Уссурийский фронт

Виктор УСОВ

Начало: 3 июля 1918 года

Железнодорожная прогулка к месту развёртывания заняла у доблестной роты далеко не полтора часа, обещанные железнодорожным расписанием. Уж утро следующего дня забрезжило в замызганном оконце туманной серостью, а теплушки с дружинниками всё ещё катили в неизвестность. Неопределённость гремела артиллерийской канонадой. Это большевики, заступив дорогу легиону, не позволяли мятежным чехам и словакам пробиться к Никольску-Уссурийску. Хотя, если начистоту, состав с земской ратью больше стоял на станциях, полустанках и разъездах, чем катил к фронту. То большевистские смутьяны опробовали приёмы саботажной борьбы на нервах солдат и офицеров земства. Однако хорошо всё, что хорошо кончается! Как завершилась и эта езда. Красные бандиты не пустили воинский эшелон под откос. Вагоны с живой силой не обстреливали из придорожных перелесков. Никто из новоявленных дружинников не отстал от поезда.
Лишь одна неприятность докучала в дороге вернувшемуся в строй поручику Розену. Имя ей скука! Выяснилось, что за краткое время мирной жизни бывалый воин отвык от фронтовых обычаев. Заплыл домашним жирком. Как зубоскалил ротный острослов: «Уж лучше не свыкаться, коли нужно расставаться!» – помаявшись для блезиру дурью… надуманными заботами. Офицер подточил цветные карандаши, сложил гармошкой вдоль полосы действий роты полевую карту, разобрал-собрал-протёр револьвер, перетряхнул барахлишко в вещмешке – переделал всё, и, окончательно загрустив, поручик надумал вздремнуть. Прошлый окопный опыт подсказывал ему, что это верный способ скоротать время в пути. Бросив шинельку на нары, герой с именем благоверной супруги на устах прикорнул.
Командирский сон чуток. И не только ухом. Когда ротному почудился запах давленых клопов, он тотчас смикитил: «Коньячное d᾽ambre!» − и приоткрыл один глаз. В медной кружке, приставленной к его носу, плескалась пахучая жидкость. Над подношением белело счастливое лицо младшего ротного офицера. «Это божье наказание, а не помощник!» − подумалось Розену.
Разбудивший его подпоручик Лешкевич-Зенович-Ольненский, сиял как начищенная полковая труба. Сергей Иеронимович находился в отличном расположении духа и, баламутя содержимое «братины», «извлекал душу «конины»» – его аромат.
− Вы слышите этот букет? – спросил ротного командира мушкетёр, ветреник и красавец блондин с прозрачно-синими очами, каких рождает только Полесье. − Пахнет солнечной Францией… − родственника князей Друцких-Любецких («Из Рюриковичей!» − как любил к месту и не совсем рекомендоваться баловень светских львиц, любимец высшего общества и душа офицерского собрания) нынче распирало от осознания своего возвращения в действующую армию.
Розен было рассердился, однако, припомнив волнения, сомнения и радость, испытанную перед строем нижних чинов после долгого перерыва в службе, строгий командир смягчился. Со сна хриплым голосом «отец родной» озаботился состоянием подчинённого:
− Что с вами, подпоручик?
− Ростислав Родионович… голуба. Командир мой дорогой! – пьяненько всхлипнул помощник. Поручик скривился. Изливавшийся из груди Лешкевича-Зеновича-Ольненского спиртуозный дух хотелось заесть маринованной луковкой.
− Сергей Иеронимович, батенька, помилуйте! Когда ваша милость успела так надраться? – негодуя, вскипел Розен. – С полчаса назад я прикорнул, просыпаюсь, а вы уже лыка не вяжете!
Как бы между прочим – нижним чинам предосудительно встревать в разговоры офицеров, – помешивая уголья в буржуйке, дружинник земства рядовой Семён Курочкин брякнул:
− «Солдат с ружьём братается, от котла наедается и дымом согревается!» − Вестовой Курочкин в роте числился записным балагуром. Холщовый сидор Курочкина вместил в себя не только «шильце, мыльце, брильце да шнурок от порток», но и добрую пачку почтовых открыток времён германской войны. Милых его сердцу картинок с поговорками и прибаутками.
Пьяный подпоручик глянул на словоохотливого дружинника, «аки солдат на вошь», и, гаденько хихикнув, приказал:
− Курочкин! − Услыхав свою фамилию, Семён затворил топочную дверцу буржуйки и, откликаясь по артикулу, вскочил с чурбака. Каменея лицом, вестовой вытянулся в струнку: руки по швам, пятки вместе, носки врозь. − Отставить изрыгать лукавство!
− Слушаюсь, ваше благородие! – гаркнул старослужащий.
− Лучше, братец, – «одна нога здесь, другая там!» – сгоняй до каптенармуса! − Подпоручик обернулся к командиру, присевшему на краешек полатей. – Мы с их благородием господином поручиком желаем отметить наше возвращение под воинское знамя! – пошатывающийся Рюрикович развёл руками. − А закусывать… − надув щёки, Лешкевич-Зенович-Ольненский прихлопнул их ладонями, фыркнув на манер жеребца, − соломой мы не умеем-с! Извиняйте, из стрелков-с! В кавалериях не служили-с!
Затаившаяся по ярусам нар «серая скотина» просто буравила Розена испытующими взглядами, и поручик решил не строить перед подчинёнными «буку». Этакого тирана в погонах. Свести вызывающий проступок младшего офицера к шутке, оставив объяснение этого конфуза на потом. Приняв решение, ротный подал голос:
− Дружинник Курочкин!
Замерший, как в строю, вестовой отрапортовал:
− Я!
− Отставить каптенармуса!
− Есть отставить каптенармуса! – подтвердил команду дружинник.
− Семён, оставайтесь при печке! Поставьте чай, а за продовольствием… − ротный командир осмотрелся по углам. – За харчами отправится дружинник Тихомиров!
Назначенный нижний чин, откликнувшись:
− Я! − заверил командира в своей сметливости. − Всё будет исполнено точно и в срок!
