдержал.
Учеба во втором классе показалась мальчику более интересной, он быстро осваивал предметы и не заметил, как наступили зимние каникулы. Беда пришла неожиданно в виде эпидемии сыпного тифа. Школу закрыли, и ребенок оказался не у дел. Но положение исправили с помощью многочисленной родни.
Дело в том, что два родных дяди Коли работали учителями в селе Зеленовка Подгоренской волости. Чтобы не пропадал год, отец отвез мальчика учиться в Зеленовскую земскую школу, где Николка и проучился до конца учебного года.
Шел 1914 год, дядя Никифор, работавший учителем, был призван в солдаты. Проводы в армию врезались в память мальчика. Он вернулся домой, в родное село, и пошел учиться вместе со своим классом. Обида захлестывала ребенка. Получилось так, что, окончив второй класс, он как бы остался во втором.
Но прошло время, и мальчик понял, что учился в Зеленовке не зря. Коля был сильнее подготовлен, учился лучше других и свободно сдал экзамен в третий класс Иловай-Дмитриевской земской школы.
Влюбленными глазами смотрели дети на своего учителя Николая Леонтьевича Вострикова. Его называли действительно народным учителем. Эрудированный и всепонимающий, он был недосягаемым примером для сельских школяров.
Во время учебы сельским ребятишкам приходилось ездить на работы в поле. Вот и Коля пришел на учебу после каникул в третий класс, пропустив десять дней занятий. Ох и стыдно ему было перед учителем, но Николай Леонтьевич поддержал ученика и помог наверстать пропущенное.
Незаметно пролетел и третий год учебы, и Николай поступил учиться в Иловай-Дмитриевское двухклассное училище. Так называлась школа, где были четвертый и пятый классы.
Юного ученика встретил учитель Василий Константинович Аброскин, который был к тому же заведующим школой. В рамках своего времени он был чрезвычайно образованным учителем, получившим образование в учительском институте, что довольно редко встречалось в селе. Вот такой человек провел мальчика в класс и, объяснив порядок поведения в школе, посадил Николая за парту.
Программа была довольно обширной. Изучали физику, арифметику, грамматику, естествознание, химию и биологию. Нагрузка была большой, по пять-шесть уроков в день. После каждого урока десятиминутный перерыв.
Но в школе Николаю нравилось, гораздо труднее было учить заданное на дом. Задавали много, а семья большая, помимо него в школе училось семь детей, и всем надо что-то написать, решить задачи. Да и лампа была одна на всех. В хате постоянно стояли шум и гам.
Ребятишки приходили из школы, когда на улице было уже темно. В доме же зимой было темно практически всегда, окна покрыты льдом, да еще наполовину закрыты соломой, что делалось для удержания тепла, по этой причине и при дневном свете ничего не было видно. Всё приходилось делать при свете керосиновой лампы.

