ПОДВОДНИКИ

ЗАБЫТЫЕ РУКОПИСИ

Сам я подводник по профессии, а как говорят, это профессия смелых, даже сам первый космонавт Земли Юрий Гагарин, побывав на подводной лодке, оценил их мужество не в пользу космонавтов. Как утверждают многие известные и неизвестные подводники, подводник – это не служба и не профессия, это судьба и религия!
Я давно пишу о подводных лодках, и у меня много набросков и публикаций на эту тему. Конечно, мне трудно в писательском мастерстве сравниться с К. Г. Паустовским, но прочтя ещё раз его короткий рассказ «Забытая рукопись» и исходя из своего опыта и опыта своих товарищей, попытался обрисовать жизнь подводников. На шедевр не претендую, может, что и получится.
В отличие от космонавта (который был рад своему одиночеству), о котором пишет Паустовский, подводники рады, что в прочном корпусе лодки они не одни. Команда – одна семья, да и на берегу их ждут близкие. Людей пугает одиночество, но главное – это вера в себя и экипаж. Мой рассказ будет состоять из нескольких малых рассказов, но они связаны одной темой о подводниках…

БОГ ЕСТЬ

Раньше я как-то не задумывался об этом, веря только в судьбу. Однако всегда помнил слова покойной бабушки, которая, отправляя меня в военно-морское училище, наставляла: «Внук, помни: без Бога не до порога… Пусть он всегда будет у тебя в душе!» Может, эта вера во что-то божественное и помогла пройти без потерь нелёгкий путь моряка-подводника, а потом ещё семь лет пролетать на самолёте.
Мы редко задумываемся, есть Бог или его нет, а вот судьбу вспоминаем часто. Я на свою судьбу не жалуюсь. Всё есть, кроме денег, дачи и машины, но не в этом счастье. Счастье – когда есть любимое дело, любимые люди, ну хотя бы увлечение. У меня оно есть – копаться в истории и писать об этом. Я достиг на этом поприще кое-каких успехов. И всё это благодаря вере в себя и, конечно, в Бога в душе.
Общеизвестно, что моряки – народ суеверный, но мало кто знает, что в душе они в большей мере, чем кто-либо, веруют в Бога.
Ещё в детстве мой дед-казак, по профессии бондарь, в субботние вечера учил меня читать Библию на старославянском языке со своими комментариями. Всё это оставило у меня в душе заметный след, особенно его напутствие: «Афишировать всем не надо это, а твоя вера в Бога поможет тебе в трудные минуты». Став коммунистом, я не забыл наставления своих предков. И эта вера в Бога была и в душах многих моих сослуживцев-подводников.
Кто-то сказал замполиту командира подводной лодки, был 1959 год, что Кулинченко знает Библию. Все ждали от него разноса. Замполитом был тогда ещё капитан 3-го ранга Юрий Иванович Падорин, в 70-х годах он стал членом Военного совета Северного флота, Героем Советского Союза. Замечательный был человек. Думали, что он будет меня песочить, а он похвалил и поставил в пример всем офицерам. Значит, и тогда он знал силу святого доброго слова.
В своей подводной службе мне приходилось переживать не раз экстремальные ситуации. В 1968 году пришлось столкнуться под водой с английской подводной лодкой. О некоторых случаях были мои публикации в прессе. Меня спрашивали читатели: «Страшно было?» Что я мог ответить? «Конечно, страшно. Только дурак ничего не боится». Всегда внутренне молился в душе: «Господи, не выдай! Помоги людям своим!..» Не знаю, как это сказывалось, но вот сегодня я жив и не обижаюсь на судьбу.
Мои мысли подтверждает незабвенный Николай Затеев, командир легендарной «Хиросимы», подводной атомной лодки К-19, мемориал которой установлен на Кузьминском кладбище в Москве. Мысли Затеева обнародовал писатель-маринист Николай Черкашин:
– Когда истёк срок всех надежд встретить хоть какой-то корабль, – рассказывал в задушевной беседе Затеев, – я спустился в свою каюту, достал пистолет… Как просто решить все проблемы, пулю в висок – и ничего нет… И тут я взмолился: «Господи, помоги!» Это я-то, командир атомохода с партбилетом в кармане! И что же?! Четверти часа не прошло, как сигнальщик докладывает с мостика: «Вижу цель!» Бегом наверх! Без бинокля вижу характерный чёрный столбик в волнах. Рубка подводной лодки. Наша! Идёт прямо к нам. Там услышали наш маломощный аварийный передатчик.
