Возвращение

Михаил Колесов

Доктор философских наук публицист и прозаик, член Союза писателей России. С 1993 года им опубликовано около 60 статей, очерков и интервью в крымской периодической печати. Как прозаик печатается в литературных журналах и сборниках, а также на литературных интернет-сайтах. Как публицист внесён в альманах ЖЗЛК «Дух личности вечен. 500 личностей Крыма» (Симферополь, 2000) и в справочник «Кто есть кто в Крыму» (Симферополь, 2001). Автор книг: «Россия и Крым на рубеже двух эпох. Публицистика» (2006), «Меньшиковский дворец. Повести и рассказы» (2008), «Никарагуа. Hora cero. Роман-хроника» (2011), «Крымский излом 1994. Записки свидетеля» (2015), «Прощание с мечтой. Путевые очерки» (2018), «Севастопольский гамбит. Хроника 2014 года» (2020), «RETRO». Сборник рассказов, очерков и эссе (2021). Лауреат литературной премии им. Л. Н. Толстого.

Кольцов вернулся на родину после трёх лет работы за границей. За это время в стране сменились три руководителя государства. В советском посольстве он имел возможность наблюдать, как в кривом зеркале, в противостоянии дипломатов-профессионалов, кагэбешников и цекистов отражение смены власти в Москве. «С того берега» (А.И. Герцен) оказалось виднее. Но вернулся он всё-таки в другую страну. Буквально сошёл с корабля (самолёта) на бал, то есть попал на карнавал перестройки.
Годы работы за границей, когда человек попадает на время в определённый информационный вакуум, значительно ограничивают его ориентацию в отечественном социальном пространстве. Это состояние, литературно воссозданное известным русским дипломатом и драматургом А. С. Грибоедовым, наверняка испытывали многие дипломаты и разведчики, проработавшие долго за границей и по возвращении оказавшиеся «чужими среди своих».
Кольцов однажды испытал это состояние после двухлетнего пребывания на Кубе. В то время ему с большим трудом пришлось возвращаться в «нормальную» жизнь. Но теперь это повторилось в других, более сложных обстоятельствах. И понял он для себя значение столь быстро изменившейся в стране социально-психологической ситуации не сразу.
Он, как и «весь советский народ», воспринимал происходившие в стране события и процессы как неизбежное, относясь к сопровождавшей их идеологической демагогии как к должному камуфляжу. Однако, переживший хрущёвскую оттепель, он был не настолько наивен, чтобы «кашпировать» себя иллюзиями каких-либо реформаторских перемен в этом «железобетонном» государстве. Поэтому горбачёвскую перестройку Кольцов уже воспринимал как политический спектакль, который пытался поставить провинциальный режиссёр самодеятельного «народного театра».
Но оказалось, что народ думал иначе. И, видя по телевизору восторженные толпы на съездах и площадях вокруг нового вождя, он вновь вспоминал пророческие слова французского мыслителя Жозефа де Местра: «Каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает…»
На кафедре возвращение Кольцова восприняли индифферентно. На этой кафедре до загранкомандировки он проработал всего четыре года, и взаимоотношения с коллегами определялись преимущественно рабочими интересами. Коллектив кафедры был небольшой, и большинство составляли однокурсники или «младшекурсники» Кольцова по Ленинградскому университету. Так что ему не нужно было вживаться в новый коллектив. Руководство университета его давно знало по прежней работе.
Однако партийное руководство города и республики за время его отсутствия полностью поменялось. И это для него имело, как оказалось, существенное значение.
Коллектив университета, как и всё советское общество, был вовлечён в запущенную «сверху» пропагандистскую кампанию «демократии» и «гласности». Все возжаждали демократических перемен, и у всех вдруг появился собственный голос. Теперь это было разрешено! Ну и, конечно, возглавить этот перестроечный энтузиазм вознамерились прежде всего те, чьё положение эти перемены могли поставить под угрозу.
Так, университетское «общество трезвости» возглавил доцент Олег Ливанов (анонимный алкоголик). Олегу было под пятьдесят. Мужик он был заурядный, неумный и занудный. Авторитетом в университете не пользовался. Он завершал свой второй срок заведования кафедрой и, по университетскому Уставу, должен был уступить место новому претенденту. Но это рутинное дело неожиданно приобрело драматически-фарсовый характер.
