Виктор Фоменков. Рассказы

Виктор Васильевич Фоменков

Родился в 1959 году в деревне Гомзяки Никифоровского района Тамбовской области. Окончил Мичуринский сельскохозяйственный техникум, служил в Советской армии, работал бригадиром-полеводом, агрономом, киномехаником. Публиковался в журналах «Подъём», «Литературный Тамбов», в коллективных сборниках. Автор прозаических книг «Деревенские просторы», «Чертополох», «Деревенские мотивы», «Зять, коза и тёща». Живёт в деревне Гомзяки на Тамбовщине.

 

Чудаки

Ранним летним утром от реки веет прохладой. Нехотя отступает туман после трёх суток ненастья. За рекою из-за леса с ленцой поднимается солнце. За короткую июльскую ночь небо под утро сделалось ясным, а с наступлением рассвета – безоблачным. Лишь кое-где на севере ещё остались перистые облака. Трава на лугу и кустарники – в обильной росе. Они дышат прохладой.
От реки по лугу идёт человек. На вид ему лет сорок – сорок пять. Коренастый, широкоплечий, прикрывает лысую макушку серой с коричневыми крапинками фуражкой. В народе о таких говорят: «от горшка два вершка». А ещё, если он чем-то ценен, – «мал золотник, да дорог».
Этот человек – Александр Яковлевич Степашкин. Он в высоких, под самые колени, резиновых сапогах. Они намокли от росы и начинают хлопать. Степашкин шагает быстро. Путаясь в высокой траве, то и дело спотыкается. Наконец выходит на тропинку, ведущую в частные огороды. На левом плече у него удочки, которые придерживает рукой. В правой руке небогатый улов. Всего с десяток рыбин, нанизанных под жабры на ивовый прутик. Среди них окунь, язь и несколько плотвичек. Некоторые рыбки живые и бьют хвостами по воздуху.
Солнце, уже не ленясь, поднялось довольно высоко и начало припекать. Степашкин шёл по разделяющей огороды меже. Огороды в нарезах, стандартные. По 40–45 соток каждый. Может быть, в каком-нибудь и есть лишняя сотка-другая. Это глазу незаметно.
Серафим Молодцов в это время в конце своего огорода с трудом косил полёгший в непогоду овёс. От напряжения рубашка на косаре от пота взмокла на спине, особенно между лопаток. Молодцов, как и Степашкин, неказист. Намного худее. И лицо худое. Брови рыжие. Глаза карие. Нос небольшой острый. Губы тонкие. Подбородок узкий и плохо бритый. Когда говорит, особенно если спешит, то сильно картавит.
Поравнявшись с ним, Степашкин остановился на меже напротив Молодцова и стал ждать его реакции. Её не последовало. Тогда Степашкин покашлял. И на это никакого ответа Молодцова. А Александр Яковлевич не хотел уходить незамеченным. Решил привлечь к себе внимание Молодцова обычными словами, которые все говорят при встрече.
– Бог в помощь! – Через две-три секунды добавил: – Серафим.
И это не помогло. Косивший будто не слышал заговорившего. Но Степашкин не захотел отступать. Снова заговорил:
– Доброго здоровьица! – Ни звука в ответ. Степашкин разозлился, закричал: – Эй! Оглох, что ли?!
На это косец повернулся к крикнувшему и грубо ответил:
– Не ори. Не глухой. Свистишь, как соловей, только не поёшь…
Такое поведение, несомненно, обидело бы любого, но не Степашкина. Он спокойно предложил:
– Давай закурим?
– Эй, – недовольно ответил Молодцов. – Закурим. – Подошёл к Александру Яковлевичу.
– Жуткий ты, Симка, – бросил тот.
– Бывает со мной. А ты чё горло дерёшь с утра?
– Ты чё раньше-то не косил? – в свою очередь задал вопрос Степашкин. – Не мучился бы сейчас.
– А то ты не знаешь, притвора. Вот это дело. – Щёлкнул пальцем по горлу.
– Гулял, значит.
– Закуривай, Санька, – предложил вместо ответа Молодцов.
Степашкин положил удочки и улов на межу, закурил. Курили молча. После Степашкин взял косу Молодцова.
– Дай-ка попробую.
– Пробуй.
Степашкин, не торопясь, прошёл один ряд. И что-то не понравилось ему в самой косе. Подойдя к Молодцову, сказал от души:
– Знаешь, Симка, вот моя коса прям-таки сама косит.
Молодцов ухмыльнулся, решил подшутить.
– Прям-таки сама?! – спросил, состроив удивлённое лицо.
– Ну да.
– Тогда, Яковлевич, неси-ка косу свою. Что мне зря мучиться?
– Нести?
– Давай!
Степашкин побежал домой и про улов забыл. Молодцов не стал ждать, принялся косить дальше и не заметил, что кот его с наслаждением расправился с уловом Александра Яковлевича.
Степашкин быстро вернулся. Подал Молодцову свою косу.
– Держи, пробуй моей.
– Сейчас покурим, потом спробую…
Курили недолго. Молодцов взял косу Степашкина, вышел на новый рядок. Пройдя его немного, со злостью бросил косу.
– Говорил, моя коса сама косит. Ха-ха-ха! – раздражённо прокричал он. – Сама, ха-ха-ха!
Степашкин удивился. Помолчал, потом спросил:
– А ты что думаешь?
Молодцов продолжал раздражённо кричать назло Степашкину.
– Если ты, Яковлевич, – Емеля, так прикажи волшебным словом своей косе, пусть сама косит! Ну!..
Дурит Симка, надсмехается. Степашкин не смог сдержаться. Наступать на него стал грозно:
– Да я тебя за такие слова!.. – В считаных шагах остановился. Зато Молодцов петухом взъерепенился.
– Бери, говорю, косу!
Степашкин остыл. Хотел уже уходить, да вспомнил про улов. А его и след простыл. Кот, распузатившийся от рыбного блюда, лежит на солнышке и мурлычет, будто ухмыляется: «Мур, дураки! Мур, дураки!»
А Молодцов продолжал свою копну.
– Санька, ты ведь знаешь мой кулак. Враз в землю вобью, как гвоздь. Одна шляпка торчать будет.
– А за рыбу, Симка, платить придётся. Котяра-то твой…
Молодцов поглядел в сторону и замолчал. Не до шуток. В лице изменился. Степашкин заметил это.
– Шуткуешь, Симка?
– А ты, наверное, думал, всерьёз? – И расхохотался громко.
– Шутник, значит?
– А ты разве нет? – Хлопнул Степашкина по плечу. – Эх, чудак, едрёна мать!
Но Степашкина совершенно не волновала шутка, и он спросил:
– А за рыбу?
Молодцов смолк.
– Так что ответишь? – не отставал Степашкин.
Не ответил Молодцов. Так и разошлись. А вечером Молодцов пришёл с бутылкой к Степашкину домой. «Раздавили» её прямо на брёвнах. После этого хозяин двора встал с бревна и назойливо потребовал:
– Плати!
– За что?
– За рыбу.
– Чудак.
– Ах уж мне этот Симка Молодцов! – И теперь Степашкин хлопнул по плечу Молодцова…


