ХЛЕБ
Юрий КОВАЛЬЧУК
1983–2021
Журналист. Участник ополчения города Краматорска. Военный корреспондент.
Автор сборника рассказов о событиях на Донбассе в 2014 году. Художественные произведения печатались в сборниках «Время Донбасса», «Донбасс – Петербург», журналах «Александръ», «Северо-Муйские огни», альманахе «Территория слова», международном альманахе «Глаголъ». Публицистические статьи вошли в сборник «Россия и Сербия на поворотах истории» (Москва, 2019), «Записки Балканиста» (2019–2021).
Лауреат литературной премии Партии «Справедливая Россия» в номинации «Молодая проза России» (2019), победитель (посмертно) литературной премии Партии «Справедливая Россия» в номинации «Молодая публицистика России» (2022).
Понимание происходящего пришло ко мне быстро – буквально на третью ночь, проведённую на блокпосте на Дружковском направлении, рядом с греко-католической часовенкой, напоминающей обычный сарай, стены которой помимо примитивных фресок «украсили» недавно из орудия БТР украинские солдаты, базирующиеся на аэродроме.
Сам блокпост представлял собой сложенный из бетонных блоков небольшой лабиринт, в центре которого, как останки насекомых в середине паутины, лежали автомобильные покрышки и стояло несколько десятков коктейлей Молотова. В случае опасности мы должны были поджечь покрышки, чтобы скрыть своё отступление, забросать врага «зажигалками» и бежать в частный сектор. Идея была так себе, но лучшего плана ни у кого не было – спасибо, в штабе хотя бы позаботились о том, чтобы люди с блокпоста имели возможность уйти.
В ту ночь у наших командиров что-то подгорело, и они забрали пятерых бойцов на другой блокпост, находившийся со стороны Славянска. Впоследствии выяснилось, что они постоянно ждали откуда-то прорыв и бессмысленно швыряли из стороны в сторону немногочисленные силы, как капризный ребёнок поступает с надоевшей игрушкой. Однако в ту ночь это всё было для меня впервые, поэтому в желудке свернулось что-то тяжёлое, а пальцы нервно бегали по карабину, щёлкая штыком, проверяя и перепроверяя затвор, и так до бесконечности.
Нас осталось всего трое. Из оружия – два карабина СКС и один «калаш». Единственную нашу ненаглядную «муху» тоже забрали, так что вздумай в ту ночь украинцы с аэродрома опять приехать, чтобы пострелять по блокпосту, ответить было бы нечем. Разве что коктейлями. Мы были одни, и мы были обречены, как глиняные уточки в тире.
На всякий случай я проявил инициативу и отправил домой паренька из местных, постоянно приносившего нам когда термос с чаем, когда какую-то домашнюю снедь. С трудом удалось отбиться от Стратега – очевидно, блаженного старичка, подвизавшегося в штабе, который не пойми зачем прибыл на блокпост и около часа доставал нас, то утешая и требуя, чтобы мы крепились, то впадая в панику и требуя, чтобы мы шли стучаться в окна засыпающих домов и спрашивали, нет ли среди местных жителей охотников, которые могли бы усилить блокпост…
Долгие весенние сумерки угасли, на небе высыпали блёклые точки звёзд. Наш третий товарищ ушёл куда-то в высокую траву и заснул мертвецким сном. А может, просто занял таким образом наиболее безопасную позицию – кто знает и кто стал бы его за это винить? Мы с Гусаром привычными уже процедурами тормозили грузовики и фургоны, заглядывали внутрь кузовов, если те не были опечатаны. Накануне было несколько эпизодов, во время которых боевики-националисты приезжали на место бойни в фургонах «Приватбанк», так что мы теперь старались осматривать любой грузовой транспорт.
Первые несколько часов мы делали своё дело задорно и, как пишут в милицейских протоколах, инициативно, но вскоре поток машин иссяк, и мы остались один на один со своими страхами и сомнениями. И майской ночью вокруг нас.