* * *

В тот день Николай пришел в школу как обычно. Разложил школьные принадлежности, стал терпеливо ждать, когда начнется урок. Вокруг бегали и играли дети. В классе стоял шум, но ему было не до игр. Вчерашним вечером он вместе с отцом вычистил коровник, убрал у лошадей, и сейчас единственным желанием мальчика было немного поспать.
Учитель задерживался, что было для него необычно. Шум в классе нарастал, юные школяры совсем расшалились.
В это время в класс влетел взволнованный учитель – это очень поразило всех, так как обычно Василий Константинович ходил очень медленно и степенно. Ученики замерли на местах и испуганно стали рассаживаться по своим местам.
Остановившись перед учительским столом, Аброскин обвел взглядом весь класс. Многие поежились под этим взором.
– Сегодня великий день, дети. Запомните его, – начал Василий Константинович. – В Петрограде произошла революция, и все вы теперь граждане Свободной России.
В классе стояла гробовая тишина. Все ждали, что будет дальше.
– Отныне отменяются все сословия. Все равны, – продолжил учитель. – Но самое главное – то, что нет больше царя. Сегодня все свободны и можете идти по домам.
Ученики, притихшие, стали выходить из школы. Сбивались в кучки и обсуждали новость, услышанную от учителя. Николай же шел один, ему было всё равно, что сказал Василий Константинович, он не понимал происходящего, и единственным его желанием было выспаться в этот день.
Придя домой, мальчик увидел, как взрослые собрались за столом и обсуждали новость, которую принесли из школы дети, братья, вернувшиеся раньше Коли. Родители разговаривали тихо, испуганно, и под их разговор подросток заснул, согревшись на теплой печке.
Дальше жизнь пошла как обычно – школа, помощь по дому, но постепенно политические изменения в стране дошли и до села, ввязывая в свой круговорот всё новых и новых людей.
Особенно жители села активизировались с приходом весны. Наступило смутное время. Кто был грамотный – читал газеты, священники проповедовали свое, учитель в школе провозглашал свободы и нахваливал Временное правительство, люди же слушали и разносили сплетни по домам. Власти в селе не стало, и по этой причине большинство пользовалось противоречивыми и неверными слухами.
В начале апреля в соседнем селе было организовано какое-то волостное правление, в которое вошел и учитель Василий Константинович Аброскин. Правда, оно не имело ничего, кроме стола, за которым сидели члены правления. Так образовалась первая власть. Начались новые веяния.
Николай же и другие дети учились в школе, готовились к сдаче экзаменов, приносили домой новости. На Базарной площади села стали появляться различные ораторы, собирающие толпы крестьян, а позднее представители различных партий и политических течений – кто за новую власть, кто за «подновления».
Коля успешно сдал экзамены в пятый класс, считая себя достаточно грамотным человеком, начал читать газеты. Хотя их выписывали только три человека. Несмотря на то, что в селе работало три школы, неграмотных было очень много, особенно среди женщин.
Запомнились мальчику нападки, которые были со стороны новой власти на изучение в школах Закона Божьего, но священник продолжал ходить и учить детей, хотя многие школяры перестали его слушать.

* * *

В ноябре в село пришла новость об Октябрьской революции. Это известие восприняли все спокойно. Власть в волости оставалась прежней, школы работали. В дополнение к существующей власти в селе были созданы ячейки комитетов бедноты.
Николай не понимал, в чем заключается их работа. По селу ходило много слухов о бесчинствах комбедовцев. Ученики же говорили о том, что члены комитетов брали баранов у тех, у кого больше десятка, варили их и ели, забирали самогонку, отчего постоянно веселились, но в добровольцы на фронт не записывались.
В школе же весной 1918 года был отменен Закон Божий, а вместо него учеников стали водить на станцию, где останавливались поезда, идущие на фронт. Коля читал различные лозунги: «Война до победного конца!», «Долой войну!», «Война за свободу!» и другие. Вообще все говорили по-разному.
Николай слушал, как выступали крестьяне, купцы, солдаты, офицеры. Он мало что понимал в этих выступлениях. С железнодорожных платформ кричали представители различных политических течений, но толком никто не знал, что из себя представляет та или иная партия.
Землю отобрали у помещиков без всякого выкупа. Вот этот лозунг принимался безоговорочно и всеми, даже теми, кто ее не пахал. Крестьянским богатством всегда считалась земля. Летом 1918 года Николай вместе со всем селом убирал помещичьи земли. После убранный урожай молотили, а зерно сдавали государству. Молотили и веяли крестьяне на своих лошадях. Всё было убрано в срок и тщательно. Крестьянин знал цену своему труду.