Довольно хлопнув в ладоши, подпоручик дополнил командирский инструктаж:
− Братец, будь настойчив в вагоне чудес полкового Али-бабы! Помни! Боевые товарищи ждут тебя с трофеями. Не подведи их…
Дружинник улыбнулся:
− Не сомневайтесь, ваше благородие! Исполню в лучшем виде. – И, юркнув в окно, Тихомиров загремел подковками ботинок по крыше вагона. Проводив посыльного, подпоручик подсел на нары к отдыхавшему от осточертевших сапог ротному командиру. Дрыгая и болтая сопревшими ступнями, босоногий поручик шевелил в своё удовольствие синюшно-красными пальцами.
– Ростислав Родионович…
Розен откликнулся:
− Я вас слушаю, Сергей Иеронимович!
− Покорнейше прошу вас извинить меня за фарс! − склонивши голову, покаялся заместитель ротного командира. – Согласен! Выходка дурацкая… но бес попутал. Сами понимаете, может, на следующей версте нам вместе идти в бой, а мы, сударь, толком не знаем ни друг друга, ни бойцов…
− Ну да… − буркнул в нос потянувшийся за портянкой командир.
− Не притёрлись…
Желание уязвить негодного мальчишку заставило Розена отставить обуваться:
− Вы полагаете…
Но помощник поспешил заверить поручика:
– Я и в мыслях не держал пить в одиночестве! – Розен вопросительно вскинул бровь. − Истинный крест! – как на икону, на командирскую гримасу побожился подпоручик. − Ополоснул рот нектаром и…
− Сплюнул! – съязвил Розен.
Краснея, подпоручик смешался:
− Не то чтобы плюнул… − плут и в мыслях не держал плеваться подобными напитками, – сглотнул… нечаянно!
− Изволили шутки шутить, сударь! – посетовал ротный, и подпоручик повесил буйную головушку. – Удачно?
− Извините?.. − не понял насупившийся подпоручик.
− Результат удовлетворил вашу милость?
Краснея, Лешкевич-Зенович-Ольненский кивнул. Розен улыбнулся. Взяв отставленную кружку, ментор заглянул внутрь. Тёмно-жжёная, тягуче-густая, томно-вязкая жидкость плескалась на дне банальной солдатской посудины. Сглотнув слюнку, поручик, не глядя на проштрафившегося помощника, выхлебал из неё всё содержимое без остатка. По-мужицки утирая ладонью губы, оскоромившийся, подвёл черту под инцидентом:
– Отдаёт «Кизляркой»!
Оживая, подпоручик хитро сверкнул прищуренным глазом:
− Вот жила!
Сразу не сообразив: «Кто жила?» − Розен сурово глянул на подпоручика. Передразнивая шельмеца, всучившего ему «не тот» напиток, помощник изобразил южный акцент продувной бестии:
− «Берите, ваше благородие, не пожалеете! Эриванского розлива, от самого Шустова. Из прежних запасов!»
Оценивая испитое, Розен почмокал губами. Нет, в напитке не чувствовалось привычных ноток элитного бренди. Можно было настаивать на выводах своей дегустации:
− Определённо, подпоручик, сей виноградный спирт выжгла винокурня господина Тамазова! – Офицеры дружно засмеялись. – Возможно, Сергей Иеронимович, этот Fine Champagne «женили», разбавив «живую воду» армянским нектаром для придания продукту пикантного послевкусия, − командир подмигнул младшему офицеру. – Быть может, сударь, если вы плеснёте в кружку ещё «на донышке», я смогу лучше различить, в чём тут подвох. – Поручик протянул кружку, подставляя её под булькающую из бутылочного горлышка влагу.
− Извольте, сударь! – объявил виночерпий. – Можете приступать к дегустации!
Над их головами раздался грохот. Дружинник Тихомиров возвращался с продуктами.

* * *

Освобождаясь от излишков пара, паровоз «чухнул», заскрежетал тормозами и встал. Под лязг буферов и звон ударно-упряжных сцепок состав напоследок перетряхнуло. И всё! Дорога на войну закончилась. Отряхивая с галифе и гимнастёрки соломку, из дверей вагона выглянул фельдфебель Плахов. Огляделся, присвистнул, объявил:
− Ваше благородие, кажись, прибыли!
О том, что они у места назначения, офицеры догадались и без подсказки нижнего чина. На подъезде к пункту развёртывания влажный ветер не только заносил в распахнутые теплушки таёжный дух и уханье разрывов ближнего сражения, но и тащил внутрь гарь пожарищ, вонь карболки и запах подгоревшей каши. Оно и понятно, впереди их ждал военный лагерь. Прибывший состав упёрся паровозом в хвост эшелона чехословацкого корпуса. По обе стороны путевой насыпи кем-то непутёвым было разбито картофельное поле, ныне вчистую вытоптанное тяжёлой солдатской обувкой. Серую пыль низины с повыдерганной вялой картофельной ботвой охватывала в пригоршню череда поросших дубравами холмов. Вдоль лесных опушек тянулись ряды полотняных армейских шатров. Белые палатки лазарета расчерчивали красные кресты. Чёрные котлы полевых кухонь присели под тяжестью сизых дымов. Ожидая свой черёд, замер строй орудийных передков с зарядными ящиками. Штабеля крашеных деревянных коробов с боеприпасами и запасным оружием обходил одинокий часовой. Чуть в стороне армейского имущества вышагивали строем его товарищи-легионеры в серой форме. Те, что который день без толку толкли в прах приморскую землю, но и на пядь не продвинулись к Никольску-Уссурийску.
Над бивуаком союзников день и ночь висело мучнистое пылевое облако. Припорошивший лесную зелень земляной тлен проникал под солдатскую форму, лез в глаза, старил волосы. Забиваясь в рот и нос, пыльная мучка затрудняла дыхание легионеров и, противно скрипя песочком на зубах, отбивала у служивых охоту есть. Неглубокие братские захоронения смердели мертвечиной. От дурно стиранных бинтов, лазаретных корзин с отнятой или иссечённой плотью несло кислятиной загустевшей крови. Превратившиеся в гигантский человеческий нужник ближние перелески исторгали из кустов гадкий дух испражнений. Давая понять, чем «пахнет» предбанник войны, лагерная вонь коробила нервную систему прибывшим земцам.
