ГРАЖДАНИНОМ БЫТЬ… НЕПРОСТО

Нина ДЕРНОВИЧ

Поэт, прозаик, автор песен. Отличник просвещения, заслуженный работник образования Украины.
Член Союза писателей России, ЛНР, Межрегионального Союза писателей. Лауреат литературной премии им. В. Даля. Автор 22 изданных книг. Произведения печатались во множестве коллективных литературных сборников и журналов. Организатор I Всеукраинского поэтического фестиваля «Краснодонские горизонты – 2009», «Муза Новороссии» (2014–2019).

 

 


«Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином…» непременно!

Казалось, она впитала эти слова с молоком матери. Жизнь в довольно спокойном казачьем хуторке, утонувшем в степных ковылях далеко от города, с семилинейной керосиновой лампой в изголовье железной односпальной кровати, под светом которой она читала ночи напролёт, да огромная школьная библиотека в городе, до которой несколько километров, были её самыми любимыми местами. Но до библиотеки ещё надо было дойти, добежать, добраться в любую погоду. Как оказалось, всё это сослужило ей добрую службу. Запах библиотеки навсегда остался для неё волнующим и загадочным, одним из самых любимых, запахом её детства. И «…гражданином быть обязан» тоже. Правда, долго была убеждена, что эти стихи написал не Некрасов, а Маяковский, потому что так прямолинейно и громко мог только он. Будучи на выборах, с ярким алым галстуком на шее, она салютовала каждому избирателю, подошедшему голосовать к урне. А потом плясала под гармошку – ну никак не могла удержаться.
Шли годы, меняя всё вокруг. Она была уже горожанкой, педагогом и однажды в начале 90-х годов попала на педагогические курсы в Киев. По стольному граду уже рядами и колоннами ходили какие-то люди в странной военной форме с трезубцами в руках, а ночью с факелами.

Опять над страной полыхают костры,
Трепещут они, как обрывки на рее,
Над временем, бедами, что не добры,
Они разгораются злее и злее.

Костров не люблю, их слепой кутерьмы.
Неловко признаться – с огнём мы не пара.
Тревожат огни, будоражат умы,
Но страшно от предощущенья пожара.

