Жизнь мимо жизни
Виталий БОГОМОЛОВ
Родился в 1948 году в г. Тавда Свердловской области.
Детство и юность прошли в Ординском районе Пермской области.
Служил в армии, работал на заводах Перми. Окончил Пермский государственный университет. Автор 30 книжных изданий (пять из них – поэтические) и более шестисот публикаций в периодике, коллективных сборниках.
Член Союза писателей России с 1990 года.
Лауреат премии имени В. М. Шукшина, областной и краевой премии в сфере культуры и искусства, премии имени русского поэта А. Ф. Мерзлякова.
Кавалер ордена Ф. Достоевского 2-й и 1-й степени. Награждён многими дипломами и почётными грамотами.
Живёт в Перми.
ОТРЫВОК
ВАЛЕРИЮ ЕВГЕНЬЕВИЧУ ХОДЯЧИХ
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Стоял август, самая грибная пора…
И захотелось Никите Зуеву пригласить на лесную прогулку близких своих друзей, Мишу и Володю, с которыми поддерживал отношения с давних школьных лет. За грибочками, может, и на рыбалку, главное, чтоб подальше забраться, где нет дорог, а значит, и людей. Хочется от них отдохнуть.
Приятели (всем им было уже под шестьдесят) исследовали карту области, нашли, как им показалось, самое оптимальное местечко: и неблизкое – сто пятьдесят километров от областного города, – и глухое, в стороне от трассы, деревушка под соблазнительным названием Тихая, а рядом озеро Долгое. Ну чем не романтика?
Запаслись всем необходимым: продуктами, спальниками, палаткой, инструментами и прочим; Зуев червей для наживки накопал у себя на берегу и даже берёзовых дровишек с десяток поленьев бросил в багажник. Так, на всякий случай. И субботним утречком пораньше рванули на зуевском внедорожнике на запланированные два дня с ночёвкой.
От федеральной трассы по вполне сносной грунтовой дороге ушли в сторону ещё на шестьдесят километров, добрались до села Михайловка. Здесь им пришлось узнать, что деревни Тихой давно нет, вымерла. Но те, у кого они спрашивали, вспомнили, что вроде там есть один дом, в котором обитает какой‑то выживший из ума старик, не захотел покидать своё хозяйство. Расстояние до Тихой, сказали, километров пять, но дороги туда тоже давно нет, всё затянулось и заросло… А была раньше дорога: если из села спуститься в пойму к реке, то сразу налево и вдоль кряжа. Никак не заблудишься.
– Мужики, то, что надо нам! – решил порывистый Никита.
И они поехали. Место, по которому когда‑то проходила дорога, угадывалось легко, хотя и затянуло её мелким кустарником. Порой машина ухала в заросшие колеи и мочажины… Но выбиралась. Хорошая у Никиты оказалась техника, высокой проходимости. Проехали пять намеченных километров, однако никаких признаков деревни Тихой не обнаружилось.
Остановились, почесали в затылках, посоветовались значит.
– Насчёт пяти километров – это деза , – сказал Никита.
Для полной уверенности решили ещё податься сколько‑нибудь вперёд. Через семь километров лес расступился, и они увидели догнивающие останки бывшей деревни, окружённой холмами, и единственный целый дом.
Вышли, огляделись. Совсем близко к дому подступало кривое вытянутое озеро, которое бумерангом загибалось за высокий хвойный лес, обступивший его с северной стороны. Видимо, это была старица. Над озером и лесом в синем небе висели неподвижно такие живописные и колоритные кучевые облака, какие бывают только в августе, что невольно принуждали замереть и хоть недолго полюбоваться ими.
Друзьям без обсуждения стало понятно, что выехали они туда, куда им надо было.
– А то! – воскликнул Зуев таким уверенным и торжествующим тоном, какой свидетельствовал, что с Зуевым иначе быть и не могло.