* * *

Уборочная страда закончилась, и Николай был отправлен в село Новобогоявленское, к своему дяде, работавшему учителем, чтобы тот подготовил юношу для поступления в гимназию. У дяди будущий гимназист прожил два месяца, за которые он кое-что повторил из того, что изучил в школе. Каждую субботу Коля уходил домой, а утром в понедельник шел в Новики, так по-народному называлось село Новобогоявленское.
В силу занятости заниматься с мальчиком дядя поручил своей жене Екатерине Ивановне, но она мало уделяла ему внимания. Возможно, она сама вряд ли знала больше, чем Коля, так как окончила епархиальное училище, а это в дореволюционной России было в пределах семилетки. В училище больше внимания уделялось молитвам и различным рукоделиям, а познания в точных науках были слабыми. Выпускницы таких училищ назывались «пархалками», вот они и порхали, готовясь стать женами духовных лиц. Но в то время и это образование считалось хорошим. Кто же был посостоятельнее, обучали детей в гимназиях, что давало возможность поступить в институт или другое высшее учебное заведение.
В родном селе Николая не было ни одного человека с высшим образованием. Жил один юрист – мировой судья Куликов, которого все считали за энциклопедиста. Так и говорили, что энциклопедия на ножках идет. Куликов был с гладко выбритой головой, и Колин дед говорил, что его черти облизали, и поэтому у него не растут волосы. С этим мировым судьей Николай встречался позднее, в городе Козлове в 1924 году, когда учился в школе № 3 в 9-м классе, или, как тогда называлось, в пятом классе второй ступени. Куликов же работал учителем в школе второй ступени, так назывались средние школы. Учителя же в большинстве своем были со средним образованием.

* * *

Осенью 1918 года в селе Иловай-Дмитриевское произошло страшное событие, воспоминания о котором всю жизнь сопровождали Николая и которое имело свое продолжение во время Великой Отечественной войны.
В селе была убита семья по прозвищу Зайцевы. Муж был убит сразу выстрелом в голову, а жена прожила два дня.
Зайцевы имели лавочку и вели мелочную торговлю. В то время комбедовцы искали у состоятельных людей золото. За день до ограбления у Зайцевых проводился обыск, в котором принимали участие и солдаты из заградительного отряда, стоявшего на станции Хоботово. В тот день ничего не нашли, кроме ящика серебра мелочью, а на следующий день произошел грабеж с убийством.
Умирающая женщина рассказала, что в обыске накануне принимали участие четыре человека, и назвала людей.
Коля увидел, что такое самосуд. Обвиненных людей били всем селом. Люди стали как звери, доведенные до отчаяния беззаконием, и ничто не могло их остановить. Не дай бог видеть это зрелище! Двое солдат были убиты на месте расправы, один остался жив, но с обезображенным лицом. Оставшийся жить истерзанный мужчина кричал, что не убивал и не причастен к убийству, но никто его не слушал и тем более не верил.
Раненая женщина умерла на другой день, а самосуды прокатились тогда по всей России. Старые законы отменили, новых еще не было, и людям ничего не оставалось, как вершить суд самим и расправляться с бандитами своими силами, зачастую несправедливо.
1944 год, Восточная Германия. В небольшом лесу скрывается группа бежавших из лагеря военнопленных. Люди измотаны, несколько человек ранено, один очень тяжело.
– Как тебя зовут, браток? – спросил раненый прислонившегося спиной к дереву солдата. – Не земляки часом? Я из-под Пензы.– Раненый тяжело задышал, каждое слово ему давалось с трудом.
– Тамбовский я, Николаем Семеновичем зовут, – ответил мужчина средних лет.
– Тамбовски-и-ий, – протянул раненый, – был я в ваших краях.
Наступила пауза, каждый думал о своем, и тут раненый задал вопрос, от которого собеседник вздрогнул:
– А не слышал ли ты о таком происшествии, когда убили мужа и жену, а после забили самосудом троих?
Николай Семенович молчал и внимательно слушал говорившего.
– Так вот, их убили совершенно напрасно, – как бы сам с собой разговаривал раненый. – В этом убийстве виноваты мы, четыре человека, в том числе и я.
– Я из этого села, – ответил Николай Петрович. – Ребенком видел, как убивают троих обвиненных в разбое.
Раненый заерзал, задышал тяжелее и направил свой взор в звездное небо. Пораженный Николай ждал, что будет дальше.
– Я дал клятву, что, если останусь жив, то покаюсь кому-нибудь, кто знает об этом, – после пятиминутной паузы начал свое покаяние умирающий.
– Теперь я буду спокойно умирать. Уже не ожидал я, что провидение пошлет мне того, кому смогу покаяться в своем преступлении.
Человек стал дышать спокойнее, и Николаю показалось, что умирающий улыбнулся:
– Это преступление всю жизнь тяготит меня. Я несколько раз приезжал на станцию Хоботово, но дальше поехать не мог. Я опасался, как бы со мною так же не расправились. Ведь я был участником смерти пяти человек. Часто они мне снились, и я кричал, ночью вскакивал. Иногда хотел покончить с собой, но совесть говорила, что я не раскаялся. Это меня держало. И я искал возможность кому-либо излить свою душу, этим облегчить свою кошмарную жизнь. Об этом я не говорил ни детям, ни матери.
Умирающий закончил исповедь и замолчал.
Утром Николай Петрович стоял у небольшого холмика земли и думал: «Вот такие бывают встречи через четверть века».
Долго размышлять ему не дали, и небольшой отряд направился на восток в сторону линии фронта.