Если в лагере смердела жизнь, за курчавым дубняком невысокого хребта гуляла сама Смерть, и от её шагов здесь, под солдатским постоем, дрожала земля. То на чьи-то горемычные головы сыпались орудийные бомбы. Бухаясь оземь, рвались окаянные в железную щепу, разя в округе всё и вся. Погибели этого было мало! Скаля зубы, Костлявая, заливаясь трещоткой пулемётов, истово водила палкой по своим истлевшим рёбрам, меча в людей свинцовый горох. Нахохотавшись хлопками ручных гранат над окровавленными, пробитыми, изорванными трупами, Курносая, щёлкая костяшками пальцев, гремела ружейной пальбой. Своих жертв старая карга предпочитала бить наверняка, под обрез грудины.
Там, за лесистым перевалом, незваные чехи со словаками расплачивались жизнью за отправку домой. Вдосталь чужаки попотели кровушкой. Хозяева земли не желали жертвовать Отчизной на благо чужого дяди. Туда и направлялась рота земских дружинников поручика Розена. Ценой героизма русских солдат помочь иностранным легионерам прорвать оборону чумазых шахтёров Сучана и Зыбунного. Штыком и гранатой оттеснить с рубежа деповских мастеровых в промасленных спецовках и пропахших своим и конским потом казаков Вольного стана. Всех тех соотечественников, кто думал о судьбе России несколько иначе, чем Розен с товарищами, готовыми идти супротив соплеменников на смертный бой.
Увидав, что, путаясь в сабельных ножнах, вдоль вагонов насыпью уже бежал офицер связи, ротный подал голос:
− Плахов, командуйте разгрузку!
Когда австро-венгерское кепи спешившего сравнялось с подошвами сапог стоявших у края теплушки офицеров, посыльный козырнул:
− Капитан Заборский! – Русские командиры ответили на приветствие. − Господ офицеров срочно требуют в штаб полка!
Сырой лесистой тропой капитан Марек Заборский провёл Розена с помощником к штабной землянке наступавших легионеров. Сооружение размещалось в затенённой седловине сопки, от подножья которой во всю обозримую ширь разбегалась долина. По холмистой местности густая зелень перелесков чередовалась со стоялой желтизной луговых трав, и эту пастораль рассекали коричнево-галечные берега множества струящихся на встречу с Амурским заливом хрустально-белых стремительно-прозрачных речушек.
Входя на командный пункт, офицер связи звонко представил прибывших:
− Господин полковник, офицеры приданной штурмовой роты!
Склонившаяся над оперативными картами буквой Z главная фигура штаба неспешно повернулась к вошедшим. Оглядев подоспевшее подкрепление, военачальник кивнул капитану:
− Свободен! – и, представляясь, протянул поручику руку. − Полковник Казимир Радивоевич! – Ладонь тактика была суха и холодна. Собираясь отрекомендоваться, Розен напряг грудь, но говорить не пришлось. – Господа офицеры, – объявил легионер, – обмениваться подробностями биографий будем после победы. В ресторациях Никольска-Уссурийска! – Если рукопожатие полковника было крепким и внушало уважение, пафосная речь легионера на ломаном русском языке была потешна. Однако ротным командирам было не до смеха. Полковник знал, что от них требовать: − Сейчас меня интересует только одно: когда вы, господа офицеры, сможете атаковать? − Судя по фамилии, легионер происходил из словаков. Поворотившись к русским офицерам тылом, перехваченным портупейными ремнями, сын иного славянского народа оказался лицом к топографической карте. На схеме наступления стоял большой бархатный футляр чертёжных инструментов, а сама карта пестрела цветными пометками. Выколупав ногтем из готовальни пару центриков, полковник объявил: – Вот здесь и здесь! – Радивоевич воткнул в намеченные участки обе кнопки. Вставив в углубления их головок ножку кронциркуля, истый штабист очертил малыми окружностями зоны предполагаемого прорыва вражеской обороны. – Вы взломаете укрепления большевиков! Следом в прорыв пойдут легионеры, и мы рассечём оборону красных, − стратег пристукнул ребром ладони по синей черте, обозначавшей передний край фронта, – вот так!
– Что ж, – с мрачным видом изрёк поручик Розен, – нам, господа, осталось сверить часы! – Одобрявший нормальную человеческую аккуратность, ветеран на дух не выносил европейский педантизм. Наблюдая, как, прикусивши кончик языка, полковник штрихует красным полосу соприкосновения его роты с обороной противника, поручик содрогался от неприязни. Марать землю под ногами его роты красным – чистое кощунство! Однако словаку было мало дела до чужих переживаний. Полковник спешил домой. Если он не оттеснит большевиков от Никольско-Уссурийского железнодорожного узла, не разблокирует Транссиб, к трюмам американских, британских и французских судов не доедут тысячи его соплеменников и сотни тысяч пудов награбленных богатств. А царское золото ох как ждут в Праге и Братиславе.
– Время вашего выступления, господа офицеры, − на запястье Казимира Радивоевича блеснуло стекло американских часов, – в половине…
− Господин полковник! – Радивоевичу помешали высказаться. – Разрешите внести поправки в план наступления! – Вольнодумство младших по званию не допускалось в Австро-Венгерской армии. Оттого, опешив, полковник Чехословацкого легиона забыл, что хотел сказать, и застыл с открытым ртом. – Для успешного использования приданных вам, господин полковник, сил как минимум нужен сопутствующий алгоритм действий.
– Алгоритм! – багровея лицом, Радивоевич, схватив со стола разметочный циркуль, принялся равнять высоту его ножек-иголок.
– Массированный артналёт и выставление дымовой завесы!