Я раньше был любителем работать допоздна или же лечь спать пораньше, чтобы проснуться работать в три утра. Началось всё с того, что в девятом классе я стал слушать полночный «Маяк» и другие радиоканалы, в том числе англоязычные, потому что около полуночи там крутили много тяжёлой музыки. Потом привык смотреть полуночный кинозал: раньше на ТВ ночью показывали не только эротику, но и всяческий артхаус и классику кино, которые просто нереально было поглядеть в прайм-тайм. Потом, когда я стал старше, привык работать по ночам во время дедлайнов или шляться и бражничать со своими безумными друзьями.
В общем, ночь для меня в то время была привычной средой обитания, но конкретно в тот момент я себя чувствовал как-то неудобно. Мы были одни с Гусаром (не считая крепко спящего или просто слившегося с высокой травой тела), и нас в любой момент могли убить. Война тогда только начиналась; напомню, что это было моё третье дежурство, так что я немного психовал. Гусар тоже всё понимал и явно не испытывал оргазма при мысли о своей ответственной миссии красиво умереть за то, что кому-то в штабе показалось, что на этот раз мифический «прорыв» будет с другой стороны Краматорска. Откровенно говоря, мне было очень страшно. Притом не столько от перспективы боестолкновения, сколько от осознания, что наши жизни в руках не слишком умных и не слишком честных командиров.
О! Сколько раз потом они шутили играючи нашими жизнями! Сколько человек погубили зазря! Сколько обрекли на застенки украинских спецслужб, позабыв в панике во время стрелковского бегства документы со списками желающих вступить в ополчение! Впрочем, не о том сейчас речь.
На этот раз всё шло достаточно гладко – поток машин практически сошёл на нет. Сигарет было вдосталь. Патронов хватало на то, чтобы героически умереть. В целом всё было более или менее в рамках приличий. И всё-таки мы нервничали. За спиной было кладбище, начинённое к тому времени растяжками и минами больше, чем постояльцами. Рядом был аэродром, на котором базировалось около 400 укропов с бронетехникой и прочими средствами уничтожения нас, несчастных.
Мы с Гусаром крепились, оставшись вдвоём против этого всего дерьма. Курили сигарету за сигаретой. Жалели, что нет коньяку. Устав от психоза, ржали аки кони, вспоминая придурковатого Стратега. В общем, развлекались как могли. Пока хватало машин – рефлексировать было некогда. Но когда к трём утра шоссе полностью опустело, мы остались один на один со своими страхами. Втайне каждый из нас завидовал Весёлому, который ещё с вечера залёг в «секрете» – периодически мы слышали его храп и понимали, что пока мы тут мучимся, человек смотрит девятый сон.
Когда машин вообще не стало, нам пришлось особенно худо. Полезли в голову дурные мысли, от которых мы спасались смехом – безжалостно высмеивая всю ситуацию, её персонажей и себя. Впрочем, это шоу продлилось недолго. Только мы стали задрёмывать на вырванных из анонимного автомобиля сиденьях, как небо полыхнуло серо-голубым.
Это был Славянск. С нашего холма видно было все девятиэтажки и даже порой Карачун. Громыхало так, что картина реальности, бесцельно нажитая за десятилетия мирной жизни, плакала и текла, как свеча. Просто представлялось, что же творится там, где приземляется всё это железное дерьмо… Стоит сказать, что все эти глупые мысли были развеяны уже через месяц, 16 июня, когда Краматорск был обстрелян из «Акаций». Ну а потом, в ДАП, Никишино, Шахтёрске, было совсем круто… Куда круче, чем всё, что там было, в Славянске и Краматорске. При всём уважении.
Славянск отгрохотал, пугая нас видом разрывов (город был в низинке, так что мы почти всё видели), машины перестали ездить, и стало скучно. Под храп нашего «снайпера» мы с Гусаром забавлялись, скучая по возможности обсудить то же самое в ближайшем кабаке.
