У гранатовой реки

Владимир СЕРЯКОВ

Владимир Дмитриевич Серяков – полковник запаса, окончил Московское высшее общевойсковое командное училище им. Верховного Совета РСФСР. Участник войны в Афганистане, командовал разведротой спецназа ГРУ ГШ. Награждён боевыми орденами и медалями.
В настоящее время ректор одного из вузов г. Москвы.

Моим товарищам-однополчанам,
живым и павшим, посвящается…

Урочище Бадпаш-Кала ютилось в северо-западном углу провинции Лагман и имело недобрую славу бандитского гнезда.
Оно тянулось вдоль одного из многочисленных отрогов Гиндукуша с юго-запада на северо-восток. К подножью невысокого хребта лепились маленькие кишлаки Бадпаш-Кара-Кала и Бадпаш-Куза-Кала, больше похожие на караван-сараи с далеко разбросанными друг от друга подворьями. Вдоль урочища бежала маленькая безымянная речка, даже не речка, а скорее ручей, с высоты птичьего полёта похожая на блестящую тонкую ниточку. Постепенно набирая силу к нижнему течению, она впадала в реку Кабул где-то у артиллерийского блок-поста «Чашма». Вода и солнце делали это место настоящим оазисом, удобным для жизни местных дехкан и отдыха путников.
Проводя воздушную разведку караванных маршрутов, мы иногда пролетали над ним, и каждый раз вид зелёных садов, небольших полей на террасах, обнесённых каменными изгородями, пробуждал чувство покоя и умиротворения, желание осесть где-то в подобном месте, растить виноград, детей, радоваться жизни, миру и покою. Тогда, во время этих полётов, мне и в голову не могло прийти, что река и этот живописный уголок на её берегу станут местом ожесточённых боёв, лишений и потерь. Рубежом, за которым останется в прошлом по-детски наивное представление о мире людей, вере и верности, о смысле и предназначении человеческой жизни, границе добра и зла…

* * *

Зимой 1984 года наш отряд перевели из провинции Саманган на границу с Пакистаном в оперативную зону «Восток», под город Джелалабад. После обустройства на новом месте часть спешно доукомплектовали рядовыми и сержантами, прислали пополнение из резерва офицеров. Командование 40-й армии отвело отряду два месяца на обучение новичков, изучение района оперативного применения и слаживание разведгрупп.
Занятия шли круглосуточно: тактика, стрельба, ориентирование в горах и в пустынной местности, обращение с минно-взрывными средствами, медицинская подготовка – всё, что необходимо для ведения войны в специфических условиях афганских субтропиков. Отбросив в сторону установленные упражнения стрельб и методики, учили разведчиков тому, что требовал приобретённый боевой опыт: стрелять навскидку, на вспышку, на звук, вести огонь в группе, владению ножом.
Период подготовки шёл к концу, и разведывательные группы понемногу стали, что называется, «обкатывать» на выполнении несложных боевых заданий: патрулировании окрестных дорог, воздушном наблюдении, ближних ночных рейдах и досмотре караванов.
Где-то в середине мая, после выполнения текущей учебно-боевой работы, мы обедали в офицерской столовой. Неожиданно музыка прервалась, и по селектору дежурный объявил, что офицерам отряда необходимо срочно прибыть в штаб.
В небольшой комнате оперативного дежурного, куда мы вбежали, у стола с картой нас ожидал командир, а с ним начальник разведки и начальник штаба отряда.
Начальник штаба подошёл к нам и кратко сообщил, что воздушная разведка обнаружила караван, зашедший в один из кишлаков урочища Бадпаш-Кала. Разведотдел армии дал добро на досмотровые действия, дежурная пара вертолётов с прикрытием уже находится на подлёте. На досмотр решено было направить группу лейтенанта Скуратова.
Минут через десять пара транспортных «восьмёрок», оставив прикрытие кружиться в стороне, где-то над уездом Кама, уже заходила на посадку, придавливая воздух к земле, разметая вокруг мелкие камешки, бумагу и поднимая пыль. Под напором плотного воздушного потока пальмы, как пьяные, мотали верхушками в разные стороны, пока лётчики не снизили обороты винтов. Бойцы группы Скуратова, разделившись на две колонны, по одному быстро бежали к своим вертолётам, на ходу застёгивая снаряжение, придерживая на голове кепи и панамы.
Ещё минута – и вертолёты взмыли вверх. Не набирая высоты, «восьмёрки» и ­сопровождавшие их «крокодилы» (так называли в среде военных ударно-боевые Ми-24) быстро легли на курс и пошли на северо-восток. Свист винтов постепенно стих, и четыре вертушки сначала превратились в точки, а потом и вовсе растворились в бледно-голубом тропическом мареве.
Мою роту назначили в резерв. Бойцы чистили оружие, расположившись в тени палаток, связывали изолентой попарно магазины с патронами, втискивали их в карманы трофейных разгрузочных жилетов, курили, лениво и беззлобно переругиваясь.
Ждали информации от досмотровой группы. Послеполуденный зной. Изматывающая жара. Несмотря на близость реки, воздух сухой и горячий. Из степи Гомберай тянет, как из духовки. Кажется, жара выжимает из тела последние остатки влаги.
Боеприпасы, резервное питание для раций, дымовые шашки, сигнальные огни – всё получено и приготовлено к загрузке в боевые машины, только старики-сержанты ещё хлопочут: выворачивают ранцы молодых разведчиков, проверяя, всё ли уложено из того, что необходимо, заполнены ли дополнительные фляги с водой и ещё какую-то мелочовку.
Можно отдохнуть. Прислонившись спиной к деревянному каркасу палатки, закрываю глаза. В голове бессвязно текут мысли, они цепляются друг за друга, и из отдельных слов медленно и монотонно складывается что-то знакомое, похожее на рубаи:

