СТРЕЛЫ ПУТИ

ПО СЛЕДАМ ЮРИЯ КАЗАКОВА

Александр Бобров

На каменистом берегу Укшезера, вблизи Петрозаводска, стоит большой, срубленный из бруса дом. Его стены сложены из кондовых сосновых брёвен, носящих следы прежней, допостроечной службы человеку. В каждый ствол глубоко врезана стрела с наконечником и оперением, по которой стекала в жестяные колпачки живица, когда дерево ещё шумело на нестихающем карельском ветру.
Брёвна положены – не знаю уж, нарочно или случайно – так, что все наконечники стрел нацелены вдоль озера на север, против обычного направления ветра, но в согласии с весенним лётом птиц, возвращающихся к своим гнездовьям. Кажется, что вытянутый дом стремится за птицами и за своими бесчисленными предшественниками – избами первопроходцев, вольнолюбивых новгородцев, мирных землепашцев, осваивавших необозримые просторы севера, наконец, за монахами и русскими писателями, осваивавшими духовные пространства Русского Севера. Одним из таких первооткрывателей для читателей огромной страны стал москвич, охотник и выдающийся писатель Юрий Казаков с его «Северным дневником», с великолепными рассказами, один из которых называется просто – «Калевала».
И вот стрела пути с могучего сруба, выступившего навстречу северному ветру, указала мне пути в Заонежье, дальше – на север, на реки Умбу и Пистайоки (по-фински пишется через «о», «писто» означает «укол», «резкий удар»). Она берёт начало в болотах Финляндии, но, наверное, и там речка, набирая силы, разбивает своими уколами скалы. На наших картах и в путеводителях она пишется менее благозвучно – через «а». У туристов наиболее популярный маршрут по Пистайоки начинается в пограничной зоне, куда требуется оформлять особый допуск, у озера Кимасъярви. Дальше она рассекает скалы приграничной территории и уходит через озеро Пистаярви в Калевальский район – рунопевческий регион, как говорится в путеводителях, где ещё карелов, по последней переписи, было 46 процентов – даже больше, чем русских, на один процент. Но холодная река, летящая по кипучим порогам, об этом не догадывается, потому что слышит в основном русскую речь проплывающих по ней туристов. А деревня-то на долгом маршруте только одна – на большом Пистаярви, называется Тихтозеро, куда подходит грунтовая дорога. Вот вы себе представьте: преодолеваешь расстояние, равное пути от Москвы до Клина, – и полная безнаселёнка. Присутствие цивилизации ощущаешь только на стоянках – по неубранному мусору в основном. Ну и по проходящим группам водников.
Бывалые туристы ставят здесь на скалистых мысах свечу – сухой ствол с выпиленной сердцевиной, где разжигается огонь. Она язычески горит на ветру Северной Карелии в кратких сумерках и сигналит дальним путникам, что стоянка занята, что на этих глухих и диких берегах есть вкрапления жизни и кто-то невидимый осмысливает нескончаемый путь. Помню, после сплава по реке Пистайоки несколько лет назад ехали от Войниц к ночному поезду в Кемь и в сумерках миновали засохшую сосну в центре Калевалы, под которой якобы рунопевцы собирались напевать эпические строки, но ведь не сойдёшь, усталый, в ночь. И я понял, что надо приехать специально, хоть предполагал: никаких героев рассказа Юрия Казакова и всей тогдашней обстановки я не найду, ведь рассказ-то «Калевала» аж 1962 года, когда я ещё в техникуме на Щипке учился и только открывал для себя настоящую русскую литературу.
И всё-таки пусть на несколько дней – ­поехал…

