«Уехал в тень лесов Тригорских…»

…За окном бушевала метель, и колючая снежная крупа с дробным стуком билась об оконное стекло. Подрагивающее пламя свечей освещало стол, усеянный исписанными листами бумаги, поэта, задумчиво оперевшего курчавую голову на руку. Перо непроизвольно выводило женский профиль, и мысли его были далеко от заснеженного Михайловского: у синего тёплого моря – в пёстрой шумной Одессе…
«…Немощеные улицы, невысокие дома. Публичный, позже городской сад, наполненный более пылью, нежели зеленью, редкие фонари, в которых горел фитиль, смоченный очищенным конопляным маслом. В лунные же ночи фонари и вовсе не зажигали. В темноте дышало море, и зыбкая лунная дорожка добегала до самого берега, до черных скал, еще не остывших от полуденного зноя. А наверху, где только начали устраивать бульвар, звенели в бурьянах цикады и темнел на фоне неба античный силуэт Городского театра», – так видел Одессу той поры литератор и краевед Р. Александров.
Со многих улиц города открывался отличный вид на море, усеянное парусниками различных стран: русскими, французскими, английскими, турецкими, шведскими. В тот год, когда туда приехал поэт, через порт прошло 142 отечественных и 274 иностранных корабля. На улицах молодого города бойко шла торговля. На Греческой улице и Греческом базаре торговали константинопольскими товарами, а по соседству расположен Красный переулок, знаменитый тем, что здесь продавали «красный товар»: русский ситец и лён, турецкие и лионские шелка, персидские шали и английскую шерсть.
Они были почти ровесники – молодой, бурно растущий город-порт и поэт, жадно вдыхавший витавший тут дух вольности и внимавший ярким краскам юга. Поэту только что исполнилось 24 года, и Одессе ещё не было тридцати. Этот период стал для Пушкина весьма плодо­творным: здесь поэт создал более 30 стихотворений, закончил «Бахчисарайский фонтан», написал значительную часть поэмы «Цыгане» и около трёх глав романа «Евгений Онегин».

Я жил тогда в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.

На сегодняшний день в Одессе сохранилось немало мест, связанных с именем Пушкина. По приезде в Одессу поэт остановился в Hotel du Nord на Итальянской улице (ныне Пушкинская, 13, где размещается литературный музей А. С. Пушкина). 6 июня 1880 года, когда в Москве открывали памятник Пушкину, над воротами этого дома была установлена мемориальная доска. С тех пор в этот дом по мостовой, выложенной камнями, привезёнными из Италии, совершили паломничество сотни тысяч людей. Но большинство своих произведений, в том числе вторую главу «Евгения Онегина», поэт написал в угловой комнате верхнего этажа отеля (принадлежавшего известному коммерции советнику Рено), что на углу Дерибасовской и Ришельевской (Дерибасовская, 10). Одним из любимых мест в Одессе, которое поэт посещал с удовольствием, был первый Одесский театр, который, к сожалению, не сохранился.
«Если говорить о ранних этапах развития Одессы, приходится констатировать, что итальянская Опера была первым городским культурным центром, появившимся задолго до Ришельевского лицея, ученых обществ, музеев, периодических изданий. С другой стороны, все творческие силы молодого города были, если угодно, «заложниками» Оперы – здесь они не только внимали сладкоголосым солистам и восхищались «резвыми ножками» и «алыми губками» заезжих танцовщиц, не только общались, но и приобщались к общественно-политической жизни, – пишет пушкинист О. Губарь. – Здесь непременно бывали все именитые приезжие, здесь формировалось общественное мнение, обсуждались свежие торговые и политические новости, демонстрировались модные туалеты и даже заключались коммерческие сделки».
Согласно светским правилам, посещать Оперу было необходимо два-три раза в неделю, хотя билеты стоили весьма недёшево: места в ложах продавались по цене от 5 до 35 рублей, тогда как жалованье Пушкина составляло около 60 рублей в месяц. При этом закатывались весёлые пирушки с друзьями и, конечно же, играли в карты, к которым поэт питал необычайную страсть. Надо сказать, что в игре ему не очень везло, и Пушкин постоянно был в долгах.
Но вернёмся в театр, который поэт живо описывает в «Евгении Онегине»:

Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень – Орфей.

Именно в театре поэт рисует образ одесской красавицы Амалии Ризнич, чья необычная красота пленяла не только Пушкина, но многих его друзей:

А ложа, где, красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не внемлет
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью пополам!..

