Золотые пятиглавия
Никита БРАГИН
Иных миров тревожное дыхание
моей щеки касается во сне,
и холод высшего загадочного знания,
как фимиам, течёт извне.
И, просыпаясь, неизбежно чувствую,
что из кромешной вековой дали
уже плывут слова преданья устного,
как эллинские корабли.
И кубок золотой в пучину падает –
закончился его прощальный пир,
и выгибается над морем радуга,
любовью осеняя мир.
Изломы древних гор белеют мрамором,
вбирающим гармонию и свет,
чтоб воплотиться солнечными храмами
и устоять до наших лет.
Седой мыслитель говорит об атомах,
плетёт софист сухие словеса,
а рыба мчит за перстнем Поликратовым,
как повелели небеса.
И дивное растёт во мне сознание –
я слышу пенье бронзы издали
и вижу белокаменные здания
родной владимирской земли.
Я вижу – царь на небо поднимается
на крыльях двух божественных орлов,
и Китоврас размахивает палицей,
и древний сказ идёт без слов!
И грезится за львами и грифонами
России сокровенная краса –
встающие несчётными колоннами
её сосновые леса.
Могучих рек спокойное слияние
само провозглашает – навсегда!
Так пятиглавий золотых сияние
увенчивает города!
И летний ветер пролетает во поле
тугою колосящейся волной,
и падают в ручьи серёжки тополя
на Воскресение весной.
И, словно струг варяжский в море греческом,
душа плывёт по глади тихих рек
под бесконечным небом человечества
из года в год, за веком век.
Великий Новгород
Славен Великий Новгород чёрной своей землёй,
древние брёвна в ней вместе с печной золой
спят вековечным сном, тёмным, как зимняя
полночь.
Славен Великий Новгород, старый, как богатырь
из незапамятных лет, где поднебесная ширь
строгим софийским крестом осенила
варяжские волны.
Крепок Великий Новгород мощной стеной
детинца –
её не пробить тараном и даже дождём свинца,
каждая башня её словно шлем великана.
Крепок Великий Новгород славой своих
мастеров –
входишь во храмы его – плачет душа без слов
пред образами Руси, возле столпников
Феофана.
Светел Великий Новгород всем, кто с миром
пришёл,
злато возносит к небу первый княжий престол,
небо свою лазурь Волхову щедро дарит.
Светел Великий Новгород, светел, словно мечта –
в белых одеждах она, и непорочны уста,
белые косы у ней, но её седина не старит!
Русское утро
Светает над полями вешними,
и на душе легко и вольно,
как будто светлое раздолье
охватывает и несёт,
и над цветущими черешнями
плывёшь, возносишься, и вскоре
ты видишь золотое море
и слышишь голос древних вод.
Ты представляешь поле дикое,
его ковыльные курганы,
где каменные истуканы
стоят на страже вековой,
и корабли Петра Великого,
что шли к Азову тихим Доном,
и боевых машин колонны,
и бомбы беспощадный вой.
И надо всем – виденье Родины,
хранящее под омофором
все эти вольные просторы
бескрайних солнечных полей!
Как древле у реки Смородины,
мы ныне стали на распутье
меж смутой, серебром и сутью,
и надо выбирать скорей!
А впереди война столетняя,
всё длится, множа кровь и ужас,
вершится и в жару, и в стужу
России новой горький труд.
Мы ждём, когда настанет сретенье
у разделённого народа,
когда на бранном поле всходы
над нашей кровью прорастут.
Оно настанет, без сомнения,
в один поток сольются воды
согласно Богу и природе,
согласно кровному родству.
Так поднимаешься ступенями
из предрассветной тьмы всё выше
и вскоре птичье пенье слышишь
и видишь утра синеву.
Если ты дышишь смертью и злобой,
если живёшь безумьем и местью
и барабанишь по крышке гроба –
ты обречён на бесчестье.
Злоба твоя на тебя обратится,
в чёрном дыму помутится рассудок,
казней египетских вереница
пеплом палящим падёт на иуду.
И ниоткуда не будет спасенья
от поражений и мук безобразных;
в топкой грязи, в чернозёме осеннем
скоро все планы и силы увязнут.
Знай, в этой битве любовь побеждает,
выучи – совесть сильнее, чем ярость,
скоро пощады запросишь, рыдая,
падая в грязь под разящим ударом.