В ручье, что бежит обогретый теплом,
Кусочки граната в луче золотом.
Гранатовым цветом раскрашен закат…

Это состояние неопределённости затягивается и делает ожидание боя особенно мучительным. Предбоевое волнение постепенно стало сходить на нет. Ещё раз смотрю карту. На ней кишлаки Бадпаш-Куза-Кала и Бадпаш-Кара-Кала обозначены маленькими разбросанными точками, и было непонятно, где заканчивается один и начинается другой. Точно, душманий гадюшник.
На узле связи тоже ждали сообщений от группы Скуратова, но рация молчала. Всё пространство внутри небольшого помещения узла связи и вокруг него наполнено вязкой послеполуденной дремотой.
Вдруг радист встрепенулся, и было видно в открытую дверь, как всё на радиоузле мгновенно пришло в движение. Начальник разведки надел наушники и начал быстро говорить что-то в микрофон и связисту. Тот торопливо делал записи на листе бумаги.
Стремительно прошедший мимо начальник штаба бросил на ходу:
– Скуратов зацепился с «духами», гоняют караван в кишлаке…
Медленно, медленно тянется его величество время… Связь с группой снова пропала, и новой информации не поступало. Солнце давно перевалило зенит и начало клониться к закату. Через полчаса заканчивается лётный день для боевой авиации. Недобрые предчувствия не дают сосредоточиться. Противно ноет под ложечкой. Прибежал посыльный и с одышкой выпалил:
– Срочно к командиру.
Майор Дрёмов стоял, нависая над картой своим тяжёлым медвежьим торсом, покручивая в здоровенной руке, больше похожей на пивную кружку, синий карандаш. Сбоку его лицо напоминало крота: массивный нос, белобрысые усы щёточкой и маленькие внимательные серые глаза. Время от времени он склонялся к карте, всматриваясь в какие-то детали, делал пометки. От движения тела мышцы бугрились, и казалось, куртка «песочки» вот-вот лопнет в плечах по швам и разлетится на куски.
– Слушай, ротный, наши ведут бой в Бадпаш-Куза-Кале, прорваться к площадке эвакуации не смогли. Лётчики на резерве топлива вернулись назад. Рано утром на помощь высадим нашу первую роту, десантно-штурмовой батальон из шестьдесят шестой бригады, подбросят на вертушках пехоту. Связи со Скуратовым нет. Они взяли с собой только один боекомплект и по одному аккумулятору на рацию – летели на досмотр. Дело – дрянь…
Он выпрямился, прошёл вдоль стола, взял с края пепельницы дымящуюся сигарету, затянулся и продолжил:
– Сажай роту на броню. Исходный пункт Шамархейль пройдёшь через пятнадцать минут. Выйдешь к броду у Шахидана, переправишься на левый берег Кабула и прорывайся по плато к нашим. К броду постарайся успеть до темноты, местные ночью могут спустить воду с водохранилища. В Бадпаш-Кала до прибытия основных сил окажешь помощь огнём, начнешь вытаскивать их на себя. В остальном ориентируйся по обстановке.
Через пятнадцать минут шесть БМП с разведчиками на броне уже неслись по Джелалабаду, затем пересекли плотину ГЭС и прогромыхали дальше в сторону Сурубая.
К броду подошли в сумерках. Темнота наступила быстро, ночь стояла безлунная, и река еле виднелась под скудным мерцанием звёзд. Насчёт воды командир оказался прав. Поток в реке стал заметно прибывать. Обвязав верёвкой одного из разведчиков, мы спустили его в воду с шестом для определения глубины. Он не успевал делать замеры, проваливался с головой, его постоянно сбивало с ног и сносило вниз по течению. Переправляться нельзя. Вода всё прибывала и прибывала. Огромная свинцового цвета масса тихо катилась мимо, постепенно нарастала, захватывая всё большую часть берега. Мы отогнали машины назад и заглушили двигатели.
Стояла тишина. В такую ночь даже скрежет зубовный слышно за много километров, а тут кроме треска цикад – ничего. Со стороны урочища не было слышно ни звука. Тихо.
Что там наши? Затаились или отходят потихоньку к своим? А может, всё, конец?
Едва край неба тронуло светом, стало заметно, что вода начала спадать, и через полчаса брод стал доступен для переправы. Машины одна за другой, колея в колею, осторожно, как будто на ощупь, двигались на противоположный берег. На головной сидел сержант Брагин и шестом продолжал мерить глубину. Уровень воды стоял на пределе, но машины не стаскивало течением вниз, и они вполне устойчиво преодолевали реку.
Ещё было сумеречно, когда вся техника переправилась на другой берег и, втянувшись в глубокую расщелину, медленно двинулась вверх по дну сухого русла, плавно покачивая на камнях бронированными корпусами.
Плато, казавшееся ровным на карте и с вертолёта, в действительности оказалось изрезанным множеством промоин, глубоких оврагов с высокими вертикальными стенками, и всё это, переплетаясь друг с другом, было похоже на лабиринт с минотавром где-то в конце.
Время поджимало. По прямой оставалось километров десять, но в узких лабиринтах мы потеряли ориентировку. Авиации в небе ещё не было. Оставалась последняя надежда вырваться из ловушки – найти проводника из местных. Со стороны Бадпаш-Кала по-прежнему не доносилось ни звука.
Место безлюдное. Основные тропы, по которым ходили кочевники и местные жители, пролегали северо-восточнее и западнее, огибая это плоскогорье широкой дугой. Встретить кого-либо в этих галереях представлялось маловероятным.
За очередным поворотом расщелины явилось чудо: небольшая отара овец и коз рядом с шатром, у которого копошился с детьми пастух. Его жена из сухой травы и корней деревьев разводила костёр под треногой с чайником.
С головной машины спрыгнул сержант Муминов, вместе с ним кто-то из рядовых. Они взяли афганца под локти и подвели к командирской БРМ. Переводчик-фарсист начал расспрашивать его о дороге и перевёл мою просьбу провести колонну в Бадпаш-Кала. Афганец – высокий, сухопарый и жилистый мужчина в изрядно поношенной одежде, калошах с загнутыми носами на босу ногу – категорически не соглашался.
Жена пастуха перестала возиться с хворостом, выпрямилась и с испугом смотрела на нас. Дети жались к её ногам, цеплялись грязными руками за подол. Время шло, стало совсем светло. На все просьбы пастух спокойным твёрдым голосом отвечал: «Нэй!»
В фигуре, жестах, взгляде афганца перед лицом вооружённых людей не было ни страха, ни раболепия. Весь его вид выражал невозмутимость и скорее какое-то равнодушие к своей участи, словно он глубже нас понимал всю мимолётность земной жизни и не придавал ей большого значения.
– Шарапов, – обратился я к замполиту роты, – договорись с «таможней», что-то у переводчика туго идёт. Покажи «дипломатию канонерок».
Замполит, рано полысевший крепыш с рыжей густой бородой и легендарным сочетанием имени и фамилии – Володя Шарапов – спрыгнул с машины, быстро подошёл к афганцу, сорвал с него чалму и распустил.
– Там люди гибнут, а вы базары гнилые разводите! – срываясь на фальцет, прокричал он переводчику и Муминову. – Щас мы его уговорим, выб…ка косолапого!..