ЗАВЕТНАЯ ЖЕМЧУЖИНА

«…Теперь-то уж я знаю: Калевала от меня не уйдёт, я её услышу. И руны её представляются мне застывшими водопадами в горах, звуком, вышедшим из камня этой страны», – так писал Юрий Казаков.
Не было во мне и отголоска этой каменной казаковской уверенности, и всё-таки я поехал по его карельским, почти невидимым следам на прибрежных валунах, покрытых нежно-зелёным мхом… Зачем – не могу объяснить.
Помню, как с детства хотел пройти по валдайским волокам на пути из варяг в греки, услышав от отца: «Вот видишь три сосны у Климовой горы и разрушенную церковь? Это Троица-переволока. Здесь самый маленький волок был из плёса в плёс. А сколько их вокруг Селигера!» И я тогда решил пройти самые важные торговые волоки – у Полново, у Залучья, у Каспли – через главный водораздел Русской равнины – Валдайскую возвышенность. Сына после восьмого класса с собой взял, замотал парня, но преодолел и написал серию очерков, а после целый раздел в книге – «Валдайские волоки». Или вот, казалось бы, простое, экскурсионное: поехал с курортного побережья Испании в древнюю Севилью и вспомнил, что это же город не только Кармен, но и Дон Жуана, решил найти дворец знаменитого соблазнителя – так даже гиды не знали. С трудом отыскал и рассмеялся: в этом дворце теперь министерство культуры Андалузии!
Ну и по следам любимого драматурга Александра Островского путешествовал, который от Географического общества поехал через Тверь и Торжок искать исток Волги недалеко от Селигера. Ему тверской вице-губернатор приём устроил как знаменитости и удивился: «Исток Волги изволите искать? Не найдёте!» И ничего странного: даже в наше просвещённое время, как я убедился, работая над книгой «Москва-река от истока до устья», никто из московского начальства (снимал для «Московии» и начал хлопотать о возведении часовни на истоке) ничего не знал, где начинается главная река столицы и области в Можайском районе. Теперь он – не без моей подачи – заметно обозначен.
Но Казаков – особая статья. Отец мне открыл Валдай и привил любовь к Селигеру наглядно, с дошкольных ещё приездов, а Юрий Павлович влюблял в Север силой своего неимоверного писательского таланта – заочно. Его «Северный дневник» – любимая книга. Только потом я открыл обширный Русский Север на личных дорогах литератора и путешественника, на сплавах, начиная с Полярного круга, в фольклорных экспедициях и в журналистских поездках. А вот любимый короткий рассказ «Калевала» оставался какой-то заветной и запрятанной жемчужиной. Помню, в Петрозаводске предлагали в Обществе охраны памятников зимой полететь на вертолёте – отказался: без озёрного света и зелёного шума.
Вот когда ты, читатель, говоришь: «пройдёт время, и мы увидим» или «пройдут года, и всё изменится», какой срок себе представляешь? Лично я – длину собственной жизни, даже покороче – сын мой хорошо бы это увидел, в крайнем случае – подрастающий внук. По этим меркам любимый писатель Юрий Казаков – певец Русского Севера – не угадал в предвиденье. Вот что он писал, вспоминая путь по скалистой гряде и тёплый ветер с озера Куйто: «…Я думаю: придёт время, и ничего этого не будет, не станет дикости, пустынности, на берегах озёр возникнут стеклянные дома – тут ведь особенно любят свет! – и побегут шелковистые розовые, и жёлтые, и голубые дороги, и среди лесов будут краснеть острые черепичные крыши ферм, отелей и городов – тогда забудется многое, забудется бедность, приниженность избушек, бездорожье…»
Трясясь на старой «буханке» по выбоинам вроде бы асфальтовой местами дороги, я думал обрывочно: «Не угадал Юрий Павлович!» Шофёр объезжал выпирающие неровности и говорил: «Надо толще «подушку» делать. Смотрите, асфальт положили, а валуны начали выпирать после зимы, и полотно пузырится». И впрямь, я сразу заметил после грунтовой дороги эти грозные асфальтовые бугры, которые надо мастерски объезжать. Усмехнулся: сколько филологов пыталось разгадать образное выражение в пьесе Шекспира – «пузыри земли». Толковали, спорили веками, а надо было просто оказаться на карельской дороге… А может, Казаков пока не угадал? Ведь многое может стремительно измениться в наше роковое время. Разве мог я себе представить, путешествуя вплоть до описанного с иронией майдана и даже позже – по шляхам любимой Украины, спивая песни с дивчинами и друзьями, что здесь будет полыхать война, а дорога мне и вовсе будет заказана после ареста Службой безпеки даже до начала спецоперации?
Так вот и с Карелией, тем более с посёлком Калевала многое может – должно! – измениться. Более тысячи километров со страной НАТО – сбрендившей Финляндией – потребует огромных усилий и перемен именно здесь, потому что восемьсот (!) километров приходится на Карельскую республику. Точнее так: государственная граница Российской Федерации с Финляндской Республикой (одновременно с Евросоюзом) имеет протяжённость 798,089 км. Из них сухопутный участок границы – 661,1 км, речной участок – 30,106 км, озёрный участок – 101,883 км. Эту огромную и сложную границу с Финляндией охраняют пограничные службы в посёлке Калевала, городах Суоярви и Сортавала. Не знаю, будут ли тут «шелковистые, розовые и голубые дороги», но гладкие серые бетонки к частям и базам должны пролечь. Не представляю, возникнут ли стеклянные дома, но добротные штабы, казармы, учебные классы и дома офицеров точно должны появиться. Глядишь, и мужики не будут ездить в поисках работы в Петрозаводск и Костомукшу.
Помню визит Владимира Путина в Петрозаводск, когда он временно стал премьер-министром. Премьер уже навещал Карелию в начале тогдашнего года (на Рождество) и, видимо, предупредил, что вернётся. В столице республики, как это обычно бывает перед приездом высокопоставленных гостей, попытались прибраться на скорую руку: подлатали дороги, покрасили перила на Гоголевском мосту да закрыли щитами пару неказистых зданий. В столице, а не где-нибудь на заставе прошло заседание Государственной пограничной комиссии. Оно велось в закрытом режиме. Расхожее выражение «граница соединяет и разъединяет» в полной мере относится к Северной Карелии, к участку российско-финляндской границы между Калевальским районом и Костомукшским городским округом – с одной стороны – и коммуной Суомуссалми округа Кайнуу Финляндии – с другой. Этот многострадальный участок границы является, несмотря на глухомань по европейским меркам, одним из самых старых в Европе. В последний раз линия границы здесь была установлена в 1595 году по Тявзинскому мирному договору между Россией и Швецией. Этот важный международный документ завершил русско-шведскую двадцатипятилетнюю (Ливонскую) войну. Судьба границы была определена уникальным географическом положением и вековой борьбой Востока и Запада. Мудрые предки обоих народов установили линию границы по естественному водоразделу. Однако на границе с Беломорской Карелией никаких таможенных учреждений не было. В Северной Карелии в XIX – начале XX века существовало несколько традиционных нелегальных путей коробейников в Финляндию. Самый популярный путь: тропа из Ухты (нынешний посёлок Калевала) тянулась через погост Вокнаволока и дальше – через Ценозеро в Айконлахти, откуда начинался тяжёлый пеший переход в деревню Кивиярви, и через неё – на финскую территорию в Хюрю или Виангиярви в нескольких километрах от русской границы. Был и другой путь – из Кеми, через озёра Куйто и Пистаярви, а дальше шли по маршруту ухтинских коробейников в Куусамо. Сегодня при сплаве по Пистайоки, по мощным и доныне порогам, около которых остались могилы погибших туристов, страшно представить изнеженным детям цивилизации, что предприимчивые торговцы, несгибаемые люди поднимались здесь вверх по бурному течению. Вверх!