Обычно процедура смены заведующего кафедрой осуществлялась ректоратом (Учёным советом) с формальным согласием преподавательского коллектива. Но в преддверии демократической эпохи «гласности» руководство решило посоветоваться с народом. И открыло ящик Пандоры!
До отъезда за границу у Кольцова были нормальные отношения с Ливановым, несмотря на то, что тот его иногда раздражал своим менторством. Но вскоре он почувствовал, что за время его отсутствия отношения в коллективе изменились. Но, погружённый в свои серьёзные личные проблемы, не обращал на это должного внимания.
Тектонический удар произошёл неожиданно на очередном заседании кафедры, на котором Ливанов сообщил о новом порядке переизбрания заведующего. И после этого дня коллектив «забродил».
Первоначально Кольцов отнёсся к этой буре в стакане воды незаинтересованно. Но процесс начал приобретать не понравившийся ему оборот. Он заметил, что отношение к нему Ливанова и некоторых его союзников приобрело агрессивно-провокативный оттенок. При разговоре с секретарём парткома он узнал, что руководство «не возражало бы», если бы он сменил Ливанова, но вмешиваться не собирается.
– Понимаете, – сказал Кольцову его давний знакомый секретарь, – ещё год назад мы решили бы этот вопрос, как обычно, без проблем. Но сегодня – перестройка, и мы обязаны соблюдать принципы демократии.
И Кольцов попал в двусмысленную ситуацию. С одной стороны, ему никто официально предложения не сделал, потому отказываться ему было не от чего. С другой – противостояние на кафедре обострялось, и, если не появится альтернативная кандидатура, «демократический бунт» «уйдёт в свисток». Некоторые коллеги уже дали ему понять, что поддержат его кандидатуру. И он решил «войти в игру», хорошо осознавая, что в случае поражения ему спокойно работать на кафедре не дадут.
Наконец выборное заседание кафедры состоялось в присутствии представителя ректората. Оно было бурным и нелицеприятным для Ливанова. Фактически его союзники воздержались от открытой его поддержки. Но открытое голосование дало незначительный перевес Кольцову. Представитель ректората покинул заседание молча. И это не понравилось Кольцову, не разделившему энтузиазм своих соратников.
Прошло некоторое время. И вот на очередном заседании кафедры появившийся тот же представитель ректората объявил, что Учёный совет университета утвердил доцента О. И. Ливанова на должность заведующего кафедрой на новый срок. По университетскому Уставу этот вопрос действительно решает Учёный совет. Но тогда зачем надо было устраивать этот «демократический» фарс?!
И на кафедре всё пошло по-прежнему. «Бунтари» были утихомирены, «победители» торжествовали. Ливанов вёл себя, как всегда, самоуверенно и бесцеремонно. Но для Кольцова, как он и предвидел, началась новая жизнь. Он узнал, что Ливанов на заседании Учёного совета объяснил произошедшее на кафедре как протест против перестроечных перемен, инспирированный личными интригами Кольцова.
Vae victis! (лат. – «горе побеждённым»).
Несмотря на психологический дискомфорт, Кольцов не придавал бы этому серьёзного значения, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что он приехал из заграничной командировки с уже практически готовой докторской диссертацией. Но для её представления на защиту необходимо было предварительное издание соответствующей монографии. И такая возможность была в издательстве Ленинградского университета. Но для включения в план издательства нужно было рекомендующее решение его университета (то есть кафедры). И вот здесь у Ливанова появилась возможность взять реванш. На кафедре не было ни докторов наук, ни специалистов по теме диссертации. И Ливанов бойкотировал принятие решения о рекомендации монографии под предлогом… её несоответствия новым требованиям перестройки. При этом он не утруждал себя объяснениями, какое отношение латиноамериканская культура имеет к советской перестройке.
Кольцову стало ясно, что его научная перспектива перекрыта надолго.
Однако последним рубежом его толерантности стал беспрецедентный случай административного произвола.
В университет пришла официальная заявка от Министерства ВССО на участие Кольцова в международной научной конференции на Кубе. Это приглашение было инициировано одним из знакомых ему кубинских коллег и поддержано советским консулом в кубинском городе Санта-Клара (где должна была проходить конференция). Письмо было подписано самим министром Г. А. Ягодиным, и ректорат дал указания отделу кадров готовить документы на выезд.
Узнав об этом, Ливанов предпринял свой иезуитский ход.
