УЗНАЛ СВОЮ СПАСИТЕЛЬНИЦУ

Светлой памяти ветерана войны, участницы Сталинградской битвы, моей мамы
Зои Алексеевны Адлер (Загоруйко)
посвящается.
(Умерла 9 января 1994 года.)

Воспоминания капитана в отставке Николая ­Лукина

Август 1943 года стоял жаркий. Преследуя отступающего противника, наши части выбивались из сил. Гимнастёрки солдат были белыми от разводов солёного пота и топорщились на плечах. Сухой песок скрипел на зубах. Для нашего взвода бой был тяжёлым. Многих отправили в госпиталь, кто-то и совсем остался лежать в этой земле…
Рано утром на следующий день вражеский снайпер выследил и меня. Часа три или четыре, раненый, я оставался ещё в строю, но боль становилась всё нестерпимей. Недалеко от передовой встретил санитарную повозку. В ней уже лежали три раненых пехотинца. Около них хлопотала медсестра Зоя Загоруйко. Увидев меня, она сказала:
– Садись, родимый, сейчас в санбат поедем.
Повторного приглашения ждать не стал, сил уже не оставалось. Ехали осторожно, объезжая воронки и груды вывороченной земли. Наша медсестра почти всё время шла рядом с повозкой и не спускала глаз с раненых. То расправляла сбившуюся шинель, то давала глотнуть из фляжки воды. Зоя всё время успокаивала нас, говорила, что надо ещё немного потерпеть, в медсанбате нас ждут, врачи там хорошие, быстро сделают всё что нужно и отправят в госпиталь. А там и не заметим, как выздоровеем…
Мы, как маленькие дети, верили ей, слушали её журчащий голосок, в знак согласия кивали головой и всё ждали, что вот в  ­стороне от дороги, в небольшом лесу покажутся палатки медсанбата.
…Приехали. Но ни палаток, ни врачей, вообще никого и ничего не было на этом месте. Мы ещё ничего не понимали, а медсестра, чуть отойдя от повозки, остановилась и упавшим голосом прошептала:
– Опоздали…
Медсанбат ушёл вперёд, вслед за наступающей дивизией. Где теперь его искать – никто не знал, не представляла этого и наша Зоя.
Эта неожиданность легла тяжким грузом на худенькие плечи девушки. Казалось, в её хрупкой фигурке уже не осталось никаких сил. Но ей придавала силы та ответственность за судьбу беспомощных солдат, которую она взяла на себя. По каким-то только ей известным приметам повела повозку дальше.
Положение усугублялось тем, что ни у кого не было продуктов. Зоя понимала – без пищи раненый быстрее слабеет, хотя кроме воды он ничего не просит. Ехали час, другой… На пути попадались только следы недавнего боя. Въехали в полупустую деревушку. Остановились. Зоя побежала к ближней избе, стукнула раз, другой. Никто не вышел. Она побежала по другим избам – никого. Наконец встретила женщину и с жаром стала просить её чем-нибудь накормить раненых бойцов. И женщины разорённой фашистами деревеньки из последних своих запасов кормили нас. А Зоя без устали то благодарила женщин, то уговаривала нас есть посытнее, а то когда ещё разыщем свой медсанбат.
К вечеру мы всё же его нагнали. Зоя передала нас здешнему медицинскому персоналу, попрощалась и укатила опять в свой полк.
С тех пор я не встречал свою медицинскую сестру, которая в тот горячий августовский день вывезла меня с передовой, заботилась на всём пути до санбата, не опустила руки в трудные минуты. Все эти годы я помнил о ней, но искать не пытался. Да и, по совести сказать, не думал, что уцелела она в огненном горниле войны…
На одной из встреч ветеранов 277-й Краснознамённой орденов Суворова и Кутузова второй степени стрелковой дивизии счастье улыбнулось мне. Я смотрел на полненькую женщину с медалями на груди и, встретившись с ней взглядом, узнал Зою! Бросился к ней, обнимаю, спрашиваю:
– Ты Зоя?
Она отвечает:
– Да.
Я радостно:
– Ты же меня спасла, помнишь?
– Эх, браток, да я вас столько с поля боя вынесла и вывезла, что всех и не упомню.
Многие тогда узнали свою спасительницу, ведь Зоя приехала впервые, её разыскали ученики отряда «Поиск» одной из школ Волгограда и пригласили на встречу. Седые ветераны протягивали к ней руки и плакали:
– Сестричка наша, Зоюшка, спасительница! Уцелела, а мы уже и не надеялись…