В приветственном слове (это единственное, что разрешили послушать журналистам) Владимир Путин тогда выразил уверенность в том, что проблемы безопасности в приграничных районах заслуживают пристального внимания, и напомнил: в бизнесе существует такое понятие, как «недружественное поглощение».
– Так вот, «недружественного поглощения» по любым направлениям взаимодействия мы с вами допустить не можем и не должны, – отметил премьер-министр. – Работу на этом ответственном направлении нужно вести в тесном взаимодействии с региональными властями, которые глубже знают местную обстановку, специфику и могут оперативно на неё реагировать.
Всё это звучало таинственно и непонятно. Это о Финляндии и Швеции, которые продолжали размещать здесь свои фермы, заготавливать и вывозить лес в огромных объёмах? Тогда в Калевальском районе многие из собеседников вспоминали сцену из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» по мотивам Михаила Булгакова. Помните приём иностранных послов самозванцем Буншей?
«Бунша: Послушайте, товарищ! Товарищ, можно вас на минуточку? Хотелось бы, так сказать, в общих чертах понять, что ему нужно?
Дьяк: Да понять его, кормилец, немудрено. Он Кемскую волость требует. Воевали, говорят, так подай её сюда.
Бунша: Что-что? Кемскую волость?
Посол: О, я, я! Кемска волость. О, я, я!
Бунша: Да пусть забирают на здоровье. Я-то думал, господи…
Дьяк: Да как же это так, кормилец?
Бунша: Царь знает, что делает! Государство не обеднеет. Забирайте, забирайте.
Милославский (громко, на весь зал): Не вели казнить, великий государь! Вели слово молвить! (Тихо.) Да ты что, сукин сын, самозванец, казённые земли разбазариваешь? Так никаких волостей не напасёшься!»
Почему-то режиссёр Гайдай решил наделить вора державным мышлением, хотя у Булгакова именно жулик Милославский отдаёт шведам Кемскую волость: «Да кому это надо? (Послу.) Забирайте, забирайте, царь согласен. Гут». На что госслужащий – дьяк – произносит одно только: «О Господи Иисусе!»
Но в Калевальском районе, который прежде и входил в Кемскую область, вспоминают не текстуальные тонкости, а саму суть: волость шведам всё-таки отдали. Вернее, её главное богатство – лес. После проведённого конкурса правительство Карелии подписало генеральное соглашение со шведским концерном IKEA, согласно которому шведы брались построить на территории Карелии мебельное производство, а правительство республики, в свою очередь, обещало обеспечить новых владельцев необходимым для работы сырьём. Шведы исходили из того, что им после полного запуска производства потребуется около 500 тысяч кубометров леса. Половину объ­ёма лесфонда общество с ограниченной ответственностью «Сведвуд Карелия» получало бы в долговременную аренду в ходе конкурса, а вторую половину должно было приобретать на открытых торгах. «Сведвуд Карелия» – это дочернее предприятие IKEA. Теперь эта расторопная и грабительская фирма Россию покинула, пойдя на убытки. Что сегодня? Вникать было просто некогда, хотя пограничники уже на подъезде к Калевале проверяли документы. Но всё теперь, понятно, должно разительно меняться, и не потому только, что IKEA ушла из России – найдём белорусскую замену, – а потому, что под боком у России, недалеко от Питера, появятся войска и базы НАТО. Тут не «дружественное поглощение», а прямая вражеская угроза!
И содержательное соревнование с соседями должно начаться. Ведь в Финляндии тоже есть своя Карелия. Чистокровных карелов там очень мало, большинство из них просто растворились в финском народе, а в России – шестьдесят тысяч! Но у озера Пиелинен располагается город Нурмес, который как бы является памятником карельских традиций в современной Финляндии. В этом городе находится популярный финский курорт «Бомбах», на котором воссоздана старинная карельская деревня, подобно тем, которые строили финны в довоенные годы. По соседству с карельской деревней возведён оздоровительный центр – с бассейнами, саунами и прочими северными развлечениями-лечениями. Мне кажется, что возрождённый Ленинградский округ не должен уступать соседям, ставшим вдруг врагами.
Кстати, к востоку от посёлка Калевала, у дороги на Кемь, возвышается гора Айтовара. У её подножия бьют ключи с вкусной и мягкой водой, а в одном из них можно набрать воды, богатой железом. То есть это, вероятнее всего, целебный источник, вода в котором схожа с марциальными водами, рядом с которыми Пётр Великий учредил первый российский курорт. Так что новое освоение и преображение этих мест, по моему убеждению, впереди. Уверен, и возрождение карельского языка становится не просто этнолингвистической заботой, но и военно-разведывательной необходимостью. Но о языке – позже.
А пока едешь по безлюдной грунтовой дороге, которую вели на Кандалакшу бойцы Красной армии во время финской кампании 1939–1940 годов, а потом улучшали финны, и понимаешь, что надеяться на пополнение бюджета только за счёт лесопереработки – просто нереально. Например, территория Калевальского района составляет по площади 13,3 тыс. кв. км, или пять площадей Люксембурга, а по населению – 11 тыс. человек, в 30 раз меньше Люксембурга. Ну, чтобы ближе к соседям, это треть площади Эстонии, но в 40 раз меньше по плотности населения. Даже если заложить большие деньги в бюджет – кто и как своими силами эти лесные прожекты претворит в жизнь? Правда, у нас немалое количество заключённых, несмотря на увеличение условно осуждённых и помилованных в связи с набором в ЧВК «Вагнер»: на 1 января 2023 года числилось 433 тысячи сидельцев – почти половина того, что приходилось на огромный СССР. Но тогда они помогали строить, например, канал им. Москвы, который и сегодня работает почти без реконструкции (а пора!), и «Норильский никель», который сделал миллиардером Потанина и отвалившего Прохорова. Многие из зэков валили, обрабатывали лес, а сегодня заключённые шьют рукавицы и тапочки в колониях, потому что использование их труда – экономика, управленческая наука, высокая организация. А у нас в этих областях – не ахти.