И явился…

После обычного для июля дневного зноя на западной части темнеющего неба медленно, по частям угасала вечерняя, с лиловым оттенком зорька. На лугу скотина, хотя и на привязи, оживала, как, впрочем, и вся деревня…
Николай Хнычков уже восьмые сутки в запое. На этот раз причиной явилась очередная ссора с женой. Ей давно надоели каждодневные пьяные выходки мужа, и она, чтобы просто исчезнуть с его глаз, ушла из дома. Хнычков остался один. Обидевшись, что жена вот так просто взяла и покинула его, разыскал очередную заначку и отправился за горячительным напитком.
Глинка – деревня в глухомани. В ней есть единственная торговая точка. Ларёчек. Но спиртное в нём не продают. Так что, кроме самогона, в Глинке ничего не достать. Не лучше в ней и с работой. Нет её и в деревне, если не считать обыденной: в собственном огороде, в саду да по хозяйству. Потому парни и мужики (кто помоложе) – все уезжают на заработки в Москву, Санкт-Петербург и другие города.
Хнычков за свою жизнь никуда из Глинки не выезжал, кроме района и областного центра. А теперь, в его возрасте, на работу никто нигде не берёт. Везде требуются лишь молодые и здоровые работники. Хнычков на здоровье не жаловался, но…
У Хнычковых двое детей. Старший сын живёт в Москве, и неплохо. Иногда даже подбрасывает родителям немного деньжат. А младший осел в родном областном центре. И хотя женат уже второй раз, отец гордился. Гордился больше самим собой…
– Я определил детишек своих, – хвастался он и оправдывал своё пьянство перед женой до её ухода из дома. – И что мне остаётся делать, как не это дело? – Щёлкал пальцем по горлу. – Только в этом я нахожу покой для души. А как дождусь время на пенсию… Дождусь! Внучат дождался и пенсию дождусь. И тогда я…
– Э-эх ты, дурень! – не дав мужу договорить, скрестив руки на высокой вздымающейся от волнения груди, перебила жена с усмешкой. – До пенсии. Если доживёшь, а не околеешь где-нибудь под забором.
Вот после этих обидных слов Хнычков саданул кулаком по столу, и жена ушла… В доме тишина, а перед ним вновь бутылка.
– Не дождёшься! – закричал он. – Пил и буду пить! Вот она, самогоночка из шинка Маруськи Чёрной!
Выпил стакан, второй и… перед глазами Хнычкова появляется, словно из-под земли вырос, небольшой, но очень лохматый, с рыжеватой бородой, как у козла свисающей вниз, с пружинистым вьющимся хвостом, похрюкивающий, словно поросёнок, самый что ни на есть обыкновенный чёрт. Пробежал от дверей прямо за стол. Сел напротив хозяина.
– Ты кто?! – вытаращил тот удивлённые глазища, не веря им.
– Не видишь, что ли? Я чёрт.
Николай пристально смотрит на гостя. Отмахивается.
– Да будет. Не верю.
– Не веришь? – хмыкнул чёрт. – Вот эт допился! Собственным глазам не верит. До чёртиков набрался! Ну коль не веришь, тогда давай выпьем, чтоб поверил. – Взял волосатой пятернёй бутылку и разлил по стаканам самогон.
Николай и этому не верит, не берёт стакан.
– Ну, что ж ты? – спросил чёрт. – Пей.
Николай мёртвой хваткой сжал стакан с самогоном.
– Тяни! Тяни! – подталкивает гость.
Не глядя на странного собутыльника, хозяин зажмурился и так хлобыстнул из стакана, что кадык приподнялся и опустился на место. Выпив, Николай вытер губы рукавом.