* * *

Осенью 1918 года в село Иловай-Дмитриевское пришла новость о том, что в городе Козлове организована народная гимназия, куда можно было поступить из пятого класса без экзаменов.
Николай вернулся домой, помогал родителям по хозяйству. В конце сентября дядя Ваня Большой повез его в город Козлов. Он уже знал этот город. Здание гимназии располагалось рядом с железнодорожным вокзалом.
В день приезда Коля встретил Федора Гусева и Ивана Шальнева, своих односельчан, учившихся в сельской школе в старшем классе и приехавших поступать в народную гимназию. Мальчик был удивлен, как много его земляков приехало поступать в это учебное заведение.
Ждало Николая здесь и первое разочарование. Он планировал, что будет принят в первую группу второй ступени, но в сельской школе не преподавали никаких иностранных языков, а необходимо было читать и писать по-немецки и французски. Где деревенским ребятам можно было выучить эти языки?
Было еще обиднее то, что во вторую ступень был принят Федор Гусев, тоже не знавший иностранных языков, да и в сельской школе учившийся намного хуже других ребят.
В целом же общая подготовка у Николая была хорошая и для второй ступени, но он был определен в последний класс первой ступени. Из одного села в классе училось трое: Коля, Андрей Гусев и Вася Сеславинский.
Юноша поселился на одной квартире вместе с Васей Сеславинским на улице Соборной. Каждую неделю приходилось ездить домой за продуктами, уезжали в субботу и приезжали в воскресенье. В городе было плохо с питанием, не было никакой торговли. Хлеб выдавался по карточкам, а сельские ребятишки привозили еду из дома и питались лучше городских. Ребята отдавали продукты хозяйке, и она готовила им отдельно.
В декабре к ребятам поселился еще один земля – Григорий Филатов, учившийся в коммерческом училище, переименованном к тому времени в школу второй ступени.
Так Николай и проучился до зимних каникул, на которых приехал домой и в Козлов больше не поехал, гимназию закрыли. Это было связано с эпидемией сыпного тифа, да и отапливать здание было нечем.
Еще полгода прошли для юноша впустую, и по поводу этого он очень сильно переживал.