ВЛАДИМИР ЛУККИНЕН

Конечно, Карелия – страна озёр. Сколько озёр в Карелии – не скажет точно никто. В путеводителях их число варьируется от 60 до 70 тысяч. Крупные карельские озёра связаны протоками и реками. Их тоже очень много – около 27 тысяч, при общей протяжённости 83 тысячи километров – нескончаемый сверкающий путь, бездонный кладезь чистой воды. Так что главное богатство Карелии – стратегический продукт будущего и всегдашняя основа жизни – чистая пресная вода, хотя и Белое море есть. Помню, как поразился я описанию повести «Деревня» Ивана Бунина: «На полпути было большое село Ровное. Суховей проносился вдоль пустых улиц, по лозинкам, спалённым жарою. У порогов ерошились, зарывались в золу куры. Грубо торчала на голом выгоне церковь дикого цвета. За церковью блестел на солнце мелкий глинистый пруд под навозной плотиной – густая жёлтая вода, в которой стояло стадо коров, поминутно отправлявшее свои нужды, и намыливал голову голый мужик. Он по пояс вошёл в воду, на груди его блестел медный крестик, шея и лицо были черны от загара, а тело поразительно бледно и бело.
– Разнуздай-ка лошадь-то, – сказал Тихон Ильич, въезжая в пруд, пахнущий стадом.
Мужик кинул мраморно-синеватый обмылок на чёрный от коровьего помёта берег и с серой намыленной головой, стыдливо закрываясь, поспешил исполнить приказание. Лошадь жадно припала к воде, но вода была так тепла и противна, что она подняла морду и отвернулась. Посвистывая ей, Тихон Ильич покачал картузом:
– Ну и водица у вас! Ужли пьёте?
– А у вас-то ай сахарная? – ласково и весело возразил мужик. – Тыщу лет пьём! Да вода что – вот хлебушка нетути…»
Господи, читать страшно. Сколько же было сделано для гигиены и здоровья народа в советское время! Сегодня снова Россия, её мегаполисы и даже более мелкие населённые пункты порой страдают от отсутствия чистой воды. Подсчитано, что до 60 процентов болезней мы выпиваем вместе с некачественной водой. Теперь порой не понять, чего больше «нетути» – хлеба насущного или нормальной воды? Кстати, в столице Карелии Петрозаводске двадцать последних лет и перед визитом Путина текла из кранов отвратительная, пахнущая фекалиями вода. Каждый новый мэр обещал при избрании решить эту дикую проблему на берегах Онего – когда-то самого чистого озера в Европе. С получением федеральных средств дело сдвинулось с мёртвой точки, но до полного пуска мощных очистных сооружений тогда не дошло.
Так вот, Карелия дарит редкое сегодня счастье – окунуться в стихию чистой воды, в которой плещется безопасная рыба, водицу можно не только кипятить, но и пить прямо из реки. Даже при купании чувствуешь, какая она хрустально-чистая, а при намыливании убеждаешься, что она одновременно мягкая и ласковая. Древние поэтичные изречения гласят: озёра – глаза земли, а реки – душа земли. Это звучит образно и с каждым столетием всё более точно. Беда в том, что глаза земли, особенно в Центральной России, сплошь и рядом плачут, а текучая душа земли кровоточит и отравляется. За одной только первозданной чистотой надо ехать в Карелию – страну воды. Но я ехал по следам Юрия Казакова за отголосками «Калевалы».
Судьба подарила мне в Калевале встречу с настоящим носителем языка и хранителем карельских традиций – Владимиром Матвеевичем Лукиным. Встреча наша была короткой, озёрной, в пасмурный день. Он, с растрёпанной седоватой шевелюрой и резкими чертами лица, стукнул в дверь голубого домика гостиницы «Сампо»: «Собирайтесь – катер стоит». В берег ткнулся, видимо, предназначенный для этой погоды довольно-таки утлый катерок с навесом, за рулём которого был Рудольф. Он занимался, как я понял, и перевозками, и заброской туристских групп. Толком было не поговорить – рокот мотора, шум ветра, который просто сорвал и унёс накинутый мной зелёный лёгкий дождевик – много рыбацких дорог с ним прошёл. Я всплеснул руками, а Владимир прокричал: «К счастью! Или вернётесь на Куйто. Погнали!» С Рудольфом они перекидывались парой слов на зычном карельском, похожем на эту раскинувшуюся стихию.
Юрий Казаков и сопровождавший его писатель Степанов плыли в деревню на Алаярви спокойней – на капитальном, рейсовом катере. «Дует ветер, роет на озере крупную беспорядочную волну, возле пристани скребутся бортами лодки и катера, ни одного рыбака не видно на озере, ни одной точки не чернеет. Со мной сидит Ортье Степанов – здешний писатель, добродушный, круглолицый и весёлый. Он доволен, он рад съездить со мной на Алаярви, рад, что уговорил поехать туда и Татьяну Перттунен. И она сидит тут же, принаряженная – едет всё-таки в гости, – весёлая, изредка перебрасывается с Ортье несколькими словами, усмехается. Не понимаю я по-фински, но слушаю жадно – такой это прекрасный звучный язык, сдвоенные гласные и согласные…»
Лукин тоже говорит звучно, но речь его не так напевна, как передаст потом звучание рун в исполнении Татьяны Перттунен на слух Казаков:
«Иногда она повысит голос, нахмурит брови, вскрикнет грозное и поднимает руку, угрожая, но тут же и сникнет, забормочет, раскачиваясь, что-то жалобное.
Каикиппа ноуси кууломаа
метсяста метсян еелаваа…
Вот что приблизительно слышу я на свой русский слух».
У нас на ветру было отрывистей: «Ловится ли крупная рыба (ролвана кала) в такую погоду, когда ветер и волна (туули ално)?» – спрашивает Лукин (Луккинен) у подсевшего к нам на стоянке рыбака с обветренным лицом. Всё равно выразительно звучит, пробивается сквозь ветер и как-то гармонирует с раскинувшейся стихией.
Они при затишке мне рассказали, что сразу после путешествия Казакова и Степанова, в августе 1961 года, именно здесь, на самой глубине Среднего Куйто, затонул катер, названный в честь далёкого сородича сказительницы «Архип Перттунен». Архип родился в 1769 году в карельской деревне Ладвозеро в небогатой крестьянской семье. Самородок не стал нарушать семейные традиции и тоже научился исполнять карельские эпические песни, тексты которых передавались из поколения в поколение. Его манера исполнения отличалась особой певучестью, образностью и выразительностью. В 1834 году о талантливом сказителе узнал врач Элиас Лённрот. В апреле самодеятельный этнограф приехал к нему в деревню и целых два дня записывал за Перттуненом руны под аккомпанемент кантеле. Всего Лённроту удалось записать несколько десятков фольклорных произведений, среди которых лирические и эпические песни, заклинания и легенды. Весь собранный материал он щедро использовал при создании эпоса «Калевала». По мнению учёного, крестьянин Архип Перттунен был выдающимся рунопевцем с богатым репертуаром и выразительной манерой исполнения, свою встречу с ним Лённрот признавал огромной удачей. Ещё бы, он дал весь строй и образный ряд «Калевалы», чётко обозначил композицию большинства рун! Он в совершенстве владел формой калевальского стихосложения, которую отличают частые аллитерации, параллелизмы и продуманный подбор метафор. Это и стало залогом успеха скромного лекаря-фольклориста. С Лённротом вообще произошла странная трансформация – из добросовестного собирателя и обработчика эпоса он вдруг стал выдающимся филологом и поэтом. В последние десятилетия карельские учёные, особенно трепетно относящиеся к соседней стране, уточняли состав и само определение этого произведения, сделав акцент на авторстве человека, который, дескать, не только собрал народные песни, но и создал огромное полотно, выступив чуть ли не в роли творца. Не могу судить, поскольку не владею языком и обширнейшим материалом, но мы как-то привыкли, что наши великие собиратели от учителя гимназии и этнографа Елпидифора Барсова до немца-славянофила Александра Гильфердинга записали на севере выдающиеся образцы былин и старинных песен, опубликовали это для потомков, но остались даже в тени сказителей.
Но и финнов с финнофилами можно понять. У нас во время подготовки и выхода «Калевалы» сам Пушкин фольклор собирал и широко использовал в гениальных произведениях, а там вдруг на безрыбье воодушевились образованные финны, осознав, что совсем рядом, в Карелии, сохранилась фольклорная сокровищница прошлого двух родственных народов. Для тогдашней Финляндии, бедной сельскохозяйственной страны, только-только перешедшей из-под многовекового и жёсткого господства Швеции под бережную опеку России (Конституцию подарили!), было очень важно осознать что-то своё, исключительно самобытное. В магазинах того времени даже не было книг на финском языке – наречии необразованных крестьян. «Калевала» стала первым таким изданием в 1835 году! Хранят ли финны должную благодарность к соседнему карельскому народу и лично Архипу Перттунену? Сомневаюсь… Зато когда в 1941 году они оккупировали Петрозаводск, финские патриоты переколачивали таблички-­указатели на улицах города с концлагерем для детей: ул. Дзержинского – ул. Вяйнямёйнена, ул. Пушкинская – ул. Лённрота (стыдились бы невольного сравнения!), ул. Калинина – ул. Илмаринена: наглядно два кузнеца мельницы счастья: всенародный староста и герой эпоса со злой женой.
Затонувший катер, носивший славное имя Перттунена, даже назвали после знаменитого фильма «Калевальским Титаником». Но типично русское крушение произошло около небольшого острова, который с тех пор называют Танкерным. Причиной стало то, что катер вышел в шторм (он буксировал баржу с сеном), но экипаж из двух человек забыл задраить на ней люки, поскольку, по слухам, оба были пьяны. В результате баржа постепенно наполнялась водой, потом дала крен с мокрым сеном и пошла на дно, утянув за собой катер. Через какое-то время «Архип Перттунен» пытались достать с глубины 20 метров, но в ходе операции подъёма погиб один водолаз, и от дальнейших попыток отказались – плохая примета, да и катерок своё отслужил. Место затопления точно указать теперь никто не может, но это примерно в трёх километрах к востоку от пролива к озеру Алаярви, в который мы вошли после прорыва сквозь непогоду большого плёса.
Честно говоря, я рассчитывал, что мы сойдём на берег – там, где была святая роща и старое кладбище, где варили бабушки уху, собирали чернику, а потом и пели по очереди руны. Первой начинала Марья Михеева – про то, как Вяйнямёйнен играл на кантеле из рыбьих костей… Но мы прошли на моторе рядом с поминальным тёмным крестом на пустынном берегу, и я понял, что катер делает разворот:
– И это всё, Владимир?
– Конечно, тут теперь и смотреть нечего! – крикнул он сквозь ветер.
Шторы от бокового ветра не давали возможности ни сфотографировать, ни рассмотреть толком. Осталось только ощущение пустынности берегов под серым небом и нескончаемого волнующегося водного простора.
Приплыл какой-то опустошённый в райцентр и пошёл в рабочую столовую, пока она была открыта. Владимир торопился по своим делам, и я толком не успел пообщаться с этим одарённым человеком, который режет деревянные скульптуры, украшает посёлок и иллюстрирует сам эпос. Не так давно в Петрозаводске проходила его выставка в национальном музее Карелии. В экспозиции были представлены и живопись, и графические листы, которые привлекают своей тщательностью в отражении образов, глубоким проникновением в смысл и детали текста, который он открыл для себя ещё в детстве, читая, как многие из нас, книжку в переложении Александры Любарской на русском языке. Но и подлинник ему, в отличие от большинства, стал доступен. Мне больше всего запомнилась одна графическая строгая работа – образ Куллерво, нетипичного, трагичного героя, который неожиданно оказал огромное влияние на целое направление современной литературы – фэнтези в духе Джона Толкина.