Ей поэт посвятил такие стихотворения, как «Простишь ли мне ревнивые мечты?», «Ночь», «Для берегов отчизны дальней…». К сожалению, век её был недолог, вскоре она заболела, уехала лечиться к европейским медицинским светилам и там умерла.
Одесса подарила молодому поэту не одну пылкую влюблённость, но наиболее глубокий след в его судьбе оставило знакомство с Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой, женой генерал-губернатора графа М. С. Воронцова. На страницах одесских рукописей исследователи насчитали пятьдесят рисунков, изображающих Пушкина, и тридцать – Элизу, как называл её поэт. Её образ был перед ним во время написания одесских глав «Евгения Онегина»: густо взбитые вверх волосы с падающими на лоб завитками, прямой, чуть с горбинкой нос, красивая высокая шея – такой он рисует её на полях страниц романа. Уехав из Одессы, Пушкин писал Воронцовой трогательные послания, но их переписка осталась для исследователей тайной… Через некоторое время графиня Воронцова родила дочь Софью, которую генерал-губернатор в силу разных обстоятельств не признавал и которой волею судеб надлежало стать его единственной наследницей.
Взаимоотношения же поэта с М. С. Воронцовым были натянутые, если не сказать резче. Не стоит забывать, что Пушкин состоял на службе в чине коллежского секретаря и был обязан исполнять предписания генерал-губернатора, которыми тот хотел указать слишком независимому подчинённому его место. Так, Пушкину надлежало регулярно являться в канцелярию, где он в мае 1824 года получил направление на «собрание сведений о саранче в уездах: Херсонском, Александрийском и Елисаветинском». Здесь же ему выдавали жалованье, которое поэт называл «пайком ссылочного невольника». Конечно, эта командировка для Пушкина, имевшего уже всероссийскую славу, была унизительна. Он никуда не поехал, но дал отчёт в стихах:

Саранча летела, летела
И села,
Сидела, сидела – все съела
И вновь улетела.

Что нам ещё известно о взаимоотношениях поэта и генерал-губернатора? Со школьной скамьи перед глазами хлёсткая эпиграмма поэта, представляющая графа: «полумилорд, полукупец…». Скорее всего, эти строки, написанные молодым поэтом в силу его вспыльчивого характера, не соответствуют действительности. Граф М. С. Воронцов, герой Отечественной вой­ны 1812 года, на посту генерал-губернатора очень многое сделал для развития края. Более того, некоторые исследователи творчества поэта утверждают, что со временем их отношения претерпели внушительную эволюцию. Но это произойдёт годы спустя…
А пока, летом 1824 года, над головой поэта сгустились тучи. 29 июля Пушкина вызвали к одесскому градоначальнику и под подпись ­ознакомили с предписанием М. С. Воронцова: «Без промедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков». Случись Пушкину получить предписание пятью-шестью днями раньше, его жизнь могла бы круто измениться. Во-первых, к этому времени он подал прошение об отставке и мог считать себя свободным от службы. Во-вторых, с 15 по 24 июля в одесском порту стоял бриг «Элиз», названный в честь графини Воронцовой. Капитаном брига был Гаэтано Морали. Помните? «И сын египетской земли, / Корсар в отставке, Морали». К нему поэт питал самые добрые чувства: «У меня лежит к нему душа, кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней». Как бы там ни было, 24 июля бриг «Элиз» отплыл в Италию без Пушкина. В этот же день, опередив домочадцев, в город вернулась Е. К. Воронцова, отдыхавшая с семьёй в Крыму. И в этот же день граф Воронцов отправил предписание Пушкину оставить Одессу. Может, преждевременный отъезд жены и подтолкнул М. С. Воронцова принять такое решение? Об этом мы можем только гадать. Но именно приезд Элизы склонил чашу весов раздумий поэта к тому, чтобы остаться.

Ты ждал, ты звал… я был окован,
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я.

Кто знает, как бы сложилась судьба поэта, уплыви он тогда в Италию? Наверное, и не прозвучало бы того рокового выстрела на Чёрной речке тринадцать лет спустя. Но поэт сделал свой выбор, и 1 августа 1824 года он навсегда покинул Одессу…

А я от милых южных дам,
От оперы, от темных лож
И, слава Богу, от вельмож
Уехал в тень лесов Тригорских…

…Затрещал фитиль последней догоравшей свечи. Пушкин, словно очнувшись от лёгкого сна, взглянул в почти замёрзшее окно. Метель улеглась. В ночной тишине сугробы снега и занесённые деревья были залиты безжизненным лунным светом. «Как театральные декорации», – мелькнула у него мысль. Он обмакнул высохшее перо и продолжил письмо далее: «Здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни итальянской оперы. Но зато нет – ни саранчи, ни милордов Воронцовых». И лёгкая усмешка тронула его полные губы.

Юрий ВАСЮНЬКИН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.