Подошла ближе, чтобы разглядеть, и ужаснулась. Все они были в возрасте. Показалось, что пахнуло нафталином. У них были странно недобрые, стянутые напряжёнными мышцами, перекошенные лица с горящими ненавистью глазами. Актёры, не иначе. Удивительно, такие мастера играют массовку…
Было тревожно, но интересно. Ей казалось, что это реконструкция каких-то исторических событий. На таких бывает, что русские бьются с немцами, белые с красными… А что это? Какие события восстанавливают, она не понимала.
Среди педагогов-курсантов были и учителя из Западной Украины. Они сообщили, что в здании Киевской филармонии вечером состоится съезд или собрание РУХа. РУХ – это не так давно появившееся новое национальное политическое движение на Украине. Идти туда собирались мужчины. Женщины (но только не она!) как-то не тяготели к политике. Она попросила мужчин взять её с собой. Те не возражали, они не были её врагами. Все дружили, уважая друг друга. И только попросили: что бы она ни услышала, не комментировать и вообще стараться не открывать рот там, где уже была под негласным запретом её русская речь. Она весьма удивилась, но согласилась. Уж очень хотелось туда попасть, понять, что это.
Круглый зал филармонии был набит, как гильза порохом. Они нашли себе места только на балконе. Подробно, что там говорили, она не поняла: далеко, плохо слышно, быстрая эмоциональная украинская речь – всё так сумбурно. Но то, что Украина «по-над усех» и что во всём повинны «москали», это прозвучало вполне отчётливо. Правда, и тогда это воспринималось, как очередной анекдот:
– В этом году у нас низкий урожай. Давайте соберёмся…
– А в этом москали виноваты.
– Может, потому, что у нас не хватает воды и надо протянуть…
– И в этом виновны проклятые москали.
– Ну хватит уже про москалей. Давайте поговорим про экологию. Предлагаю посадить парк. Как будет красиво!
– И на каждом дереве повесим по москалю…
Анекдоты рассказывались на простом украинском языке. Смешно. И не было никакой опаски. Ведь к русским хорошо относились, явно любили.
Однажды поехала на Киевский рынок. Людей, даже в тамбуре, – не протолкнуться. Кажется, все выдохнули и запрыгнули в поезд, а вдыхать уже некуда. Держаться было не за что, держали тела соседей. Но никакой озлобленности – смех, шутки: «Титко, титко, чипайся за стип-кран».
И вот он, РУХ. И ни слова по-русски. Ведущий в президиуме съезда явно привлекал внимание всех: блестящие чёрные кудри, свободная шёлковая чёрная рубаха. А говорил… Ярко! Страстно! Как пел. Иногда он резко взмахивал рукой, словно отсекал сказанное, и переходил к новой теме. А глаза… Они лучились горящими углями. Казалось, что крикни он сейчас: «Бабоньки (или жиночки), за мной!» – и все женщины ринутся следом, пойдут за ним, сметая преграды, в огонь и в воду. Она подумала тогда – настоящий вождь!
Из того, что она поняла, он говорил, прежде всего, о выборе:
– Мы должны сделать выбор. А выбора только два – в будущее, в наше самостоятельное плавание, или в прошлое, а значит, с Россией. Конечно, прошлое привычно. Но как заманчиво будущее. И мы должны рискнуть, не страшась трудностей. Мы должны всё преодолеть и т.п.
Она далеко не всё понимала. Но этот человек, оратор, гражданин, поразил её так, что ночью даже приснился.
Прошли годы. Злые ветра да злые люди многое перевернули в стране и в её сознании: революции, перевороты, развал страны… Уже пришло хотя и время майданов, но она, россиянка, ещё могла почти безбоязненно поехать в Киев. Её интерес к политике не пропадал. Вероятно, ей надо было быть политологом, а не педагогом. Как говорят, «на ловца и зверь бежит», так и она наткнулась на очередную «предвыборную кричалку», из которой всё-таки можно понять, кто есть кто, и не смогла пройти мимо. Зал был заполнен. Остановилась у раскрытой двери, расположенной рядом со сценой. У входа в зал стояла скамья. Но сидя не видно сцены. Она осталась стоять. К скамье стремительно подошёл мужчина в чёрном длинном кашемировом пальто, вальяжно накрученном красном кашне и широкополой чёрной шляпе. Он на ходу скинул пальто и шляпу и, бросив на скамью, быстро прошёл на сцену. На нём костюм мышиного цвета, светлая рубашка с галстучком, измятые волосы такого же, как и костюм, мышиного цвета. Если бы не пальто да шляпа, она даже не обратила бы на него внимания. Похоже, что опоздал, и его поджидали, потому что сразу же он подошёл к микрофону и начал говорить. И как только он заговорил, она сразу его вспомнила. Эти рубящие движения рукой, как будто начинающие новую тему после абзаца. Подумала: «Не зря говорят, что талант не пропьёшь, ораторский тоже». На трибуне он был вождём, призывающим на последний смертный бой. Она знала, что за ним пойдут. Сколько страсти в голосе! Так говорить может только человек, безоговорочно верящий в свою идею.
Она не проронила ни одного слова, ни одного жеста. Когда он взмахнул рукою на окончании речи, рука зависла в воздухе и потом как-то тяжело упала, мол, «да пошли вы…». Мелькнула мысль: «Лидером РУХа он был, а лидером Майдана не стал. Его зовут говорить, но не зовут руководить. Почему? Наверно, не так уж он и верит в эту идею. Просто – ораторское искусство. А что же РУХ?» Вопросы вертелись в голове. Ей так захотелось получить на них ответы… Но она помнила, о чём её предупреждали ещё много лет тому назад, – на таких сходках ей, россиянке, раскрывать рот нельзя.
Он взял пальто, начал надевать, а она молча смотрела на него широко раскрытыми, любопытными и восторженными одновременно глазами.
– Вы щось бажаете спытаты? – спросил он по-украински.
А у неё запор мысли – начисто забыла все украинские слова.
– Так. У мэнэ е запытання, – медленно, с трудом подбирая каждое слово, произнесла она, а сама уже решила проводить его и задать вопросы там, где нет посторонних ушей.