Хозяину было невдомёк, что чёрт надул его: стакан был лишь наполовину. Опомнился, недовольно пробурчал:
– Так нечестно.
– Эт почему? – спросил хитровато чёрт.
– Ты мне не долил.
– А ты знаешь, кто я?
– Знаю. Чёрт, – ухмыльнулся Николай.
– Вот видишь? А мы, черти, не можем без обмана, без этого не можем.
– Какое мне до этого дело?! – гаркнул хозяин. – Я не посмотрю, что ты чёрт! Я тебе за обман!… – Схватил с печной плиты кочергу, размахнулся, чтобы со всей силы ударить чёрта, а место, где тот только что сидел, пусто!
«Где чёрт?» – подумал хозяин. Вслух спросил:
– Ты где?
Сзади кто-то хлопнул хозяина по плечу, раздался голос:
– Я тут. – Хозяин резко обернулся. Чёрт предложил: – Может, мировую заключим?
– Убью! – заорал хозяин.
Чёрт мгновенно уменьшился в несколько раз и отбежал к порогу. Встал на него и покачал волосатой головой.
– Да, мужик. Ты, я вижу, уже всю совесть пропил.
– Чего?! – взъершился хозяин. – Я сейчас тебе…
Чёрт округлил нос пятачком, опустил глаза.
– Что, что ты мне?.. Эх, Николай… теперь ты мой. Скоро будешь под мою дуду плясать.
– Не буду! – закричал Николай и бросился на странного гостя с кочергой. Но его уже не было в доме. Он сделался ещё меньше и был уже на крыльце. Николай погнался за ним. Но гость, словно петух, взлетел на забор. На его штакетинах сушилось с десяток трёхлитровых банок. От ударов кочергой они, одна за другой, задинькали и разлетелись мелкими осколками по двору.
– Дзинь!..
– Не уйдёшь! – орал разъярённый хозяин неизвестно кому…
За непонятной выходкой Николая наблюдал из-за забора Иван Крылов, сорокалетний здоровенный мужик. «Что с соседом?» – не понимал он. Решил спросить. Подошёл к изгороди, окликнул:
– Николай, ты кого там гоняешь?
– Не уйдёшь… – не ответив, продолжал своё Николай.
Из любопытства Иван грудью лёг на забор.
– Кто там у тебя?
– Чёрт!
Сосед с опаской перепрыгнул через забор, спросил:
– Где он?
– Вон, на банке сидит и щерится…
Иван понял, что происходит с часто выпивающим соседом и что его надо остановить, усмирить. Но пока у того кочерга, подходить к нему опасно. Иван пошёл на хитрость.
– Коля, ты не дразни чёрта, брось кочергу-то.
– Видишь, видишь его? – кричал Николай, не бросая кочергу.
– Дай-ка, Коля, мне твоё оружие, я им чёрта…
– А я на что? Я сам…
– Тсс! – приложил палец к губам Иван. – А то спугнуть можем.
В этот момент Николай увидел, как чёрт скорчил ему рожицу и мигом перелетел с забора на макушку Ивана. Николай резко размахнулся и с криком «убью!» обеими руками со всей силы ударил чёрта…
Сильный и здоровый Иван ловко перехватил их вместе с кочергой. Откинув её, он вытащил из брюк ремень и крепко связал им воинствовавшего соседа. Вытирая пот со лба, взмокшего от физического и психического напряжения, опустился рядом с лежавшим и теперь уже безоружным соседом.
– Да, Коля. Допился ты. До чёртиков, – невесело попрекнул он.
– Где чёрт?! – проскрипел зубами Николай.
– В аду, – ответил сосед.
– Так быстро?
– Да, придётся вызывать «скорую» и милицию, – рассуждал вслух Иван.
При слове «милиция» Николай будто протрезвел мгновенно.
– Не надо милицию! Пожалуйста.
Иван поглядел на испитое лицо соседа, вздохнул сожалеюще, но не исполнил его просьбу, а, вспомнив фразу Шурика из гайдаевского фильма, ею и ответил:
– Надо, Коля. Надо!