Разговор идёт об аварии атомного реактора на К-19 4 июля 1961 года. Это подошла подлодка С-270, которой командовал капитан 3-го ранга Жан Свербилов.
Моряки – народ суеверный, но не настолько, чтобы верить во всякие чудеса. Но после многих случаев и совпадений – помолился в душе – и нате, сбывается желание, попросил у Бога помощи – она пришла, – я уверовал в то, что Бог есть! Это трудно доказать, но ВЕРА – это, наверное, и есть БОГ!

МОРДОТЫК

Было это в далёкие годы моей лейтенантской юности. После выпуска из училища подводного плавания (в/ч 62651) большинству из нас выпала служба на Северном флоте. «Вот это флот!» – говорили тогда. И действительно, флот рос и мужал на глазах, его значение в обороне страны и во внешней политике государства тогда ни у кого не вызывало сомнений. Объявленная в 1946 году Союзу Западом холодная война приобретала зримые очертания, влекла за собой гонку вооружений. В то время подлодки «пекли как пироги» – правда, они были дизель-электрические, но вполне соответствовали тому времени. Кадры подводников решали всё. Даже хрущёвское сокращение Вооружённых сил не коснулось подводного флота, тем более молодых лейтенантов. А ведь многие из нас хотели воспользоваться этим моментом, чтобы «слинять на гражданку».
Но фокус не удался, и поэтому надо было служить честно и добросовестно, а мы были воспитаны именно в таком духе. Долг превыше всего, но и материальное обеспечение не на последнем месте – подводники в этом отношении тогда не были обижены. Надо было учиться практической деятельности, и мы начали «грызть гранит» морской науки.
Одним из первых стремлений было стать полноценным членом экипажа подводной лодки, а это значило сдать зачёты на управление своим подразделением и получить допуск к самостоятельному несению ходовой вахты вахтенным офицером.
Два зачёта из всех были равносильны студенческому «сопромату», сдав который студент мог жениться, а лейтенант, «столкнувший» зачёты по устройству подводной лодки и знанию морского театра и всех навигационных премудростей, мог чувствовать себя подводником. На первый взгляд, и делать нечего: нарисовал карту по памяти, ответил на пять-семь вопросов, а на самом деле… Многие из нас, да почти все, сдавали эти зачёты не с первого захода.

Это был фундамент на всю дальнейшую морскую службу, здесь выявлялся характер будущих покорителей морских глубин. Некоторые не выдерживали и уходили на береговую стезю, другие вгрызались в морскую глубь, познавая не только, как «эта железка плавает» и что в ней напихано внутри, но и как сохранить это «чудо техники» от всяких неприятностей морских стихий. Эти первые шаги на морской тропе были гораздо труднее даже последующих командирских зачётов. Там уже присутствовал практический опыт, а здесь было больше теоретических знаний.
С нас, офицеров-торпедистов-минёров, флагманский штурман бригады, принимая зачёты по навигационным премудростям, спрашивал больше, чем со штурманов. Отвечая на наше неудовольствие, говорил: «Что штурман? У него всегда перед глазами карта. А у тебя она где? Только в голове. Вот и подставляй её!»
Действительно, штурманы обычно мудрили в своих рубках. Они, в отличие от штурманов гражданского флота, редко несли ходовые вахты на подводных лодках. Они и шифровальщики, да ещё, пожалуй, радисты, числились в интеллигентах – бумажная работа, как у бухгалтера, но в кораблевождении весьма важная. А что было спрашивать с нас, минёров, вечно измазанных амсом (смазка для торпед, покрывающая всю её тушу. Это сейчас они крашеные, а тогда амса не жалели. – В. К.). Надо признаться, что у нас было какое-то пренебрежение к штурманской науке ещё с училища (было у мамы три сына: двое умных, а третий штурман), где было негласное соревнование между двумя факультетами и где каждый «кулик отстаивал своё болото». Но флагманский штурман 25-й бригады подвод­ных лодок 613-го проекта Северного флота Толя Любичев так не думал.
Спокойный, полный для своих лет, дока своего дела, он был уважаемым специалистом не только в бригаде, но и на единственной тогда дивизии подводных лодок, базирующейся в Полярном. Он не делал различия между «группен-фюрерами» – командирами штурманских и торпедных групп.
