Гость из Канады
Александр АЛЕКСАНДРОВ
Дело не в дороге, которую мы выбираем, а в том, что внутри нас заставляет выбирать эту дорогу.
О. Генри
Если ваша жизнь зашла в тупик, не забывайте, то за рулём – вы!
Дмитрий Иванович устало присел в парке на скамейку и с наслаждением подставил лицо скупому осеннему солнцу. Он вспомнил давнюю прогулку по умиротворённому тишиной вечернему Брайтону и улыбнулся. Какой же это был год? И, недовольный минутной паузой, проворчал: «Что ж ты, старый хрыч, застопорился‑то, аль память заклинило?» Но уже через минуту, словно открыв для себя нечто невообразимое, шевеля губами, радостно прошептал: «Конечно же, 2012 год!» – и закрыл глаза, мысли унесли его на другую половину планеты Земля. Он представил, как прогуливается по знакомым улицам небольшого городка, наслаждаясь тишиной и вечерней прохладой, каждый раз открывая для себя что‑то новое, непознанное, сакральное. Кругом ни души, лишь где‑то в кустах, подавая кому‑то позывные, неумолчно распевает вечерняя пичужка и торопливо, прячась за пологом наступающей ночи, перебежит дорогу ночной зверёк. Ночь полновластной хозяйкой опустилась на город, покрыв крыши домов чёрным саваном. Обогнув большую цветочную клумбу, неторопливым шагом Дмитрий Иванович пошёл обратно в сторону своего дома. И тут впереди из-за небольшого поворота появился силуэт человека. «Странно, кто это может быть? – подумал мужчина про идущего навстречу путника. – Видимо, тоже перед сном решил глотнуть свежего воздуха». Пока он рассуждал, над городом, словно призрак, выкатился огромный диск луны, окрасив верхушки голубых сосен бледной позолотой. Поприветствовав незнакомца кивком, Дмитрий Иванович стал удаляться в противоположную сторону, но, не успев сделать нескольких шагов, остановился как вкопанный: «Боже, неужели ослышался?!» Но воздушное хрустальное эхо лишь подтвердило услышанное: «Нас тьмы и тьмы…»
«Ничего себе сюрприз! Неужто на сон грядущий в этом тихом небольшом поселении повстречал русского?! К тому же ещё читающего стихи Блока!» – удивился Дмитрий Иванович и, поддерживая ночное поэтическое вдохновение незнакомца, продолжил:
– «Попробуйте сразиться с нами…»
Словно всем телом наткнувшись на ночное невидимое препятствие, незнакомец резко остановился, повернулся на сто восемьдесят градусов и, в порыве протягивая руку для приветствия, почти прокричал:
– Неужели из России? Просто не верится!
– Из России, от неё, матушки!
Они радостно, как старые друзья после долгой разлуки, крепко обнялись.
– Леонид Матвеевич, – представился любитель поэзии и, как бы оправдываясь, добавил: – Если честно, здесь, в Америке, где обычно обращаются только по имени, я уже стал отвыкать от своего отчества…
– Дмитрий Иванович. – И, подавая руку для знакомства, полюбопытствовал: – Значит, в этих краях живёте давно, если привычное забылось?
– Одиннадцать лет как уже странствую по заграницам, теперь постоянно проживаю в Канаде, отсюда, в общем‑то, недалеко, часа три езды, а в этот городок приехал на пару дней к приятелю, вот и решил перед сном прогуляться. Не думал в столь позднее время повстречать здесь русского человека. Американцы, не в пример русским, ложатся спать рано, для них девять вечера – это уже глубокая ночь.
Гостю из Канады было лет шестьдесят, не больше.
– Признаться, Леонид Матвеевич, и для меня встреча с вами оказалась большим сюрпризом, кому ни скажи – не поверят. В это время я прогуливаюсь постоянно, но сегодняшний вечер оказался судьбоносным…
– Вечер, Дмитрий Иванович, действительно замечательный, да и городок уютный.
– Согласен, здешний ландшафт местности не только для прогулок, но и для проживания имеет особенную предрасположенность – всё продумано по высшему разряду. Следует отдать должное ландшафтным дизайнерам, создавшим идеальные условия людям и птицам, которые с удовольствием облюбовали этот уголок.
Делясь первыми впечатлениями и не обращая внимания на позднее по американским меркам время, в душе каждый из них старался сохранить счастливое мгновение встречи.
– Сдаётся, что вы, Леонид Матвеевич, любите Блока? – спросил Дмитрий Иванович.
– Скрывать не буду – есть такая слабость, люблю не только Блока, часто наслаждаюсь поэзией девятнадцатого века.
– Значит, и новостями из России интересуетесь?
– Сейчас это нетрудно, через интернет можно попасть в любую точку мира.
– Сюда, в Америку, надолго? – спросил Дмитрий Иванович, проявляя вполне русское любопытство.
– Здесь, в Брайтоне, как уже сказал, задержусь ещё на сутки, а насчёт «надолго» – время покажет… Ну а вы сами‑то, Дмитрий Иванович, сюда перекочевали насовсем или в гости приехали?
– Пока не знаю, всё будет зависеть не от меня, но, думаю, месяца три пожить придётся. Здесь недалеко живёт моя дочь, она оформляет для меня грин-карту.
– Грин-карта – это хорошо! Значит, всё же думаете перекочевать в Америку насовсем?
– Время, как вы уже сказали, покажет. У меня в Санкт-Петербурге квартира, в наш неспокойный век иметь запасной аэродром, думаю, не помешает.
– Это верно, у меня этап переселения на другую часть Земли пройден давно, но с квартирой, находящейся в Самаре, пока не расстался.
– Часто родные волжские места навещаете?
– Последний раз был лет пять назад.
– А приятель, у которого вы остановились, он тоже русский?
– Нет, из Бразилии, но живёт в Брайтоне.
– Да-а, Леонид Матвеевич, человеческие пути действительно неисповедимы. В далёком прошлом скажи мне кто‑нибудь, тогда ещё деревенскому парнишке, что я из-за какой‑то там грин-карты буду обживать Америку, посчитал бы того человека сумасшедшим, да и во сне такой документ не снился.
– Жизнь – она как река, постоянно меняет своё русло и нашего согласия, Дмитрий Иванович, не спрашивает, – философски заметил новый приятель. – Я ведь родом тоже из деревни – Ольховки, но сегодня её на карте не сыщешь, она, как и тысячи деревень в России, с лица русской земли исчезла.
– Что поделаешь, такова сегодня российская действительность.
Время уже двигалось ко сну, и, расставаясь, они договорились встретиться завтра, не позднее одиннадцати часов.
Дочь ещё не спала, когда Дмитрий Иванович пришёл с прогулки; по телевизору выступал американский президент.
– Ты, папа, сегодня что‑то припозднился, я уже хотела идти тебя искать.
– Этому, дочка, сопутствовал непредвиденный, но очень приятный повод!
– Даже так?! Ты, папа, меня заинтриговал! Интересно, какой же, позволь полюбопытствовать. Судя по твоей возбуждённости, похоже, произошло что‑то действительно неординарное.
– Угадала. Ты не поверишь: сейчас встретил человека из России!
– Не может такого быть! В нашем городе русскоговорящих нет, кроме нас с тобой, и уж тем более из России!
– Оказалось, что есть! И приехал этот человек из Самары! Знаешь такой город на Волге?
– Ещё бы не знать! Раньше, в советское время, он назывался Куйбышев. Ну что же, папа, поздравляю! Договорились о встрече?
– Завтра здесь, у нас, в одиннадцать. Пойдём с ним на прогулку, а сейчас пора спать, немного устал.