Рассказ бабушки Дарьи

Девяностопятилетняя старуха Дарья Михайловна Сухова сидит в своём доме у окна и смотрит в пасмурное, мокрое от ненастья окно с каким-то неведомым восторгом. Лицо её задумчиво. День осенний, заунывный, дождь с ветром, прохладным и колючим.
Кружит листопад. Разноцветный ковёр расстелила перед окном осень. Дождь косой, бьёт в стекло. Бежит по стёклам слезой.
Лицо Дарьи Михайловны с глубокими морщинками, глубоко севшими в кожу, с косыми складками. Карие глаза ввалились в глазницы, тусклые и вовсе не блещут жизнью. Щёки впали в беззубый рот, а нос её, большой и острый, стал до того горбатым, что вот-вот коснётся верхней губы.
Она сидит в такой позе и ни слова не говорит, ну прямо Баба-яга из русской народной сказки. Я сижу от неё невдалеке на жёсткой, выкрашенной в коричневый цвет табуретке и всё время смотрю в её сторону. Только что принёс ей два ведра воды.
Топится печь, потрескивают сосновые поленья, а на плите пыхтит чайник. На дворе двадцать первый век, а у Дарьи Михайловны в доме словно остановилось время где-то на середине двадцатого столетия.
Она вздохнула и заговорила. Начала сказывать мне свою историю, похожую на мистический рассказ. Я внимательно слушал.
– Казалось бы, чего тут, – начала она, уверяя в том, что говорит сущую правду, – умер человек, и что. Умирают и рождаются на земле каждую секунду. Умер у меня муж, много уж лет прошло. Не болел, Царствие ему Небесное. Забыть не могу. Уж что после было… Мужа моего первого не знаешь? Откуда, тебя на свете не было. Алексеем звали, вроде как божье имя, светлое, но, видно, не таким был мой Алексей. – Она сделала выжидательную паузу, смотря на меня, а потом продолжила: – Душу, видно, продал когда-то нечистой силе, а я сколько лет с ним жила и не замечала. Схоронила. Девять дней – помянула. А тут в одну из ночей разбудил меня среди ночи стук, слышу шаги на кухне, ходит кто-то, топчется. Отчётливо слышу, ну а потом посудой греметь начал. Я думала, кот лазает, ругаться начала. А в ответ услышала голос покойного: «Что брыскаешь?»
Сердце моё ёкнуло и замерло от страха. Встала я с трудом, к выключателю только подошла, и снова его голос из темноты: «Света, Дарья, не надо!»
«Почему?»
«Не надо, – говорит. – А вот свечку зажги!»
Тут я вовсе ни живая ни мёртвая. Нашла впотьмах свечку в ящике столика. В доме глаз коли. Зажгла, держу в руке, огонёк слабый, шаткий осветил. За столом Алексей сидит, на меня смотрит, живой, в руке ложка у него. Тогда ложки-то в деревнях всё больше деревянные были.
«Лёшенька, – говорю, – соколик ты мой, как же так, ты же умер!»
А он мне:
«Есть хочу, Дарья!»
Я удивилась.
«Как же так? Мёртвый и хочешь?»
«А вот так, – отвечает. – Отпустили меня, я и пришёл!»
В страхе нашла в себе силы:
«А разве отпускают?»
«Меня вот отпустили».
И вижу – довольный он моими расспросами.
«Ладно, Дарья, давай корми, голодный я с тех пор, как ушёл из этого дома, во рту росинки маковой не было».
Только я хотела рот раскрыть, а он мне:
«Нас там совсем не кормили, а вот мы каждый день кормим…»
«Кого же вы там кормите?»
Не ответил, заторопился.
«Мне уже пора!»