Скрутив длинный кусок материи в тонкий жгут, ловко связал на одном конце петлю и затянул на шее пастуха, другой конец чалмы завязал на кончике ствола пушки. Оператор медленно поднимал ствол. Ноги пастуха стали отрываться от земли, петля стянулась на шее и вытянула её вверх. Афганец продолжал упорствовать. Замполит снова подал оператору знак. Пушка поднялась ещё выше, так, что кончики пальцев ног почти не касались земли. Петля перехватила кадык, и тело забилось в судорогах, левая штанина стала намокать у паха, и струйка, стекая по голой лодыжке, часто-часто закапала в песок. Жена его стояла в оцепенении, прижимая детей, и не двигалась с места. Переводчик повторил требование, и пастух еле успел прохрипеть: «Бале!»
Ствол опустили. Верёвка ослабла, и несчастный повалился на землю, как куль. Мужчину освободили от пут, сунули в руки чалму и, поддерживая за шиворот и под руки, загрузили на ребристый броневой лист над трансмиссией. Пастух упал навзничь и какое-то время лежал без движения. Лицо его спрыснули водой, напоили, кто-то сунул в руку галеты, и колонна медленно двинулась дальше. Пробирались на ощупь, объезжая намытые весенними водами крупные валуны. Разведчики внимательно осматривали острые закраины вертикальных стенок промоины в готовности мгновенно ответить ураганным огнём на любую опасность.
Колонна, глухо урча двигателями и нещадно коптя, уже поднималась наверх, к Бадпаш-Кала. До выхода к урочищу оставалось совсем немного, промоина увеличилась, расширяясь дальше всё сильнее, она постепенно перешла в довольно нахоженную тропу.
На связь по рации вышел командир отряда. Он указал нам координаты посадочной площадки для вертолётов и приказал обеспечить высадку на неё десанта.
Боевые машины выскочили в долину и развернулись в линию, разведчики спрыгнули на землю и бегом направились к заранее указанным местам, беря в полукольцо площадку десантирования. Машины укрыли за полуразрушенными дувалами и террасами, бойцы заняли удобные позиции среди валунов и приготовились к бою.
Тем временем с юга нарастал густой гул приближавшейся массы вертолётов. Гул становился сильнее. Когда стали различимы силуэты вертушек, сигнальщики зажгли красные дымовые шашки, обозначая нас и площадку десантирования.
Первыми на бреющем подошли «крокодилы». Они встали в карусель и ударили неуправляемыми реактивными снарядами по дувалам, склонам ближайших горных отрогов, оврагам и расщелинам. В это время первые Ми-8 с десантом на борту уже заходили на посадку.
Грохот разрывов, треск авиационных пушек, свистящий рёв вертушек слились в сплошной вой. Грохот давил на виски, разрывал мозг. Смрадный дым горящей соломы и какой-то рухляди постепенно расползался по долине, заполняя низины и впадины.
Посадочная площадка располагалась на небольшом плато и могла вместить не менее двух вертолётов сразу. Пары подсаживались одна за другой, из их нутра вываливались навьюченные десантники. Горбясь под грузом, они скатывались вниз к подножью площадки и, подгоняемые в спину потоком воздуха, мелкой трусцой в колонне по одному сразу разбегались по своим направлениям. Опростав чрево, вертушки так же парами, будто отталкиваясь от земли, прыжком с крутым разворотом уходили обратно за новой партией десантников.
Противник никак себя не проявлял. С первой ротой прибыл командир нашего отряда. Дрёмов сообщил, что армейское командование приняло решение провести в районе Бадпаш-Кала ограниченную операцию с задачей найти группу в живом или мёртвом виде, а заодно основательно подчистить окрестности. Оказалось, месяц назад здесь во время операции в ущелье десантники понесли серьёзные потери.
Необходимо было расширить зону поиска, выбив духов с окрестных высот, чтоб не донимали обстрелами поисковые группы и не могли держать под огнём посадочную площадку, а затем прочесать окрестные ущелья. Остаткам моей роты – тем, кто не обеспечивал прикрытие посадочной площадки совместно с первой ротой поручалось подняться по склонам отрога и занять часть хребта по водоразделу.
Обе роты двинулись вперёд. Шли уступом. Первая успела пересечь речушку и уже начала карабкаться по склону выше и левее, разбившись на мелкие подгруппы. Они уже преодолели треть пути вверх по нескольким довольно пологим водосливам, когда откуда-то сверху, из груды камней, раздался одинокий сухой, как щелчок, выстрел, затем второй, третий, стукнули пулемёты. Наши ответили. Завязался бой.
Мои ещё не успели достичь подножья и двигались по ровному участку местности двумя колоннами. Душманы ударили по нам. Рота развернулась в цепь и залегла. Огонь был интенсивным, но беспорядочным и не прицельным. Мы начали перебегать вперёд от укрытия к укрытию, стремясь достичь подошвы горы. Обстрел усилился, стал плотней, и рота где по-пластунски, где короткими бросками ринулась к ближайшим камням. Пули ложились всё ниже, так что нам пришлось ползти, вжавшись в каменистую землю.
Все мы почти одновременно выползли на берег речушки. Солнце уже взошло и начало припекать. Русло, наполненное чистой прозрачной водой, отражало свет и немного слепило глаза. Глубина была небольшая, и вода успела прогреться. Подняться было невозможно, и я вползал в неё, постепенно погружая локти и живот в тёплую мятущуюся воду.
Вода проникала в куртку, штаны, ботинки. Двигаясь вперёд, приходилось энергично работать локтями. Попутно хлебали воду, чтобы утолить жажду. Она была чистая, свежая и невероятно вкусная. Дно основного русла оказалось покрыто мелким белым песком, и по всей длине ручья, по самому дну, то расползаясь, то собираясь в плотный жгут, виднелась красно-бордовая струя. Сначала подумал – кровь! И этот кровавый поток начинался где-то выше по течению. Он то распадался и бледнел, то собирался вновь, скручивался и становился цвета запёкшейся крови. Присмотревшись внимательнее, я увидел, что это не кровь, а мелкие красные песчинки.
Взял горсть красного песка и поднёс поближе к глазам – это был гранат! Самый настоящий афганский гранат! Целая жила, которая пробивалась из недр, выходила в этом месте на поверхность, растекалась вниз, извиваясь от потока воды и рассыпаясь струйками вниз по течению. Сунув пятерню с растопыренными пальцами глубже в мягкое песчаное дно, вывернул его. Струёй с ладони смыло мелочь, и на ней остались довольно крупные камни цветом от розовато-сиреневого до тёмно-вишнёвого. Я выбрал тот, что был самым крупным и тёмным. Ещё влажный, он искрился и играл на солнце. Пули шлёпались в воду уже совсем рядом, поднимая невысокие фонтаны. Я сунул его в нагрудный карман и быстро пополз дальше, отталкиваясь локтями и коленями от дна. В висках стучала кровь, и в такт движениям рук и ног снова звучало знакомое, но память никак не могла уловить, что это и откуда:

В ручье, что бе-жит обо-гретый теп-лом,
Кусо-чки грана-та в луче золо-том…
Грана-товым цветом раскра-шен закат,
Грана-товый берег, грана-товый сад…

Мы с радистом выбрались на пологий противоположный берег, юркнули в груду камней, заросших кустарником, и огляделись по сторонам. Слева и справа от нас уже рассыпались в цепь остальные ребята, ожидая очередной команды. Командиры подгрупп уточнили у меня свои задачи, и рота двинулась дальше вверх по склону.
В глубине ближней к нам расщелины между камнями мелькнула бирюзовая балахонистая одежда. Справа раздался грохот, кто-то запустил в ту сторону гранату из одноразовой «мухи». После взрыва раздался хруст, поднялись пыль, дым и ошмётки какого-то тряпья. Сверху, из нагромождения камней, по нам стреляли из автоматов. Через несколько секунд это место покрылось сизоватым дымком разрывов – это наши ответили залпом из подствольных гранатомётов.
По рации прохрипело: «Сова, я Сова-1, у меня 300-й». Спрашиваю: «Кто?» В ответ прозвучало: «Попков…»
Тяжёлая пуля от «бура» вошла ему в живот сверху вниз, распоров брюшину и разворотив кишки. Раненого оттащили в укрытие и перевязали, а потом, прикрываясь дымовыми шашками, вынесли к площадке эвакуации.
Склон отрога представлял собой груду камней, наваленных природой в виде уступов. Мы быстро двигались дальше. «Духи» как бы нехотя отстреливались, и было видно, что они отходят за водораздел хребта. Справа опять ухнул гранатомёт, застучал было пулемёт, но осёкся и замолчал.
У соседа слева стоял непрерывный треск автоматных очередей, сквозь него слышались взрывы ручных гранат, тяжёлые, с двойным звуком выстрелы из «буров» и чей-то отборный мат.
Продвигаясь вверх, тут и там наталкивались на кучки стреляных гильз, обрывки бинтов, ваты с каплями крови и окровавленные лоскуты разноцветной одежды. Мы наконец добрались до вершины отрога, засев за камнями почти по всей его длине.
Внезапно всё стихло. Душманы отошли на новые позиции, сели недалеко и чуть выше нас по хребту, но сильно не беспокоили.
Из винтовок до места поиска группы им всё равно уже было не достать.
Прилетели штурмовики, за свой нахохленный вид прозванные «грачами». Они не спеша, деловито встали в круг и начали «обрабатывать» хребет от наших сигнальных дымов и дальше до самой вершины. И это был сущий ад…