Ходили мы к нему на зачёты по всем штурманским делам обычно по три-четыре человека, надеясь не на взаимовыручку, а больше на то, что Толе будет труднее справиться с нами всеми, чем с одним. Но у него была манера сосредотачиваться на одном из нас и по его знаниям определять знания всех. Сидим мы, бывало, у него в каюте и рисуем карту всего северного театра со всеми бухтами – губами, заливами, маяками и даже неприметными на первый взгляд ориентирами. Он внимательно проверяет наши художества и ставит жирные минусы, приговаривая:
– Сегодня ты, Копылов, нарисовал изумительно Терский берег, а вот Кольский залив не очень уважаешь. Для закрепления темы мы этот сеанс повторим в следующий раз! А сейчас, если готовы, перейдём к навигационным знакам и огням. Но чтобы не было пренебрежения к этой теме, расскажу вам один трагический случай, происшедший в нашей бригаде незадолго до вашего прихода.
Подводная лодка С-342, командир Жабарин, опытный подводник, выходила из Екатерининской гавани, а в гавань входил танкер «Алазань». Результат – танкер ударил в корму лодки, в 6-м и 7-м отсеках погибли люди. Я не берусь оценивать решение суда, признавшего виновным командира лодки, но есть одно «но»… Какой сигнал (были сумерки) в это время должен быть выставлен на посту СНиС? Об этом, кажется, и забыли в судебном разбирательстве…
– Если сумерки, – перебивает Толю Вовчик,  – то наверняка должны были быть вывешены огни по вертикали «красный – белый  – красный», или, для лучшего запоминания, «катись, брат, катись!».
– Молодец, – говорит Толя, – но ты не уловил в моём рассказе один момент, бежишь впереди паровоза. Да, были сумерки, добавлю – вечерние.
– Разрешите пофилософствовать мне, – говорит Витёк. – Возможно, на мачте висел дневной сигнал «шар – треугольник вершиной вверх – шар», что означало «воспрещение входа при нормальных обстоятельствах эксплуатации порта, когда на фарватер допускаются только суда, выходящие из порта». На «Алазани» не заметили этого сигнала, а вахтенный на посту проспал включение огней. И…
– Да, лейтенанты, в знаках и огнях на сегодня вы разбираетесь лучше, чем в театре и ветрах, чувствую вашу ответственность. Приглашаю вас посетить меня ещё раз на следующей неделе.
Через день был короткий выход в море. Опекая меня на мостике, командир, капитан 2-го ранга Викторий Иванович Сергеев, воевавший в войну с легендарным Луниным, спросил: «Минёр, когда ты закроешь штурманскую графу в зачётном листе?» Старшие офицеры на лодках в море обращаются к лейтенантам обычно «штурман» или «минёр», и не важно, что ты всего пока «группен-фюрер» – командир торпедной или штурманской группы. На лодках вообще нет чинодральства. Никто под козырёк не берёт. Никто не тянется и не «ест» начальство глазами, когда к нему обращаются старшие. Все заняты своим делом, и уважение достигается только знанием своего ремесла – профессии – и умением прийти на помощь незаметно, без внешних эффектов.
Я стал ему объяснять, что мы рисуем флаг-штурману всякие розы ветров, а он всё недоволен. Подавай ему господствующий ветер, и всё. А какой?
– Кулинченко, а какой сейчас ветер?
– Норд-вест, товарищ командир.
– Да нет, куда он дует тебе лично?
– Больше в лицо.
– Так вот, это и есть самый господствующий ветер и на море, и в жизни – всегда в лицо. И придётся тебе, дорогой минёр, всю жизнь кричать против ветра, конечно, если ты захочешь остаться порядочным человеком в этой жизни. А древние поморы очень мудро назвали этот ветер «мордотыком». Вот чего от вас добивается флагманский штурман, отличный специалист своего дела и знатный педагог. Молодчина!
В очередной заход к Толе, умудрённые советами своих командиров, мы без особых помех сдали «розу ветров», а кроме того, получили удовольствие от рассказов штурмана. Наши наставники учили нас не только профессии, но и делились своим богатым жизненным опытом, без чего нет преемственности во флоте.