– Он проживает в нашем городе? – уже вдогонку спросила дочь, когда отец поднимался на второй этаж.
– Нет, этот человек приехал сюда на пару дней в гости к приятелю, а живёт в Канаде.
– Тебе, папа, повезло! – донёсся снизу голос дочери. – Помнишь, пару недель назад мы с тобой через интернет интересовались: проживают ли в нашем городе русские? Тогда мы получили отрицательный ответ, а тут такая неожиданная встреча! Спокойной, везунчик, ночи, пожалуй, я тоже пойду спать!
На другой день Леонид Матвеевич пришёл точно в назначенное время.
– По вам, уважаемый русич, можно часы сверять. Вы всегда так точны? – выдал хозяин комплимент гостю.
– Жизнь приучила, – ответил Леонид Матвеевич и, улыбнувшись, добавил: – Может, перейдём на «ты»? Здесь, в Америке, я уже давно привык к простому обращению, да и по возрасту мы вроде бы как близнецы-братья.
– На «ты» не против, а что касается возраста, Леонид Матвеевич, мне уже скоро стукнет семьдесят.
– Даже так? Хорошо сохранился. А мне шестьдесят. – И в ответ гость полюбопытствовал: – Этот дом твоей дочери или она арендует?
– Они с мужем купили года три назад, а может, чуть раньше.
– Хороший дом, – сказал гость и, оглядевшись, спросил: – Какие на сегодня у нас планы?
– Да вроде бы никаких особо планов нет. Давай, уважаемый Леонид Матвеевич, уподобимся Гаврошу. Кажется, у Виктора Гюго в романе «Отверженные» есть такой герой. На вопрос, откуда пришёл, он отвечал, что с улицы, а на вопрос, куда пошёл, отвечал: на улицу. Вот и мы сейчас выпьем по чашечке кофе и пойдём на улицу, тем более погода соответствует, а там сориентируемся… Пенсионерам прогулки полезны!
– Не скажи, я ещё работаю – это у вас в России мужчины на пенсию выходят в шестьдесят и даже раньше, а здесь человек в шестьдесят ещё «юноша»! Кстати, чтобы не забыть: завтра рано утром я выезжаю в Канаду, не мешало бы обменяться адресами.
– Обменяемся, обязательно обменяемся, времени у нас в запасе ещё предостаточно, а сейчас неплохо бы прогуляться, если ты не против. Здесь недалеко, примерно в трёх-четырёх километрах, есть замечательный городок с одной-единственной улицей, которая носит имя Ленина.
– Интересно, в Америке – и улица Ленина?! – удивился гость из Канады.
– Представь, и наименование этой улице присвоил не кто‑нибудь, а твой покорный слуга, то есть я! – И, глядя на приезжего, хозяин пояснил: – В упомянутом городке, куда мы намереваемся пойти, всего лишь одна небольшой протяжённости улица, утопающая в цветах. Дочь назвала её Арбатом, а я, как человек старого уклада, назвал эту улочку в честь пролетарского вождя.
– Всё‑таки почему Ленина‑то? – улыбнувшись, решил уточнить гость.
– Помнишь, в советские времена во всех больших и малых городах России центральные улицы носили имя Владимира Ильича Ленина? Вот потому этот единственный «проспект» я и решил назвать именем русского вождя.
– Ну что же, логично! Ты меня заинтриговал. Почему бы и не прогуляться, к тому же погода вполне соответствует, а заодно подышим воздухом «русского пролетариата». Только зачем пешком, может, поедем на моей машине?
– Если тебе, Леонид Матвеевич, не трудно, лучше давай просто прогуляемся, я хоть и старше тебя на десять лет, а люблю пешочком. Оттуда, если устанем, позвоню дочери, она тотчас за нами приедет. Идёт?
– Ну зачем же отрывать дочь от дел, потихонечку доковыляем на своих двоих, зато спать будем крепче.
– Договорились.
Не спеша шагая в сторону городка и размышляя вслух, Дмитрий Иванович произнёс:
– Спасибо А. Блоку, что помог нам встретиться на другой половине нашей планеты. А ты сам‑то, Леонид Матвеевич, не пробовал писать стихи? Мною не зря задан этот вопрос: мне кажется, что душа твоя тянется к поэзии, а когда человек находится вдали от родины, эти чувства обостряются вдвойне – по себе знаю.
– В юном возрасте, как, наверное, и многие, пытался. Но для этого нужен недюжинный талант, хотя в хорошей прозе поэзии не меньше, – ответил Леонид Матвеевич, и, видимо, вспомнив цитату из какого‑то прочитанного источника, сказал: – «Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт – брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и, между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются».
– Интересное высказывание о поэтах! Признаться, я слышу впервые.
– К сожалению, мы, Дмитрий Иванович, многого не знаем. Человек за свою короткую жизнь не в силах познать то величие, которое преподносит ему природа.
После разговора о поэзии некоторое время шли молча, а затем, снова нарушив молчание, Дмитрий Иванович спросил:
– Извини, Леонид Матвеевич, за любопытство, а что тебя заставило «бросить якорь» именно в Канаде?
– Не помню, кто сказал: «…воспоминания – нелёгкий крест, который влачит по жизни душа взрослого человека». Может, поэтому я не люблю открывать душу, но от тебя свои секреты прятать в сундук не хочу, да и не вижу смысла.
– Ты уж прости, русич, за мою бестактность! Насколько мне известно, в Америке не принято проявлять любопытство, но во мне, видимо, крепко застряла русская привычка совать нос туда, куда, наверное, не следует.
– Пустяки, никакой тайны из этого я не делаю, просто лишний раз не хочется возвращаться к прошлому…
«Вре-мя… Что же это за оказия такая? – размышлял Дмитрий Иванович, не спеша шагая по дорожке парка. – Надо же, оно прямо в горло человеку цепляется! Точно не помню, кажется, у Омар Хайяма? “Четыре вещи невозможно вернуть: камень, если он брошен, слово, если оно сказано, случай, если он упущен, и время, которое прошло…” Нет, это высказывание всё же принадлежит Даниелю Дефо, – поправил он сам себя и заметил: – По части памяти, похоже, ты, Дмитрий, стал позиции сдавать…» Но тут же, как бы оправдываясь, произнёс: «А что бы ты хотел?! Годы, брат, штука серьёзная, и тут уж ничего не поделаешь. Но высказывание, безусловно, мудрое, и неважно, кем оно сказано!»
И из контекста произнесённой фразы старик вырвал слово «случай». Он сделал ещё несколько шагов, остановился, затем присел на рядом стоящую скамейку. Сырой ленинградский воздух, пропитанный осенней прелью, сказывался на настроении идущего. В небе, задевая макушки деревьев, хаотично метались тяжёлые кучевые облака. Листья, безжалостно сорванные ветром, с обречённостью тихо ложились на землю золотистым покрывалом.
«Как же всё в природе устроено осмысленно! – подумал старик. – Отмеряя один цикл за другим и отсчитывая по невидимым часам времена года, жизнь не спрашивает нашего желания или совета. Вот и ко мне незаметно подкралась осень…» Опираясь на палку, он поднялся со скамейки и неторопливо зашагал по тропинке дальше.
Ветер, словно молодой жеребёнок, неожиданно вырвался из кустов краснотала, обдал идущего волглой сыростью и, от кого‑то убегая, спрятался за могучим стволом ближайшего тополя. Подняв воротник пальто, Дмитрий Иванович произнёс: «Ах время, время, и куда же ты нас торопишь? Казалось бы, совсем недавно с нами было прекрасное солнечное лето, но не успели оглянуться, как оно передало эстафетную палочку своей пасмурной подруге». Он на минутку остановился, посмотрел на окрашенный золотом клён, подумал: «А всё‑таки прекрасная пора – осень!»