Определили местечко для стойбища – косогорчик возле озера недалеко от дома, – стали разгружаться. Время близилось к полудню. Первым делом под ёлками поставили палатку, утвердили походный столик, развели костерок, разогрели еду со свежей картошечкой, тушённой с мясом. Дальше было, как всегда в подобных случаях: поели, пропустили по несколько стартовых рюмашек – под разговор и воспоминания… Как любил повторять Никита – «помаленьку, но почаще».
Михаил был заядлым грибником и, получив от голосистого Никиты крепкое командирское внушение на разведвыход – чтоб его не пришлось искать всем составом ближайшего УВД вместе с жителями района, – отправился за грибами. Старый грибник, он был уверен, что заблудиться ему здесь трудно. Да и навигатор при нём… Он решил обследовать косогор, который тянулся по северной стороне озера.
Володю, начавшего с годами набирать тучность и терять подвижность, распорядительный Зуев снарядил удочкой и отправил «помахать» ею на берегу озера. А сам, дымя безостановочно сигаретой – здесь ещё полно было комаров, – занялся хозяйством, подготовкой мяса к вечерним шашлыкам. Время от времени он бросал взгляды на избёнку, прикорнувшую под двумя огромными развесистыми берёзами: никаких признаков жизни там, однако, не замечалось.
Минут через тридцать с небольшим Володя уже вернулся с рыбалки. Принёс в пластиковом ведёрке с дюжину дивных золотистых карасей, каждый с добрую ладошку.
– Не могу больше. Заели! – пожаловался он. – Аборигены здесь, видно, разводят каких‑то особо породистых комаров. Каждый с воробья! Уши распухли.
– Во! – изумился Зуев. – Уха есть! Если Мишуня ещё грибочков принесёт – заживём, как на курорте! А в промежутке – запиши! – ша-шлы-ки-и под водочку! Слышь, братан , есть же вот средство от кровососов. На, опылись! – Он протянул другу аэрозольный баллончик. За двадцать лет профессиональной военной службы командные нотки въелись в его голос так, что разговаривал он с Володей, будто тот находился не рядом, а в километре от него.
– Ладно, ты давай приводи в порядок своих карасиков, выпускай им «унутренности», а я схожу в кишлак на разведку, узнаю всё же, какой там бабай живёт, – распорядился Зуев.
По высокой, в рост человека, дурной и перестойной траве он стал пробиваться к домику под берёзами. От дома к озеру до плотков была прокошена неширокая слабо натоптанная дорожка.
Прошло примерно полчаса, Володя уже забеспокоился и хотел идти на выручку другу, но Никита сам наконец появился.
– А что, грибник наш не вернулся ещё? – удивился он. И тут же вывел заключение: – Слышь, братан, ну точно, придётся искать Мишуню. Мобильник здесь не берёт – связи ващще нет.
Он стал рассказывать про хозяина избушки. Живёт в ней одинокий старикан восьмидесяти четырёх лет, Пётр Анисимович Куров. Бывают Орловы, а есть вот, оказывается, и Куровы. В прошлом колхозный кузнец. Раньше с ним тут обитали ещё, как он говорит, две «девки», одна была постарше его, другая чуть помоложе, но когда двадцать лет назад какие‑то бандюганы сняли с электролинии все провода и Тихая навсегда упала во тьму, старух увезли родственники, а ему, говорит, ехать некуда. Теперь он даже не знает, живы ли его подружки…
– Как же он двадцать лет без электричества, в наше‑то время?! – изумился Володя, программист, который подобной жизни даже представить не мог.
– Вот и я тоже не пойму! – вскинул руки Зуев, встряхивая плечами. – Привык, говорит. Встаёт с петухами, спать ложится с курами.
– Это ладно. Куров. Он с курами и ложится… А вот чем тут кормиться?
– Пока были силы, держал, говорит, хозяйство, козочку, кур, овечек на мясо, теперь даже кошки нет. Огородишко небольшой только садит и всё. Пять-шесть вёдер картошки ему на всю зиму, до лета хватает.
– Ну а хлеб, крупа, сахар?..