Ему перечил русский наглец, и мысли полковника путались. Математический ум слушателя Берлинской высшей технической школы охватило смятение. Он поэтапно вычислил-выстроил наступательное продвижение войск. Вроде бы учёл всё, был скрупулёзен в мелочах – и нате вам! Эти русские путаники рушат все его ладные построения! Когда он в сердцах кинул на стол с картами, схемами, планами чертёжный инструмент Reißzeugfabrik E. O. Richter & Co, полковничьи пальцы дрожали от возбуждения. Чехословацкий офицер холодно осведомился:
− Аргументируйте ваши возражения, поручик! Однако помните, начальник штаба корпуса генерального штаба генерал господин Дитерихс изволит меня подталкивать в спину.
Ответ не заставил себя ждать:
− Можете сообщить в ставку главного командования, господин полковник: основаниями задержки являются мой двухлетний фронтовой опыт, ранения, контузия и отравление газом.

* * *

По возвращении отцы-командиры застали нахохлившихся дружинников своей роты сидевшими рядком на железнодорожной насыпи. Освободившиеся вагоны уже отогнали в тыл, и на путях под парами стоял бронепоезд. Крашенный в защитные тона монструозный механизм, грозящий белому свету жерлами орудийных башен и торчащими из амбразур бронированных колпаков и бортовых бойниц смертоносными рылами пулемётов.
− Ваше благородие! – из люка верхней орудийной башни ротных офицеров приветствовала широкой улыбкой голова непоседы Кузьмы Плахова. – Гляньте на это чудо-юдо! – Плахов похлопал ладонью по крутым башенным скосам. – Какая силища! – Щербатое лицо фельдфебеля с полосками белёсых бровей, облупленный нос картошкой, красные оттопыренные уши и даже обвисшая на тех «лопухах» вылинявшая фуражная шапка свидетельствовали: Кузьма был счастлив! – Останусь жив, ей-ей, запишусь в команду этого броненосца! − На вольности нижнего чина поручик Розен ограничился лишь злым взглядом, а подпоручик Лешкевич-Зенович-Ольненский призывно махнул рукой.
− Слезайте, Плахов! Право слово, Ростислав Родионович, не фельдфебель, а дитё малое!
– Сергей Иеронимович… – поджавши губы, обмолвился поручик.
– Мы ждём вашего доклада! – уже строже прикрикнул подпоручик и посетовал: – Революция, господин поручик, окончательно задурила людям голову.
Соглашаясь с неутешительным выводом младшего ротного офицера, ротный командир пожал плечами:
– Cʹest la vie de monsieur!
Продолжая сетовать:
– Хороший солдат, но чувство меры уже потерял! – Подпоручик обернулся к спрыгнувшему с бортовой скобы Плахову и звенящим шёпотом потребовал объяснений: – Вас, фельд­фебель, оставили при роте, а вы…
Ему выговаривали, а взмыленный от лазанья по лестницам, трапам и щелям сухопутного броненосца фельдфебель улыбался. Кузьма не умел иначе! Улыбка на все случаи жизни была его защитой. Как броневой лист для «кипятившегося» маневрового паровоза за его спиной.
− Ваше благородие, всё готово к маршу! – браво отрапортовал Плахов. – Боепитание наличествует, бомбы розданы, дружинники вон сидят и от нетерпения жуют травинки!
Мучимый удушьем Розен с осторожностью вдохнул полной грудью. Его травленным германским газом лёгким от самого дома недоставало воздуха. С грехом пополам кислород вдыхался куда следует, но дальше дело не шло. Воздушная смесь не растворялась в крови. А значит, поручик задыхался. А тут! Ни жжения в трахее, ни покалывания в бронхах, ни клёкота в плевре. Офицер приободрился. С прищуром из-под козырька приставленной ладони он окинул взором лесное приволье. День выдался ведренным, под голубым благолепием небес тратить силы на попрёки не хотелось. И на кой ляд, спрашивается, ему в роте нужен подпоручик! Пускай призывает к порядку их расхлябанное воинство… покуда, любуясь божьим привольем, начальство не надышится до звона в висках.
Чтобы сложить голову «за правое дело», этот июльский день действительно задался на славу. Да и час настал подходящий. Выкатившись в зенит, яростное солнце заливало светом весь приморский мир. Подняв маньчжурское небо на невероятную вышину, пушистые облака наполнили пространство меж ним и землёй прозрачно-свежим воздухом. Раздвинувшись на всю доступную ширь, горизонт уступил место суровой черноте дальних и ближних гор, малахитовой зелени лесов, изумрудно-сочным луговым травам. Сухой жар середины лета обрызгал травы подле комлей шелестящих листвой березняков-осинников кляксами белых, красных, жёлтых и синих полевых цветов. Летняя пора напустила на их нежные соцветья белых, жёлтых, пёстрых и чёрных бабочек. Ясные погоды способствовали разноголосым птичьим переливам и хоровому цвирканью кузнечиков.
Чувствуя прилив сил, Розен окликнул смурого фельдфебеля, внемлющего наставлениям его помощника:
− Плахов!
− Слушаю, ваше благородие!
− Платформу с гаубицей выкатили на позицию?
Плахов подтвердил, что переднюю орудийную платформу отцепили от бронепоезда и откатили за поворот:
− Туда, − фельдфебель указал пальцем, куда именно, − отсюда не видать!
Ротный сделал первый шаг вдогонку за артиллеристами.
– Подпоручик, – уже на ходу он отдал распоряжение по роте, – прикажите бойцам строиться и выдвигайтесь по насыпи вслед за мной! – И велел Плахову: – Однако идёмте, фельдфебель, глянем, как там расположились пушкари!