* * *

Наступил 1919 год, пожалуй, самый тяжелый год за всю короткую жизнь Николая. Учиться было негде, и он остался дома. По этой же причине более десятка его сверстников остались в селе.
Ребята стали собираться вечерами и совместно читать книги и газеты, часто время проводили в спорах. Сам собой организовался кружок по самообразованию. Видя рвение молодежи к учебе, к ним присоединились учителя, которые стали вести занятия по математике и русскому языку. Вначале это были учителя сельской школы: Николай Леонтьевич Востриков, Василий Константинович Аброскин, присланная из Козлова Юлия Ивановна.
Юноши и девушки из этого кружка впоследствии поступили на рабфак или же продолжили учебу в средней школе. Сам кружок сыграл большую роль в процессе образования молодежи села Иловай-Дмитриевское. Так в 1925 году из этих «кружковцев» выехали из села сразу пятнадцать человек поступать в институты и университеты, успешно учились и получили высшее образование. Многие тогда потянулись учиться.

* * *

В 1920 году Николай стал ходить на учебу в Богоявленскую школу. В это время руководил этой школой бывший директор Раненбургской гимназии. Вся школа помещалась в бывшей железнодорожной начальной школе. В здании было три классных комнаты. Ученики учились через день.
Из села Иловай-Дмитриевское Коля учился один, приходилось ходить пешком до Богоявленска, а это семь километров. Это сильно тяготило юношу, к тому же учился он неважно, для этой школы у него была слабая подготовка. Все учителя были с высшим образованием, большинство учащихся были бывшими гимназистами и знали иностранные языки, особенно хорошо владели французским.
Николаю пришлось здесь по-настоящему тяжело – с уроками он справлялся с трудом, а иностранные языки совсем ему не давались. Так с трудом и проучился он до 1922 года, в котором некоторые ученики перешли учиться в железнодорожный техникум города Саратова, называемый тогда политехникумом, но как слабо подготовленный, юноша был вынужден вновь поехать учиться в город Козлов, где был принят в школу № 2 второй ступени. Языкам здесь придавалось меньше значения, и Коля был принят сразу в четвертый класс второй ступени, который успешно окончил весной 1923 года.

* * *

Начало нового, 1923 учебного года был ознаменовано открытием в городе Козлове школы № 3, куда и перевелся Николай. Большинство учеников в этой школе были дети крестьян и духовенства. Обстановка была очень либеральной, и учителя были лояльно настроены по отношению к «деревенщине». Все учителя старались помочь плохо подготовленным детям освоить предмет.
Заведовал школой Александр Константинович Романовский, учитель словесности, окончивший духовную академию, но вместо пути священника выбравший путь учителя. Это был Учитель в полном смысле слова, который не только хорошо знал свой предмет, но и наставлял молодые души.
Примером же для подражания для Николая стал Петр Александрович Добронравов – народный учитель и революционер-подпольщик, эсер. Много лет провел он в ссылке. Во время революционных праздников его всё время сажали в тюрьму, у которой его поджидали его же ученики. По окончании праздников, прямо из тюрьмы, Петр Александрович шел в школу вместе со своими ребятами. Шли прямо посреди улицы, и это напоминало демонстрацию. Во время его уроков в классе стояла гробовая тишина.
Добронравов никогда не имел конспекта, так как досконально знал свой предмет, а читал он физику и математику. Разъяснял так хорошо, что всем было ясно и понятно, если же кто-то плохо усваивал, то останавливал ученика в коридоре и объяснял заново. Он никогда никому не отказывал. Многих ребят бесплатно готовил для поступления в университет, собирал группу и вел подготовку.
Тяжелое время для учебы выпало на долю Николая. Рожденный в начале века и спасенный при пожаре, он не раз попадал в этот огонь, запылавший в начале XX века и продолжавшийся всё столетие. Но это время огня характерно тем, что у большинства живших в нем тяга к знаниям была огромна, каждый как можно больше старался узнать и впитать в себя науки. Стремились развиваться, посещать кружки с одной целью – лишь бы что-нибудь приобрести, познать, и не держать в себе, а сразу же поделиться со своими товарищами. Несмотря на трудности, старались помочь, поддержать друг друга и умели радоваться успехам других.

Анатолий ТРУБА