Опираясь на трость, Дмитрий Иванович не спеша шёл по тропинке, наслаждаясь осенней вязью, пытаясь под тихий шелест листопада вспомнить продолжение исповеди русского (канадского) товарища.
Городок встретил двух уже немолодых путешественников благоухающей тишиной и полуденным зноем. Двери магазинов, магазинчиков, кофеен и ресторанов, зазывая редких прохожих, были настежь открыты. По «Арбату» шли не спеша, на глазок выбирая для себя уютное кафе, чтобы немного передохнуть, расслабиться, выпить по чашечке кофе и отправиться в обратный путь. Людей на улице почти не было.
– Ну и как тебе городок? – на правах знатока этих мест спросил приятеля Дмитрий Иванович.
Тихо, как‑то отрешённо, уходя куда‑то в глубь самого себя, гость произнёс:
– Уголок, бесспорно, уютный, но вот запах…
Дмитрий Иванович невольно втянул в себя уличный горячий воздух, но, кроме озоновой чистоты, не уловил никаких посторонних запахов. «Похоже, ослышался», – подумал он и, пройдя очередной магазин, предложил товарищу зайти в приглянувшееся кафе.
– Не возражаю, по-моему, пора и передохнуть, – заметил канадский гость.
Не успели они присесть, как к столику подошла улыбающаяся девушка-мулатка и, обращаясь к Леониду Матвеевичу, что‑то произнесла по-английски.
– Хозяйка зала спрашивает, что будем пить, – перевёл он.
– Мне небольшую кружку капучино, – сказал Дмитрий Иванович.
– Ну а мне, если можно, американо с лёгким привкусом итальяно.
– Окей! – с улыбкой ответила девушка и от столика удалилась к стойке.
– Разве есть такой вкус кофе? – удивился Дмитрий Иванович, когда его приятель перевёл ему с английского на русский свой заказ.
– У напитка под названием «кофе», дорогой земляк, – улыбнулся Леонид Матвеевич, – есть много разных вкусовых оттенков, и ценители это хорошо знают. Но, к сожалению, не во всех кофейных заведениях посетители могут удовлетворить свои вкусовые желания – это во многом зависит от класса посещаемого ресторана, кафе или просто закусочной.
Пока они разговаривали о вкусовых качествах кофе, официантка перед каждым из них поставила по чашке ароматного кофе. Наслаждаясь напитком, пили молча, и у Дмитрия Ивановича возникло ощущение, словно рядом с ним сидел не приятель, с которым он только что проделал немалое расстояние, а незнакомый ему человек. Леонид Матвеевич пил медленно, отдавая напитку какое‑то особое, только ему понятное предпочтение. Приготовив деньги и положив их на стол, Дмитрий Иванович решил рассчитаться за обоих, но гость из Канады, показывая взглядом на купюры, категорично произнёс:
– Мы в Америке! Здесь каждый расплачивается за себя.
– Окей.
Выпив кофе и как бы отдавая дань уважения заведению, они ещё минут десять посидели молча.
– Может, мне позвонить дочери? – нарушив молчание, спросил Дмитрий Иванович приятеля. – Она тотчас за нами приедет.
– Ни в коем случае! Зачем твою дочь отрывать от дел?! Сюда пришли на своих двоих, этим же транспортом и покинем сей уютный уголок.
Расплатившись каждый сам за себя, тем же маршрутом они не спеша отправились в обратную дорогу. Жара немного спала, лёгкий ветерок лениво шевелил придорожные кусты, обдавая путников желанной прохладой. Молчание снова нарушил Дмитрий Иванович:
– Леонид Матвеевич, примерно час назад, когда мы прогуливались по сабдивижену, ты упомянул о каком‑то запахе, или я ослышался?
– Да это так, мысли вслух…
– И всё же, если можешь, удовлетвори моё очередное любопытство!
– Право же, не знаю, что и ответить, скорее, это сугубо личное ощущение…
Гость замолчал, но после небольшой паузы начал свой монолог издалека:
– Родился я в деревне Ольховке Куйбышевской области, где всего‑то насчитывалось дворов пятьдесят, не больше. Сегодня, как уже было сказано, этого небольшого поселения на карте давно нет, но память о моей деревне всегда со мной. Она на всю жизнь застряла вот здесь, – и он правой рукой прикоснулся к сердцу. – Помню, люди в деревне жили небогато: картошка, лебеда, крапива, а к перечисленному не брезговали и другими подножными «деликатесами». Но в этом повинна была не земля-кормилица и не люди. Сам знаешь – время было военное, и жители относились с пониманием, отдавая последний кусок для фронта, для победы. В сорок пятом война закончилась, и, казалось бы, самое время крестьянину дать вздохнуть и немного пожить для себя. Но где уж там, теперь хлеб до последнего зёрнышка стали отправлять «в братские страны», забыв о своём народе.
Вот ты, Дмитрий Иванович, так красочно расхваливал городок, в котором мы только что побывали. Не спорю, уголок уютный, есть где отдохнуть, выпить чашечку кофе и поговорить, но вот запах, если ты заметил, чужой, не нашенский… За свою скитальческую жизнь, где я только не побывал, но запахи своего Отечества – это что‑то особое, ни с чем не сравнимое ощущение. Например, родной запах мамы, замешанный на ароматном, выпеченном её руками деревенском хлебе, табачный горьковатый запах отца, что годами устойчиво витал в крестьянской горенке, запах деревенских луговых трав после грибного дождя и даже запах давно ушедшего детства. И чем дальше от родных мест я нахожусь, тем эти запахи ощущаются острее.
Послушай, как замечательно сказал поэт:
…Я вижу маму молодую,
Гремят ухваты и горшки.
Я запах теста сердцем чую
И вот уж вижу пирожки…
Но сам подумай, разве на земле можно с чем‑то сравнить Жигулёвские горы, берега которых омываются водами Волги-матушки?!
Ты только вслушайся, как здорово сказано поэтом о русской реке:
Но Волга для России – это
гораздо больше, чем река.
А что она – рассказ не краток.
Как бы связуя времена,
она – и Разин, и Некрасов,
и Ленин – это всё она…
Правда, моя деревенька от великой реки русской находилась примерно в сорока километрах, но это нисколько не умаляло её красоты. Ты только представь: пруд, соседствующий с водяной мельницей, пшеничные поля, кузница, конный двор, а главное богатство – это люди, хранители древнего деревенского уклада. Они были какие‑то особенные, казалось, сотканные из нитей самой природы и связанные воедино двумя стихиями – Земли и Неба. Такое, поверь, не забывается! Сейчас, находясь за тридевять земель от родных мест, чаще всего вспоминаю не трудности военных и послевоенных лет, а родную деревню. С её ни с чем не сравнимой первозданной природой, с запахами полевых цветов, небрежно разбросанных волшебным сеятелем под шатром голубого неба. Хрустальные родниковые источники, пробившие себе путь из неведомых земных глубин к солнечному свету, чтобы отдать людям свою прохладу. Нельзя было разрушать деревни! Это одна из серьёзнейших, я бы даже сказал, преступных, стратегических ошибок современного перестроечного правительства. Сейчас мы живём в таком мире, который не способен вызвать у нас ни удивления, ни душевного волнения. Даже великолепные солнечные лучи низведены до длин волн, а сама Вселенная разодрана в клочья, превратившись в систему математических уравнений. Наша планета в огромном космосе всего лишь песчинка, и мы, люди, наделённые разумом, казалось бы, должны жить в тесной гармонии с природой, сохраняя хрупкое равновесие жизни. И как же мы варварски относимся к нашей жемчужине! Вот послушай, как хорошо об этом сказала в своём стихотворении американская поэтесса:
Мы Землю пользуем с размахом,
Как эгоист – невежда-сын.