Белая речная галька железнодорожной насыпи сухо хрустела под армейской обувкой. Шагавший Розен был сосредоточен и хмур. Ещё чуть-чуть, и станет понятно, чего стоят его затраченные на формирование штурмовой роты труды. По численности, конечно, одно название, а не полнокровная боевая единица. Пустяшная горсточка башибузуков. Едва полурота набралась. Одно утешение в помощь – заповеди великих предшественников: «Воюют уменьем, а не числом!» Чего уж сокрушаться, не больно много в области охотников добровольно записываться в смертники. Как про его подчинённых отзывался сам командующий Сергей Сергеевич Толстов: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах!» Топтать сапогами сыпучую гальку было неудобно, однако перед развёртыванием к атаке своего немногочисленного воинства командиру было желательно глянуть на пушку с её прислугой. От её успешного бомбометания зависело слишком много. Успех наступления господина полковника Радивоевича и жизнь доверившихся ему дружинников.
Отставая полшага от переживавшего свои думки офицера, с его левого плеча о чём-то бубнил Кузьма. Розен прислушался:
− Бронированный паровоз, ваше благородие, есть боевой пост командира! Стоишь в наблюдательной башенке и играешь в перебор распределительной доской. Жмёшь кнопки, а в нужном тебе месте от этой забавы цветные лампочки загораются. Поступил сигнал – пали из всех стволов! Однако электричество – это сила! Телефон-телеграф… или динамо-машина. Одна выдаёт ток всей железнодорожной боевой машине, − восторгу Плахова совершенством смертоубийственной техники не было конца. – Засвистели пули, паровозная бригада опустила железные ставни с прорезями… – В горле хвастуна запершило. Откашлявшись и сплюнув в полынь гадкую пыль, фельдфебель продолжил распространяться о таившихся в бронированных вагонах чудесах. – Башня, а в ней трёхдюймовая орудийная установка без малого сто двадцать пудов весу! Что скажете, ваше благородие, если узнаете, что её проворачивает на специальных тягах один бомбардир-наводчик? Боекомплект тут же, у канонира под рукой, в особой камере под поворотным кругом.
Поручика утомил трёп Плахова, и он уточнил:
− Кузьма, мы идём в правильном направлении?
Плахову ещё о многом хотелось рассказать. И о паровом отоплении вагонов бронепоезда, их звукоизоляции, громкоговорящей связи и прочих бытовых удобствах на службе у его экипажа.
– Идём? – Кузьма сбился с мысли. Сообразив, что от него требуется, Плахов доложил: – Так точно, ваше благородие! Орудийный фейерверкер хвастал, что их команда спрячет орудие в складках местности. Так что, ваше благородие, нам прямая дорога за этот бугор! − И вновь под стопами идущих шелестит галька, а над ухом Розена нудит фельдфебель. – Бронеплощадка кроме башенной орудийной установки разделена пулемётными казематами. По шесть стволов на каждый борт. Во время стрельбы охлаждение пулемётов идёт из специальной водопроводной системы. Ежели вы, ваше благородие, полагаете, что солдат внутри того железа как сельдей в бочке напихано… – От удачного сравнения Плахов хохотнул. – Ваше благородие ошибается! Внутри сего грозного железа обретается три взвода. Ну и, само собой разумеется, паровозная бригада.
Наконец они пришли. Фельдфебель закончил трепаться, и взору Розена предстал сам «король битв». На обычной четырёхосной товарной платформе с металлическим кузовом системы «Фокс-Арбель», задрав пятидюймовый ствол с углом возвышения в двадцать градусов к приморским небесам, стояло казнозарядное, шестидесятифунтовое английское орудие MK I. Обложенное вкруг лафета мешками с песком, орудие изготовилось к бомбометанию. Кронштейны боковых бортов платформы уже были отданы, и откинутые борта опущены на подспорье из деревянных брусьев. На образовавшейся площадке орудийная прислуга (восемь душ: наводчик, замковый, заряжающий с помощником, установщик, снарядные, подносчик) могла свободно шуровать при орудии. Чуть в стороне, в кустах, поручик разглядел штабель сосновых ящиков с унитарными зарядами.
− Господа на экскурсию? − заметив посторонних с высоты платформы, их окликнул молоденький прапорщик. Девятый в обслуге − он же командир орудия. После его окрика из канавы, поросшей лещиной, на насыпь вылез позёвывающий часовой. Угрожая незнакомцам штыком, нижний чин подал положенную ему уставом караульной службы реплику:
− Стой, кто идёт?
− «Зимний холод, летний зной – всё снесёт наш часовой!» − отреагировал на подобное «рвение в службе» фельдфебель Плахов.
Воздержавшийся от замечаний Розен объявил заспанному растяпе:
− Поручик Розен, командир штурмовой роты! Прибыл к главному артиллерийскому начальству для согласования совместных действий. – На путях за его плечами показалась голова воинской колонны на марше. − Вон и младший офицер с ротой на подходе!
Артиллерийской позицией командовал прапорщик. Выученик Сергиевского артиллерийского училища оказался юн, свеж, белолиц и, на взгляд поручика, малоопытен в житейском плане. Зато, по слухам, прапорщик был зело сведущ в части стрельбы из две тысячи девятисотдвенадцатифунтовых осадных пушек Vickers Mk I.
− Господа офицеры, − со своих верхов откликнулся главный артиллерист, − честь имею, прапорщик Казаков Илья Николаевич…
Розен представился сам и начал рекомендовать командиру орудия младшего ротного офицера:
− Мой помощник подпоручик Лешкевич-Зенович-Ольненский… − Но подбежавший по его знаку Сергей Иеронимович встрял в это дело:
− Свойственник князей Друцких-Любецких, из Рюриковичей!
− Честь имею, подпоручик! – недостаточно знатный прапорщик виновато улыбнулся Лешкевичу-Зеновичу-Ольненскому. – Внучатый племянник генерал-майора Казакова, потомственный дворянин, землевладелец Бобровского уезда. − Родовитый подпоручик удовлетворённо кивнул головой. За личными рекомендациями последовал осмотр орудия, вверенного заботам прапорщика.