По её произношению он понял всё, взял её под локоток, и они покинули здание. Но это не означало, что их покинули люди. Они сновали, обгоняя, задевали сумками, локтями, она никак не могла задать вопрос на русском языке, а на украинском не могла сформулировать. Неподалёку он повернул в дверь здания. Она остановилась.
– Не бойтесь, здесь мой офис. А вы что подумали? Ай-я-яй. В моём-то возрасте… – сказал он с улыбкой совершенно обыденно на хорошем русском языке.
– Простите.
И она пошла. Поверила не ссылке на возраст. Просто она была убеждена, что раз на десять девчонок по статистике меньше ребят, то нормальный мужик для всяких ненормальных дел найдёт желающих. А в том, что он нормальный, она была уверена.
Наконец они вошли в совершенно пустой коридор. Только слышались шаги, сзади кто-то шёл. Женщина обгоняла их. Она бы даже не взглянула на эту особу, но та вдруг окликнула её по имени-отчеству. Ну надо же, как тесен мир!
– А вы, Аксинья Петровна, почему здесь? Извините, конечно, за бестактность.
С этой женщиной, которая из их города перебралась в Киев, у неё были сложные и не очень добрые отношения.
– Да вот, провожаю Василия Андреевича. Он выступал во Дворце культуры. Ошеломительно! Я в восторге от его выступления. Бунтарь-патриот. Но я по причине речевых проблем не всё поняла. Как писатель, как журналистка решила кое-что уточнить. Но на своей мове, как вы понимаете, я беседовать прилюдно не могу.
– А я уж подумала…
Вспомнила, как только что В. А. ссылался на возраст. Решила подшутить.
– Ай-я-яй, Клавдия Петровна. В моём-то возрасте… Как вы могли?
Она говорила легко, быстро, весело… Но заметила, что В. А. нахмурился. Он остановился у двери своего офиса.
К. П. пошла дальше.
– И что это было? – спросил он.
– А что я должна была ответить? Иду к незнакомому мужчине развлечься?
– Нет, вы правда журналистка?
– Да нет, конечно.
– Так, конечно, да или, конечно, нет?
– Каюсь, член Союза писателей…
– Ну влип…
– Ради Бога! Я вами так восхищена, что ни единым словом, жестом, намёком я не причиню вам вреда. Никогда!
– Свежо предание… Знаю я вас. Сам такой.
С той давней первой встречи в круглом зале филармонии она периодически интересовалась его жизнью, слышала отзывы о нём как о приспособленце, но не верила им.
– Ну разве вы не видите, как я отношусь к вам? Вы мой герой!
– Вот-вот, герой, этого-то я и боюсь.
Он взглянул на неё, у неё действительно в глазах плясали лучики восхищения, даже восторга. И вела она себя просто, с полным и безграничным доверием.
В офисе он предложил ей сесть рядом на диван. Но она удобно расположилась в кресле напротив за журнальным столом, достала тетрадь и ручку.
– Это что? Вы действительно собираетесь меня интервьюировать?
– Нет, конечно. Но наша попутчица… Она сама, конечно, не придёт, но подошлёт кого-то точно, к гадалке не ходить. Я её знаю.
Достала из сумки недавно изданный роман.
– Дарю, и у вас будет отговорка для «любо­знательных»: «Захотелось поговорить с их писателем, чем они дышат, о чём мечтают, на что уповают в своей Раше».
Он только присел за стол, разглядывая книгу, как дверь резко распахнулась и в комнату не вошла, а влетела официантка ресторана, расположенного в этом же здании. В её обязанности входило разносить по офисам завтраки, обеды…
– Простите, не постучала, думала, что дверь закрыта. Заказов не будет?
– Что будем пить-есть? – спросил он гостью.
– Если можно, кофе, и ничего больше.
– Тогда принесите два кофе, бутылочку приличного вина и какие-то фрукты.
– Будет сделано.
Официантка вышла. И сразу же за дверью послышался шёпот и какая-то возня. Похоже, сорвалось предвкушение громкой сенсации. Она даже заголовки в газетах представила: «Яркий политик и возрастная писательница-москалька». Хотя нет, сейчас главное, что она принадлежит к лагерю страны-агрессора: «Кошмар! Как же он рискует. Зря я это придумала». Пока им несли кофе, он спросил её:
– А вы из каких будете? Судя по фамилии, из Белой Руси?
– Нет, это предки мужа оттуда. А я донская.
– Видно, что отчаянная. Как там, на Дону?
– Да я не совсем на Дону. Я на Донбассе.
– Так вы наша? Слава Богу.
– Да, ваша, но москалька.
– И как вы оказались на Донбассе?
– Это не я, а мои предки вместе со своими куренями, хуторами и хуторянами. Пролетарский Донбасс понадобился Сталину, чтобы с его помощью утвердить на Украине советскую власть. Ах, как не хотели этого казаки, русские люди. Бастовали, писали, слали телеграммы. Всё попадало к Сталину. А если он сказал, что так надо, отступаться было не в его правилах. Знаете, что меня во всём этом поразило больше всего? То, что последняя телеграмма-прошение об этом была отправлена в Кремль в августе 41 года. Чудовищный каток войны надвигался на Донбасс, подминая под себя всё, что впереди, а люди просились домой. Они хотели умереть гражданами России.
– Да… А кто и когда слушал и слышал народ?
А потом они говорили обо всём, но больше о политике и литературе. Он и впрямь оказался патриотом. Но не националистом.
– Выбор – это хорошо, – вспомнив первую встречу, начала она свои вопросы.– Выбор будущего – это тоже не плохо. Но за любой выбор надо платить. Вы думали о цене, которую придётся заплатить за ваш выбор?
– Конечно, думали. Но вмешались совершенно другие люди и обстоятельства, нам помешали. Не предполагали, что цена будет такой дорогой. Так жаль людей…
– А ответственность? Вы же на заре РУХа должны были определиться, кто будет нести персональную ответственность за ваш выбор?
– Думали и об этом. Но не получилось. Причина та же. Майдан отодвинул, а потом и раздавил РУХ. Кого-то даже физически.
– Вы сейчас уверены, что РУХ – было дело (или движение) правое?
– Правильность выбора показывает только результат, а результат в будущем, которого в день выбора не знаешь.
– А если бы начать сначала, был бы снова РУХ?
– Возможно. Свобода, справедливость, национальное самосознание – это же как здорово! Да и вообще – либеральные идеи, они поначалу так кружат голову.
– Так вы либерал? Ах, как вы разочаровали меня. Не люблю либералов. Особенно наших.