Мы гадим, рубим, жжём с отмахом,
Её испепеляя в дым.
Вливая доллары безбожно
В технологический хаос,
Не слышим мы, как осторожно
Земля нам шлёт сигналы SOS.
– Но если ты, Леонид Матвеевич, такой патриот деревенского уклада, что же тебя заставило покинуть родные края и, извини, по твоему же выражению, выбрать бродячий образ жизни?
Приятели шли неторопливым прогулочным шагом, рядом в ту и другую стороны куда‑то спешили автомобили. Леонид Матвеевич молчал, казалось, что заданный ему вопрос потонул в пространстве чужой страны, каждый из них думал о чём‑то своём…
Нарушив наконец молчание, гость из Канады произнёс:
– Задавать вопросы, уважаемый русич, всегда легче, чем на них отвечать. Человеком с самого первого дня его рождения кто‑то управляет извне и ведёт его по жизни, – философски заметил он. – В детстве я часами мог смотреть на поля своей деревни. Зимой, покрытые белым одеялом, они безмятежно спят, а летом, в зависимости от засеянной культуры, эти необозримые пространства по чьему‑то невидимому волшебству, как невесты в наряды, начинают одеваться в разные цвета – зелёные, жёлтые, коричневые, золотистые… Когда смотришь на это чудесное разноцветье, словно слушаешь нескончаемую симфонию человеческого таланта, дирижёром которой является сама матушка-природа. Ты не представляешь, какое это величие и какое умиротворяющее ощущение от увиденного, даже дух захватывает! От счастья не замечаешь, как и на каком этапе летнего времени обжигающий поцелуй солнца превращает эти посевы в золотое сокровище! Ведь не зря же в первый день жатвы, готовясь к тяжёлой работе, деревенские бабы надевали самые лучшие наряды и с серпами на плечах с песнями шли на свидание с чем‑то великим, что создавалось руками этих людей и природой. Поверь, зрелище незабываемое! С высоты пройденных лет, находясь далеко от родных мест, невольно задумываешься: каким образом эти милые хрупкие создания, голодные, порою с крынкой родниковой воды и куском чёрного хлеба пополам с лебедой, под лучами обжигающего солнца за какой‑то мифический трудодень вручную убирали необозримые взгляду хлебные поля?! При этом не теряли простоту человеческих отношений, сохраняя большую любовь к окружающему деревенскому быту. Комбайны появились намного позже. Помнишь, пару минут назад я сказал, что человеком управляют свыше? В ранней юности, как уже ты, Дмитрий Иванович, успел заметить, я всем своим существом был связан с родной деревней, с окружающей природой и по своей ещё детской наивности думал, что эта связь вечная…
Дмитрий Иванович снова присел на скамейку, чтобы передохнуть. Два кленовых листа ярко-золотистого цвета медленно опустились ему на колени.
«Всё‑таки природа жестока, – подумал он, взяв в руки изрезанный вязью листочек. – Может, гость из Канады был тогда прав, сказав, что “нас по жизни кто‑то ведёт”? Действительно, не успеет человек появиться на свет, а его биологические часы уже включены и где‑то, в одном из потаённых уголков новорождённого, притаилась смерть, которая будет ждать своего часа.
С первых секунд жизни, сам того не замечая, человек начинает стариться, а затем, по прошествии отведённого ему времени, вроде вот этого листа уйдёт в вечность». Не найдя ответа на свой вопрос, он осторожно поднялся и направился в глубь парка. Осенний листопад располагал старика к философскому размышлению. В природе чувствовалась усталая осенняя тяжесть. Дмитрий Иванович шёл не спеша, стараясь не оборвать тонкую нить воспоминаний. Рассуждая о вечности, он вспомнил строки из стихотворения Омара Хайяма:
«Не станет нас». А миру – хоть бы что!
«Исчезнет след». А миру – хоть бы что!
«Нас не было, а он сиял и будет!..»
«Мудро, и добавить что‑либо к сказанному нечего! Годы, мать их за ногу, как эти листья, подхваченные ветром времени, уносятся в неизвестные безвозвратные дали. Вот ты, старик, что оставишь после себя на этой Земле? – подумал он и, испугавшись своего же вопроса, прошептал: – Вроде бы ничего существенного я и не сделал, а стало быть, оставлять нечего, вот “канадец” – другое дело!..»
Мысль о вечности заставила пожилого человека снова вернуться к давней прогулке по американской земле с гостем из Канады.
«Как же он, стервец, тогда вдохновенно, даже с каким‑то душевным пафосом рассказывал о своей Ольховке, словно с нею никогда и не расставался. Казалось бы, подумаешь, Ольховка, таких деревень на Руси тысячи!.. И всё‑таки надо отдать ему должное – не каждый так умеет любить тот клочок земли, на котором родился!
Раскрывая дух деревенского бытия и перелистывая книгу памяти, он с трепетной осторожностью срывал с души нежные лепестки своих воспоминаний, как бы заново открывал запомнившиеся ему чудные мгновения прошлого. Тогда что же всё‑таки заставило его покинуть столь любимую Ольховку, а позже и саму Россию? Кажется, он начинал говорить о своём детстве, ну конечно же!..» И, сердясь на свою забывчивость, Дмитрий Иванович проворчал: «Ну что же ты, хрыч старый, опять о память‑то споткнулся!..»
– Моя деревенская жизнь оборвалась со смертью отца. Рано, в сорок пять лет, он ушёл из жизни, помню, без отца даже отчий дом, окутанный со всех сторон снежными сугробами, стал мне казаться сиротливым и неприветливым. Счастливые жизненные мгновения безвозвратно уплыли куда‑то в таинственную даль. Юношеское чутьё мне подсказывало: в доме уже никогда не будет полного счастья. Похоронили его на деревенском погосте, опустив гроб в мёрзлую январскую землю. Впервые я задал себе трудный вопрос: как будем жить без родителя? Теперь, в моём понимании, осталось только прошлое, а настоящее и будущее находились где‑то за невидимой туманной завесой. Помню, на глаза навернулись слёзы. Но протоптанная в снегу узкая тропинка, ведущая от кладбища в сторону деревни, как бы напоминала мне о продолжении жизни. Шёл одна тысяча девятьсот пятьдесят третий год, мне едва исполнилось пятнадцать лет.
С предприятия, где работал отец, семье, состоящей из мамы и семи человек детей, выделили мешок крупы. «Богатство небольшое, но зиму худо-бедно продержаться можно, а по весне по оврагам подрастёт свежая крапива, как‑нибудь проживём», – уже по-взрослому рассуждал я, шагая с кладбища следом за мужиками…
После окончания семи классов, проработав в колхозе год пастухом, я задумался о выборе самостоятельной дороги.
Оставаться в колхозе – это значит работать за те же ничего не значащие трудодни, за которые всю жизнь как проклятые вкалывали родители. Но без паспорта все пути закрыты, а чтобы его получить, нужна из колхоза справка – круг замкнулся. Через месяц, как только мне исполнилось шестнадцать лет, – продолжал свой рассказ Леонид Матвеевич, – я отправился к председателю сельсовета. Узнав, зачем явился посетитель, тот ответил кратко, но вполне внятно: «Пасёшь – паси!» На этом разговор закончился, но, как ни странно, неудача не огорчила, скорее, наоборот, придала мне уверенности. На пике лета, положив в карман ломтик ржаного хлеба, босиком, без копейки денег я шагнул в никуда через порог родительского дома.