«А поесть?»
«В следующий раз!»
Стою, словно ноги в пол вросли, не могу пошевелить ими, а самой из любопытства хочется спросить, кого же там кормят, набралась смелости. Голос издалека его уже, но всё же ответил:
«Ах, глупая ты баба, Дарья! – И совсем тихо, исчезая: – Червей, червей».
До первых петухов, не выключая света, на койке просидела не сомкнув глаз. За ночь с лица сошла, а в обед соседка пришла. Увидела меня – остолбенела.
«Что с тобой, Дарья? Не захворала ли?»
А я ей рассказала всё – та не поверила. Ушла, а потом мужа своего Василия привела.
«Тоскуешь, – говорит он. – Вот тебе и привиделось».
«Нет, Василий, не тоска то была, а приходил наяву. И ещё прийти обещался».
Сосед глаза вытарщил.
«Как так?» – говорит.
Перекрестилась я.
Василий будто поверил и сказал серьёзно:
«Надо кол осиновый. И на кладбище до двенадцати ночи успеть в могилу вбить, да так, чтоб остриё до сердца сатаны дошло».
Сходил Василий в осинник, срубил хороший кол. Заострил на конце и ушёл на кладбище, а ночь-то тёмная, и топор с собой захватил.
Кругом ветер гуляет, деревья шумят. Фонарик включил, на могильный холм направил и давай топором по колышку долбить – загоняет. Филин закричал. Испугался он, про топор забыл – и бежать. За кресты задевает. Натерпелся страху, покуда добежал до дома. А я в надежде была. Время за полночь. Думаю, не придёт теперь. Взяла и легла. Только глаза-то закрыла, слышу – подошёл, стоит возле кровати. Глаза-то боюсь открыть, а открыла. Лица не вижу, а силуэт различаю.
«Убить меня хотела? – заговорил он, да так спокойно. Просит: – Зажги свечку».
Встала, зажгла. Думаю – конец. Кол в груди у него торчит, а ни кровинки. Вид обыкновенный, как той ночью. И продолжает:
«Видел Ваську, всё видел. Старался он. Чуть-чуть осталось, да филин спугнул, топор оставил на могиле, вот он. – И из-за спины достаёт его. – Бери, – говорит, – мне к Ваське нельзя. Передай: пусть больше не приходит».
Тут я набралась смелости:
«Не мучай, забирай, раз вновь пришёл. Ведь за этим пришёл».
Вижу – он по сторонам смотрит, оглядывается.
«Ну?»
«Нет, – отвечает он. – Дарья, не хочу того». – И вижу, слёзы у него покатились, сказать что-то хочет, но как будто боится кого и опять по сторонам смотрит.
«Как же так?» – говорю.
«Один я сегодня, не бойся, а слушай. Велели мне тебя со света свести, да так, чтобы ты сама на себя руки наложила. Сходи в церковь, отмоли мои грехи, свечи поставь. И пусть батюшка молитвами душу мою грешную с земли в небеса проводит».
Не успела я и рта раскрыть – Алексея нет.
Один топор на полу лежит.
Сходила в церковь, сделала, как просил.
С тех пор и перестал ходить. Видно, душу его грешную очистили молитвами, и улетела она в небеса.
Дарья Михайловна как начала со вздоха, так вздохом и закончила, давая мне понять, что поведала правду, хочешь – верь, а хочешь – нет.
Заворочалась и продолжила:
– Слово-то божье – оно в молитве, если читать молитву с верой, то Бог, он непременно услышит.
А я подумал: «Не может быть такого, и нельзя в такое поверить». А она продолжала смотреть куда-то глубоко, заглядывая в мокрое стекло, и о чём-то думала.