Было начало учебного года. И по советской традиции студентов отправляли «на картошку». Университет был аграрно-технический, поэтому отправляли и студентов старших курсов. Студенческие отряды разбрасывали по всей территории республики, и надолго. Во главе их ставили обычно молодых преподавателей соответствующих профильных кафедр. Преподаватели общественных кафедр «на картошку» не ездили.
И вдруг Ливанов сообщает Кольцову, что по разнарядке ректората (?) он отправляется со студенческой группой в отдалённый район республики. В других обстоятельствах он мог бы отказаться, но создавать прецедент накануне поездки за границу было неумно. По времени он успевал вернуться к отъезду.
В республике не было колхозов, а так называемые совхозы представляли собой несколько разбросанных друг от друга небольших деревень (отделений). В одну из таких заброшенных в лесной глуши деревень и прибыл студенческий отряд.
Встретивший студентов заведующий отделением разместил их в старом пустовавшем клубе на окраине деревни. Здесь в двух больших комнатах были расставлены армейские двухъярусные железные кровати. Кольцов разместился в третьей маленькой комнате. Во дворе под навесом стояли грубо сколоченные деревянные стол и скамьи. В доме было электричество, но, разумеется, ни телевизора, ни радио не было. Но ребята привезли с собой транзисторные приёмники и магнитофон.
Теперь по утрам Кольцов отправлялся к дому конторы, где у крыльца получал вместе с местными бригадирами разнарядки на день. На очередное поле студенты отправлялись пешком, иногда за несколько километров от деревни. Парни шли на картошку, девушки – на капусту. Поля, разбросанные по окраине леса, были большие и пустынные. По дороге на работу студенты наблюдали, как деревенские усиленно трудятся на уборке урожая со своих немаленьких личных участков, используя совхозные картофелекопалки и другую технику.
Между тем на полях этой техники не было, и студенты вручную выкапывали картофель из мокрой вязкой земли и собирали в мешки, которые тащили потом к краю поля, где их вечером забирали приезжавшие на подводах деревенские. Работать часто приходилось под моросившим холодным дождём.
Никаких сушилок в доме не было, поэтому ребята сушили одежду у костра, вокруг которого собирались по вечерам. Это не была его студенческая группа, и Кольцов, чтобы не стеснять, редко присоединялся к их компании, оставаясь в своей комнате с книгой в руке. Здесь он впервые услышал «полного» Андрея Макаревича. Он не был фанатом «Машины времени», так же как и не был битломаном. Но теперь он имел возможность вслушаться в тексты песен Макаревича, и некоторые из них ему понравились.
Вообще, общаясь со студенческой молодёжью в течение почти двух десятков лет, Кольцов, к своему удивлению, сейчас заметил, что она значительно изменилась в новом поколении. Например, когда во время многочасовой поездки в автобусе он предложил ребятам попеть (дело обычное в его студенческие годы), то почувствовал неуместность своего предложения. Сначала он попробовал начать несколько популярных советских и студенческих песен. Кое-кто попытался поддержать его, но вскоре стало ясно, что никто не знает текстов.
Теперь, слушая Макаревича, он понял, что произошло. Магнитофоны приучили молодёжь слушать музыку, но отучили петь. А ведь действительно, несмотря на огромную магнитофонную популярность Владимира Высоцкого и Александра Розенбаума, никто не поёт их песни хором (в компании).
В связи с этим он вспомнил о том, что, по его наблюдениям, в студенческой аудитории новая молодёжь уже не читает советских писателей и редко смотрит советское кино. В то же время она неплохо знает современную иностранную литературу, интересуется новинками зарубежного кино и легко ориентируется в западной поп-музыке. Как-то в его поколении в 60–70-е годы легко сочеталось и то и другое. Модный интерес к западной культуре не оттолкнул от новинок советского экрана, поэзии и музыки. А спрашивать сегодня у своих студентов, кто такие Александр Галич, Евгений Клячкин или Юрий Визбор, – бесполезно. Кто-то из них вспомнит имя Булата Окуджавы, но вряд ли сможет напеть какую-либо из его песен.
«Плохо это или хорошо?» – думал Кольцов. Вероятно, у каждого поколения свои песни. Но что-то ему подсказывало, что здесь имеет место нечто более серьёзное. Когда между сменяющими друг друга поколениями теряется связь времён, происходит раскол общей парадигмы ценностей. Так, например, происходило во времена революций. Распаду государства всегда предшествовал разлом культуры. Невозможно разрушить государство, не подорвав предварительно его культурный фундамент…
А между тем пребывание трудового отряда в этой забытой богом деревне заканчивалось.