* * *

Попков лежал на плащ-палатке и умирал. Умирал тихо. Бледное лицо осунулось, глаза, когда-то дерзкие, чуть навыкате, с вызовом и нагловатой искоркой в зрачках, потухли и больше смотрели в одну точку. Дыхание было незаметным. Выразительные красивые черты сгладились, стали мелкими. И без того мальчишеское лицо казалось вовсе каким-то детским и серо-зелёным. Он лежал неподвижно, и только изредка правая рука непроизвольно сгибалась в локте, пальцы нервно перебегали по складке штанов, и рука обессиленно падала вниз.
Губы покрылись белым налётом и потрескались, он пытался их смочить языком, но сил не хватало, и от движения губ казалось, что он шепчет. Наспех перевязанная рана кровоточила. Бинт набух от крови, и красное пятно медленно расползалось к низу живота. Рядом валялись пустые шприц-тюбики промедола.
Здоровенный рыжий сержант с перебинтованной рукой из соседней роты углом плащ-палатки прикрывал голову раненого от палящего солнца и вполголоса матерился. Он не спрашивал Игоря, как он там и что надо, не говорил слов утешения. Ему, бывалому и обстрелянному, и без того всё уже было ясно.
Его напарник – парень с широким деревенским лицом из недавнего пополнения – смотрел на раненого с любопытством и волнением, моргая белёсыми ресницами, машинально смачивал ему губы водой из фляги. Это был первый в его жизни человек, смертельно раненный у него на глазах, и он притих в ожидании того страшного и таинственного момента, когда душа лежащего рядом оставит тело и пересечёт невидимую границу между реальностью и небытием.
В складках его лба, сеточке ранних морщин в уголках глаз скапливались мелкие капельки, постепенно набухали и стекали по пыльным щекам и виску, образуя грязные кривые борозды. И было непонятно, пот это или слёзы, да и какое это имело сейчас значение?
Где-то на юге послышался гул санитарной вертушки. Она появилась внезапно, вынырнув из-за холма, тут же пошла на посадку. Пыль, песок и мелкая галька поднялись клубами, больно секли по рукам и лицу, не давали открыть глаза и сбивали с ног, набивались за пазуху. Пилот сбавил обороты винта, и раненых на палатках понесли в вертолёт. Через пять минут он снова взлетел и ушёл на бреющем, исчезнув так же внезапно, как и появился.
Игорь умер в вертолёте. Умер тихо, без стонов, конвульсий и причитаний. Он просто перестал дышать.

* * *

Бой продолжался. Командира отряда и меня вызвал на КП руководитель операции. Полковник Иванченко по-кавалерийски верхом сидел на штабеле пустых гранатных ящиков и в бинокль наблюдал за высокой горой, торчавшей, как куль, в центре горного прохода и перекрывавшей доступ в глубину долины. Уже второй день самолёты и вертолёты, встав в «карусель», утюжили её вершину и подступы к ней, но всё безрезультатно. Каждый раз, как только они уходили на базу, «духи» снова вылезали из своих щелей и схронов, рассыпавшись по камням в цветных одеждах, перепоясанные кожаными ремнями с патронными гнёздами, бесцеремонно разглядывали нас в бинокли, положив оружие на колени. Когда штурмовые группы мотострелков пытались пробиться в долину, душманы мгновенно разбегались по своим укрытиям и открывали бешеный огонь из всего, что у них было.
– И что это там за супостат такой, слышь, комбат? – спросил Иванченко, не поворачивая головы в нашу сторону. – Видишь, как тараканы, расселись… Таракан, таракан, тараканище… Бери одну роту с Куза-Калы, и чтоб к вечеру этот пупок был наш. Авианаводчик будет через 10 минут.
– Ты, что ли, пойдёшь? – обратился он ко мне.
– Так точно.
– Давай, двигай. Учти, пехота утром там одиннадцать человек потеряла. К подножью даже не подпустили. В районе кишлака напоролись. Отходят назад.
Мы с командиром отряда спустились вниз к подножью плато и по узкой тропе пошли в расположение отряда. Собрав офицеров, Дрёмов уточнил нам задачу. Всех, кроме механиков и наводчиков, распределили в две штурмовые группы. Уточнили направления атаки, порядок связи, взаимного опознавания и взаимодействия в случае действий противника.
Командира подозвали к радиостанции. Он выслушал молча распоряжение и через плечо бросил:
– Авианаводчика не будет. Пойдёте так.
Без вертушек дело представлялось совсем кислым.
К подножью горы выдвигались в общей колонне, а метров за триста до кишлака разделились на две подгруппы. Левой командовал замполит. Его командировка заканчивалась. Через три месяца обратно в Союз, и ни одной боевой награды! Он часто сетовал по этому поводу, жаловался на судьбу, а сейчас представлялась отличная возможность как-то решить эту проблему.
Сначала мы быстро продвигались по извилистой балке. Ноги были ватными, не слушались, и от этого я постоянно спотыкался. Где-то левее по соседнему водостоку возвращалась пехота. На плащ-палатках несли раненых и убитых, на плечах тащили несколько трофейных стволов и свои миномёты. Запылённые, затянутые в тяжёлые бронежилеты, чуть согнувшись под тяжестью вещмешков, раций и другой воинской клади, шли усталым мерным шагом, поднимая пыль сбитыми ботинками.
Из плащ-палатки, куда была свалена студенистая масса человеческого тела, торчала и свешивалась к земле голень с задранной штаниной. Ступня в рыжем изношенном ботинке раскачивалась в такт ходьбе, с тупым стуком билась о камни.
Пехотный командир, высокий, рослый и довольно зрелый по годам капитан с седыми усами, весь серый от пыли, обстоятельно рассказал подробности боя, рукой указал, где и в каком месте замечены позиции душманов, и пошёл догонять своих бойцов.
Метров за сто пятьдесят до ближайших дувалов на вид нежилого кишлака по нам открыли огонь снайперы.
– Ну вот и объявились голубчики.
На душе стало спокойнее. У «бура» пуля тяжёлая с двойным шаркающим звуком. Одна из них, шипя, пролетела чуть в стороне и глухо шлёпнулась в сухую каменистую землю.
По мере приближения к кишлаку огонь, что называется, «загустел». «Духи» пристрелялись, стали забирать ниже, и пули шаркали где-то совсем рядом. Мандраж прошёл, и я погрузился в обычную командирскую работу.
В кишлак ворвались с двух сторон, прошли краями. Началась беспорядочная стрельба. В проулках от стены к стене метались местные в широких хламидах, давали наугад одну-две очереди из автоматов в нашу сторону, быстро исчезали в многочисленных переходах. Где-то слева ухнула РГД-шка. Сначала одна, потом вторая, третья…
«Да, резво попёр замполит. До медали точно добежит первым, а обратно?..» – проскочило в голове.
На моей окраине кишлака опять вспыхнула стрельба. Пули взбивали пыль на верхушках глиняных изгородей, мелкие камни сыпались вниз, но нас не задевали. Сначала послышался сплошной треск, затем он распался на отдельные очереди и внезапно прекратился совсем. Изредка слышались одиночные выстрелы
«Мои подчищают дворы, чтоб никто из чужих не остался за спиной», – мелькнуло в голове.
Выбив небольшую группу моджахедов из кишлака, мы быстро пересекли глубокий узкий овраг и оказались у самого подножья горы. Здесь было легче. В мёртвом пространстве нас почти не было видно. Опасность заключалась в другом: при подъёме мы могли встретиться с противником внезапно, нос к носу, и тут выиграет тот, кто увидит первым, у кого реакция быстрее.
В гору лезли с двух сторон, выбиваясь из последних сил, упорно, без остановки. Во рту пересохло, пот заливал и ел глаза. Локти и предплечья саднило от порезов и ссадин, а в голове всё крутилось, как заевшая пластинка:
В ручье, что бежит обогретый теплом,
Кусочки граната в луче золотом…
Стрельба со стороны «духов» была редкой и неприцельной. В начале подъёма склон был крутой, и, скорее всего, они нас не видели, стреляя больше наугад, для острастки. Мы не отвечали. Надо во что бы то ни стало до темноты занять вершок, сесть в круговую оборону, и сутки жизни нам обеспечены! Целые сутки, а там посмотрим ещё, кто кого.
С каждым десятком метров мне становилось всё тревожнее. Не давала покоя мысль: «Почему «духи» так неактивны и замолчали?» По карте до своих, казалось, было недалеко – метров пятьсот, а в действительности – километра полтора. И тут до меня дошло: они ждут, когда мы залезем на вершину, а потом просто спустятся ниже метров на сто – сто пятьдесят и возьмут нас в кольцо. Из долины пули наших до них не добьют, авиацию применить невозможно – можно задеть своих. Словом, бери шурави голыми руками. Значит, туда мы поднимемся, а обратно спустимся или нет – ещё большой вопрос. Спускающийся с вершины для засевшего внизу – это всегда удобная цель, он виден на фоне неба, как мишень в тире.
Приказал замполиту оставлять по два-три бойца на расстоянии прямой видимости друг от друга на всём маршруте восхождения и свою группу сместил поближе к его. Ещё рывок – и мы будем наверху.
Рация перестала шипеть, и в наушниках голос Дрёмова пробулькал: «Сова, я Родник, отходи назад в исходное положение, закрепись внизу в кишлаке, вынеси по одному посту на соседние высотки и жди указаний. Наших нашли».