Букет белой сирени

Стоял тёплый май. Для многих это время года – что ни на есть любимая и вдохновенная пора. Наверное, так и есть. Для любви, хотя бы и поздней…
По раскалённым от солнца чугунным рельсам московской железной дороги монотонно, в такт, словно с напевом, стучат колёса пассажирского поезда. За окном мелькают поля, лесопосадки, местами заболоченная лесистая местность, луга. Пролетают маленькие и большие селения, станции.
В одном из вагонов у приоткрытого окна купе сидел молодой, лет тридцати, интеллигентного вида человек – врач-кардиолог Сергей Павлович Заварзин. Высокого роста, худощавый, с чёрными волосами и голубыми, словно небо, глазами. У него чёрные усики, острый, чисто выбритый подбородок, лицо округлое, задумчивое.
В купе с самой посадки он ехал один и не отрываясь, внимательно смотрел на проплывающий за окном пейзаж. Мысли Заварзина прервал стук в дверь. Она приоткрылась, и в купе заглянул проводник – человек средних лет в тёмно-синей форме. Вежливо спросил:
– Извините, молодой человек. К вам можно поместить пассажира? – Улыбнувшись, добавил: – Лицо женского пола.
Ещё находясь в сладкой задумчивости, Сергей кивнул:
– Да, конечно, можно.
– Превосходно! – почему-то обрадовался проводник и ушёл.
Заварзин лёг на своё место и оттуда продолжил смотреть в окно.

* * *
Сергей отвернулся к стенке и попытался уснуть. И уже начал дремать, как в дверь опять постучали. Не поворачиваясь на стук, он неохотно сказал:
– Да-да, войдите. У меня не заперто.
Дверь открылась, и он услышал голос проводника:
– Располагайтесь. Вот ваше место. Счастливого пути, – пожелал он.
– Благодарю вас, – ответил нежный женский голос.
Этот голос показался Заварзину очень знакомым. Он повернулся, взглянул на попутчицу и, ошарашенный, воскликнул:
– Боже мой! Таня, это ты?!
Женщина тоже удивилась и, прекратив возиться с чемоданами, так же радостно воскликнула:
– Сергей?! Заварзин!
– Танечка! – повторил он и мигом очутился возле неё. – Вот это номер! Ну, здравствуй.
– Здравствуй, Серёжа!
– Сколько лет прошло! И вот так встретиться? Просто чудо! Как я рад!
– И я, – ответила она с сияющим лицом и нежной улыбкой.
Заварзин обнял её, давнюю школьную подругу… и первую любовь. Освободившись от объятий, забыв, что надо определить багаж, она села к столику у окна.
– Да, десять лет прошло с тех пор…
– Да, десять лет и зим, – сказал он, садясь напротив.
Татьяна о чём-то задумалась, промолчала.
– Давай, Таня, уложу багаж на полку, – предложил Заварзин.
– Спасибо, Серёжа, – бросила в ответ женщина и, помолчав, спросила: – В Москве живёшь?
– Нет. Я в столицу по делам.
Татьяна поняла, что он хочет спросить её о том же, и опередила:
– Я тоже в Москву, и тоже по делам.
И тут же от Сергея последовал вопрос, который она предполагала:
– Замужем?
– Теперь нет. Не сошлись характерами.
А ты?
– Я… и не пытался жениться с тех пор, как расстались с тобой.
Она потупила взор, поняв свою ошибку
в прошлом.
– Почему? – спросила тихо.
– Потому что не встретил ни одной женщины, хоть бы чуть-чуть похожей на тебя.
– Льстишь? – Татьяна заглянула в глаза.
– Ни капельки… – Круто перевёл разговор: – А дети есть у тебя?
– Есть. Дочка. Анжела.
– Большая?
– В апреле шесть исполнилось.
Разговор на время прервался. Сергей по-прежнему сидел за столиком у окна. Татьяна – на своём спальном месте.
– А знаешь, Таня, пойдём в вагон-ресторан. Выпьем за встречу, да и перекусим заодно, – предложил он после молчания.
– А пойдём! – с готовностью поддержала она.
Они вошли в ресторан и почувствовали запах сирени. Её букетики стояли на каждом столике… Выбрав один из столиков, не спеша сели. Заказали шампанского, шоколадных конфет, салат из овощей и картофельное пюре с котлетами. На правах мужчины Сергей наполнил бокалы. Но прежде чем выпить, он кивнул на сирень:
– Вот ведь как бывает, Танюша… – И спросил взволнованно: – А помнишь мой букет вот такой же сирени, только белой, в день нашего первого свидания?
– Помню, конечно, – прошептала она виноватым голосом и потупила взор…
Вагонные колёса стучали по рельсам в такт разговора неожиданно встретившихся людей. А в памяти их всплывали эпизоды уже прошедших лет…