Сегодня, по прошествии более полувека, с теплотой вспоминаешь братьев-курсантов и наших наставников. Да, курсанты тогда действительно были одной семьёй, особенно пацаны одного выпуска. Мы все четыре с половиной года вместе ели, спали в одном кубрике, ходили на лыжах и дрались на рингах, учились, любили девчонок, ходили в театры. Тогда мы не знали своего предназначения – мы готовились защищать свою Родину от врагов и действительно были большой роднёй. И придя на флот лейтенантами, мы оставались и там братьями-курсантами, влившимися в большую флотскую семью подводников. Многие из нас, к сожалению, не дожили до нынешних времён.
Жизнь всегда испытывала и испытывает нас «мордотыком». Некоторые упорно стояли против этого ветра, став адмиралами и героями, другие остались рядовыми подводного братства, хотя это и трудно. Братья мои и сослуживцы разбрелись по необъятным просторам некогда единого Союза, но я стараюсь следить за их судьбами. Многие погибли в холодной войне, не дождавшись войны горячей: вместе с лодками ушли на дно морское, умерли от болезней, от преждевременно наступившей старости, от разочарования и беспробудного пьянства… Но все они достойны памяти – выстоявшие и нет против господствующего ветра в нашей жизни – «мордотыка».

ГЛУБОКОВОДКА

И хотя я здесь веду рассказ с вымышленными именами, он полностью автобиографичный.
Ноябрьским поздним вечером подводный крейсер 629-го проекта, ошвартовавшись у пирса одной из северных баз, отпустил по домам своих уставших офицеров. Все думали о том, как дома, натопив «титаны», смоют подводную грязь. Чего-чего, а «грязи» на подводных лодках, особенно дизельных, хватало всегда, и офицеров в белоснежной рубашке, как обычно рисуют моряков в приключенческих романах, здесь встретить почти невозможно. Все – от матроса до командира – на время походов облачаются в рабочие платья, робы, имея форму с золотыми погонами в каютах-клетушках (а вдруг загонят в другую базу!).
Командир минно-торпедной боевой части, попросту минёр, капитан-лейтенант Виктор Кулик спешил домой с особым настроем. У него в гостях была тёща, которую он встречал недавно в Мурманске, привёз домой, но поговорить не удалось – срочно ушли в море. Тёщу Виктор уважал, да и она, много пережившая, с пониманием относилась к его службе и всегда в спорах с женой принимала его сторону. Виктор звал её мамой больше из уважения, чем из-за возраста, – она была на три года старше его родной мамы.
Ещё она вызывала уважение к себе своим открытым гостеприимством. Многие сослуживцы Виктора, бывавшие в Питере, пользовались её адреском, с гостиницами в нашей стране всегда было туго. И сегодня уже седые ветераны вспоминают её добрым словом. И все, посещавшие её дом, потом говорили Виктору: «Какую ты выбрал жену, не знаем, а вот что мать у тебя замечательная старушка – это точно».
Анна Никитична, так звали тёщу, не в первый раз посещала их на «северах» и обычно всегда говорила: «Соскучилась по внучке. Она у меня единственная, а здесь вкусненьким ребёнка не побалуешь. Дай, думаю, проведаю…» Но это была больше отговорка. Сердце болело у неё за всех – и за внучку, которую она хотела взять в Питер, но её пока не отдавали, и за дочь, и за зятя, особенно за их совместную жизнь. На то были причины. Нет, зять внушал ей доверие, а вот дочь последнее время стала что-то взбрыкивать. «Отбилась от рук, – говорила она зятю, – возьми вожжи, не поддавайся!..» Но одно дело слово, а другое дело – личный догляд и материнское руководство.
Путь от причала до дома занял не более двадцати минут. Виктор не ошибся, его ждали. Дверь открыла тёща, радостно поцеловала его и сообщила, что жена и дочь уже спят:
– Ждали-ждали, но не выдержали – заснули. Сказали, чтобы я их разбудила. «Титан» натоплен, ужин готов. Хотели поужинать вместе. Минут десять назад звонил какой-то оперативный и просил, когда ты придёшь, чтобы сразу позвонил ему.
Всё это Анна Никитична говорила на ходу, пока он снимал сапоги и развешивал мокрую канадку.
Виктор заметил накрытый стол, на котором красовалась бутылка пятизвёздочного армянского коньяка, роскошь по тем временам… Но надо было звонить оперативному.