– Так уж и босиком?
– Босиком, Дмитрий Иванович, босиком, потому что, кроме пары лаптей и старых галош, в доме другой обуви не было.
– И всё‑таки, Леонид Матвеевич, твой поступок мне непонятен. Он наводит на некоторые размышления: юноша легко покидает свою малую родину, которая, с твоих же слов, была так дорога?..
– Не легко! Для этого, уважаемый русич, был весомый повод. Война закончилась, а жизнь крестьянина с каждым годом становилась всё хуже и хуже. Я же не на Луне родился, поэтому видел, как люди за мифические трудодни, называемые в народе «палочками», ничего не получали. Сама жизнь заставила покинуть деревню, я вынужден был пойти искать своё место под солнцем.
– Нашёл?
Но гость из Канады, глянув на своего собеседника, спросил:
– Дмитрий Иванович, ты, как я посмотрю, задаёшь вопросы всё с какими‑то подковырками, словно в детстве не читал сказку о Кощее Бессмертном.
– Ну почему же не читал…
– А коли читал, должен знать, что задача Ивана-царевича тоже была непростая, однако же он с нею справился. Жизнь в России, как ни покажется странным, в чём‑то сродни этой сказке: сумел преодолеть выпавшие на твою долю трудности – ты на коне, а нет… К тому же в ранней молодости объяснить тот или иной поступок подростка порою бывает трудно. Во всяком случае, на сказку «По щучьему велению» я не рассчитывал, да и особых планов в голове у подростка не было. Скорее, как и всякий русский человек, надеялся на авось, попутно на своём пути старался исправлять собственные ошибки и промахи.
– Ну и долго пришлось искать место под солнцем?
– Скоро, опять же, бывает только в сказках, а у меня по кирпичику и долго, по-другому никак не получалось. Лесами и полями, по согретой солнцем извилистой узкой дороге пошёл из дома туда, где никто меня не ждал. Помню, в пределы города вступил во второй половине дня. Голод, полуденная жара и усталость настойчиво требовали принятия каких‑то решений, поскольку скудные запасы, взятые из дома, давно уже закончились. Но сначала всё же решил передохнуть и обдумать свои дальнейшие действия. Возле какого‑то забора присел на лужайку и не заметил, как крепко заснул. Сколько времени спал, не знаю, часов не было, разбудил мимо проходивший дяденька, слегка пнув меня в бок ногой.
– Фу-у, будь ты неладен! – проворчал мужчина, когда я проснулся. – Иду мимо, гляжу: вроде бы молодой, а валяется у забора. Думаю: может, заболел?
– Немного устал и не заметил, как заснул, – оправдываясь, пробурчал я.
– А чего домой‑то не идёшь, а здесь, у забора, как бездомный щенок?
– Некуда идти, я только что пришёл из Ольховки.
– Что же тебя заставило по жаре босиком отмахать сорок километров, аль дела какие важные в этом городе?
– На работу хочу устроиться, – снова, ещё не отошедший от сна, буркнул я.
– Как хоть звать‑то этого работника?
– Лёнька.
– И сколько же Лёньке лет?
– Шестнадцать.
Мужчина присел на корточки.
– Признаться, я думал, тебе меньше. А кроме вот этого забора, тебе есть где остановиться?
– Нет.
– Мда-а, что же мне с тобой, работничек, делать‑то, не у забора же оставлять? Ладно, вставай и пойдём ко мне, переночуешь, а утром что‑нибудь придумаем…
Слушая русского гостя из Канады, Дмитрий Иванович слегка кашлянул…
– Предвижу реплику, что вот, мол, действительно, прямо как в сказке: заснул, проснулся, а рядом добрый дядя! Да, так именно и было! Не скрою, мне очень повезло, что встретил тогда замечательного человека, и звали его Тимофеем Ивановичем! И таких неравнодушных людей было много, потому что страна была наша, народная. Современной молодёжи этого не понять. Случись такая жизненная ситуация с молодым человеком сейчас, он бы либо так и остался в деревне и в конце концов спился, либо оказался в рабстве у какого‑нибудь бизнесмена-олигарха. В том и другом случае – всё равно бы пропал, так как хрен редьки не слаще.
– К сожалению, Леонид Матвеевич, ты прав. После войны всем жилось несладко, особенно на российских окраинах, и каких‑либо подвижек в лучшую сторону не было, с тех пор деревни постепенно начали вымирать.
– Именно по этой самой причине, уважаемый Дмитрий Иванович, я и оказался в городе спящим возле забора. Пройди этот добрый человек мимо, неизвестно, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь. Но, к счастью, времена были другие и, повторюсь, равнодушных людей было меньше. Жил Тимофей Иванович вдвоём с женой в небольшой двухкомнатной квартире барачного типа безо всяких удобств. За ужином хозяин расспросил о моих родителях и о том, что заставило меня в шестнадцать лет покинуть отчий дом, а утром взял меня с собою на работу. Минуя тот самый забор, где вчера я так сладко спал, вскоре оказались с ним возле двухэтажного деревянного дома, соседствующего с двумя берёзками, где при входе крупными буквами было написано: «СМУ‑4» (строительно-монтажное управление № 4).
Молча, повернув в коридоре направо, зашли в один из кабинетов. За столом, склонившись над бумагами, сидела женщина. Поздоровавшись с вошедшими и улыбаясь, женщина приятным голосом произнесла: «Похоже, у Тимофея Ивановича ко мне важные дела, коли с утра решил заглянуть. Угадала?!» – «Ты, Ильинична, как всегда, права! Дело действительно важное, надо бы вот этого паренька на работу устроить». – «По-моему, работать ему ещё рано, пусть учится». – «Я тоже так думал, Ильинична, но он уже окончил семь классов».
«У тебя, юноша, с собою документы какие‑нибудь имеются?» – не пряча улыбку, обратилась ко мне женщина.
Вынув из кармана свидетельство о рождении и документ об окончании семи классов, я молча положил перед начальницей на стол.
«Не вижу письменного разрешения от сельского совета. Оно есть у тебя?» – «Нет».
«Тимофей Иванович, я закон нарушать не имею права, пусть молодой человек принесёт справку о том, что его отпустили из колхоза, тогда, как говорится, милости просим!» – «Ильинична, давай горячиться не будем, надо как‑то войти в положение и помочь парню. У него недавно умер отец, мать ораву детей не вытянет, да и обратно за сорок вёрст отправлять его за справкой как‑то негоже. Неужели мы останемся безучастны к его начинающей жизни?» – «Не знаю, право, не знаю, может, пока оформим его курьером? Пару месяцев побегает посыльным, а там получит паспорт и потихоньку под твоим руководством будет осваивать профессию строителя. Идёт?» – «По-моему, вариант отличный, спасибо тебе, Ильинична». – «Но место в общежитии пока дать не могу». – «И не надо, Ильинична, он поживёт у меня, как говорится, в тесноте, да не в обиде! Получит паспорт, а там посмотрим…»
В парк Дмитрий Иванович приходил почти ежедневно. На свежем воздухе думалось легко, и, хотя в природе чувствовалась вязкая временная тяжесть, тихий осенний листопад располагал к лирическому настроению. Пожилой человек шёл не спеша, стараясь вспомнить продолжение давнего разговора с гостем из Канады. «Интересно, и чего вдруг “канадец” снова всплыл в памяти? Может, это от пенсионного безделья? – подумал он, шагая по дорожке, усыпанной золотистой листвой. – Ну повстречались там, в далёкой Америке, так мало ли кто по жизни с кем встречается! Поди, он уже давно забыл о моём существовании, а я, старый пень, находясь здесь, в России, всё ещё продолжаю будоражить свою старческую память».