– Иногда, говорит, делает прогулки до Михайловки, где закупает хлеб и прочие припасы. Прямой тропой это, говорит, пять километров. Для своего возраста он ещё крепкий старик, надо сказать. Форму держит. Надеяться‑то ему не на кого. Но зимой тут… Ты меня, братан, извини-и… Да ещё без электричества. – Зуев выпятил губы и покрутил недоумённо головой. – Не зна-а-аю…
– Слушай, Зуев, это какая‑то дикость в наши дни!..
– Ну какая дикость… Вон Лыковы жили не в такой тайге, и ничего… Они, правда, староверы…
Из зарослей неожиданно показался Михаил.
– О, появился, братан! – воскликнул Никита. – А то мы уже хотели вертушку вызывать на поиск…
– А куда я денусь, – ответил с лукавой усмешкой Михаил.
Он принёс в пакете богатый сбор молодых крепеньких белых грибов, другие, говорит, не брал… Грибов – море. После дождичков пошёл хороший нарост.
Грибник, как разведчик, выяснил, что озеро тянется метров на триста и что оно проточное: из него выпадает речушка метровой ширины (видимо, и впадает она в озеро где‑то выше), очень чистая, и в ней должны быть непременно хариусы. А в озере, наверное, и щуки водятся…
– Тишина здесь – обалденная! Воздух – ножом режь и на хлеб намазывай! – восхищался Михаил.
Он удивился Володиному улову карасей, которых тот уже почистил и присолил.
Отдохнули друзья очень душевно. Грибов набрали полно. Место им настолько понравилось своей заброшенностью, природной естественностью, что решили приехать сюда ещё. Перед отъездом Зуев собрал оставшиеся продукты, сложил в пакет, сказал: «Мы своих не бросаем! Бакшиш бабаю» – и отнёс их старику.
Старик этот что‑то запал ему в душу, и всю неделю он временами вспоминал о нём. Сговорились в следующую субботу снова съездить в деревню Тихую, пока грибы не отошли.
Зуев закупил два пакета муки, несколько пакетов разных круп, бутылку растительного масла, сахара, консервов для старика Курова, керосиновую лампу со стеклом и раздобыл пятилитровую ёмкость керосина. По приезде всё это отнёс ему, старик был и удивлён, и очень насторожён таким даром, долго отнекивался, отказывался, говорил, что ни в чём не нуждается, всё у него есть, что надо. А чего нет – привык обходиться так. Но Зуев был не тот человек, настойчивость которого в чём‑то можно поколебать. Он всё предназначенное Петру Анисимовичу оставил у него, а самого пригласил к вечеру на шашлыки, сказал, что в нужное время придёт за ним.
– Пётр Анисимович, – сказал Зуев, – вы ни о чём не беспокойтесь. Не подумайте, что втираемся в доверие к вам. Нам от вас ничего не надо. И золото, которое у вас в подвале закопано, нам не надо – мы сами золото! Шутка! Мы приехали на природе отдохнуть, грибов пособирать… А это вам подарок от афганского братства. Я там служил, – успокоил он старика, которому понравилась его весёлая обходительность.
Старик шутку понял, отозвался на неё:
– «Золото‑то» у меня в конюшне, перегной высшей пробы, только вот сил не стало выкопать‑то его, огородишко не мешало бы им удобрить…
Так и было, по ранним сумеркам Зуев сходил за стариком и привёл его к костру. Это оказался сухой, высокий и сутулый человек, одетый в брезентовые лоснящиеся штаны, давно забывшие про стирку. Зуев усадил его на походный складной стульчик, выбрал лучший шампур с шашлычком, подал гостю, поднёс ему пятидесятиграммовую металлическую стопочку водки. Тот величаться не стал, выпил, поблагодарил за уважительность, принялся жевать шашлык, у старика ещё оставалось много своих зубов, и мясо он ел без особых трудностей. Да и мясо, кстати, было нежное, Зуев знал в нём толк, умел и выбирать мясо, и готовить его. Ещё в Афганистане научился. От второй стопки старик категорически отказался. Он и с одной стал разговорчивым.
