Детство

Анатолий Южанин (Шалимов)

Родился в 1960 году в г. Ейске. В 1985 году окончил Медицинский институт в г. Воронеже. Переехал в Мичуринск, работал в городской больнице врачом. Реализовывает свои творческие возможности в надежде быть услышанным.

«Детство»… Как банально звучит название. Будто подражаешь великому Льву Толстому с его «Детством», «Отрочеством», «Юностью», где герой смотрит на мир созревающими глазами. Ведь детство в любые века проходит в ярких сине-розовых красках. Кто-то больше запоминает дом, родственников, кто-то учёбу, кто-то друзей, кто-то первую любовь… Но детство всегда вспоминается в розовых тонах. Каким бы ни было тяжёлым детство (голод, революция, время войны, детдом) в любой стране мира, в любую эпоху истории, думаю, именно детство  – самое счастливое время. Единственное, что всех отличает, – это то, что детство у всех людей заканчивается по-разному и в разное время. У кого в пять лет, у кого в одиннадцать, у кого в пятнадцать, а у кого не заканчивается никогда. У всех национальностей детство заканчивается по-разному. У того, кто первый раз в жизни взял автомат и застрелил или схватился за нож, стал обманывать, стал завидовать, сделал умышленную подлость или обворовал злонамеренно, – именно тогда у него и кончается детство. До этого всё радует человека, огорчает, обижает, но это так быстро проходит, что ты не держишь зла на окружающий мир. Если уж появилась злость и месть, желание сделать подлость, специально обидеть близкого человека – то детство заканчивается, и здесь просыпаются чувства взрослого человека. Тогда и получается, что есть люди, у которых и детства не бывает, их мир не в добрых, красочных тонах, а в хитрости, обмане, желании возвыситься над окружающими тебя. Нет, это не свойственно детству.
В детстве человек живёт беззаботно, не задумываясь о жестокости окружающего мира. Взять детей из блокадного Ленинграда. Как бы им тяжело ни было, но, вырастая, они не озлобились, а сохранили тёплые чувства в воспоминаниях о своём тяжёлом детстве. Но человек настолько многогранен и, думаю, предсказуем, что если спросить у него, что он помнит из своего детства, какие радостные для него моменты, когда у него в мозгу вырабатывается гормон удовольствия эндорфин, так уже психологу становится ясно, что это за человек, кто он, где его корни воспитания и бытия и кем этот человек станет в будущем. Если взрослый человек с удовольствием начнёт рассказывать, как он в детстве мучил кота, привязывал банку к хвосту собаки, или украл деньги из кошелька матери, или обманул сверстника и при этом получил удовольствие, то вы догадываетесь, что это будет за человек.
Я обращаюсь к своей любимой теме – что есть законы в человеческих отношениях и поведении, основы которых находятся в детстве. Если вспомнить моменты моего детства, я хочу в старости вернуться именно к этим моментам счастья, вернуться на свою родину, где я родился и вырос. Как бы судьба ни забрасывала человека в разные точки земли, на старости лет, как нерпа или лосось возвращаются в то место, где они родились, так и люди стремятся туда, где прошло их детство, чтобы получить удовольствие от воспоминаний о том, где они были счастливы.
Моё детство начинается лет с трёх, а заканчивается в одиннадцать-двенадцать лет, когда я вынужден был уехать с матерью из собственного дома и стал скитаться по квартирам в надежде найти лучшее будущее, по мнению матери. Городок наш небольшой, находится на полуострове, с одной стороны море, а с другой  – лиман. Жили мы возле лимана, метрах в пятидесяти от берега. Вдоль лимана проходила железная дорога, по которой ходили паровозы, а затем тепловозы. Когда они появлялись, мы, мальчишки, услышав свист издалека, всегда выбегали их встречать из любопытства. Клали на рельсы мелкие предметы, гвозди, которые сплющивались под тяжестью паровоза, и получали огромное удовольствие от этой забавы. Так что обнаружить ржавый гвоздь – большая находка.
Самое первое мгновение детства – это ­казус. Мать завернула меня потеплее в платок, положила на санки и повезла в детский сад. Санки были без бортов, в виде сколоченных досок, и, поднимаясь на взгорок, я выпал из саней в сугроб. Но упал так удачно, спиной на снег, что не испытал никакого дискомфорта и молчал. Мать с санками так и пошла вперёд, проехав два или три квартала, около четырёхсот метров. Только на большом перекрёстке мать поняла, что меня нет в санях. Она, конечно, нашла меня, испугавшись, что я почему-то не кричал. Я вообще по природе был молчун, матери даже пришлось водить меня к врачам, чтобы установить, почему я не разговариваю. Врачи её успокоили и сказали, что так иногда бывает у детей, ведь ребёнок всё понимает, а, чтобы научить ребёнка разговаривать, нужно умышленно не понимать его, чтобы он сам сказал, что ему надо. Наверно, это и было моё самое первое осознанное знакомство с окружающим миром.