− Моё орудие, господа офицеры, по навесной траектории способно бросить на расстояние десяти тысяч ярдов заряд мелинита весом в полтора с четвертью пуда. − Командир штурмовой роты переглянулся с младшим офицером, и прапорщик спохватился: – Сами понимаете, господа, тактико-технические данные британские, − одетый в пошитую в Великобритании форму артиллерист по-русски развёл руками. – В пересчёте на наши длины выйдет девять вёрст… − ровных цифирь не сложилось, но отпрыск воронежских помещиков нашёл выход: − с небольшим гаком! Скажите, что вам, господин поручик, требуется перепахать в сих пределах, и я всё там разворочу.
Розен с сомнением глянул на Master Gunner: «Больно молод, горяч, самоуверен. Не подвёл бы!» – и посчитал нелишним напомнить прапорщику о неудачах предшественников:
− В штабе наступления мне сообщили, что сломить сопротивление врага с наскоку не представилось возможным. Помешали какие-то «объективные обстоятельства». Однако командующий корпусом генерального штаба генерал-майор Шокоров отказал легионерам в этих оправданиях! Оставив два…
− Узнаю Владимира Николаевича, − зарделся румянцем прапорщик. – Крут без меры. Мой брат Аркадий служил под его командой. Говорил, что старик строг, но справедлив.
Розен оставил личные воспоминания артиллериста без комментариев:
− Помехами генерал признал земляные укрепления обороняющихся и мастерскую стрельбу их батарей!
На безоблачно радостное лицо прапорщика набежала тень сомнений:
– Да, да! Контрбатарейный огонь! Меня предупреждали, но я, простите, не учёл… – командир осадного орудия запнулся. Вид забывчивого «студента», от действий которого зависело практически всё, был пугающе комичен.
− О чём вы забыли? – ротный не на шутку взволновался.
− Хотел для корректировки огня подвесить на привязном аэростате наблюдателя с телефонистом-сигнальщиком. Вон там, в полуверстах, господин поручик, − Казаков махнул рукой, − стоит платформа с летучим пузырём и корзиной французской системы «Како». Союзники отслюнили от своих щедрот на общее дело! − Прапорщик по-простецки сплюнул с платформы в заросли чертополоха. – После вашего замечания, господин поручик, придётся выносить управление огнём ещё версты на две вперёд. Пожалуй, прикажу взводу охранения оборудовать земляной наблюдательный пункт в полосе наступления и поручу ординарцу-разведчику протянуть туда телефонный провод. Мороки, господа, с этой связью не оберёшься!
Розен глянул на стрелки часов:
− Управитесь за пару часов?
Ответом было утвердительное:
− Не извольте сомневаться! Вы, господин поручик, можете с ротой сосредотачиваться для броска, а я с Божьей помощью начну артналёт в запланированный интервал времени. Пристреляюсь, зачну интенсивное бомбометание, затем обрушу на передовую позицию вал огня. − Прапорщик не мог не похвастаться своим орудием. − До восьми выстрелов в минуту! Вы подымаетесь вслед за разрывами. Мне сообщают о начале атаки, и, выставляя дымовую завесу, я палю выстрел за выстрелом. − Вызубренный урок отскочил от зубов прапорщика. – Ничего не напутал?
Смеясь, Розен протянул юноше руку и, пожимая его узкую кисть, кивнул:
− Всё в точности, Илья Николаевич! Надеюсь, что наша общая попытка атаковать увенчается успехом!
− Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! – прапорщик трижды сплюнул через левое плечо. – Удачи, господа! – Офицеры распрощались, и Розен с подпоручиком Лешкевичем-Зеновичем-Ольненским и не отстающим от них Плаховым отправились к воинской команде. Они уже достаточно далеко отошли от орудийной позиции, но всё ещё могли слышать рассуждения главного артиллериста:
− Всё, да не всё! У малютки есть свои недостатки. Например, частые осечки… Или взять хотя бы проблемы с противооткатным устройством. Моя крошка не оснащена дульным тормозом!
Слыша такое, Розен, втянув голову в плечи, прибавил шагу. Настроение у него вновь испортилось.

* * *

Заплетённая колючим шиповником лещина, утыканная дьяволом шипастыми малиновыми прутами, не хуже колючей проволоки сдерживала движение дружинников, готовившихся к штурму. Хотя… лежать в канаве, укрывшись в зарослях крапивы, не одно и то же, что прикрывать голову ладонями под белыми разрывами бризантных гранат красной артиллерии. Чертыхаясь и поскуливая: кто-то умудрился умостить зад в изодранных чёртовым деревом портах на ежовом барбарисе, кто-то ожёг лицо, шаркнув щекой о шпорник, − гренадеры терпеливо ожидали команды идти убивать врагов и умирать самим. До той поры над целовавшим дёрн земским воинством носились в обе стороны огненные кометы орудийных бомб. Противоборствующие стороны обменивались артиллерийскими ударами. Стоило парочке таких «Змеев Горынычей» рухнуть наземь посередь пролёта, и командиру затаившихся в бурьяне бойцов некого было бы подымать в атаку. Но Бог до времени миловал земцев, греющих потными ладонями железные рубашки ручных гранат.
Между тем их враги там, на возвышенности, укрывшись за жёлтой глинистой полоской бруствера, вжимаясь в землю, ожидали атаку. Басившее до поры отдельными выстрелами орудие прапорщика Казакова завершало пристрелку. С разрывом каждой очередной бомбы орудийная прислуга гаубицы подправляла целик, и снаряды «ложились» всё ближе и ближе к большевистским позициям. Услыхав глухое «бум!», в окопах знали: жди гостинец! С приближением к месту падения в небесах нарастал вой и подсвист посланного «в белый свет как в копеечку» взрывного заряда. И – раз! Загудев, земная твердь под ногами сотрясалась от чудовищной силы взрыва. Вскинувши к небесам сотни пудов грунта, извергшая почву чудовищная сила, надсадно охнув, расшвыривала во все стороны камни, щепки и осколки металла. Затем наваливалась гнетущая тишина, и вознесённые подрывом тяжести с шорохом рушились обратно, хороня под обломками и землёй всё и вся.