– Старик, – сказал оперативный, – давай дуй на лодку Преображенского, она стоит у шестого пирса. Казак Голота (командир дивизии подвод­ных лодок капитан 1-го ранга Григорий Емельянович Голота, впоследствии контр-­адмирал, трагично закончил свой путь. – В. К.) приказал тебе идти с ним на глубоководные испытания…
– Да ты что! У них же есть собственный минёр, Вася Батон!
– Ну это вопрос не ко мне. Ты же знаешь, Голота всегда берёт тебя в море. А собственно, всё сам узнаешь на месте…
Приказ есть приказ. И Виктор, обернувшись к тёще, которая тревожно прислушивалась к телефонному разговору, с сожалением сказал:
– Не получилось, мать, ни помывки, ни торжественного ужина. Откладывается до следующего раза. Опять в море.
С этими словами он начал надевать сапоги и ещё не высохшую канадку.
Никитична, как бы что-то предчувствуя, стала его успокаивать:
– Витюша, не переживай! Мы подождём. А их я будить не буду, скажу, что ты задержался. А это надолго?
– Не знаю, надо разобраться. Может, через час и вернусь, у них есть свой минёр. Наверное, здесь какое-то недоразумение.
Виктор побежал к шестому причалу. По неписаному закону подводники всегда выходы «на работу» приурочивали к ночному времени. Среди них даже бытовала такая шутка: «Кто работает по ночам? Женщины древней профессии, воры и, конечно, подводники!»
Ночь была не из приятных. Добежав до пирса, он доложил на мостик субмарины:
– Капитан-лейтенант Кулик прибыл по приказанию командира дивизии.
– Тебя и ждём! – ответили с мостика. – Давай в носовую швартовную. Сейчас доложим комдиву и будем отходить!
Виктор попытался выяснить обстановку, но его никто не слушал. Все засуетились, а старпом по кличке Гусь Лапчатый сказал, что потом всё объяснит.
Пришлось покориться судьбе и забыть про праздничный ужин, про горячий «титан», про беседу с тёщей и прочие радости, о которых моряку по большей части приходится только мечтать. Виктор быстро включился в ритм жизни лодки Преображенского, ему и раньше приходилось выходить с ними в море. Торпедисты тоже знали его и вполне доверяли. Подъехавший на машине Голота поинтересовался наличием минёра. Пролез на мостик. Приказано было отходить. Приготовив надстройки подводной лодки к походу и погружению, швартовные команды потянулись вниз. Путь в чрево субмарины этого проекта лежал через надстройку мостика и два вертикальных и длинных трапа вниз – недаром эти лодки на флоте называли «сараями» из-за рубки огромных размеров.
Когда Кулик пробирался к трапу вниз, его в темноте мостика задержал комдив и, как бы извиняясь, сказал:
– Не обижайся, капитан-лейтенант. Всё знаю. Придём с моря, дам тебе отдохнуть. А  сегодня надо вводить эту лодку в строй.
Виктора тронуло такое внимание к его персоне, и он, переполненный чувствами к каперангу, которого уже хорошо изучил, направился в первый отсек.
Самые неприятные для подводников выходы – на испытания после всяких ремонтов на заводе и, в частности, на глубоководные испытания. «Глубоководка» – так называют ежегодные погружения лодки на предельную рабочую глубину в целях испытания корпуса и забортных механизмов. На них избегали ходить и представители заводов. Поэтому и неудивительно, что Вася Батон, минёр этой лодки, капитан 3-го ранга, более опытный в житейских вопросах, чем Виктор, перед самым выходом вдруг «серьёзно» заболел. На таких выходах происходят всякие «случайности», о которых тогда не принято было распространяться. Не обошлось без «рядового случая» и на сей раз.
Придя к утру в полигон глубоководных испытаний, комдив принял решение начать их без надводного обеспечения, нужно было спешить. Кстати, на флоте, как и у автомобилистов, многие ЧП происходят именно из-за спешки – почему-то всё должно делаться срочно.