ТОЛКИНИСТЫ НЕ ЗНАЮТ

Многие молодые увлекаются книгами Толкина, называют себя толкинистами и сами пробуют писать фэнтези. Почти всем им не хватает того, из чего вышел сам Джон Рональд Руэл Толкин (1892–1973), – знания мирового эпоса, причудливого фольклора, сказаний о легендарных героях. История упомянутого Куллерво, рассказанная в 31–36-й рунах, заметно отличается от других частей «Калевалы». Дело в том, что она была записана не самим Лённротом, а Европеусом; и не у карелов под узловатой сосной, а у ижоры Петербургской губернии. Записал ответвление эпоса Давид Эммануель Европеус (1820–1884) – финский фольклорист, этнограф и археолог, то есть профессионал, в отличие от лекаря Лённрота. Именно он в середине позапрошлого века собирал в Восточной Финляндии, Олонецкой и Санкт-Петербургской губерниях фольклор финноязычных народов и записал около 2500 рун, многие из которых были включены во вторую редакцию эпоса «Калевала». Но, несмотря на свои великие заслуги, Европеус не так известен в Финляндии, как Лённрот, хотя его исследования в области лингвистики и фольклористики не менее важны. Дело в том, что «отцами» будущей Финляндии были преимущественно шведы и «проскандинавски ориентированные» финны, а Европеус был «пророссийским» учёным. Такие подвижники часто не ценятся теми, кто пришёл к власти, кто выбирает политические и культурные ориентиры, поэтому, когда Европеус умер, он был похоронен в общей могиле для бедняков в Санкт-Петербурге.
А памятник Элиасу Лённроту находится в самом центре Хельсинки в небольшом скверике за «Чумным парком» по адресу: Lönnrotinkatu 5. Монумент собирателю и составителю карело-финского эпоса «Калевала» был спроектирован по проекту Эмиля Викстрёма и открыт в 1902 году. Лённрот восседает на постаменте, рядом с ним Вяйнямёйнен – один из главных персонажей эпоса. Чуть ниже видим девушку. Но если зайти за монумент с левого фланга, как провёл меня знакомый финский писатель Карл Геус, то ясно видится лишь Вяйнямёйнен, сидящий на выступе скалы. А если мысленно перевернуть пирамидальный монумент, то получается совсем другая картина: скала приобретает черты лица, а в них явно угадывается дьявол (усы, козлиная борода, рога). Ну а чтобы никто не сомневался в художественном замысле, автор размещает на лбу существа перевёрнутую пятиконечную звезду – точно такую же, как на изображении дьявола на картах Таро. Что всё это значит – случайность или замысел? Исследователи видят в дьявольской голове образ Антеро Випунена – древнего великана, к которому Вяйнямёйнен обращается за советом. По сюжету великан проглатывает Вяйнямёйнена, но затем выплёвывает. Это и объясняет, почему Вяйнямёйнен сидит в пасти у древнего чудовища. Ну а перевёрнутая звезда – игра в масонство и оккультизм, столь модные в начале ХХ века.
Так вот, история Куллерво была записана у коренного малочисленного народа России, проживающего под Санкт-Петербургом («Подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса») и в области, – и неизвестна у других носитеей этноса. Она повествует о самой трагической судьбе юноши с волосами соломенного цвета. Два брата Калерво и Унтамо враждовали из-за рыболовных мест и клочков полей с овсом. Семья Унтамо, считавшаяся финской, напала на семью Калерво, считавшуюся местной (ижорской), и многих убила. В живых осталась только юная жена Калерво, которую мужчины Унтамо увели с собой. Она родила в доме убийцы своего мужа мальчика, которому дала имя Куллерво. Он вырос в доме Унтамо как раб. Парень обладал магическими способностями, правда, в основном разрушительного характера. Когда Унтамо услышал, что Куллерво хочет отомстить за свой род, то попытался его убить, но мальчик был неуязвим. Тогда Унтамо продал его в рабство калевальцу – кузнецу Ильмаринену, где жена героя, которая была дочкой ведуньи Лоухи, определила Куллерво в пастухи. Однажды хозяйка дала пастуху хлеб, в котором запекла камень. Пытаясь его разрезать, Куллерво сломал нож – единственное, что осталось от отца. Бытовой момент, но сила рун возвышает трагедию:

«Вытащил свой нож из ножен, чтоб скорей разрезать хлебец; нож на камень натолкнулся, острие в скалу упёрлось, лезвие ножа сломалось, сталь на части раскрошилась.

«Куллервойнен, Калервойнен, посмотрел на нож отцовский, посмотрел, заплакал горько, вымолвил слова такие:

«Только нож и был мне братом, был единственной отрадой, от отца мне нож достался, от родителя – в наследство. Я и тот сломал о камень, исковеркал о булыжник, в хлеб заложенный хозяйкой, запечённый бабой злою!
Чем же отомстить насмешки, бабий смех, издёвки бабьи, жалкие харчи хозяйки, подлую стряпню блудницы?»»