Дальше я помню детство урывками. Не помню, как болел, не помню, как мать вынуждена была бросить работу, чтобы сидеть со мной, так как я часто болел в садике. Помню только последний год в детском саду и первый класс, в который я пошёл самостоятельно, так как мать была на работе. Она всучила мне небольшой букет и отправила в школу. Страха я почему-то не испытывал, а больше стеснялся своих грязных, невымытых коленок. В школе учился легко, школа не была для меня обузой. Практически ничего не помню, кроме того, как мы гоняли в футбол на переменах и, запыхавшиеся, мокрые от пота, влетали в класс перед самым началом урока.
Я бы хотел пробежаться по пыльной горячей дороге, горячей пыли, достающей до щиколотки… Какое я испытывал удовольствие! Мягкая как пух, грязно-коричневая, горячая пыль. Кругом солнце, жара – а мне так приятно. Не знаю, все по-разному помнят свой ­первый случай получения удовольствия. Солнце в зените печёт, белёсо-голубое небо, ни одного облачка. Кругом стоит тишь, а я брожу по пыли. Со стороны это выглядело бы смешно и полусумасшедше, но я до сих пор ощущаю горячую землю с пылью на своих стопах.
Ещё мне хочется проснуться утром в воскресенье, когда все ещё спят, солнце взошло и только-только начинает припекать, сесть на дамбу у лимана, построенную для того, чтобы берег не размывало море, по которому ходит паровоз к нам в порт. Вода в лимане зелёно-жёлтая, полупрозрачная. В глади лимана отражается яркая дорожка, идущая к солнцу. Такая наступает тишина, нега и удовольствие. День только начинается. Все люди спят, и я первый прибежал и увидел эту красоту. Мои детские воспоминания связаны с лиманом. Какой он летом, зимой, весной, во время дождя, отлива; когда дует верховой или низовой ветер. Лиман по своей природе неглубокий. Чтобы дойти от берега к месту, где можно искупаться и «по шейку» воды, нужно пройти более ста метров.
Сколько рыбы в лимане! Любимым занятием было ловить бычков на «дюбалку». Это короткая палка с леской, крючком и маленьким грузилом. Прибежишь рано утром, переберёшься на лодку, стоящую рядом с берегом, примкнутую к буйку, накопаешь червей и «дюбаешь». Можно, лучше утром, сачком наловить рачков возле лодок, а ещё лучше – накопать морских червей. Лопатой копаешь ил в лимане и ищешь в нём длинных, рыхлых, красных червей, похожих на сороконожек. До обеда наловишь на «низку» сто восемьдесят – двести бычков, обмотаешь «низку» вокруг тела и бежишь радостный домой, в надежде похвастаться перед матерью и детишками своим уловом. Однако мою мать не всегда радовал этот улов, потому что его нужно чистить и жарить, пока он свежий, а нам вдвоём этого не осилить. Мать чаще всего делилась бычками с соседями.
По весне, в конце мая, когда бычки мечут икру в камнях у берега лимана, самое большое удовольствие – ловить их руками. Камень ладонями обследуешь, найдёшь вход и выход из норы и сунешь под него руку. Чувствуешь на донной поверхности камня выложенную икру. Бычок тут, рядом, и охраняет её. Икру надо нежно погладить, и бычок, защищая её, кусает тебя за пальцы. Ты же изворачиваешься и стараешься его поймать. Такое занятие называлось «дёргать бычков». Среди нас попадались такие злодеи, которые умышленно давили икру, специально её уничтожали, чтобы разозлить рыбу. Получается, что среди детей уже тогда зачинались повадки издевательства над природой.
Как хорошо летом ночью, после изнуряющей жары, купаться в лимане. Вынырнешь – а перед тобой огромная, в полнеба, розово-серая луна с одним и тем же лицом, повёрнутым к Земле. Только на юге есть такой феномен – происходит преломление солнечных лучей, отражающихся от Луны в атмосфере Земли таким образом, что она становится в пятнадцать-двадцать раз больше обычного.