Он бросил взгляд в поднебесье. Серые, пепельного цвета облака немного рассеялись, и между ними, словно в открывшиеся небесные ворота, на землю упали робкие лучи осеннего солнца. В парке было тихо, только верхушки тополей продолжали лениво раскачиваться, словно старались отогнать от себя грустную серую стынь дня. Дмитрий Иванович остановился, посмотрел на осенний румянец придорожного кустарника, улыбнулся и тихо, почти шёпотом, чтобы не нарушить невидимую вязь осеннего совершенства, произнёс:
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса –
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…
Продекламировав отрывок, он восхищённо завершил: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
Продолжая свои размышления об осени, Дмитрий Иванович тихо произнёс: «И всё же поэту большое спасибо, что он в “унылой поре” увидел прекрасное творение природы, которое называется осень! Вот и тебя, дед, эта самая блудница осень изрядно посеребрила. Попробуй тут и разберись, за каким поворотом жизненного пути ты оставил свою молодость?» И, словно очнувшись от забытья, он снова мысленно вернулся к давнему случайному знакомству в Америке: «Кажется, с русским канадцем мы почти одногодки. Хотя нет, если не изменяет мне память, он лет на десять меня моложе. Хотелось бы знать, чем он теперь занимается. Наверное, так же, как и я, от безделья философствует, а может быть, уже вернулся в Россию? Впрочем, навряд ли. Помню, в прошлый раз он сказал, что будет работать до конца, правда, непонятно было, до какого “конца”…
Жаль, что тогда забыл взять у него адрес, а ведь он ещё напоминал, но я понадеялся на новую встречу, но она, увы, не случилась, теперь навряд ли уж свидимся. Как же всё в жизни переплетено: вроде бы и встретились‑то пару раз, а вот поди ж, человек запомнился!
С какой же любовью, мать его за ногу, он тогда рассказывал о своей деревне! Нет, такое, когда всё написано душой и сердцем, из памяти не выбросишь! Пока жив человек, время и память – категории неразделимые. Здесь, как в геологическом разрезе, отражены все жизненные пласты, и каждый такой пласт – это история личной жизни человека, деревни, города и даже страны, в которой он живёт или когда‑то жил. Всё‑таки жизнь – штука загадочная и сложная! Порою кажется, что она состоит из отдельных невидимых лоскутков, которые один к другому должны пришиваться прочно и своевременно. Иначе, как осенние листья, ветер времени их порвёт и развеет, затруднив человеку ориентацию в окружающем его пространстве. Так, в общем‑то, оно и есть!
С первых минут рождения человеку отмерен временной отрезок между его невидимым началом и концом, который называется жизнью, а то, что находится за этой гранью, – вечность. Получается, что жизнь человека – это путешествие, маршрут которого определён Богом… Однако время есть главная составляющая, ибо оно и только оно формирует нас».
На этой мысли он словно споткнулся и подумал: «И чего это ты, старый хрыч, вдруг снова ударился в философские размышления, аль проказница осень повлияла на твоё настроение?»
Память снова увела Дмитрия Ивановича в далёкую Америку. «Надо же, не один десяток лет русский канадец прожил на чужбине, а вот – поди ж ты! – “немытую Россию” не забыл. Казалось, что все поэты Серебряного века уместились в его голове, а как он, стервец, читал стихи! Пожалуй, ни один артист не обладает таким искусством чтения!»
И ему вспомнился один эпизод. Когда они возвращались обратно из кафе домой, Леонид Матвеевич поднялся на придорожный холмик и, словно бросая вызов всей Америке, громко, с каким‑то духовным пафосом продекламировал:
…Я достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я –
гражданин
Советского Союза.
«Не-ет, этот “канадец” – человек не только глубоко порядочный, но и великий патриот России, который определённо заслуживает уважения! Всё же зря люди, подобные ему, уезжают из своей страны, но, выходит, у него на то были веские причины. Тогда что же всё‑таки побудило его покинуть Россию?!»
– Вот ты, Леонид Матвеевич, с таким вдохновением только что прочёл отрывок из «Стихов о советском паспорте» Маяковского. В связи с этим у меня невольно напрашивается вопрос: на каком отрезке жизненного пути ты растерял свой патриотизм, о котором так вдохновенно мне рассказываешь?!
– Надо же, русич, узрел во мне «потерю»! – с усмешкой на устах произнёс русский из Канады.
– Не обижайся, Леонид Матвеевич, но в твоих рассказах о деревне, да и в целом о России, чувствуется некая недосказанность.
– Хорошо, уважаемый Дмитрий Иванович, на откровенный вопрос позволь мне ответить откровенно. Выходит, что люди, по каким‑либо причинам покинувшие Россию, включая, конечно же, и меня, по-твоему, все «враги». Так? А теперь, если не возражаешь, у меня встречный к тебе вопрос: правительство России, заседающее в Кремле, Дума, в основном состоящая из миллионеров и олигархов, в большинстве своём имеющих не одно гражданство других стран, они, по-твоему, «патриоты»? Деньги трудового российского народа, миллиардными потоками утекающие за рубеж и оседающие там в виде дворцов, – это тоже делается «патриотами»? Ну, что же молчишь, русич, или, как сказал поэт, «лицом к лицу лица не увидать»?
Не забывай, дорогой Дмитрий Иванович, они все, абсолютно все, являются носителями государственных тайн. Вот и подумай: не по вине ли этих так называемых патриотов национальный российский рубль опустился ниже плинтуса и из деревянного превратился в шагреневую бумажку, при этом американский доллар в образе флага чужой нам страны гордо реет над Россией, превращая её в сырьевой придаток? Не потому ли кремлёвские алхимики, чтобы утаить от людей, какая нация больше всех ворует общенародное добро, оскопив жителей России, умудрились убрать в паспорте графу «национальность»? А теперь попробуй представить некоторых деятелей вроде Чубайса и тысячи ему подобных, которые, оставшись наедине в своих роскошных кабинетах, потирая ладони, довольно улыбаются, видя результаты своего «патриотического» труда. Если не подведёт память, попытаюсь лично для тебя, Дмитрий Иванович, дословно произнести недавнее высказывание одного из чиновников о русском народе: «Как только простые люди поймут основу своего “я”, самоидентифицируются, управлять, то есть манипулировать, ими будет чрезвычайно тяжело…»
А сейчас давай заглянем в не столь уж отдалённое время и проведём историческую параллель, послушай, что в своё время сказал Адольф Гитлер: «Образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста… Каждый образованный человек – это наш будущий враг. Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью».
Не замечаешь страшное созвучие времён?!
Для будущего поколения россиян, уважаемый Дмитрий Иванович, опасны не сегодняшние олигархи, а их дети, получившие прекрасное образование за рубежом на те же украденные у народа деньги. Именно об этом думал чиновник, высказываясь о «манипулировании» следующим поколением людей. Когда же их дети придут к власти, им нужна будет не Россия, а её богатства.
– О боже, если честно, я как‑то об этом и не думал! Почему же эти люди сегодня в России занимают ключевые посты?! – с негодованием воскликнул Дмитрий Иванович.