* * *

Группу Скуратова нашли на месте её последнего боя. Тела ребят без одежды, оружия и снаряжения лежали с обеих сторон неглубокой промоины, покрытой валунами и невысоким жухлым кустарником, каждое на своей позиции в ворохе cтреляных гильз. Сержант Асланов лежал выше по склону, почти на его краю, с разорванным гранатой правым боком. Он подорвал себя сам, когда кончились патроны, чтобы не попасть в плен. Внутренности из широкой рваной раны вывалились наружу, прилипли к песку и уже начали подсыхать, покрытые роем мух. Командира группы Скуратова обнаружили метрах в тридцати от промоины. Расплющенная голова лежала на огромном плоском валуне, и верхние зубы, выдавленные ударом из полости рта, торчали резцами вперёд. Его с трудом удалось опознать по трусам с широкой белой полоской на боках и родимому пятну на бедре левой ноги. В воздухе уже чувствовался трупный смрад, приторный и тошнотворный. От жары тела начали вздуваться и покрылись бордово-синими пятнами.
Молодые солдаты из недавнего пополнения положили останки разведчиков на плащ-палатки и понесли к площадке эвакуации. Пусть привыкают «к трапезе нашей». По дороге носильщиков рвало. Они то и дело склонялись в стороны и давились рвотными спазмами, желчью и тем, что ещё осталось в желудке и выходило наружу. Через пятнадцать минут вертолёты, загруженные под завязку «грузом 200», ушли на базу.
Операция завершилась. Началась эвакуация десантно-штурмовых подразделений. Развернув пушки боевых машин в сторону гор и заняв указанные позиции, рота прикрывала вывод всех, кто принимал участие в поиске погибших и в очистке района от мятежников.
Штурмовики попарно заходили на боевой курс, обрабатывали ракетами и из бортовых пушек ближайшие склоны по мере отхода занимавших их десантников. После отправки последнего десантного подразделения самолёты ушли на свою базу в Баграм, бросив на прощание в ближайшее к нам ущелье «сотку» – стокилограммовую авиабомбу.
Она гулко ухнула, выкинув вверх фонтан камней и песка. Через какое-то время взрывная волна докатилась до нас, шибанула в голову, оглушила, кинула к стенке дувала. Когда рассеялись остатки пыли и гари, над долиной и горами нависла гнетущая тишина.
Нам предстояло идти назад своим ходом, последними оставлять урочище Бадпаш-Кала. Из Джелалабада на прикрытие колонны пришла пара «двадцатьчетвёрок», которая начала кружить над нами и рыскать по окрестностям, водя по сторонам тонкими, как жала, стволами бортовых пушек. Народ на броне приободрился, кто-то закурил, вполголоса забалагурили.
По прежнему маршруту идти было нельзя  – можно нарваться на засаду. Душманы нас просто так не отпустят. Не таковский они народ. Командир пары Ми-24, оставшихся на прикрытие, по рации сообщил, что наблюдает движение «духов» в нашу сторону в распадке метрах в 300 северо-восточнее. Значит, моё предположение подтвердилось – путь, по которому мы шли сюда, уже перекрыт, надо искать новую дорогу.
Переводчик спросил нашего проводника о другом маршруте. За дни, проведённые с нами, этот степенный, немногословный малый немного успокоился, как-то прижился у нас. Звали его Парвиз. Он сдружился со старшиной Петровичем и помогал ему в нехитром полевом солдатском хозяйстве. Из его слов выходило, что есть ещё одна нахоженная тропа, и она проходит на юго-западной окраине урочища. Парвиза снова водрузили на башню головной машины, и колонна двинулась в обратный путь.
Он сидел на поролоновой подстилке, возвышаясь над всеми, величаво, осанисто, и ровным голосом отдавал указания, как и куда ехать.
– Ишь, прямо фараон, – прошипел Володя Шарапов.
– Ага, точь-в-точь На-ху-ву-до-носер! – со смешком поддакнул пулемётчик Казачок.
– Прекрасно образованы стали трактористы в Вологодской области, – Шарапов хмыкнул и отвернулся, давая понять, что диалог закончен.
Через полчаса движения мы очутились у края глубокой промоины с высокими и крутыми стенками. Углы наклона стенок были запредельными, но альтернативы не было. Машины надо спускать здесь. Механики под руководством зампотеха роты хлопотали с тросами. Несколько тросов сцепляли один с другим, а потом один конец прикрепляли к спускаемой машине, другой, для страховки, – к машине, стоявшей следующей на очереди для спуска.
Приступили к спуску первой БМП. Она начала движение медленно, потом всё быстрее и быстрее, постепенно зарываясь носом в грунт. Механик Грицак жал на тормоза, но они уже не держали. Бронированная махина не слушалась штурвала, быстро сползала вместе с осыпающимся грунтом, и её корма поднималась всё выше и выше, грозя опрокинуть корпус через нос, угробить механика и закрыть последний свободный путь назад. В критической точке трос резко натянулся, корма дёрнулась и опустилась. Машина плавно сползла на дно промоины. Таким образом удалось переправить вниз всю оставшуюся технику.