У него были высокие кустистые седые брови, очень спокойные светлые глаза, лицо в серых глубоких морщинах, заросшее бородой, в отблесках костра напоминало скорее кору старого елового дерева. Глядя на старика, можно было с уверенностью подумать, что он непременно должен быть участником Великой Отечественной войны. Но нет, оказалось, что Пётр Анисимович всего лишь с 1931 года, просто выглядит старше своих лет. Но при его полудикой здесь жизни иначе и быть, наверное, не могло.
В закатной стороне над самым горизонтом, заметно придвигаясь и сползая к нему, горела в синеве яркая звезда, и горела она тем пронзительнее, чем больше синева неба густела. Миша и Володя заспорили, что это за звезда. Миша утверждал, что Венера, Володя – что Юпитер. Миша убеждённо доказывал, что Венера, во‑первых, самая яркая звезда и это – она, Юпитер слабее, а во‑вторых, орбита Венеры находится близко к Солнцу, и потому звезда видна либо после заката, вот как сегодня, либо перед восходом. Это, бесспорно, она. И вообще – у него есть телескоп и карта звёздного неба.
Не находя аргументов, Володя смирился и махнул рукой – сдаюсь-де.
Друзья понемножку выпивали, закусывали и с интересом слушали старика, который, удовлетворяя их захмелённое и въедливое интеллигентское любопытство, не очень охотно рассказывал о себе, о своей деревушке. Словно понимал, что им это всё в глубине души чуждо и любопытство их праздное. Голос его звучал глухо, хрипловато.
Когда‑то деревня Тихая, оказывается, была шумной, большой и богатой. На озере белым-бело водилось гусей, их держали в каждом доме. Начнут гагакать – за версту слышно. Перед войной в Тихой насчитывалось 63 двора. Имелся большой конный двор, а после войны здесь вообще находилась целая конеферма, лет десять разводили и выращивали лошадей для армии. Ведь во время войны их очень много погибло. Здесь простирались широкие луговые пастбища… В середине пятидесятых всё заглохло: лошади в армии стали не нужны. Как теперь вот даже в деревне… Артиллерию и ту Хрущёв признал тогда ненужной… Ракеты появились.
– Это мы зна-а-ем, хех! – закряхтел Зуев, повалив голову на левое плечо и скребя правой рукой сбоку шею.
Семья была большая, очень трудолюбивая и поэтому зажиточная. Дедушку своего, маминого отца, он не помнит: родился уже после того, как деда раскулачили, семью из дома выселили и всех куда‑то увезли. Никто не вернулся. Мать с отцом жили уже отдельно и небогато, это их спасло. Отец и его старший брат Лука работали в колхозе конюхами. Дядя Лука числился старшим. Однажды ночью комсомольцы-активисты пришли на конный двор, стали подносить лошадям ведро с водой, лошади воду пили. Значит, конюх лошадей после работы не поит, занимается вредительством. А вредителей в то время как раз везде выискивали. Написали донос. Луку обвинили во вредительстве, осудили на шесть лет. Сколько ни доказывал он, что лошадь, как её с вечера ни напои, когда постоит, поест и отдохнёт, то обязательно станет пить, доказать ничего не смог. В лагере он заболел и умер. Отцу Петра Анисимовича, пока не угасла комсомольская чума по выискиванию вредительства, пришлось даже спать на конном дворе и по ночам поить лошадей не по одному разу.
Когда началась война, Петру Анисимовичу было десять лет, отца забрали на войну в первые же дни. В ту же осень он и погиб где‑то под Москвой.
– Берёзы эти, – старик показал рукой в темноту в сторону дома, – отец ещё подростком посадил. Они старше меня годов на десять. Вот всё, что осталось от нашего рода. Меня скоро не станет, изба догниёт, а они ещё постоят, может, лет полсотни. Последняя память. Бывает, подойду, обниму дерево, как отца родного…
– А вы всю жизнь тут прожили? – поинтересовался Михаил.
– Да пошто, не-ет, – возразил Пётр Анисимович. – После четвёртого класса, в сорок втором, пошёл работать в колхоз. В сорок шестом забрали в ремесленное, учили на кузнеца. Работал на заводе Ленина сколь‑то. Тут в армию пора. Три года в Белоруссии, да на Украине землю чистили.