Была вторая половина 80-х годов – время хозрасчёта. И теперь студенты не работали, как раньше, безвозмездно. За их каторжный труд им полагалась определённая денежная компенсация. Правда, совхоз снабжал отряд некоторыми продуктами своего производства, но хлеб и бакалею студенты покупали сами в деревенской лавке. Тем не менее, закрывая каждый вечер наряды, Кольцов видел по ведомостям, что ребята всё-таки что-то заработали. И на поле они старались выполнить бригадный подряд. Об отряде даже написал приезжавший корреспондент районной газеты.
Но Кольцов был поражён, когда увидел расчётную ведомость, в которой в строчке «итого» были обозначены какие-то копейки.
– Всё, что вы заработали, вы проели, – заявил заведующий. – Хорошо, что уезжаете без долгов.
Кольцов не имел бухгалтерского образования, но всё-таки не был настолько глуп, чтобы не разобраться в этой финансовой афере. В нарядных ведомостях выполненных работ были проставлены отнюдь не низкие расценки, а вот в ведомостях предоставленных продуктов и других услуг цены были вписаны магазинные. То есть баланс был точно подогнан между заработком и затратами. И проверить его было невозможно в принципе.
Но это было ещё не всё. Кольцов вспомнил, как некоторые деревенские с улыбочками провожали студентов, идущих на поле. Теперь нетрудно было догадаться, что после их отъезда безымённая ведомость выполненных работ пойдёт в зачет работникам отделения, а расходная ведомость будет просто списана. Всё это было настолько нагло сварганено, настолько недоказуемо!.. Если раньше студенты использовались как бесплатная рабочая сила (хотя бесплатной рабочей силы не бывает), то теперь, при перестроечном хозрасчёте, студенческая рабочая сила становилась платной, но деньги за неё получали другие.
Кольцова поразила реакция ребят, когда он им сообщил об окончательном расчёте. Все молча восприняли эту очевидную подлость. Ночь прошла спокойно. Утром в ожидании автобуса Кольцов ушёл в контору за формальным благодарственным письмом в адрес университета. Когда он вернулся, то понял, что означало «молчание ягнят». Клуб был разгромлен настолько, насколько это можно было сделать. Описать это побоище было невозможно.
Кажется, Кольцов наконец догадался, в чём было главное отличие нового поколения от его предшественников. Его поколение слишком много болтало, это поколение молча разнесёт всё, что ему не понравится…
Вскоре подошёл автобус, и университетский отряд отбыл домой. Студенты в салоне вели себя как ни в чём не бывало. В наступивших сумерках наткнулись на огромного лося, стоявшего спокойно на пустынной лесной дороге в лучах автомобильных фар. Посмотрев друг на друга через лобовое стекло автобуса, каждый проследовал своей дорогой.
В университете Кольцова ждал неприятный сюрприз, о котором он узнал случайно. Неожиданно заболела и была госпитализирована с перспективой дальнейшей операции начальник отдела кадров, которая лично занималась оформлением документов на его выезд за границу. И конечно, никто не знал, где находятся эти документы. Кольцов даже не был уверен в том, были ли они вообще подготовлены. Времени до предполагаемого отъезда практически уже не оставалось. Этот вопрос мог решиться только на уровне ректора, но теперь у Кольцова не было прямого доступа в его кабинет. Обращаться к секретарю парткома, который его подставил с выборами, он не хотел.
И вообще Кольцов уже ничего не хотел. Он понял, что в университете ему оставаться нельзя. К тому же его семейная жизнь в конце концов зашла в тупик, чему тоже способствовала его загранкомандировка.
И к началу следующего учебного года Кольцов без сожаления покинул университет и город и вернулся (через почти тридцать лет) на свою малую родину – в Крым.
А перестроечный балаган в стране продолжался ещё три года…

P. S.
Через несколько лет, уже после развала Советского Союза, Кольцов узнал, что Олег Ливанов погиб при невыясненных обстоятельствах. Выяснилось, что он, оказывается, был штатным сексотом местного КГБ и любителем молодых студенток. Тогда Кольцову стало понятно, какой козырь был в рукаве Ливанова при его шулерской игре.