Сквозь снарядный посвист, гром разрывов и грохот землетрясений поручик услыхал страстный шепоток: «Ни с небом, ни с ветром не дружись, а земли-матушки держись!» Поручик вздохнул: «Курочкин заклинает судьбу. Добрый воин», − подумалось Розену. В его собственной душе переживания о бренности всего сущего были загнаны понятием долга в отдалённые потёмки. В офицерской груди и без слезливых сомнений всё гудело от нервного напряжения. Он сделался сродни сдавленной до последнего предела пружине, и эта сила заполнила весь объём его тела. Если он сам не трясся от близости смерти, братья по оружию её страшились. «Боятся солдатушки, бравы ребятушки!» − поручик усмехнулся и, пересиливая застивший взор ужас, выглянул из укрытия.
Некогда зелёный луг пестрел чёрными плешинами снарядных воронок. Меж вывернутой взрывами чёрной землёй часто лежали серые трупы легионеров. То постаралась трёхдюймовая «коса смерти». Но теперь самих окопавшихся с той стороны поля большевиков ожидал час расплаты. Ответный огонь красных так и не нащупал позицию прапорщика Казакова. Теперь над их траншеями вырастали хмурые грибы разрывов. Дорвавшийся до практических стрельб «мастер-наводчик» Казаков позволил себе испробовать всё разнообразие имеющихся боезарядов. Безусловно, в его бомбометании преобладали фугасы, как только что прогудевшая над головой Розена дура, плюхнувшаяся подле водонапорной башни станции Надеждинской.
Шлепок падения. Секундная задержка. Треск разрыва. В небо взметнулся фонтан земли. С грунтом летят куски кирпича, расщеплённые брёвна, ошмётки человеческих тел и скотских туш, обломки орудийных ящиков и прочая мишура. Следом на пристанционную территорию налетает очередной заряд. Термитный снаряд господина изобретателя Стефановича, а может, и инженера Яковлева. Кто его знает, что было под рукой у заряжающего канонира. За полминуты до падения бомбы дистанционная трубка воспламенила порошкообразное вещество её начинки, и горящий огненный вихрь рухнул за бугор. В месте приземления «красного петуха» разгорелась огненная стихия чудовищной силы. Столб дыма и пламени показался над пригорком, и всполохи пожара озарили поле боя адским малиновым светом. Стоило жирной гари опуститься на позиции обороняющихся, как шлейф дыма и серого пепла разорвали белые вспышки бризантной шрапнели. Пришла пора окропить землю «красненьким». Вскочив в полный рост, Розен, срываясь на discantus, проорал:
− Рота, на штурм позиций безбожного врага, вперёд! – Подымая дружинников в атаку, подпоручик с фельдфебелем вторили его призыву. Гортанные команды пугали бойцов не хуже ора охочих до мертвечины ворон. Однако спины поднявшихся сотоварищей понуждали вставать самых робких. – Перебежками, вперёд, марш! – заходился в крике поручик.
Дружинники пробежали десяток саженей, когда в вымерших, развороченных артиллерией окопах оборонявшиеся, готовые стоять до конца, пересилив свои страхи, взяли наступающих земцев на мушку. Вжикнув, первые пули поразили вырвавшихся вперёд молодцов. Охнув или молча, как подкошенные, убитые и раненые упали подле раздувшихся от жары, тронутых тлением трупов чехов и словаков – жертв былых атак.
Не жалея глотки, ротный гаркнул:
– Хоронись! – И, падая наземь, схватил раззявленным ртом пучок жёсткого пырея. Ни проглотить, ни выплюнуть. Не дожидаясь, когда командир отплюётся да откашляется, младший офицер распорядился:
− По-пластунски, вперёд! – крикнул в залёгшую цепь подпоручик Лешкевич-Зенович-Ольненский. Приказ требовал от бойцов пасть небритой мордой в пованивающую кровью землю. Ухватиться за обгорелые травы и, истово лапая дернину скрюченными пальцами, отталкиваясь вперёд локтями и коленями, вихлять задницей в перегонках со смертью. Такова судьба гренадеров нового времени. А над головой пластунов, вспарывая воздух, разлетались веером выпущенные вражескими пулемётами горячие свистящие пули. Поверх пуль, порхавших над перезрелыми травами лёгкими пчёлками, в небе с визгом носились тяжеленные бомбы. Под надсадный орудийный рык продолжалась артиллерийская дуэль.
Наплевав на страх, осатаневший от усталости Розен поднял голову. Срезанная осколками стерня разнотравья не мешала обзору. Он с дружинниками всё-таки дождался подмоги! По фронту трещавших выстрелами траншей принялись падать дымовые снаряды. Разрываясь, они испускали серый, белый, жёлтый дым. Снарядные смеси разгорались. Дымы, густея, смешивались в туманное облако. И вот подхваченная порывом ветра дымовая завеса заволокла мраком половину поля боя. Наконец и на левом фланге лопнула бомба. «Жёлтый flёur! – обрадовался поручик. – Так дымит фосфор! Хорошо дымит, ничего не видно!» Сбиваясь с прицела, ведущийся по наступающим частый ружейно-пулемётный огонь сделался беспорядочно-одиночным. «Несколько минут над передним краем будет висеть жёлтая пелена, − определил Розен. – Пора!» − и крикнул:
− За мной! – заставляя онемевшее от предчувствия неминуемой гибели тело следовать за волей, поручик вскочил. Выхватив из подсумка первую бомбу, ротный устремился к чужим позициям. Из всех стволов не различимый в дымовой завесе враг плескал огнём в накатывающую на окопы волну гренадеров. Сглотнувшие горячий свинец атакующие, оступаясь, падали, но сквозь серо-бело-жёлтый туман силуэты их товарищей неотвратимо приближались к линии обороны. До окопов уже можно добросить ручную бомбу. – Кидай! – швыряя свою, орёт Розен. Щёлкнув капсюлями, чёрные точки гранат летят на головы отстреливающихся. – Падай! – хрипит сорвавший голос ротный. Успевшие упасть носом в перепаханную снарядами землю услышали треск разрывов, не успевшие не услышали ничего. Сражённые рваными кусками гранатных рубашек смельчаки пали смертью храбрых. Не различая, где свои, а где чужие, железный дождь разил направо и налево всех без разбору. Живым дружинникам пришлось припомнить, чему их наспех обучили: «Слышал, как в окопах отгремела твоя бомба, – живо встаёшь на колено и, хватая из подсумка одну за другой, швыряешь оставшиеся гранаты следом. Ещё жив − лезь зачищать траншею. Наган на взвод, в другой руке нож – и айда вниз…»
Кто-то из гренадеров за секунду до командира очертя голову прыгнул в окоп. Его влёт встретило остриё штыка. Четырёхгранник вышел меж лопаток хвата и, застряв в теле героя, оставил красногвардейца без винтовки. Пользуясь случаем, на обезоруженного стрелка бросился товарищ убиенного и тут же сам упал с расколотым черепом. Пехотная лопатка в ближнем бою разит без осечки. А тут жаркая свалка в узкой траншее. Неясно, кто свой, а кого надо насадить на нож. Всё стремительно мельтешит: оскаленные злобой рты, окровавленные лица, соль своей и чужой крови на губах, крики, вопли, стоны – кипит беспощадный рукопашный бой. Сейчас каждый сам себе командир. Успевая уклоняться от замахов множества рук, вооружённых лопатками, отомкнутыми штыками, ножами, схваченными за ствол разряженными винтовками и револьверами, нужно отвечать ударом на удар. Лупить всем, что подвернётся под руку.