Тогда пастух загнал коров в болото, а вместо животины пригнал волков и медведей, сделав их похожими на стадо. Когда жена Ильмаринена пыталась их подоить, звери разорвали её в клочья. Куллерво убежал из рабства и встретил девушку на лыжах, с которой вступил в интимную связь. Узнав потом, что Куллерво – её брат, она покончила жизнь самоубийством, бросившись в реку. Осознав, что может причинять только погибель другим, Куллерво взял меч, подаренный богом Укко, отправился на войну с семьёй Унтамо, убил как дядю, так и всех его людей, сжёг скот, дома и заборы. Куллерво утолил жажду мести, но когда он возвращается домой, видит, что дом пуст, в очаге – остывшие угли, пол уже давно никто не подметает, а лодки на берегу нет. У Куллерво больше не осталось приюта и смысла в жизни, он решает покончить с собой. Куллерво спрашивает у своего меча: насколько для него важна справедливость? Меч холодно ответил, что ему нужно пить кровь, а чья она – хороших или плохих людей, – неважно. Тогда Куллерво бросился на лезвие, чтобы в последний раз напоить его своей кровью…
Молодой и увлекающийся Толкин, будучи 22-летним студентом Оксфорда, под впечатлением от истории Куллерво начал писать своё первое произведение – «История Куллерво» (англ. «The Story of Kullervo»). Всего-то 26-страничная рукопись Толкина, к сожалению, так и осталась незавершённой и была опубликована только в 2010 году. Но сам Толкин в своих письмах признавался, что «История Куллерво» была первой попыткой создать свой собственный эпический текст с придуманными языками и мифическими существами. Так что «Калевала», записанная в Карелии и под Питером, не только основа финской культуры и литературы, но и первоначальный толчок к зарождению целого направления современной литературы. Думаю, что Толккин изучал и ирландский эпос, и древних героев других народов, потому и мог создать свой причудливый, завораживающий многих мир. Любители эльфов и хоббитов должны знать, что фонетику эльфийского языка отец сказочных народов Толкин заимствовал из «Калевалы», поэмы, которую он хорошо знал и чьим языком был очарован.
А нынешние последователи читают только самого Толкина. Спроси у них про Куллерво  – скажут удивлённо, что такого персонажа у кумира нет.
Вопросы сохранения и воссоздания исторической среды Северной Карелии, связанные с записью рун и созданием эпоса «Калевала», ныне выносятся на уровень спасения общемировых культурных ценностей под эгидой ЮНЕСКО, что обязывает к серьёзным усилиям этого района и всей Карелии. В посёлке Калевала, в доме сказительницы Марии Ремшу, находится музей «Рунопевцы Калевалы». Работают этнографический и краеведческий музеи. Эмблемой района стала засохшая сосна Лённрота, под которой записывались руны «Калевалы». Сохранился амбар Ялманена, где останавливался Лённрот. В районе возродились фольклорные праздники с выступлениями кантелистов, народные ремёсла (изготовление кантеле, ковроткачество, резьба по дереву). Местный карельский хор сохраняет традиции народного творчества, ездит на гастроли. Но тень засохшей сосны ложится на живую культуру: многое просто воспроизводится в застывших формах. Увы, в современной поэзии эти традиции слабо развиваются. А ведь сама земля напоминает, какую роль в политической и любой другой борьбе играет культура!
Напомню, что в 1809 году, более двух веков назад, завершилась последняя война между Россией и Швецией за северные территории, включая Финляндию, Карелию и Прибалтику. А борьба эта длилась с переменным успехом почти тысячу лет, начиная с варяжских и викинговских походов. Но в начале XIX века финской нации как таковой ещё не существовало, её предстояло ещё создать, и огромную роль в этом сыграло наряду с общественно-политическим и экономическим развитием всемерное развитие национальной культуры. В наследство от многовекового шведского господства Финляндии досталась полная шведизация административного управления, школьного и университетского образования, печати и всей публичной культурной жизни. Официальным языком оставался шведский язык, хотя он был доступен лишь одной десятой части жителей. Сюда входили верхние сословия, образованные круги, малочисленное ещё городское население. Сделать прорыв в восприятии народной культуры, уберечь древние руны для будущих веков смог как раз он – Элиас Лённрот, ринувшийся в глухой край Калевалы. Уже в 1829 году появляется первый выпуск сборника «Кантеле», а 1834 год стал пиком удачи для Лённрота. В Латваярви (Ладвозере) он встречает народного рунопевца Архипа Перттунена. И прежде, и потом он слушал хороших сказителей, но равного Перттунену по знанию рун, по выразительности исполнения никогда не встречал. На основе подготовленных ранее циклов и записей Перттунена в следующем, 1835 году Элиас Лён­нрот выпускает сборник «Калевала». В книге пока ещё только 32 руны, 12 078 стихов. Это так называемая «Старая Калевала». «Новая» в том виде, в каком она известна всему миру, вышла в 1849 году. В предисловии к каноническому варианту Лённрот писал: «…Вероятно, текст этого издания более не изменится, потому что, кажется, уже нельзя найти новых рун: все местности, где ещё поют руны, тщательно исследованы». В первом он не ошибся – текст «Новой Калевалы» стал каноническим. Но новые руны постоянно обнаруживались – и в Финляндии, и особенно в Карелии. Русский перевод «Калевалы», выполненный Леонидом Бельским и опубликованный впервые в 1888 году, получил Малую Пушкинскую премию.
Уже в наши дни поэт Армас Мишин совместно с карельским переводчиком и фольклористом Эйно Киуру сделали новый перевод «Калевалы», более поэтичный, приближенный к оригиналу и живому быту. Краткий перевод был подготовлен к 200-летию со дня рождения Элиаса Лённрота и вышел в свет в издательстве «Карелия», чья эмблема – сосна Лённрота. Спонсорами издания выступили сами авторы перевода и Петрозаводский ликёроводочный завод. Половину тиража завод выделил Нацио­нальной библиотеке, которая дарила книги школам, школьным библиотекам. Так что «Калевала» продолжает жить. В «Калевале» есть волшебная мельница сампо. Это не только мельница изобилия, имеющая «солемолку, мукомолку и деньгомолку», но это также и некое вместилище песен («с песнями старого сампо»). Лённрот вкладывает в слово и более широкий смысл. Это – сама земля и даже Вселенная:

Вот где семени начало,
счастья вечного истоки,
тут и пашни, и посевы,
тут и жизненная сила,
тут и месяца сверканье,
солнца дивное сиянье…

Сами проплывающие пейзажи веют суровой древностью и эпическим простором – то залесенные гривы и сопки, то низкие берега с чахлыми соснами болот, то скальные выступы с поседевшими мхами, то травяные мысы, на которых уже не пасётся скот. Порой уже не верится, что эти просторы были полны трудов и песен.
Кстати, в духе Толкина создан, например, завораживающий клип «Вечное забвение» – композиция из нового альбома музыкального проекта ILMU из Карелии, – снятый в единении с суровой природой и с использованием зримых образов и старых инструментов, с текстом на ливвиковском наречии карельского языка. Весьма колоритно.

КАНУВШЕЕ НАВСЕГДА?

В творческом наследии Юрия Казакова много замечательных, тонких рассказов и образцовых очерков с блестящими описаниями природы, памятных дорожных встреч, внутреннего состояния остро чувствующего автора. Причём многие (и я в том числе, лишь однажды наблюдавший Юрия Казакова в ресторане ЦДЛ) отмечали контраст между внешностью и грубоватой оболочкой этого сына Арбата и лирической сутью его рассказов, пронизанных запахом воды, ароматом лугов и осенних листьев. Лучше всего об этом написал Евгений Евтушенко, друживший с Казаковым и попросивший его взять с собой на Север:

Комаров по лысине размазав,
Попадая в топи там и сям,
Автор нежных, дымчатых рассказов
Шпарил из двустволки по гусям.
И, грузинским тостам не обучен,
Речь свою за водкой и чайком
Уснащал великим и могучим
Русским нецензурным языком…
А когда храпел, ужасно громок,
Думал я тихонько про себя:
За него, наверно, тайный гномик
Пишет, нежно пёрышком скрипя.