Либералы чернят святое,
Прикрываясь свободой слова.
Вольноречию – совести б малость,
Им бы не заплывать за буйки.
Говорильня их – ложь, пустое,
Лишь бы Запад пославословить.
Тянут вновь на себя одеяло,
Хоть тошнит от деяний таких.

– Нет. Уже нет. Либералы разочаровали, РУХ тоже. И Майдан. Кругом ложь, и сплошь проблемы. Я понимаю, что вы сейчас скажете. Может, только другими словами: «Если у Боба проблемы со всеми…»
– «…обычно главной проблемой является сам Боб».
– О, вы даже не другими словами, а теми же. Интересно.
Они говорили раскрепощённо и доверительно, забыв о времени, будто знали друг друга сто лет. За серыми окнами один за другим загорались яркие огни. Она решительно встала.
– Мне пора. Спасибо вам.
– Вам спасибо, журналюга из страны-­агрессора.
Он тепло улыбнулся и поцеловал ей руку.
Это был удивительный, славный, умный человек. Но… потерявшийся. Совсем растерявшийся человек. Уже не вождь. И даже не глашатай. Так, по привычке его приглашают. И по привычке он выступает. Как же непросто быть настоящим гражданином своей страны!
Время РУХа ушло. Когда же закончится время Майдана?..

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.