А за зимой весна наступает,
травы поднимутся на пепелищах,
птиц перелётных шумные стаи
скоро вернутся к родине нищей.
Следом и люди вернутся к храмам,
будут гореть поминальные свечи,
стихнут звонки, завершатся речи,
и понемногу затянутся шрамы.
Святогор
По далёкой дороге в иных временах,
где стоят на курганах безглазые идолы,
уходить безоглядно сквозь темень и страх
до Почайны-реки, до креста Леванидова.
Там седая трава на сыпучем песке
и родник у подножья горы Фараоновой,
там находишь сокровище в каждом глотке
и земле возвращаешь поклонами.
Там на белых костях завершается путь
у горючего камня Алатыря,
там ни в руки не взять, ни копьём шевельнуть
вес земли, что в суме у оратая.
Там пора завершить, попрощаться пора,
обтесать домовину сосновую
и согреться алеющим жаром костра,
освежиться водой родниковою.
И увидеть, как тает у сердца свеча,
и, прощаясь с лазурью заоблачной,
ощутить, что на месте ударов меча
вырастают железные обручи.
И живого дыханья последний глоток
отпустить в широту поднебесную
и почувствовать времени тёмный поток,
уносящий тебя, бестелесного.
Когда стоит предзимье и нагие кроны
отряхивают слёзы на сыром ветру,
когда однажды утром, бледным и бессонным,
печально шепчет память – я с тобой умру,
я ощущаю землю тяжелей и ближе,
в сыром дыханье листьев, луже ледяной,
в распутице и распре, на золе и в жиже,
где перемешан с глиной чёрный перегной.
Я небо ощущаю всё светлей и выше;
туманно и печально тают облака;
я чувствую, как ветер над полями дышит,
и на опавших листьях изморось легка,
и я встречаю зиму светлой и крылатой,
свободной и желанной, чистой, как снега,
и память возвращает все мои утраты,
и каждая минута сердцу дорога.
Душа нащупывала дно,
и не хватало сил,
и было смутно и темно,
и мокрый снег валил;
вилась из прошлого вина
змеёю подколодной,
и горечь зелена вина
текла слезой холодной.
И дум истерзанная рать
ползла, как вешний лёд,
и было время горевать
неделю, месяц, год
и волочить свою тоску,
как срубленное дерево
по гравию и по песку,
меж валунов по берегу.
Прости меня, моя беда,
на волю отпусти,
потоку моего труда
не преграждай пути;
я искуплю свои грехи
стихами и бессонницей,
и, словно ива до реки,
душа моя поклонится.
И смерть, весной побеждена,
заплачет, уходя,
и растворится тишина
в шептании дождя…
Какие тонкие мечты,
пушинки тополиные!
Любимая, что скажешь ты,
моя неопалимая?
Когда наливаются тучи на Западе
кромешным пожаром и кровью больной,
когда, словно буря сквозь мирные заводи,
война налетает свинцовой волной,
когда говорит с интонацией скептика
о родине неисправимый подлец,
когда ни огня по дороге не светится,
и смерть наступает, и миру конец,
тогда ощущаешь – огонь ослепительный
вздымается в сердце, взлетает с душой,
и, лица закрыв, потрясённые зрители
не в силах смотреть – за устоем устой
мучительно рушатся, медленно падают,
разносится грохотом дьявольский смех,
смыкается над городскими громадами
огромное море, едино для всех!
К финальному акту мы вовремя прибыли,
последние стены готовы упасть,
но нам ли мириться с безумьем погибели,
открывшей над миром кровавую пасть?
Мы издревле помним, как множится
мужество,
как малый росток разрывает бетон,
как ворон над полем сражения кружится
и падает оземь, стрелой поражён,
как Русь за холмами прощается с Игорем,
как парус Петра осеняет Неву,
как древний собор, что обрушился, выгорев,
опять поднимает златую главу,
как поле зовёт победителя-пахаря,
как яблони в мае роняют цветы,
как светятся над топорами и плахами
Покровского храма родные кресты.
И слышится пение Матери-Родины –
от детской кровати, где сказки и сны,
до поля Донбасса – пресветлой мелодией,
победной симфонией Русской весны.