Отличные и точные строки молодого Евтушенко! Но даже из нежно написанного тайным гномиком кое-что можно увидеть и сегодня, пощупать, повторить, пережить по мере сил. А вот услышанное неповторимым рассказчиком и досконально описанное в «Калевале» пение нам никогда уже не услышать и подобного восторга не испытать: «Поёт Перттунен! А почему бы ей и не петь, если пели когда-то дети лопарей, поев глаза плотвичек и запив водой из ламбушки – маленького озерца? Почему бы не петь старой Перттунен, если ест она хлеб без примесей, жуёт чистый хлеб и сидит на берегу тихого Алаярви, возле смолистого огня?
Потом поёт Марья Михеева – несколько иначе, потвёрже, повыше, и сперва вроде бы с усмешкой, а потом – серьёзно, истово, и тоже затуманивается, тоже смотрит вдаль, а видит одного Вяйнямёйнена. Поют старухи, раскачиваются, сменяют одна другую, а уж глаза у них подозрительно блестят, уж вытирают они их концами платков. Ветер у них выдул слёзы, что ли? Или дым попал? Но нет ветра, и дыма почти нет – одни угли, одна тишина, одна Калевала, выпеваемая старыми голосами, журчит, вздымается и опадает».
Оборвалась. Опала навсегда.
Знал, что не услышать мне даже отголоска этого пения, хотя ансамбль кантелистов здесь есть, и даже установили огромный памятник кантеле – камень на две тонны. Но печаль от безвозвратно утраченного при­хлынула. Может, и потому ещё, что узнал: в Калевальском национальном и самобытном районе членов Союза писателей России и даже общепризнанных поэтов – авторов стихов хоть на карельском, хоть на русском – нет. Хоть поэзией и древностью пропитан здесь сам воздух. Опытный экскурсовод Елена Перттунен и многолетний редактор газеты «Новости Калевалы» Сергей Кондратьев показали мне хмурым утром многие достопримечательности Калевалы: и сам дом писателя Ортье Степанова, где останавливался Казаков («Хорошо бы установить мемориальную доску, да не всегда новые владельцы согласны», – обсуждали мы с Сергеем Вяйневичем), и Музей типографии, и памятные знаки сказителям, и Дом Моберга – этнокультурный центр «Калевалатало», и музей рунопевцев. Последний размещён в простом крестьянском доме сказительницы Марии Андроновны Ремшу (1861–1943). Там я и узнал, что упомянутая Казаковым Мария Ивановна Михеева (1884–1969), как и Ёуки Ивановна Хямяляйнен (1882–1959), в 1939 году стала членом Союза писателей СССР. Ещё с «Литературной России» помню, как кто-то в редакции иронизировал, что Николай Тихонов приехал создавать писательскую организацию Карело-Финской СССР и раздавал билеты направо-налево. Да нет, получили их достойные молодые писатели и две выдающиеся сказительницы, которые сочиняли и новины – произведения на современную для того времени тематику. Попробуй достойно и в народном духе написать про те же колхозы или про товарища Сталина. В эпическом, а не в таком вот частушечном стиле:

Ветер – сильному попутен,
Человек – не божество,
Но не зря Владимир Путин
Объявил укропам СВО.

В давние годы песнопения рун, как и сказывания былин, были мужским делом. Исполнялись руны не совсем привычным нам способом. Певец с помощником садились напротив друг друга, брались за руки и начинали, покачиваясь взад и вперёд, петь. При последнем такте каждой строфы наступала очередь помощника, и он всю строфу перепевал один. В это время запевала обдумывал следующую. Это и на картинках осталось, и в самой «Калевале» запечатлено:

Друг любезный, милый братец,
детских лет моих товарищ,
запоём-ка вместе песню,
поведём с тобой сказанье,
раз теперь мы повстречались,
с двух сторон сошлись с тобою.
Мы встречаемся нечасто,
редко видимся друг с другом
на межах земли убогой,
на просторах скудной Похьи.

Подадим друг другу руки,
крепко сцепим наши пальцы,
песни лучшие исполним,
славные споём сказанья.

Пусть любимцы наши слышат,
пусть внимают наши дети –
золотое поколенье,
молодой народ растущий…
(Перевод Эйно Киуру и Армаса Мишина)

Слышит ли их теперь молодой народ растущий? Наверное, в карельском театре или фольклорной постановке можно услышать отголоски песен. Но сокращается количество носителей и знатоков языка. Вообще карельский язык преподают в 27 школах республики: в Петрозаводске, Костомукше, Олонецком, Пряжинском, Суоярвском, Калевальском, Кондопожском, Лоухском и Медвежьегорском районах. Это более 2,1 тысячи школьников. «Знакомство с национальными языками начинается ещё с детского сада: в 20 дошкольных учреждениях изучают карельский язык, в трёх – вепсский. Проводятся литературные конкурсы среди молодых авторов, пишущих на карельском, вепсском или финском языках, конкурсы знатоков национальных культур, ещё мы создали Ресурсный языковой медиацентр», – так рассказал в соцсети глава Карелии Артур Парфенчиков. Есть дополнительные программы и курсы по изучению языков для взрослых.
Этим летом в посёлке Калевала, например, прошли курсы северного наречия карельского языка, организованные Региональной общественной организацией «Союз карельского народа» совместно с Карельским просветительским обществом (Финляндия). Слушателями курсов стали более тридцати энтузиастов, заинтересованных в сохранении, развитии и использовании карельского языка. Они посетили и этнокультурный центр «Хайколя» Фонда Ортье Степанова в одноимённой деревне на красивейшем острове, встретились с сыном писателя и местными жителями – хранителями языка и традиций северных карелов, приняли участие в Фестивале этнической музыки Sommelo, учились играть в карельские городки. Но это как бы разрозненные островки самобытности и внимания к языку. Нужны объединённые и продуманные усилия.