А я их ждать буду…

Рассказ из жизни моего папы Савелия Андреевича Адлера. Светлая ему память…

Наталья АДЛЕР

Профессиональный журналист со стажем работы 40 лет, член Союза журналистов СССР, ныне России, Международного союза писателей «Новый современник», Российского союза писателей, Международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП). Выпустила двенадцать книг (поэзия, проза, в т.ч. три книги для детей: стихи-раскраски, стихи, стихи-загадки).
Дважды номинирована на литературную премию «Поэт года», пять раз – на «Наследие», награждена звездой «Наследие» третьей степени. Соавтор литературно-художественных альманахов «Созвездие», «Память храним» (Беларусь); международных сборников из серии «Библиотека современной поэзии» (редактор Лариса Кузьминская, Москва); альманаха «Мельница» (Россия) и др.
Лауреат Всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы – 2019».
Награждена медалью этого конкурса.


Очень часто случается так, что люди в какой-то момент перед совершенно незнакомым человеком раскрывают самые сокровенные тайники своей души, рассказывают то, что особенно дорого их сердцу, памяти. Так получилось и в этот раз.
Мы ехали в поезде. Напротив у окошка сидел пожилой, интеллигентного вида человек, совершенно седой. В его светло-голубых глазах светились ум и тоска. Я подумала: «Наверное, он много пережил, этот старик».
Проводница принесла чай и пакетики с сахаром. Я опустила два кусочка в свой стакан, размешала, попробовала.
– Что, дочка, не очень сладкий? – спросил спутник. – Возьми мой, я всё равно люблю пить чай без сахара. Бери-бери, не стесняйся.
Он сам положил мне кусочки. Вдруг его глаза наполнились слезами.
– Что с вами, дедушка?
– Ничего-ничего, доченька, просто вспомнил своих дочерей, у меня их три было…
Старик прижал пальцы правой руки к глазам и тряхнул головой, как будто прогоняя горькие воспоминания. Рукав его рубашки опустился, оголив широкий неровный шрам, который был немного темнее, чем остальная кожа, и блестел, словно полированный. Старик устало опустил руку и стал смотреть в окно. Долго смотрел, как будто забыв и про чай, и про меня. Я молчала, боясь нарушить его грустную задумчивость, тихонько пила чай и смотрела на шрам.
– Это осколком. Я в войну пулемётчиком был, – словно очнувшись от тяжёлого сна, произнёс старик. – Если бы руками лицо не закрыл, то… Осколок прошёл через руку от локтя к кисти, задел переносицу и застрял под кожей в голове.
– Какой у вас приятный мягкий акцент, – сказала я.
– Да, почти 45 лет в России живу, а чисто говорить так и не научился, русский язык очень сложный. Я ведь родился и жил в Польше. Когда пришла пора паспорт получать, то не придал особого значения, чью национальность взять – отца или матери, отец – еврей, мать – полячка, записали «еврей», а в 1939 году понял, какое это роковое слово. Пришли фашисты…
Мы с женой Марией и дочками Розой, Лизой и Оленькой решили бежать в Россию.
До границы оставалось совсем немного, когда нас остановили немцы.
– Юден (еврей)? – был первый их вопрос.
К счастью, я отлично владел немецким, сказал, что мы немцы, наш дом сгорел и мы идём к матери.
– Отвести их в церковь, утром разберёмся, – приказал офицер.
В церкви было уже много людей. Мы расположились на полу рядом с симпатичной белокурой женщиной. Она горестно смотрела на кучу своих вещей, чемоданов и причитала на немецком языке:
– Ах, как же я всё это одна донесу? О, Боже мой!
– Не беспокойтесь, моя семья вам поможет.
Она заулыбалась и заранее начала благодарить. А я сидел и думал, что это последний шанс, остаётся надеяться на эту, видимо, настоящую немку, знание языка и счастливую звезду, ведь документы я спрятал и показывать их не собирался.
Зашли фашисты, как видно, соскучившись по своей кровавой работе. Они отвели в сторону нескольких евреев и начали «развлекаться».
– О, какие вы заросшие и лохматые, сейчас мы вас будем стричь и брить.
Один палач держал человека, а второй срезал ножом волосы вместе с кожей. Стоны и крики мучеников заглушал дикий хохот мучителей. Тех, кто терял сознание, пристреливали и оттаскивали на улицу в ров.
В немом ужасе смотрели на это взрослые, безвременно поседели их волосы, до припадков кричали дети, которым матери старались закрыть глаза, прижимая к груди их крошечные родные головёнки. Казалось, что этой ночи не будет конца… Но утро всё же наступило. Кто-то ждал его как спасение, кто-то уже ни на что не надеялся, а одна безумная, широко раскрыв глаза и волоча за руку заходившегося плачем ребёнка, кричала:
– Где Йозеф, где Йозеф, куда вы его дели?
В другой руке она сжимала кровавый клок волос… Её пытались остановить, не пускали к выходу, но она вырвалась и, по-прежнему волоча за собой ребёнка, кинулась в двери, которые только что открыли немцы. Мы услышали два выстрела и голоса фашистов:
– Выходите!
Наша немка, а вместе с нею и мы пошли первыми. Младшая, Оленька, ей было всего два годика, цепко держалась за узел, который несла Мария, и будто понимала, что нам грозит смертельная опасность, бежала и молчала. Боже мой, моя девочка, она ни слова не сказала на еврейском языке.
Немка кокетливо улыбнулась проверяющим, документы её были в порядке:
– А это мои помощники, – сказала она. И мы благополучно миновали страшную черту.
Когда скрылись из виду, попрощались с немкой и заспешили вперёд. Ещё чуть-чуть, ещё совсем немного, всего несколько километров – и мы добрались до реки Сан. На другом её берегу – русские. С польского берега собралось много народа, все кричали русским, чтобы они дали лодку.
Началась переправа. Каждый хотел поскорее уплыть, лодка еле-еле выглядывала из воды, переполненная людьми. Наконец и мы вместе с женой, Олей и Лизой втиснулись в лодку, а Роза не успела. Мы переплыли, а Роза протягивала руки и кричала:
– Татусю! Татусю!
Я стал просить русского сплавать ещё раз, объясняя, что там осталась дочь. Он разрешил. И вот мы все вместе на русском берегу, живы… Только продукты наши утонули в Сане. Дети просили есть. Я отстегнул свои швейцарские часы, чудесные часы умелого мастера, и пошёл к другим женщинам. Удалось выменять на часы полбуханки хлеба…
После проверки нам предложили места работы, мы решили ехать в Донбасс на шахту. Приехали, устроились с жильём, я стал шахтёром, наладилась жизнь, но не надолго…
В 41-м Мария обнимала меня, рыдая, всё просила:
– Вернись! Вернись!
Я-то вернулся, а вот она и дети… Угнали немцы… Так мне сказали после войны. А куда угнали – неизвестно. Сколько лет я искал их! Куда только ни писал…
Пожалели меня тогда знакомые, не сказали сразу, что угнали моих девочек и Марию к шурфу шахты и бросили туда живых… Вот только теперь я узнал об этом. Раньше не мог туда ездить, сердце не выносило, так и прожил всю жизнь в Поволжье. А когда пришла пора на пенсию идти, поехал в Донбасс, чтобы те годы работы в трудовой стаж вошли. Вот и нужно было оформить кое-какие документы.
Приехал. Сделал всё, зашёл в магазин. Навстречу идут молодые женщины. Я посмотрел на одну из них и остолбенел. Это была Мария! «Но почему такая молодая?! – стучало в голове. – Кто же это?»
Ноги стали ватными, я собрал все силы и пошёл за ней. Так вышли на улицу, я переставлял слабеющие ноги, язык не слушался, во рту пересохло. Женщина почувствовала устремлённый на неё взгляд и обернулась.
– Мария… – прошептал я.
– Нет, я Людмила, папаша, вы, наверное, ошиблись.
И она пошла дальше. Ночью я не сомкнул глаз. Рано утром направился к единственному знакомому, которого случайно встретил здесь, но поговорить не успел. Рассказываю ему, что вчера случилось, спрашиваю, кто эта женщина, так похожая на мою жену.
– А ты разве ничего не знаешь? Это же твоя четвёртая дочь, она без тебя родилась. Когда Марию со старшими девочками угоняли, то ей всего две недели было. Жена твоя уговорила соседку взять малютку.
У меня потемнело в глазах, не помню, как шли, я только просил:
– Ты скорее отведи меня к ней, я так хочу её видеть.
Дома Людмилы не оказалось, нас встретила пожилая женщина. С трудом, но я узнал в ней бывшую вахтёршу с шахты.
– Вы воспитали дочь? – спросил я. Она как будто испугалась этих слов и сказала:
– У меня есть только одна родная дочь.
И тут я всё понял. Понял, почему эта женщина молчала столько лет. У неё никогда не было детей. Люда – единственная. Как осудить человека, заменившего девочке мать, воспитавшего крошку с двухнедельного возраста. Если бы она откликнулась на мои поиски сразу после войны, всё могло быть иначе и для меня, и для неё…
– Я её отец.
Женщина наконец узнала меня и начала рыдать.
– Что же вы плачете, успокойтесь, я же не отнимаю у вас дочь, я так рад, что хоть одна моя кровинка жива. Спасибо вам, спасибо! Я теперь так счастлив, пусть она по-прежнему живёт с вами, ведь я всё понимаю – родной тот, кто воспитал, но и вы меня поймите, поймите же и моё сердце! Она всё-таки моя родная дочь…
Старик умолк. Спазмы перехватили горло.
Я и сама плакала, не в силах сдержать слёзы.
– Сейчас вот от них еду, а в следующий раз они ко мне обещали приехать. Я их очень сильно ждать буду…