– Извини, но этот вопрос, уважаемый русич, нужно адресовать не к Богу. Не углубляясь в политические дебри, скажу лишь одно: сегодня Россией управляют неподсудные чиновники, у них своя конституция, свои взгляды на жизнь, и это, поверь, правда!
«Патриот – это человек, служащий своей родине, а родина – это прежде всего народ». Извини, это не я сказал, а Н. Г. Чернышевский.
Что же касается моей, Дмитрий Иванович, «недосказанности», поверь, с тобою я откровенен и камень за пазухой не держу.
– Но ведь дыма же без огня не бывает, а значит, была причина, заставившая тебя покинуть Россию?
– И на этот вопрос, уважаемый русич, отвечу, если на это у нас с тобой хватит времени.
– Прошёл год, как я ушёл из своей деревни, приближалась вторая осень моего пребывания в городе. Однажды в конце рабочего дня ко мне подошёл Тимофей Иванович, когда я корпел над дневным отчётом завоза стройматериалов, и строго, по-отечески спросил: «Леонид, сколько у тебя за плечами классов?» – «Вы же, Тимофей Иванович, знаете – семь». – «Я-то знаю, но вот ты, похоже, забыл! Тебе не кажется, что пора начинать серьёзно думать о своём будущем? Решил всю жизнь со своей семилеткой по танцулькам бегать?!» – «Тимофей Иванович, и что вы предлагаете?» – «Не предлагаю, а в этом году пойдёшь в вечернюю школу, а девчонки подождут, никуда они от тебя не денутся!»
Ослушаться этого человека, который для меня стал вторым отцом, я, конечно же, не мог и осенью пошёл в восьмой класс вечерней школы.
Окончив восьмилетку и в этом же году экстерном сдав экзамены за десять классов, с думами о будущем, вдыхая вечерний липовый медовый запах, наслаждаясь летним закатом, я неторопливо шагал по улице Чехова в сторону своего общежития. Проходя мимо кафе, решил перед сном выпить стакан чая.
В уютном помещении у окна напротив входной двери за столом сидела женщина лет сорока, а рядом с ней – очень красивая девушка, которая одарила меня обворожительной улыбкой. «Вот же она, та самая девушка, которую я так долго искал, бегая по различным танцплощадкам города!» – чуть растерявшись, подумал я, неотрывно глядя на девушку. Набравшись храбрости, я подошёл к сидящим двум милым созданиям, спросил: «Сударыни, разрешите присесть?» Вместо ответа девушка протянула руку и бархатным голоском проворковала: «Галя». – «Леонид!» – «А мою соседку зовут Наталья Максимовна», – сказала девушка.
Женщина улыбнулась и, видимо, чтобы не мешать нам, вдруг заявила: «Галя, я же совсем забыла, мне завтра к восьми в школу, а у меня ещё не поглажена кофта, так что, молодые люди, извините, я вынуждена вас покинуть».
Эта женщина чем‑то напомнила мне мать, и в душе мне не хотелось, чтобы она уходила.
«Похоже, учительница», – подумал я и, отдавая дань вежливости, встал, когда женщина собралась уходить. Когда мы остались вдвоём, я заказал стакан чаю и, попив, предложил девушке прогуляться.
«Вы в общежитии живёте?» – спросила Галя. – «Да, вот оно, рядом», – я указал рукой на кирпичное здание. «Оказывается, мы с вами по соседству». – «Галя, а давай на “ты”!» – «Надо же, я об этом только что подумала…» – обрадовалась она.
«Галя, Наталья Максимовна – твоя мама?» – «Нет, в этом городе я недавно, окончила техникум лёгкой промышленности, работаю в ателье мастером по пошиву женской одежды, а у Натальи Максимовны временно снимаю комнату. А ты, Лёня, чем занимаешься?» – «Тружусь, а вообще я как былинный витязь – пока на распутье. На горизонте что‑то маячит, а вот что – пока не пойму, слишком неизмеримое расстояние», – отшутился я и рассмеялся.
Шутку мою девушка поддержала. Она небрежно откинула с виска спустившуюся прядь волос и, взяв меня под руку, сказала: «А что если нам вместе попытаться эту невидимую цель приблизить?» – «От помощи такой красавицы отказываться негоже, тем более я так долго тебя искал!» – и, осторожно взяв девушку за талию, поцеловал.
Смутившись, она чуть опустила голову и тихо, как бы оправдываясь, произнесла: «Я же, Лёня, не знала, что ты ищешь меня».
Я поделился планами: «Цель намечена, теперь, Галя, дело за малым – её осуществить! Выражаясь языком строителя, фундамент заложен: получен аттестат за десять классов, поданы документы в институт». – «Ты, Лёня, работаешь на стройке?» – «На стройке учётчиком, на этом моя биография заканчивается!» – «Планы, Лёня, твои хорошие! По некоторым дисциплинам, в частности по математике, возможно, пригодится и моя помощь, если, конечно, ты её примешь, я техникум окончила с отличием». – «Какое может быть возражение, только за!»
Танцы из моей жизни ушли в небытие, и за всё время моей самостоятельной жизни в городе я впервые по-настоящему был счастлив.
Но когда я поступил в Саратовский политехнический институт, то в глазах у девушки увидел грусть.
«Лёня, давай поженимся, и переходи на заочное обучение», – предложила девушка. «Нет, Галя, я хочу получить твёрдые знания и стать хорошим инженером, поэтому вариант заочного обучения отпадает». – «Пойми меня правильно, Лёня, я не смогу ждать тебя целых пять лет». – «Ну что ж, во всяком случае – с твоей стороны честно! Извини, Галя, я не умею говорить красивые слова и давать обещания, но, если дождёшься, обязательно станешь моей женой!»
Но девушка не дождалась – вышла замуж…
Что же касается моей жизни, она, как это часто бывает, пошла по непредвиденному сценарию.
Женился, а вернее вынужден был жениться, на четвёртом курсе. После учёбы вместе с женой и ребёнком приехал в свой Куйбышев. Начал работать в родном СМУ на стройке прорабом. Дочь, окончив школу, поступила в институт, жизнь, казалось, вошла в своё привычное русло. Но грянула перестройка, а вскоре «Союз нерушимый» рухнул. Строительное управление, где я продолжал работать, оказалось в руках какого‑то частника. Помню, строили мы жилую многоэтажку, на объект привезли раствор очень низкого качества. Докладываю теперь уже новому начальству, что раствор не соответствует СНиПу, а значит, стройку приостанавливаю.
«Засунь свой СНиП сам знаешь куда! – крикнул перестроечный начальник. – Теперь будешь делать то, что прикажу тебе я!»
Его невоспитанность и дремучая неграмотность в области строительства настолько меня возмутили, что я не выдержал и, глядя ему в глаза, спокойно сказал: «На стройке ты для меня никто, и звать тебя никак!»
От моей дерзости сначала крикун побелел, потом покраснел, а затем уже заорал: «С этой минуты ты уволен!» – «Заруби, крикун, себе на носу, не ты меня увольняешь, а я сам ухожу, ибо работать с тобою – значит не уважать себя!» – заявил я.
«В этом городе даже дворником тебя не возьмут!» – бросил мне на прощание новый хозяин. После ухода со стройки с недельку отдохнул, а затем попытался устроиться, но все мои попытки терпели одну неудачу за другой. Надо заметить, новые хозяева жизни слово держать умели – меня действительно не брали даже дворником.
Уезжать в другой город не хотелось, да и там могло быть то же самое…
С месячишко проболтался, развёлся с женой, поскольку она не захотела жить с безработным, и махнул в Германию.