– А ты представляешь, если танки?
– И Стратег бегает между ними в поисках охотников…
– С-с-с-сука!
Долгий протяжный смех людей, которые поставили на кон свои жизни и вот-вот готовы заплатить по счетам.
– Вкури! А вдруг сейчас бэтээр!
– Мы в него выстрелим из АКМ!
– Мы его штыком СКС!
– Мы в него пукнем!
Опять гомерический хохот.
Угорали минут тридцать, то меньше, то больше. Тем временем зажглась заря, а в Славянске что-то такое творилось, будто огромное пьяное чудище стучало своей палицей по сонному городу. Дай-то боги жизни каждому, кто спал в тех постелях.
Смеялись и глумились, подначивая себя, тем более что опасность щекотала нервы. Закончилось тем не менее всё внезапно. Уже стали проезжать первые автомобили, поставляя провиант или что-то иное, – дорога стала заполняться машинами, но мы, отыгрывая невроз, просто ржали и никого не останавливали. Светало, хливкие шарьки… Даже наш «снайпер» вылез из мокрой травы и уселся рядом, для начала стрельнув сигарету.
Небо только-только загоралось. Начинали щёлкать и чирикать первые птицы. Мы курили и обречённо ржали, обсуждая, как нас убьют, глядя на зарево в Славянске. По правилам нам бы стоило уже начать останавливать машины, но вдохновения как-то не было – мы просто продолжали хохотать. Полулежали с Гусаром на автомобильных сиденьях у дороги, покатываясь со смеху. Вспоминая придурковатого Стратега, и вообще весь штаб, и всю дурацкую ситуацию, и себя, чуть ли не за упокой.
Стало светать – почти видно окружающее. Наш дурноватый хохот прекратил хлебовоз. Мужик (пусть боги дадут ему и его семье здоровья) остановился у импровизированного знака «стоп» и некоторое время наслаждался зрелищем двух вооружённых смехом и ружьями идиотов. Потом вышел и некоторое время сочувствующе молча курил рядом. Потом, когда мы перестали ржать, с участием спросил:
– Устали?
Мы переглянулись с Гусаром и почти хором ответили:
– Устали, батюшка.
– Кузов проверять будете?
– Едь с Богом! Вези людям свежий хлеб!
Водитель покрутился на месте. Подумал, бросил окурок, плюнул. Ушёл за машину, дважды лязгнул замком. Вернулся с двумя булками горячего белого.
– Поешьте, пацаны. Тут не сахар, понимаю…
Мы с радостью взяли в руки это единственно разумное и здоровое, что возвращало нас в мир нормальных людей, которые не боятся по ночам вражеских БТР. Мы рассыпались в благодарностях. Даже косноязычный Гусар благодарил. И до сих пор я благодарю. В то утро я увидел хорошее от людей. А это же большая редкость. Спасибо тебе, утренний хлебовоз. Хлеб был особый, волшебный.
Хлеб – это архетип. Хлеб – это святое. Хлеб, как вода, связывает нас с местом рождения. Я помню свой первый хлеб и даже сегодня, когда я далеко, помню воды родного места. Хлеб – важное в нашей жизни. Тот хлеб, что я ел утром неподалёку от Славянска, стал для меня особенным.
Вопрос не в том, каким он был на вкус. А был он горячим, свежим и душистым, без всякой химии и явно только что из печи. Он согрел лучше крепкого алкоголя и напитал круче тушёнки. Мне было очень приятно, что хлебовоз одарил нас. Я бы подарил ему что-то, но ничего не было у меня – ехал воевать налегке.
Хлебовоз уехал, машин становилось всё больше, рядом полыхал Славянск. А мы жрали, давясь, горячий хлеб. И каждый понимал, что это, вероятно, в последний раз. Хотя некоторые из нас прожили гораздо дольше. Но никто всё ещё не дожил до конца.
5:38 10.11.2021