– Как чистили? – удивился Володя.
– Мины обезвреживали. Обязательно. Их там после войны осталось видимо-невидимо.
– Да это же опасно! Как‑то не подорвались?!
– Опасно! – подтвердил Пётр Анисимович. – Бывали у нас случаи… Бывали, – старик потеребил свою густую бороду. Он приподнял и опустил засаленную до невозможности кепку, под которой оказалась совершенно лысая голова. – А после армии, в пятьдесят четвёртом, обратно сюда. Тут и прошла вся моя жизнь, – махнул он угрюмо рукой. – Тоже чертоме´лил на колхоз. Одних стогов сена переметали с Лёнькой Ку´зовлевым – не сосчитать, – вздохнул он. – Тоже ничего не осталось, ни от колхоза, ни от меня. Там вот кладбище. Мать там лежит, жена там лежит. Никого нет, вся деревня вымерла. Зачем жили? Для чего работали, жилы тянули, ломали хребет – всё напрасно. Ничего нет. Будто тихий ветерок дунул-пролетел – никаких следов. Горько, как подумаешь…
– А дети? Были у вас дети? – опять поинтересовался Михаил.
– Как же. Обязательно. Дочь, младшая, лет четырнадцать назад погибла в городе. Одиночка была, лет сорок ей было. А старший‑то сын как после армии куда‑то забрался на Север, на большие деньги, так и не знаю, где, жив ли, нет ли. Можно сказать, без вести пропал. Первые‑то годы всё же писал изредка… Наверно, уж нет в живых. Теперь бы около шестидесяти было ему… А я всю жизнь в кузнице проиграл молотком по наковальне… Весной, конечно, на посевную снимали, летом – на сенокос, а остальное время – всё у горна.
– А пенсия? – спросил Зуев. – Пенсию‑то вы какую‑то получаете? Как её доставляют сюда, кто?
– Ну как же. Обязательно. Пенсия есть. Восемь двести была в прошлом годе. Давненько не справлялся. Поди уж миллионы отваливают? – рассмеялся он скупо. – На сберкнижку идёт. Там, в Михайловке. По потребности снимаю захожу, бывает… Форсить не приходится, на похороны надо чтоб скопилось сколь‑нибудь… Сейчас, говорят, шибко дорого стоит это удовольствие.
– Да как же вы до Михайловки‑то добираетесь? Это же, сколько мы насчитали? Восемь кэмэ?
– У меня своя прямая дорожка – пять кило´метров. Хожу с бадожкой. Только что в гору‑то вот надо выбраться… Трудновато. А дальше ровно, марш-бросок без помех.
– А зимой?
– На лыжах. У меня лёгонькие лыжи охотничьи. Лосиным ка´мусом обиты. Наверно, такие же старые, как сам. От Афанасия достались, соседа. Хожу-у потихоньку. Зимой‑то редко. Ягоды, грибы, рыба – всё у меня тут под боком. Сил токо мало осталось…
– Не беспокоят? – поинтересовался Михаил.
– Теперь нет, слава богу. А было время, при Ельцине‑то, расплодилось бандитов… Не раз смерти в глаза принуждали поглядеть… Деньги всё искали, добивались, где спрятаны. Да водку искали… А у меня пенсия была вту´пор в два раза меньше таперешней. Какие деньги. Сельским кузнецам вредность не засчитывалась. Пенсии были махонькие. Всё на хозяйство уходило. И под лёд грозились меня спустить, если не скажу, где деньги. Тогда здесь ещё люди всё же были. Но бандиты никого не боялись. Бог миловал. А теперь стало спокойно. Состарились, видно. Многие поумирали. «Рояль» какой‑то всё пили, угомонились. Всё, что было, унесли, металл особенно, гирю двухпудовку ржавую и ту уволокли, ложки-вилки, кастрюли люминевые и те собрали… Иконы позабирали. Хорошие иконы были у меня, родительские, старинные. Четыре штуки. Почернели, правда. Бумажную одну токо и оставили. Николая Чудотворца. Теперь вот молюсь ему.