Оставалось два с небольшим часа светового дня. За это время мы должны одолеть около 10 км под прикрытием вертушек, выйти к броду через реку Кабул и успеть перейти под огневое прикрытие нашей артиллерии.
Неожиданно за очередным поворотом выяснилось, что колонна идти не может. Русло перекрывали огромные валуны. Время сжималось неумолимо. Солнце нависло над самым горизонтом, готовое по своему южному обыкновению мгновенно упасть за горную гряду.
Разбившись на группы, тощие, измождённые люди, как муравьи, облепляли камни. Цепляясь мёртвой хваткой за острые края и выступы, напрягая все жилы, и солдаты, и офицеры начали откатывать их в стороны, расчищая путь. Камни были шершавые, с за­зубринами. От них на ладонях лопалась кожа, из рваных ран сочилась кровь, но никто не обращал на это внимания. Так, оттаскивая и скатывая в стороны валуны, мы двигались вперёд больше часа.
Ниже по руслу камни стали меньше, дно расщелины покрылось плоским галечником, и колонна пошла быстрее. Неожиданно головная машина из узкого каменного лабиринта выскочила на открытую широкую площадку  – остров на слиянии двух пересохших русел. Место мне показалось знакомым. У зелёного кустарника стояла видавшая виды знакомая палатка нашего проводника. Рядом грудилась всё та же отара. До переправы оставалось совсем немного.
Замполит положил одну руку на автомат и, махнув другой, сказал проводнику, чтобы тот шел вперёд. Парвиз, покосившись на оружие, спрыгнул с машины в песок и медленно, заплетающимися нетвёрдыми шагами двинулся в сторону своего хозяйства. Так идут, ожидая выстрела в спину, когда ловят последние мгновения жизни.
Его жена, прикрытая ветхой одеждой, хлопотала у отары. Она подняла голову и увидела своего мужа. Некоторое время женщина стояла в недоумении, затем неуверенно, как будто вглядываясь, двинулась ему навстречу. Когда оставалось несколько метров, ноги её подкосились, она рухнула на колени и поползла к нему, опираясь одной рукой о землю, а другую простирая вперёд и вверх, словно обращалась то ли к Аллаху, то ли к нам. И было непонятно, шлёт ли она хвалу или проклятья.
Афганка обняла его ноги за щиколотки и припала к ним, время от времени поднимая голову с открытым ртом в беззвучном плаче, и было видно, как спёкшаяся длинная слюна оторвалась от губы, слегка изгибаясь на ветру, и улетела куда-то в сторону. Наконец она судорожно вцепилась мёртвой хваткой в его колени, так, что вены на иструженных заскорузлых руках вздулись, уткнулась в них головой и замерла, как символ скорби, не издавая ни звука. Подбежали оборванные и чумазые дети. Они смотрели на нас без страха, с любопытством своими чёрными, как мелкие маслины, глазами.
Сидящий рядом на башне старшина Петрович просипел:
– Товарищ командир, там, в десантном отделении, консервы, сахар… На кой они нам? Сухпай всё одно в глотку уже не лезет, может, отдадим ему? – он кивнул в сторону провод­ника.
– Возьми из продуктов всё, всё, что можно мусульманам, и отдай.
– И сахар? – спросил он.
– И сахар, и сгущёнку, – сказал я, – ты же сам говоришь, на кой оно нам.
Бойцы скрылись под бронёй внутри машины, какое-то время шуршали пакетами и кульками, стучали банками. Открылась задняя бронированная дверь, и двое «молодых» бойцов оттащили ящик с консервами, пачки сахара и галет к убогому жилищу пастуха. Не меняя поз, вся семья молча смотрела на происходящее. Женщина подняла голову от колен мужа и, казалось, безучастно тоже наблюдала за солдатами.
Они сложили ящики и груду коробок у входа в палатку, затем трусцой двинулись назад под недовольный рык командира отделения. На половине пути один из них, что-то вспомнив, остановился и бегом вернулся назад. Он достал из накладного кармана куртки три пайковых плитки шоколада в замызганной белой обёртке и сунул в руки чумазым девчонкам. Быстро бегом вернулся к машине, вскочил на верхний броневой лист, получил от старшины звонкую затрещину за нерасторопность, и под общий гогот колонна продолжила обратный путь.
Перед поворотом русла я обернулся назад. Пастух и его жена стояли вдвоём, окружённые своими детьми. Подошла лохматая собака, медленно обошла вокруг ноги хозяина, сунув морду ему между колен, уставилась в нашу сторону. Все они, словно застывшая скульптурная композиция, смотрели нам вслед до тех пор, пока последняя машина не скрылась за поворотом.
Кем мы останемся в их памяти, что они будут думать о нас через годы? Дай Бог, чтобы природная мудрость не оставила в их душах злобы и ненависти к тем, кто невольно нарушил устоявшийся и размеренный ход их и без того непростой жизни.
Вертушки ушли. Колонна подползла к реке уже в сумерках. Мы дали сигнальную ракету, и в нашу радиосеть вошёл командир артбатареи прикрытия. Её старший офицер уточнил координаты колонны, и через пару минут с батареи дали пристрелочный выстрел дымовым снарядом. Сзади нас на откосе ухнуло, поднялся столб дыма и потихоньку стал рассеиваться. Мы начали переправу.