Розен было схватил чью-то винтовку, но в давке схлестнувшихся грудь в грудь тел крепкие зубы были полезней. Заламывая шею, поручика сзади потянули за волосы. Меж лопаток болезненно кольнуло остриё, и к пояснице ротного командира побежало горяченькое. Убийственное лезвие не достигло внутренностей. За его напряжённым хребтом хрустнуло, волосы отпустили, и в располосованный ворот гимнастёрки на офицерскую шею плеснуло тёплым, липким, дурно пахнувшим. Держащая убийственный нож рука ослабла, и тяжесть мертвеца свалила поручика на загаженное дно окопа. Ротному и здесь свезло. Британский ботинок спасителя едва не отдавил ему нос. Это на его избавителя, размозжившего шахтёрским кайлом голову красногвардейцу, набросился другой большевик. Топча раненых и павших, непримиримые враги сцепились в поединке, и английские trench boots с гамашами заплясали в паре с юфтевыми русскими сапогами перед вдавленным в грязь лицом Розена.
Пытаясь голыми руками половчей вцепиться в глотку друг друга, борющиеся, матерясь, месили подле носа поручика воняющую мочевиной глинистую слякоть окопного дна. Возня затягивалась. Запалив дыхание, бившиеся насмерть больше не ругались, а, мутузя противника, лишь тяжело и часто сопели. Протяжный крик «Хо-о-о-ох!» сотен легионеров, атакующих траншеи с рубящимися в рукопашной земцами, трубным гласом разнёсся над растерзанным взрывами полем, прахом павших и догорающими станционными строениями. Прислушиваясь к накатывающемуся «О-о-ох!», бьющиеся на мгновение замерли. Потом хлёсткий звук удара, стон – и один из сражавшихся пал поверх трупа, придавившего офицера. Обрушивая стену шанца, победитель, подпрыгнув, навалился пузом на насыпь и, перекатившись через бруствер, утёк.

− Страшен был враг, да милостив Бог! – Знакомая прибаутка разбудила потухшее сознание поручика. Сквозь прорехи выбитых зубов её разбитыми в кровь губами нашёптывал вестовой.
− Семён! – не находя в себе сил шевельнуться, тихонечко позвал Розен.
Над ним завозились-засопели, и тяжесть, давившая грудь, уменьшилась. Стаскивая с поручика тело красногвардейца, дружинник Курочкин приговаривал, покряхтывая:
− О-хо-хо. Потерпите, ваше благородие. Эх! Меньше положишь – больше привезёшь! − Чуть погодя, когда Семёну удалось освободить ротного командира от «довеска», Курочкин, поднатужившись, посадил затёкшего поручика, оперев бессильного спиной о насыпь. Жить было здорово! К офицеру возвращалась полнота ощущений. Крошки земли, сыплясь за разорванный ворот гимнастёрки, щекотали командирскую шею. Синюшная физиономия Розена светлела, глаза обрели осмысленное выражение. Он даже приметил, как вестовой, почерпав пятернёй под ногами, выловил что-то из жёлтого месива.
– Сёма, ты чего там нашёл? – Вопрос был праздный. Поручик наслаждался способностью дышать полной грудью, звуком своего голоса, всем, что могли увидеть его глаза. Умостившийся подле него дружинник протянул ему найденное. Закусив губу, Розен принудил отшибленную руку потянуться и взять занемевшими пальцами облепленную глиной железку. Пытаясь избавиться от двоения в глазах, офицер помотал гудящей головой. Всё едино видимая им картинка плыла в тумане. Он с трудом различал, что держит в руках.
− Давеча тот бугай меня этим самым по голове приложил! – хвастаясь своей удалью, дружинник растёр пальцами запёкшуюся на лбу кровь.
Воды во фляжке не осталось. Хотелось пить. Разлепив спёкшиеся губы, поручик похвалил вестового:
− Ты, братец, молодец! – И улыбнулся своим мыслям. На его чумазой ладони лежал знакомый с детства нож отчима. Знатный, с кастетной рукоятью. Средней длины клинок и шипы кастета были сплошь заляпаны густой кровью, обрывками кожи, волосами, и всё это непотребство густо облепляла глина. Подумавши, командир добавил: – Ты первый, кто выдержал его удар! А может, он наконец постарел?
− Кто? Кто постарел? – всполошился дружинник.
− Не важно! – обмолвился поручик и устало смежил веки. – Главное, что он жив!
Ничего не понявший Семён Курочкин пожалел ротного: «Его благородию изрядно отдавили голову!»

Виктор Усов