– А что за бандиты‑то, какие?
– Да варнаки всякие, ворьё, не´работь, алкаши, тюремщики после отсидки…
– Ясненько, – заключил резко Зуев.
– А как с дровами к зиме? – полюбопытствовал всё тот же Михаил.
– Есть у меня пила лучко´вая добрая. Сам же ладил, пока в кузне робил. Что осталось от деревни, потихоньку летом ши´ркаю, заготавливаю. Зарядка такая у меня получается… Обязательно. Напильники, правда, все поржавели да выносились, точить пилу нечем… Древесина старая, пересохшая, заточка скоро тупится…
– Ладно, пока силы хоть какие‑то есть, – заметил Володя. – А дальше как?
– Две жизни никак не жить, помру да и только, – как о чём‑то самом будничном проговорил Пётр Анисимович с грустной и какой‑то извиняющейся улыбкой.
– Так, может, в интернат? – то ли посоветовал, то ли спросил Михаил. – Там уход будет…
– Это в дом‑то престарелых? – уточнил Пётр Анисимович. И, не дожидаясь ответа, отверг такой вариант: – Нет уж. Тут дай Бог. Одного боюсь, кабы звери меня не съели мёртвого, если на улице застигнет… А в доме дак когда‑нибудь да найдут. Зароют. Обязательно.
– Тут надо что‑то придумать, – проговорил озадаченно почти всё время молчавший Зуев. – Ладно, мужики, пора на отдых сегодня.
Тьма вокруг стояла уже непроглядная. А в небе густо рассыпались искристые звёзды. Со своим мощным аккумуляторным фонариком Зуев проводил Петра Анисимовича до его избы. Скоро вернулся.
– Двадцать лет человек без электричества живёт! Ни телевизор не видел, ни радио не слышал. Говорит, война будет, так всё равно скажут, когда в магазин придёт… Нонсенс! – бормотал угрюмо Никита Зуев. – Живёт человек в государстве, а вроде бы его и нет, никакая власть им не интересуется. И заботы о нём никакой нет.
– Пенсию на книжку перечисляют, – усмехнулся иронично Михаил, – А ты говоришь, заботы нет.
– Так он сам отказался от власти! – возразил Володя Никите. – Ты же слышал, что он Мишке ответил: здесь помру, а никуда не поеду…
– Мало ли что он ответил. Это, Вова, не основание бросать его… У него с внешним миром никакой абсолютно связи! Только собственные немощные ноги. А откажи они – и всё… Капец!
– Да, – согласился Володя. – Обязательно, как говорит старик.
– Вот сейчас оптимизация проходит. Но мимо она не пройдёт. Пётр Анисимович беспокоится: слух был, почту в Михайловке ликвидируют, а при ней – отделеньишко Сбербанка числится. Какая‑то там Андреевна в одном лице и начальник почты, и «директор» Сбербанка. А его тоже переведут в это самое, Антипино, что ли. А это, говорит, аж пятнадцать километров. Как старик тогда пенсию свою снимет со сберкнижки? Как?
Обсуждая необычную жизнь старика, стали налаживаться спать: Никита – в машине, Володя с Мишей устроились в палатке. Следующий день запланировали посвятить сбору грибов.
Но Миша не пошёл сразу спать, романтик остался посидеть ещё у костра. Сказал, что ему очень нравится в ночи на пламя «хглядеть»…
Он время от времени подкладывал в костёр хворост. Пламя невольно завораживало, умиротворяло, навевало лёгкую задумчивую грусть. Набежал ветер, прошумел в кронах деревьев и умолк. Мише подумалось, что это самый древний голос природы. Но потом в реке сильно плеснула крупная рыбина, и он с удивлением поправил свою мысль: плеск воды, волн – вот более, пожалуй, древний голос, нежели шум ветра… Поразмыслив, примирил обе мысли: и тот и другой голос – оба от ветра…