Так началась моя скитальческая жизнь. Примерно год работал таксистом, а затем совершенно случайно в одной из немецких газет прочёл объявление, что в Канаду на строительство объектов к двадцать первой зимней Олимпиаде, которая состоялась в 2010 году, набирают опытных специалистов-строителей. Поехал, успешно прошёл тестирование, так с тех пор и проживаю в Ванкувере.
– Леонид Матвеевич, а как поживает твой добрый наставник, который застал тебя спящим у забора и впоследствии определил твою дальнейшую жизнь?
– Тимофей Иванович умер на шестьдесят пятом году жизни, не выдержало сердце, а вскоре, спустя три года, умерла и Анастасия Ивановна, его жена.
– У меня к тебе, Леонид Матвеевич, последний вопрос: будучи молодым, не пытался вступить в коммунистическую партию?
– Не скрою, был такой грех. Однажды, когда мне исполнилось восемнадцать лет, один из старших товарищей посоветовал вступить в эту самую партию. Секретаря парторганизации нашего управления звали Петром Моисеевичем. Это был тучный мужчина лет пятидесяти, работал электросварщиком.
«Пётр Моисеевич, можно мне вступить в партию коммунистов?» – по-мальчишески наивно спросил я партийного босса, когда тот готовился к перекуру. «Ку-да-а, ку-да-а вступить?!» – переспросил он, словно разом захромал на оба уха.
«По-моему, я сказал достаточно ясно!» – набравшись смелости, чуть нагловато отвечаю секретарю. Но похоже, партийному начальнику не понравился мой тон, он глубоко затянулся папироской, с ног до головы окинул меня презрительным взглядом и, словно заправский маг, выпалил: «Ты недостоин находиться в рядах нашей партии!» – «Простите, я как‑то не подумал, что партия “ваша”, а мне казалось, что она народная». – «Таким наглецам не место в партии!» – «Позвольте всё же полюбопытствовать, почему же я недостоин находиться в “вашей”, как вы изволили выразиться, партии?» – «На эту тему, молодой человек, мне с тобой дискутировать некогда!» – заявил он и, выбросив папироску, надел сварочный щиток, принялся выверять огненный шов.
«“Недостоин”, – шагая обратно к своему рабочему месту, думал я. – Что же получается? Наши отцы воевали, матери и деды выращивали хлеб, отправляя до последнего зёрнышка на фронт. Мы, деревенские дети, голодные и холодные, едва научившись ходить, уже помогали взрослым: собирали в поле колоски, ухаживали за скотиной, ходили в поле на прополку; а позднее, уже в четырнадцать лет, я начал работать пастухом… И это называется “недостоин”?!»
После того разговора с партийным боссом прошёл примерно месяц, был одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Однажды во время обеда мужики, как обычно, завели разговор о жизни. Пристроившись в сторонке и запивая хлеб чаем, я прислушивался к разговору мудрых людей. Когда же беседа коснулась «будущего страны», я, до этого молча доедавший свой обед, неожиданно выпалил: «Советского Союза скоро не будет!»
На какое‑то мгновение в подсобке наступила тишина, мужики как по команде все обернулись в мою сторону и дружно расхохотались: чего, мол, с него, молокососа, взять?! Когда же смех утих, один из них назидательно произнёс: «Ты смотри, ещё кому‑нибудь такое не ляпни!»
Предупреждение, конечно же, я тогда учёл, но уверенность в правильности сказанных мною слов с каждым годом крепла… А к вопросу о вступлении в партию я больше никогда не возвращался.
Независимо от времени года Дмитрию Ивановичу нравилось в одиночестве совершать прогулки по парку. Он остановился у пруда, чтобы покормить уток, но его окружили вездесущие голуби, вырывая прямо из рук дольки хлебушка. «Надо же, какая наглая пташка!» – недовольно пробурчал старик, отмахиваясь от наседающих со всех сторон голубей. «Интересно, где эта божья птаха размножается? – подумал он, глядя на дерущихся между собой птиц. – Поди, где‑нибудь за границей, а гадить прилетают к нам, в Россию. Сейчас это модно: все кому не лень поносят нашу страну, а на заработки, вроде вот этих голубей, летят сюда, как мошкара на свет».
Покормив птиц и опираясь на палочку, Дмитрий Иванович неторопливо пошёл по тропинке. Облака развеялись, верхушки деревьев, обласканные выглянувшим из-за туч осенним солнцем, тихо раскачивались от лёгкого дуновения ветра. Давний разговор в Америке с русским из Канады вплыл словно из небытия.
«О чём же мы с Леонидом Матвеевичем разговаривали в последний день перед отъездом? Нет, всё‑таки память моя стала ржаветь, – проворчал старик, негодуя на свою забывчивость. – Ну да ладно, что поделаешь – старость не радость… Помнится, с какой душевной грустью он тогда обронил: “Жизнь свою я выкладывал по кирпичику…” Что тут скажешь?! Пожалуй, русский канадец прав: дорога – это не только сложный маршрут человека, но и путь, который приближает его к выбранной цели. Наверняка он не покинул бы свою Ольховку, да и Россию, будь она к нему чуточку повнимательнее. Сколько же по всей стране таких вот Лёнек, Иванов и Наташек, с детства видевших рабский труд своих родителей, плодами которого пользовались неизвестные им “братские народы”. На почве такого безумия наших руководителей деревенский уклад постепенно разрушался. Паутина тончайших нитей, которая веками вместе с природой была соткана из человеческих душ, постепенно истлевала, пока окончательно не порвалась в клочья. Тысячи российских деревень, особенно на заре воровского капитализма, с увеличенной скоростью начали исчезать с лица земли, их участь была предрешена. В поисках истины многие, потеряв всякую надежду, начинали пить, а такие, как Лёнька, не сдавались. Они собирали своё будущее по кирпичику, но карающая перестроечная рука в образе Государства на каком‑то жизненном повороте всё же их настигала, и эти люди вынуждены были покинуть свою деревню, свой дом, своё любимое дело, свою Страну.
Подумаешь, не хватало ещё государству думать о каком‑то там Леониде – уехал, и скатертью дорога! Другое дело на государственном уровне особое внимание уделить осколочному потомку царской семьи – цесаревичу Георгию Романову! Которому, по меткому выражению Куприна, Россия нужна как собаке пятая нога. Не потому ли 1 октября 2021 года с русским размахом состоялось венчание “его величества”, и не где‑нибудь, а в Исаакиевском соборе Северной столицы?! Ведь не зря же он кому‑то из сидящих в зале подмигивал: мол, уметь надо, чтобы быть удостоенным такой чести. Словно хотел сказать: “Смотри и учись, как нас с невестой не только венчают в крупнейшем православном храме России, но и выделили лучшие в городе апартаменты, где мы с молодой женой проведём медовые дни, а по пути – чем чёрт не шутит – прихватим миллиард-другой народных деньжат, а там уж до следующего приглашения можно и восвояси!”
Огюст Монферран, ваятель этого уникального архитектурного сооружения, где, возможно, до сих пор витает дух великого творца, смотрит сверху на подобную комедию современной чиновничьей постановки и грустно улыбается. И неважно, что в это же самое время какая‑нибудь убитая горем семья, думая о спасении жизни своего ребёнка, собирает с миру по нитке на лечение.
Эх-хе-хе, – вздохнул Дмитрий Иванович, – похоже, правда, что “умом Россию не понять”. А пора бы уж начинать думать о стране, а не разбрасываться бездарно народным достоянием. Но, к сожалению, до сих пор многие чиновники спят и видят, как возродить в России крепостное право…»
Его размышления прервал дождь, и, накинув на голову капюшон, слегка опираясь на трость, он посеменил к дому.