 

ОСТАЛИСЬ ВЕЧНО МОЛОДЫЕ

Остались вечно молодые,
За наше счастье жизнь отдав.
Поклон вам, матери седые.
Сыновний шёпот средь дубрав.
Тем сыновьям – цветы невесты,
Вы живы в памяти людской.
Благословенье – славно, к месту
Даёте паре молодой…
Да, жизни вечное начало
Несут нам пары молодые.
И тысячи «спасибо» мало…
Поклон вам, матери седые!

В ПЕТРИЩЕВО

Пустырь в снегу угрюм и тих,
Как будто помнит вместе с нами
Живую поступь ног босых
И сердца трепетного пламя.
Немым свидетелем изба
Стоит, чернея старой крышей.
Какая страшная судьба!..
Я Зоин стон и голос слышу.
Её терзали, жгли… Как жаль!
Её сломить они хотели,
Но сколько силы! Будто сталь
Кипела в этом хрупком теле!
Мать не увидит, как палач
Верёвку затянул на шее,
Как взвился к небу женский плач,
Как взгляд горячий леденеет…
Сейчас не виселица – ель
На месте казни. Стонет ветер…
И пела тихая свирель
Для той, что вознеслась в бессмертье.
Пустырь в снегу угрюм и тих,
Как будто помнит вместе с нами
Живую поступь ног босых
И сердца трепетного пламя.

 

Заветам верны!

Овеяны славой нетленной
Мужчины советской страны.
И правнуки в жизни военной
Заветам их свято верны!
Республик союзных знамёна
В едином сомкнулись строю.
Мы помним их всех поимённо –
Живых и погибших в бою.
Достойно несут знамя дедов
Мальчишки России сейчас.
Не зря прогремел День Победы!
И нас защитят в грозный час.
Но лучше пусть он не настанет.
И мирного солнца лучи
Пусть светят. И нас не достанут
Когтистой рукой палачи.

 

Материнские стёжки

Памяти моей мамы, участницы
Сталинградской битвы
Зои Алексеевны Адлер

Не пройдёт по знакомой дорожке,
Не посмотрит в родные глаза.
Замело материнские стёжки.
Стынет горько немая слеза.

Как хочу протянуть к тебе руки
И услышать твой голос опять.
Этой вечной и страшной разлуки
Не терявшим никак не понять.

Расскажу тебе, слышишь, родная,
Папа в гости приходит один.
Плачем мы и тебя вспоминаем.
Ты прибавила дочке седин.

Повзрослели и выросли внуки,
Навещают могилку твою.
Как хочу протянуть к тебе руки!
Разделить боль и радость свою.

Когда свадьба была у Валюши,
Молодые цветы принесли.
Холмик твой разрывал мою душу,
Стылый холмик священной земли…

Мама, встань, посмотри на невесту,
Как божественна внучка твоя.
Заняла б ты желанное место,
Слёз счастливых своих не тая.

Но не видно следов на дорожке,
Не смотреть мне в родные глаза.
Замело материнские стёжки…
Стынет горько немая слеза…

 

Девичья седина

Ей восемнадцать не минуло,
Но внял мольбам военкомат.
Девчонка в ад войны шагнула,
За Родину, за Сталинград.
Горели люди, камни, танки,
Горели Волга и трава.
И после вражеской атаки
Ты, мамочка, была жива.
Бойцов из пекла выносила,
Свистели пули над тобой.
Откуда черпала ты силы
И снова шла в кровавый бой?
Как ты в горниле уцелела,
Спасая раненых солдат?
Лишь прядь девичья поседела…
Ты защищала Сталинград.
И с жизнью ты не раз прощалась,
Но Сам Господь тебя хранил.
Для нас, родная, жить осталась.
Теперь стою я у могил…
Уж много лет, как ты не дышишь,
И папа вечным сном уснул…
Ты видишь боль и плач мой слышишь?
Но лишь в деревьях ветер дул…
Люблю тебя, родная мама,
И знаю: всё б вернуть назад –
Ты брови б сдвинула упрямо
И вновь шагнула в Сталинград.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.