* * *
Солнце исчезает за горизонтом. Сергей, приодевшись, наодеколонившись, с волнением в душе и с чувством, которое до этого никогда не испытывал, сторонясь посторонних глаз, спешит на первое в жизни свидание с одноклассницей. И не просто одноклассницей, а любимой! А имя её весьма распространённое и запомнившееся Сергею ещё при чтении пушкинского «Евгения Онегина».
Место встречи – за селом в небольшом березняке, где воздух нежен, прозрачен и свеж, словно родниковая вода… На пути к назначенному месту внимание парня привлёк огромный куст цветущей молочно-белой сирени.
Он увидел Татьяну издалека, и сердце бешено заколотилось. Таня стояла прислонившись спиной к берёзе и запрокинув голову, мечтательно смотрела в чистое небо. Лицо её светилось от счастья. Но Сергей опаздывал, и она стала волноваться: придёт ли он? Волновалась и оттого, что это свидание для неё было первым. Услышав торопливые шаги, Таня обернулась и… не увидела лица парня за огромным букетом белой сирени.
– Это тебе, Танюша, – раздался знакомый голос.
– Мне? Такой огромный и такой ароматный!
– Да, тебе.
Она с радостью приняла букет – первый букет в её жизни от любимого человека – и горячо прошептала:
– Спасибо, Серёженька.

* * *
– Что с тобой? – спросил Сергей, заметив, как задумчиво её лицо. – О чём думаешь?
– Вспомнила, – грустно улыбнулась она, – букет белой сирени, что ты подарил на первом свидании.
Сергей тоже думал о том.
– Да, большой был.
– Сирень, – протянула она со вздохом. – Можешь не верить мне, но когда вижу её, вспоминаю и будто вижу тебя.
– Сирень, – сказал он, – это символ нашей любви.
– Согласна, – подтвердила Таня, – сиреневый туман стоял над нами все эти десять лет. Я виновата, Серёжа…
– Нет, я. А может быть, мы оба. Жизнь есть жизнь.
Они надолго замолчали, думая каждый о своём и в то же время об общем…
Вернулись в купе, кто-то, должно быть, проводник, открыл окно, и стало хорошо, свежо. Татьяна положила на столик веточку сирени, прихваченную с собой из ресторана. Села у окна, за которым мелькали огоньки какой-то станции. Глядя на них, попросила:
– Серёжа, расскажи о себе. Как живёшь, чем занимаешься?
– А что рассказывать? – спросил то ли её, то ли себя и тоже заглянул в окно. – Видать, дождь будет, – сказал вместо ответа.
– Почему так думаешь? – заинтересовалась попутчица.
– Потому что темно и пасмурно.
– Да, – согласилась и задумчиво добавила: – Дождь – это хорошо.
Помолчали. Заварзин решил ответить на вопрос Татьяны:
– После нашего расставания я уехал в город, поступил в медицинский институт.
– Так ты врач?! – удивилась она. – Какого профиля?
– Кардиолог я. Вот в Москву еду повышать квалификацию. От профессора Зимина, в столичных аудиториях. Занимаюсь стволовыми клетками. Слышала что-нибудь о таких?
Татьяна ответила не сразу, боясь показаться перед ним профаном. Но и лгать не могла. Потому сказала отвлечённо:
– Что-то такое…
– Изучив их применение, мы, кардиологи, продвинемся далеко вперёд, – с вдохновением заговорил Сергей, очутившись на своём «коньке». – Мы сократим смертность от инфарктов.
– Здорово!.. – восхитилась она и с грустинкой сообщила: – А я учитель русского языка и литературы. – И, повеселев, добавила: – Я даже пробую сама писать стихи.
– Стихи?!
– Да. Вот… – Она достала книгу, подала ему. – Это новый сборник моих стихов. Возьми. На память.
Сергей взял книгу, прочитал название. «Луговая зорька». Полистал, всматриваясь в напечатанное. На 99-й странице увидел то, чего не мог и ожидать. Стал читать.