Ритуал глубоководных испытаний сложен: через каждые 10 метров глубины лодка задерживается, всё тщательно осматривается и прослушивается, и только после докладов из всех отсеков «Отсек осмотрен, замечаний нет!» она преодолевает следующие 10 метров. И так  – до глубины 270 метров…
Но в тот раз на глубине между 230 и 240 метрами, когда, имея дифферент на нос, субмарина медленно шла в глубину, в первом отсеке раздалось шипение, хлопок, и весь отсек сразу заволокло плотным туманом. Виктор, стоявший у переговорного устройства «Нерпа», успел доложить на центральный пост: «Пробоина в первом отсеке!» – и бросился искать вместе с матросами эту самую пробоину. Сделать это было сложно. Струя била откуда-то из-за трубопроводов, переплетений которых в подводной лодке не счесть, и была такой силы, что сбивала с ног. Глубина была уже около 260 метров, а это составляло давление свыше 25 атмосфер. Для подпора был дан воздух высокого давления в отсек, да и в центральном посту не дремали. Вскоре продутая аварийно лодка, как пробка из шампанского, выскочила из объятий глубины и закачалась на поверхности моря. Описывать весь сложный процесс борьбы за живучесть – весьма неприятное занятие. Надо отдать должное – панике никто не поддался. После всплытия выяснилось, что «пробоиной» стала прокладка, вырванная из фланца трубопровода, связанного с забортной водой. Но, несмотря на такую, казалось, незначительную пробоину, воды в отсек набралось изрядно, и она полностью затопила электрическую помпу (насос) в трюме, за которую очень переживал механик.
Виктора вызвали на мостик, и комдив начал его расспрашивать обо всём подробно. Когда минёр хорошо отозвался о моральном духе, то флагманский механик Женя Кобцев не выдержал и встрял в разговор: «Товарищ комдив, надо разобраться, по «НБЖ» («Наставление по борьбе за живучесть». – В. К.) они действовали или нет!» На что последовала резкая отповедь Голоты: «Да пошёл ты! Главное – всплыли! Идём в базу, там будем разбираться!»
Лодка направилась на базу. Все переживали это событие, но было приказано до вынесения окончательного вердикта не распространяться о своих версиях. К обеду Виктор попал домой. Жена с дочкой гуляли, и его опять встретила тёща. По усталому виду зятя она поняла: что-то на этом выходе в море было не так. Но, умудрённая жизнью, не стала приставать с расспросами, а направила его в ванную, а сама стала хлопотать на кухне.
После первой рюмки коньяку Виктора потянуло в сон, и он провалился в забытьё, где продолжал бороться за живучесть отсека… Проснулся он от тихого разговора Анны Никитичны с его женой. Она настойчиво убеждала дочь ласковее относиться к мужу, ценить его нелёгкую службу. Из этого разговора Виктор с удивлением узнал, что, пока он был в море, мать молилась за него, чувствуя сердцем, что неспроста его назначили на этот выход. А он-то считал её неверующей. Тогда, наверное, Виктор и понял, что молитвы близких спасают не только подводников, но и других от всяких напастей…
Уже давно нет в живых незабвенной Анны Никитичны, простой труженицы, выжившей в блокадном Ленинграде и ухаживавшей за его защитниками в госпиталях. А главное – мудрой русской женщины, отдавшей всю свою жизнь людям, родным и близким. Память о ней свято живёт в семье Виктора. В её честь названа правнучка Анна, и немалая заслуга Анны Никитичны в том, что Виктор уже более 55 лет живёт со своей женой в мире и согласии. Дай Бог всем таких матерей.
А Виктор, переживший потом ещё не одно глубоководное погружение, остался на поверхности жизни и уверен в том, что молитвы матери сыграли в этом не последнюю роль!

АВТОНОМКА

«Автономное плавание», или «автономность корабля» – понятия чисто научные, и эти термины означают продолжительность непрерывного плавания корабля без пополнения запасов… Всё сводится к продовольственным и техническим запасам, а о человеке ни слова, хотя он и должен быть главным элементом этой автономности.
Немудрено, что человеческий материал, когда о нём забывают, начинает думать за себя сам, и неудивительно, что в начале 60-х годов на флоте вовсю зазвучало такое слово – «автономка», но значение его было гораздо шире, чем в энциклопедических словарях. Автономка вобрала в себя задачи боевой службы («БС»), а это как для надводников, так и подводников сопряжено с большими трудностями. И всё-таки люди в таких походах со стороны системы рассматривались как второстепенный материал.
Были попытки журналистов, писателей, таких, например, как Виктор Устьянцев с его романом «Автономное плавание», обратиться лицом к людям, выполнявшим эти плавания: «Человеку, привыкшему жить на берегу, не дано испытать тех ощущений, которые охватывают подводника, когда после долгих дней плавания он вновь видит солнце и небо, весь окружающий мир, даже если мир этот предстанет…» Но опять всё сводилось к героическому пафосу, и нормальная человеческая жизнь снова оставалась за бортом, а мы все были героями и победителями.