ПРИМЕРЫ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Подвижница Ольга Гоккоева из Кинермы, которая сознательно вернулась в родную деревню, в свой карельский мир, создала Дом карельского языка в соседнем Ведлозере. Она утверждает: на голом энтузиазме и с разрозненными курсами язык возродить невозможно, должна быть система. К сожалению, в бытовании карельского сейчас опять спад. Очень мало молодых активистов, нет такой энергичной деятельности, как в 1990-е годы, когда она училась: «Если говорить практически: нет рабочих мест, где нужен бы был карельский, в школах его изучение постоянно сокращают. Сейчас наш Дом – единственное общественное место в Карелии, где все говорят на карельском».
Ей можно верить, поскольку эта русоволосая и приятная женщина посвятила родному языку всю свою жизнь: «Я уже с четырнадцати лет знала, что пойду в университет изучать финский язык – карельского отделения тогда не было. Но мне повезло: я поступила в 1990 году, как раз когда появилась кафедра карельского языка – мы были первыми её студентами». Ольга окончила отделение финно-угорской филологии, какое-то время прожила в Финляндии. Там она увидела, как возрождают умирающий язык саамов и их культуру, и решила попробовать сделать что-то подобное в Карелии. Сначала они с сестрой Надеждой Калмыковой превратили в туристическую жемчужину маленькое родное селение Ольги – Кинерму. Усилиями энтузиасток деревеньку преобразили и пересобрали – да так, что она вошла в список самых красивых деревень России, и туда стали наезжать толпы туристов. Были, впрочем, и недовольные из местных, обвинявшие Ольгу, что она зарабатывает деньги на общем наследии.
А потом появилась идея создать Дом карельского языка. И снова – чудом, на энтузиазме. «Все 6 миллионов рублей, в которые обошлось строительство здания – добровольные пожертвования самых разных людей. Причём самые активные жертвователи – пенсионеры. Все свои сбережения подарил стройке один пенсионер из Финляндии. Сестра Надежда пашет с утра до вечера, обходится без наёмных работников, – рассказывает Ольга, – помогают муж и сыновья. Ивану – 12 лет, Егор на год младше. Ваня – круглый отличник. Егор – мастер сочинять и прирождённый артист. Видно, в прадеда-сказителя пошёл. Оба со знанием дела ведут экскурсии в Кинерме. Рассказывают так, что заслушаться можно. Особенно Егор, его туристы уже накануне заказывают».
Может, Егор Калмыков станет новым карельским поэтом и сказителем? Это всё призрачные надежды, но надо приложить общие усилия на современном уровне. Всё пример Финляндии приводят, где создали так называемые языковые гнёзда. Саамы этот метод приняли на вооружение в 1990-е, когда не осталось уже ни одного ребёнка, говорящего на их языке. За тридцать лет у них получилось вернуть язык к жизни! А теперь – даже ЕГЭ на саамском сдают, выросла молодёжь, которая говорит на родном языке, пишет стихи, сочиняет песни. Но ведь началось-то это, напомним, в СССР, в Мурманской области, где ещё до войны в саамской деревне Чальмны-Варрэ родилась девочка, которую родители назвали на советский лад – Октябриной. Так вот, в 1989 году Октябрину Воронову приняли в Союз писателей, и она по праву стала называться первой саамской поэтессой. Теперь имя ушедшей поэтессы носит Музей саамской письменности и культуры в Ревде. Да, это и уникальный, но и типичный случай. Конечно, нужна была неистовая любовь к родному языку, генетическая память (ведь муж увозил её на пять лет из Заполярья в Боровичи), верность поэзии, но помогла и счастливая встреча с замечательным мурманским лириком Владимиром Смирновым, и сама издательская политика. Без его работы пронзительные строки саамской поэтессы не дошли бы до русского читателя.

Так у нас повелось, что издревле
ни бабки, ни мамки
Не готовили нам ни дворцов,
ни затейливых замков.
Спали мы на полу – на траве увядающей,
рыжей.
Сквозь дырявые шкуры мы видели
звёздную крышу.

Без его воспоминаний, хранящихся в Государственном архиве Мурманской области, ныне невозможно составить полное представление о жизни Октябрины Владимировны. Они познакомились в 1975 году, а через несколько лет начали сотрудничать. Сборник «Снежница» вышел именно в переводе Смирнова. Позже он написал о поэтессе в статье «Ночлег в пути», опубликованной в журнале «Север» в 1991 году. Успел до развала державы, до того, как важнейшее для нашей многонациональной страны переводческое дело перестало цениться и оплачиваться. Это – один из главных провалов в культурной политике, вернее, в её позорном отсутствии. Хотели бывшее издательство «Художественная литература», по обещаниям самого президента, сделать главным издательством переводной литературы с государственным финансированием, потом какой-то Дом переводов при Литинституте затевали. Где всё это?

Да, трудно сегодня сберегать и пестовать национальные литературы. Но мне кажется, что писательская организация Карелии и журнал «Север» с такими традициями могут стать и литературным, и организационно-методическим центром подобной работы при соответствующей властной поддержке. Перед поездкой написал редактору «Севера» – энергичной Елене Пиетиляйнен, которая призналась в ответ: «Я бы тоже хотела побывать в Калевале. Правда, в августе там на творческую встречу никого не собрать – все в лесах (грибы-ягоды), в школе каникулы. Знаю, что дорога плохая туда. Говорят, хорошо зимой, в мороз добираться… Про Калевалу мы печатали материалы год назад. Но наших писателей там нет».
Да, увы: ни наших, ни каких-то других.
Негоже издалека да ещё после краткой целенаправленной поездки давать какие-то советы, но первые действия мне кажутся безусловными: надо ввести рассказ Юрия Казакова «Калевала» во все школьные и вузовские программы Карелии – он художественно и заразительно повествует, как оно ещё недавно было. Ещё – установить мемориальную доску певцу Севера и Карелии на доме Ортье Степанова или на музее рунопевцев, которых Казаков слушал на берегу Куйто. А главное: провести в Ведлозере или в Калевале семинар молодых литераторов, которые хотя бы пробуют писать по-карельски, а уж если песни порываются сочинять… Думаю, что и Владимир Луккинен, и Любовь Соболева из администрации Калевалы, которая занимается молодёжной политикой, здорово помогут писателям-организаторам.
Рассказ «Калевала» заканчивается так: «… Одно не забудется – не забудется Калевала и великий дух Вяйнямёйнена, осеняющий эту прекрасную страну, и имена сказителей, нёсших этот дух сквозь столетия».
Поверим Юрию Павловичу, хоть следы его на прибрежных валунах трудно разглядеть, зато стрелы пути с могучего сруба снова зовут в путь, порой ранят, но открывают новые просторы и дарят неизгладимые впечатления.

НА ФОТО:

Анатолий Головкин
20.08.23 11:44
Огромное Вам спасибо, уважаемый Александр Александрович, за Вашу публикацию и проблемы, поднятые в ней. Такие же проблемы, только в более значительных масштабах, и у тверских карел, которых до Великой Отечественной войны было в 1,5 раза больше, чем в Карелии. Большинство руководителей Карельской АССР долгое время были тверскими карелами.
Ещё в начале 21 века карельский язык в Тверской области преподавался в 15 школах, Лихославльском педучилище и группе специализации Тверского госуниверситета. Выходила ежемесячная радиопередача «Тверская Карелия» и газета «Кариэлан шана». Тогда все держалось на энтузиастах при незначительной помощи государства. Теперь ничего этого нет, язык преподаётся всего в одной школе. Как память о тверских карелах останется Карельский краеведческий музей в Лихославле, который сейчас ремонтируется. Приезжайте к тверским карелам, лучше зимой, тогда, может, встретимся.
Дополнение. Что касается чистокровных карел в Финляндии, то когда я был там последний раз, местные специалисты мне говорили, что их в стране проживает около 500 тысяч карел. Неофициальной столицей финской Северной Карелии считается город Йоенсуу с общинами Иломантси, Китее, Липери, Тохмоярви и другими. Столицей финской Южной Карелии считается город Лапеенранта с общинами Иматра, Парикалла, Уукиниеми и другими. Многие финские карелы неплохо знают свой карельский язык, они большими группами приезжали каждый год в Тверскую Карелию, мы хорошо понимаем друг друга. В Финляндии есть Общество друзей тверских карел, в октябре 2022 года я им написал письмо «Куда же вы теперь, сородичи?»
«Куда же вы теперь, наши сородичи? Россия и Финляндия – соседи, и отношения между нашими странами могли бы оставаться добрососедскими. Америка далеко, в трудную минуту она никогда не поможет Финляндии, как помогла Россия в начале XIX века, оторвав Финляндию от Швеции, и в начале XX века, дав ей полную самостоятельность».
Ответили, что при вступлении в НАТО жителей страны не спрашивали. Общество друзей тверских карел вынуждено приостановить свою деятельность до лучших времён.