Букет белой сирени –
Признак нашей любви.
Как далёки те годы
Той цветущей весны!
Наша первая встреча,
Что жива по сей день.
Деревенская зорька
Растворилась, как тень.
Часто вижу во сне я,
Как идёшь ты ко мне,
А в руках цвет сирени,
Дрожь по телу в крови.
Суждено нам расстаться.
Виновата в том – я.
И прошу я прощенья,
Милый… Милый! Ты где?

Сергей взглянул на автора нежно и с волнением.
– Я всё понял, Танюша, из стиха! А дальше?..
Он с жаром поцеловал её, взял за руки:
– Теперь я никуда не отпущу тебя!
– Погоди, Серёжа, – неожиданно воспротивилась она. – Я ещё ничего не сказала.
– А что тут ещё надо говорить, милая? Всё ясно.
– Нет.
– Тогда говори, – насторожился он.
– Я не хочу стать тебе обузой.
– Какой? – спросил Заварзин, но тут же понял, что Татьяна хочет сказать что-то важное. Скорее всего, о дочке. Женщины вообще всё взвешивают и почти всегда фальшиво хитрят, противореча самим себе. И он определил ответ Татьяны. – Мне твоя дочка совершенно не обуза. Ты о ней хотела вести речь?
– Ты уже ответил сам, Серёжа… За окном полыхнула молния, с раскатистым треском ударил гром, хлынул проливной дождь. У Татьяны зазвонил сотовый. Звонила её мама…
Пока шёл дождь, ни Сергей, ни Татьяна не сомкнули глаз… Уже близился рассвет, прохладный, влажный. До Москвы оставались считаные станции. Заварзин вышел в тамбур покурить.
И неожиданно в окне увидел куст сирени, точно такой, какая росла в родном селе. Таня в это время дремала. Поезд стал резко сбавлять скорость.
«Очередная станция, – подумал Сергей. – А для Танюши букет белой сирени будет как раз кстати».
От радости негромко крикнул:
– Ура!
– Знакомая? И видать, близкая, – похлопал его по плечу проходивший мимо проводник.
– Ещё какая знакомая! Спасибо вам за такое «лицо женского пола», как вы тогда сказали. Это «лицо» – первая и единственная любовь моя!
Проводник улыбнулся, и на его усталом от бессонной ночи лице появились свежесть и удовлетворение, что свёл эту пару.
– Бывает, – снова похлопал Сергея по плечу.
– Долго стоять будем на этой станции? – спросил Заварзин.
– Пять минут всего.
– Успею!
– Куда? Зачем? Купить что? – по-деловому спросил проводник.
– До куста сирени и обратно.
– Если спортсмен-спринтер – должен успеть, – спеша в тамбур, сказал проводник.
– Нет. Но всё равно успею! – отмахнулся Сергей.
…Татьяна проснулась, огляделась: «Где Серёжа?» Забеспокоилась. Подождала. Он не объявлялся. Прошла по вагону, в котором ехала, потом заглянула в ресторан. Сергея нет нигде. Она заволновалась ещё сильнее. «Куда исчез? Вещи его тут». Снова вышла из купе.
– Извините, – окликнул проводник. – Вы ищете…
– Где Серёжа?! – Татьяна кинулась к проводнику, не дав договорить.
– Значит, не успел он, – вслух подумал проводник.
– Куда?
– А я и позабыл о нём. Вообще думал, он успеет, – продолжал рассуждать проводник. – Он так воинственно был настроен. Но, значит, не рассчитал своих силёнок.
– Каких силёнок? Говорите толком! – торопила Татьяна.
Проводник почувствовал себя виноватым, стал рассказывать:
– На станции, от которой мы только что отъехали, сирень растёт белее снега. Вот ваш попутчик и помчался за ней. Хотел её вам в подарок преподнести.
– Опять эта белая сирень! – Татьяна огорчённо вздохнула, побледнела и медленно пошла в купе.
– А почему же «опять»? – недоумённо спросил проводник. Но, увидев состояние пассажирки, забеспокоился, спросил с готовностью: – Вам помочь?
Она качнула головой. Он пожал плечами, мол, не надо так не надо, и направился в своё служебное купе.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.