Я имею не одну автономку за плечами. В них бывало всякое: и неудачи, и достижения, и разборки, и всё, что бывает на берегу, и то, что ни в какие отчёты никогда не входит. Но меня всегда поражало одно, что после таких плаваний, особенно в консервных банках субмарин, люди становились очень близкими друг другу. В эти бесконечно однообразные дни открывались души и рассказывались истории, которые в других обстоятельствах никогда не услышишь. Некоторые звучали просто как анекдоты. Об одной такой истории я хочу рассказать ниже.
Подводники тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. И даже тяжёлая служба не может отнять у них индивидуальных черт характера. Пусть меня извинит читатель, что не буду называть подлинных имён и фамилий. Я с глубоким уважением отношусь к собратьям по профессии, к их боевым подругам и только хочу подчеркнуть тяжесть не только их физического бытия, но и морального. Эта тема всегда была запретна в нашем чудном государстве…
Когда после 60–70 дней напряжённого похода, обычно ночью, лодка подходит к родному причалу, у всех «женатиков» сердце не выдерживает, и они любыми способами пытаются известить родных о своём благополучном прибытии. Эмоции бывают самые разные: «Распрекрасная ты моя, гони всех! Невзирая на поздний час, я спешу к тебе в карете номер 11» или «Не волнуйся, часа через два буду дома…» Но служба есть служба! На атомной лодке, даже после того, как она хорошо привязалась к пирсу, работы – ой сколько! И больше всего её у механической боевой части.
Вспоминая историю, которую хочу вам рассказать, я всегда представляю кинокомедию «Ирония судьбы, или С лёгким паром», которая была снята в 1976 году. А то, что произошло в нашем городке-гарнизоне после возвращения одной из подлодок из автономки, было гораздо раньше. И мне кажется, что кто-то из подвод­ников рассказал эту историю режиссёру, и он, усовершенствовав её, поставил фильм, который стал новогодним шедевром на все времена.
Атомоход во втором часу ноябрьской ночи плотно привязался к родному берегу. За плечами остались нелёгкие 80 суток похода. Все до чёртиков соскучились по дому, и те, у кого он был, и те, которые хотели его получить. А это значит все. Старпом вызвал «автобус», так называлась крытая машина, до городка было добрых 6–7 км, и зимой так быстро до него ночью не добраться. Но «дед» (старший механик) распоряжался своими офицерами сам, и поэтому большинство было оставлено на расхолаживании реактора. Были в механической части два старших лейтенанта, один киповец, другой управленец, есть такие профессии на атомоходах. Оба были женаты, оба получили квартиры под номером 17 – это значит одинаковые на 5-х этажах, в одинаковых, как близнецы, домах. Лифтов в них не было. Лейтенанты в то время получали, если везло, только однокомнатные и только на 1-х или 5-х этажах. Дома клепали в городках по одному проекту, и стояли они в ряд среди сопок, как близняшки. Их путали часто даже днём – улиц не было, а номера часто забывали нарисовать, и жильцы держали их только в голове… И ещё была одна особенность  – на лодке этих лейтенантов звали свояками, а что это значит – объяснять не надо. Жёны их были родными сёстрами, да к тому же и близнецами, как и всё в нашей истории. Чтобы не путаться во всём похожем, назовём их просто Даша и Маша, а наших свояков – Петя и Ваня.
Обычно, когда лодки уходили в автономки, жёны офицеров имели привычку уезжать на Большую землю. Там у них были разные задачи, в отличие от одной у их мужчин. Но что удивляет – как бы ни были засекречены все даты, касающиеся автономного плавания, или иначе «БС», жёны их знают с поразительной точностью и, как перелётные птицы, все собираются точно к назначенному времени – одни несколько раньше, другие точно в день прихода субмарины. Все эти подробности станут ясны несколько позже.