Вспоминается наш морской порт, стоящий со стороны Таганрогского залива, где также мелко для морских больших танкеров и постоянно работают землечерпалки. По размеру он небольшой, пять или восемь «гансов», которым уже по сто лет. «Гансы» стоят на «ходулях», длинных ногах, и скрипят днём и ночью, выгружая и загружая уголь и лес, а затем везут за границу, в Турцию. От пирса до пирса метров сто двадцать – сто пятьдесят. Вечером, в сумерках, при тихой погоде, мы с ребятами украдкой пробираемся в порт и, пугаясь охраны, ныряем с пирса и стараемся переплыть порт у устья. Однажды охранники нас поймали: забрали вещи и стали ждать, пока мы выберемся из воды. Мы, стараясь показать храбрость, стали прятаться в сваях пирса. Однако холод взял своё, и мы, стуча зубами, вылезли из воды. Вся кожа в мурашках. Мы идём босиком по пыльному от угля и песка пирсу в помещение порта. Перед глазами рисуются милиционер, машина, вызов родителей, но страха мы не испытывали, только обиду, что придётся отвечать перед матерью. Всё обошлось благополучно. В помещении порта мы согрелись, оделись. Начальник вызвал нас к себе, пожурил, попросил больше не купаться в порту и отпустил. Мы с радостью и лёгкостью разбежались по домам.
Вернусь к лиману. Опять он меня притягивает к себе моими детскими воспоминаниями. Наш город – самый солнечный в стране, в нём 295 дней в году светит солнце. Поэтому у нас больше сотни лет назад, ещё при царской власти, и открыли авиационное училище, где в своё время учились многие космонавты. Город солнечный потому, что много ветров, разгоняющих тучи. Так и на лимане: если с востока дует «верховой» ветер, то он изгоняет воду из лимана до самого ила. Чаще всего такое бывает в межсезонье, и мы надеваем сапоги и бродим по дну лимана, ловим крабов и копаем морских червей. Если ветер «низовой», который дует на восток, то он, наоборот, нагоняет в лиман воду вплоть до верхней черты дамбы, до полутора метров. Поэтому можно нырять прямо с бетонной дамбы и купаться. Опасность в том, что можно легко утонуть.
Однажды это чуть не случилось со мной. Верхние слои воды ветром гонятся в даль лимана. На дне течение подгоняет воду к берегу. Купаясь летом, когда дула сильная низовка, я понял, что меня стало сносить в глубину лимана. Я не чувствовал дна и впервые испытал страх, что могу утонуть. Сначала мышцы ослабли от страха, но мне впервые захотелось жить. Я стал грести к берегу, не сильно умея плавать, по-собачьи, захлёбываясь и барахтаясь. Я видел, как берег удаляется от меня, а я ничего не могу сделать. Силы мои тают. С берега стали смеяться надо мной, не ведая, что со мной творится. Видно, сверху есть какая-то сила, которая хранила меня и дала мне шанс «добарахтаться» до дамбы. Я впервые испытал страх умереть, страх того, как это всё происходит легко и быстро. Об этом случае я стеснялся говорить с матерью, а тем более с товарищами. Да… вот тогда и появились первые, незаметные седины на моей белобрысой голове, выгоревшей от солнца.
Зимой ветер часто меняется, лёд то подходит, то отходит от берега, мы начинаем колоть его и кататься на «крыгах», часто падаем по пояс в воду и бежим домой, в тепло и уют, получая от родителей лёгкие подзатыльники. Как ни приятно прибежать, раздеться, сесть у печки и выпить горячего чаю, но всё равно хочется, чтобы одежда быстрее высохла и можно было бы снова побежать на лиман. В тихую погоду вода замерзает ровной гладью, и наступает время для хоккея. Все завидуют тому, у кого есть хорошая клюшка и коньки-канадки. У нас их не было, поэтому клюшку сделали из двух досок с гвоздями. Кто-то пытался привязать на валенки дешёвые коньки или палки. Все часто падали, подворачивали ноги, но всё это уже забыто, и помнится только азарт.
Как же мне хочется сейчас вернуться в это детство, как хочется вспомнить горячий хлеб с маслом и сахаром, вкуснее его я ничего не ел. Как хочется надышаться воздухом, тягучим и тёплым, погреться на солнышке, зная, что это моё родное солнце… Сейчас, наверно, всё уже не так. Лиман зарос водорослями, дамбу усилили, рыбаков не стало, как и рыбы, бычков-«кочегаров» (так называли потому, что у них защитная чёрная окраска от ила) никто не «дёргает», да и дорог с горячей пылью по щиколотку уже нет. Кругом один асфальт и щебёнка. Не стало того простора. На каждом свободном квадратном метре построен дом для сдачи «отдыхающим». Изменился говор, стал «кацапским», наш был мягкий, тягучий, русско-украинско-еврейский.
Нет, в старости я обязательно вернусь в свой городок. Сниму квартиру рядом с лиманом и потоскую немного о прожитой в детстве части моей жизни.