* * *

С погибшими простились после завтрака. Их тела, укрытые в блестящие санитарные мешки, выложили по трое на ребристом броневом листе боевых машин пехоты. После скорбного ритуала и команды «Разойдись!» солдаты и офицеры разбрелись по разным уголкам выделенной отряду территории отдыхать. Была суббота. Бойцы примостились кто где смог – в тени палаток и пальм, под раскидистыми эвкалиптами – и уже через некоторое время мирно посапывали. Известное дело: солдат спит, служба идёт. И было понятно, что всем нам гарантированно отмерян огромный отрезок жизни длиною не меньше суток. По справедливости – один на всех…
В офицерской палатке был накрыт стол с нехитрой закуской. Среди бутылок с «Боржоми» из местного дукана горкой лежала наваленная зелень и какие-то овощи. Центральное место в этом натюрморте занимала фляжка спирта в мокром суконном чехле – «царица бала».
В ожидании моего возвращения из штаба офицеры занимались своими мелкими бытовыми делами.
Сели. Выпили по первой, по второй, третьей помянули павших. Спирт, обжигая глотку и запирая дух, медленно стекал внутрь, расползался по желудку, потом взорвался огненным шаром и тёплой волной пробежал по жилам, ударил в голову. Тело обмякло в безвольной расслабленности и спиной упёрлось в стенку палатки. Рука машинально потянулась в нагрудный карман и нащупала что-то твёрдое. Это был кусок граната.
Он лежал на ладони, тускло и недобро отливая бордово-красным светом, действительно похожий на затвердевающий огонь человеческого сердца, магический оберег от ран и потери крови, талисман, ведущий к победе. Ты ли спасёшь солдата или образ Божьей Матери, что висит рядом с крестом на шее? Кто его знает.
Происходящее в комнате постепенно отдалялось и затягивалось пеленой. Сквозь неё ещё видны были очертания присутствующих людей, слышался пободревший нестройный говорок компании, стук кружек и чей-то нервный смешок.
Где-то впереди медленно текла гранатовая река с водой бордового цвета, сверкающая и искрящаяся на солнце, отливающая в бурлящем потоке многообразием кроваво-красных оттенков.
На другой её стороне вилась метель, и сквозь заряды снега, в просветах явился образ стареющей матери с болезненно-жёлтым лицом и медленно растворился, стёртый снежной круговертью. Откуда-то из глубины памяти опять всплыло то знакомое, еле уловимое и постоянно ускользавшее:

В ручье, что бежит обогретый теплом,
Кусочки граната в луче золотом.
Гранатовым цветом раскрашен закат,
Гранатовый берег, гранатовый сад,
В гранатовом цвете речной перекат,
Гранатовым цветом раскрашен закат.
Воды зачерпнул – там граната куски.
Гранатовый берег от смертной тоски…

У гранатовых рек нет крутых берегов.
У гранатовых рек нет смертельных оков…

Река отдалялась всё дальше и дальше. В снежном крутящемся вихре появились купола храма с позолоченными крестами, а с колокольни неспешно и раскатисто загудел благовест.
Священник с окладистой бородой, творя крестное знамение, пел: «…паче же подкрепи от ужаса смертнаго и сподоби нас непостыдно предстати Создателю нашему в час праведного и страшного суда…»
Где это было? Когда? Наверное, там, в прошлой жизни, которая осталась на другом берегу гранатовой реки и в которую уже никогда не вернуться прежним.
А гулкое храмовое эхо вторило: «…не презри же нас, молящихся тебе, о помощи и заступничестве твоем… Господи Иисусе! Спаси и помилуй нас, рабов твоих грешных… Аминь!»