В те годы многие военнослужащие и члены их семей предпочитали для связи с Большой землёй авиатранспорт. Летали надёжные Ил-14, которые сегодня мало кто помнит, но по надёжности они превосходили все современные типы самолётов вместе взятые. Да к тому же это были универсальные труженики, в арктических условиях незаменимые. И конечно, четыре часа полёта до Ленинграда (Питера) считались мгновением по сравнению с 48 часами скорого № 49 (Мурманск – Ленинград). Вот только с аэродрома до нашего гарнизона было добираться очень неудобно, и обычно пассажиры домой попадали ночью, но в ноябре это понятие было уже относительным – ночь была полярной. Ходила даже такая загадка «армянского радио»: «Можно ли за одну ночь полюбить сто раз жену?» – «Можно! Если эта ночь полярная!»
Даша прилетела в день прихода субмарины и попала в городок к позднему вечеру. Добралась на попутной. Поэтому сошла несколько раньше главной автобусной остановки, служившей основным ориентиром в распознавании своих домов. Вещей было немного, и она, шустро взбежав на 5-й этаж, без труда попала в квартиру 17. За два месяца можно забыть многое, и она особенно не обратила внимания на мелькнувшую было мысль: что-то вроде не так. Надо отметить, что и внутреннее убранство квартир с казённой мебелью, получаемой в КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть) напрокат, была на Севере тогда такая льгота, делали их до удручения однообразными. Холодильники были огромной роскошью, и все пользовались естественными: под окном ниша на кухне, за окном – мясо в авоське.
Даша, помывшись сама, приготовила «титан» (был такой агрегат – производитель горячей воды для ванны, топился деревянными чурками) для Пети, решила немного отдохнуть, уверенная, что Петя не пройдёт мимо дома. Но по иронии судьбы Петю задержал механик, а вовремя, то есть вместе со всеми, отпустил Ваню. Доехав на «автобусе» до Дома офицеров в посёлке, все как воробьи прыснули к своим домам-близнецам. Вот тут Ваня точно попал в свою квартиру 17. Предвкушая блаженство близости с Машей, дело молодое, не стал насиловать домашний «титан» (он предварительно отпарился в лодочном душе), нырнул прямо в кровать. Разбираться было некогда. А когда сели за стол…
Здесь их и застала Маша, нагруженная вещами и еле добравшаяся от Мурманска, куда ехала из Питера поездом. Пришлось ей рассказать всю правду. Нет, сцен не было, всё было решено мудро, и Маша направилась в квартиру 17 другого дома, чтобы объяснить Пете создавшуюся ситуацию. Она застала квартиру пустой, потому что Петя ещё расхолаживал реактор, как бы вбирая в себя его энергию. После смены в шестом часу утра решил на своих двоих добираться домой. Когда он добрался, то дома его ждал горячий «титан» и отлично сервированный стол. Он радостно бросился к «Даше» и начал её с таким пылом обнимать-целовать, что она не решилась сказать, что она не Даша, а Маша. Он удивился, что до сих пор не разобрана кровать и, не слушая её объяснений, дал ей время только на это: «Пока я ополоснусь, чтобы всё было готово!»
И за эти пять минут она решила: «А почему, если получилось у Даши с Ваней, не может получится у нас с Петей? Потом ему объясню».
Потом был семейный совет, вернее, совет двух семей. Всё решили полюбовно. Даша и Маша были очень похожи, и в городке их часто путали, а та ночь показала – в том сочетании, которое подложила им судьба, они подходят друг другу лучше, чем до этого. Решили не поднимать шума, а жить как ни в чём не бывало  – Маша с Петей, а Даша с Ваней. Благо у них не было ещё детей и они только начинали жизнь…
Эту историю я услышал от Вани в одной из автономок, когда он был уже капитаном 3-го ранга и выступал в должности командира первого дивизиона механической боевой части, в заведовании которого находилось всё реакторное хозяйство. Я дал ему слово, что этот разговор останется между нами. Жизнь свояков и их жён-близнецов сложилась удачно, и разбивать её случайным словом, тем более человек доверился от тоски по далёкому дому, негоже. Но теперь, по прошествии полувека, думаю, что зла своим рассказом никому не причиню.
И всегда, когда смотрю фильм «С лёгким паром…», вспоминаю эту историю и понимаю, что всё искусство зиждется на нашей жизни и придумать что-то просто так невозможно. Даже невероятная фантазия потом находит свой аналог в нашей жизни.

Вадим КУЛИНЧЕНКО,
капитан 1-го ранга в отставке, ветеран-подводник,
участник боевых действий,публицист,
лауреат и ­дипломант литературных премий