Накануне женского дня

Александр МУЛЕНКО

Вместо эпиграфа
…Психологи работали с армянскими детьми, просили их рисовать рисунки, а они на бумаге выводили только гробы, кладбища и могилы своих близких.
Нина Худякова

Это был бестолковый немецкий боксёр, не прошедший дрессировки. Он вырос на втором этаже, в прихожей за металлической дверью, где, взрослея, ободрал все обои. Когда хозяйка уходила из дома, и стены, и пол покрывались пеной в местах, где возилась собака. Да и сам Барбос обрастал липкой слизью. Вечерами он получал оплеухи мокрой тряпкой по голове, скулил и метался на поводке, спасаясь от гнева хозяйки. После уборки, немного остыв, женщина выводила его гулять. В первую очередь псина бежала на мусорную свалку в поиске кошек. Хрипловатый лай не утихал до тех пор, пока кошки не разбегались. Опытные кинологи улыбались, глядя на эти концерты. Но хозяйка гордилась «интеллигентностью» собаки. Её питомец имел безупречную родословную.
Светлана Михайловна Попова была полноправным членом кооператива «Огнеупорщик», где верховодил её супруг. Мы, их наёмные рабочие, выполняли футеровки резервуаров на «Неф­те­химе», но было несколько муниципальных подрядов. Скорее неправдами предприниматель договорился построить у себя во дворе для ребятни маленький клуб, одноэтажное здание, в котором предполагалось разместить теннисные столы и хранить спортивную утварь: мячи, волейбольные сетки, гири, шахматы и шашки. Тут же находилось старое баскетбольное поле с косыми столбами. Их предстояло поправить. Было несколько щербатых деревянных столов и скамеек. На городошной площадке чинно стояли машины зачинщиков стройки. Подвижники этого вида спорта состарились. Он стал неуместен. Когда утвердили сметы, дело подвинулось в гору. Оно велось на деньги Попова, но не бескорыстно. Хозяева не доплачивали мэрии ту самую сумму налогов, которую пожирал этот объект.
Когда закладывали фундамент, стояла слякоть. Раствор месили на месте – лопатой. Около квартиры предпринимателя на этаже в деревянном ящике хранились сыпучие материалы для стройки. Висячий замок и собака гарантировали их сохранность. Прежде чем умчаться по делам, Светлана Михайловна выдавала рабочую утварь. Барбос бесновался от аммиачного запаха нашей одежды (огнеупорщики пахнут, как лошади, загнанные возницей), а хозяйка глумилась над нами «по-милицейски». Она грозилась высчитать из зарплаты за цемент, если хотя бы одна его горсточка будет украдена или продана подчинёнными людьми. «Вы неумытые уголовники, вы вонючки и алконавты, – такими нелестными словесами преуспевающая мадам покрывала людей, выполняющих работы у мужа, – вы последнее подлое быдло социализма. Я платить вам много не собираюсь». Основной контингент рабочих Попова составляли приезжие старики, проживавшие в счёт будущей зарплаты. Они ютились в недостроенном общежитии комбината, куда, опять-таки скорее неправдами, поселил их хозяин, закрывая глаза чинушам подарками да деньгами. «Последнее быдло» мирно терпело презрение женщины, ведущей бухгалтерию мужа.
Эти послушные люди скрипели костями, но работали на равных с немногими молодцами, среди которых был я. Мы тоже приехали на чужбину не от хорошей жизни. Экономические реформы оставили без работы в том городе, где остались родные.
Попов узнал, что в нашей команде есть опытный водитель, Анатолий Иванович Гопкалов, и предложил ему шоферить на семейной легковушке. Прежде чем дать согласие на «льготную» жизнь, Толян очень долго извинялся перед каждым членом бригады, виновато глядя в землю: болею, мол, ребятишки, трудно мне: артриты, радикулиты, сквозняки. Кое-кто из наших товарищей осерчал, ссылаясь на собственные болячки, стал резким в беседах с Гопкаловым, как с дезертиром, но более крепкие люди отнеслись с пониманием. Только доля физического труда на каждого оставшегося в бригаде каменщика выросла. Деньги нам платили за сделанные объёмы кирпичных работ, а не за вождение машин, и делили мы их пропорционально времени, отсчитанному на стройке. Когда я обратился к Серёге с вопросом, как он будет платить новому шофёру, Попов пообещал уволить нас без разборов, если мы исключим Гопкалова из общего котла, намекая на то, что персонально платить ему рулевые не намерен. Бывший его шоферюга ушёл из-за того, что повздорил с хозяйкой. «И Серёга, и Светка, и даже её собака – сволочи», – рассказывал он, обивая пороги конторы в надежде получить задолженность по зарплате.
Машина у Светки «хандрила». Не знаю, какая была поломка в автомобиле, я человек далёкий от техники, но в то холодное утро Гопкалов лежал под ней на брезентовом полотне и, охая да ахая, подкручивал какие-то гайки. Смотровой ямы поблизости не было. Тело у Анатолия болело от старости: шея, суставы, грыжа. Наружу из-под машины торчали только ботинки да мятые рабочие брюки.
На улицу выскочил Барбос. Как и всегда, он первым делом бросился на свалку. Там ныне питалась одна-единственная кошка. Дрожавшая от сырости, голодная, покрытая плешинами, она, сидя на мусорном ящике, ополчилась: выгнулась, зашипела, выпустила когти – а когда боксёр потянулся к ней зубами, резко ударила его лапой по морде и отстояла позицию на помойке. Удивлённая псина отступила. В поиске новой жертвы она побежала ко мне. Не по-весеннему сердитый, я, пожалуй, взял бы её за ошейник и ткнул бы мордой в раствор за бесшабашность, но, почувствовав мою агрессию, Барбос остановился поодаль и сварливо гавкнул, соглашаясь на мировую. Я, напротив, поднял лопату и огрызнулся.
– Иди, иди сюда, ко мне поближе, у меня тоже есть кое-какой опыт общения с такими, как ты.
В это время появилась хозяйка.
– Быстро в машину, – приказала она собаке.
Боксёр встрепенулся и помчался в сторону городошной площадки. Первое, что он сделал, это бегло обнюхал и пометил колёса автомобиля. Увидев ботинки водителя, торчавшие из-под машины наружу, он тоже поставил метку. Куривший в это время на балконе ротозей расхохотался.
– Светлана Михайловна, ваша псина подняла лапу на человека.
– Это Гопкалов, – ответила Попова. – Мой новый водитель.
– Тогда понятно…
Барбос пометил гопкаловские ботинки вторично и запрыгнул в салон автомобиля.
– Толян, тебя опустили, – съязвил курильщик.
– Кончай слесарить, – приказала хозяйка водителю и брезгливо толкнула лежащего деда ногой. – Давай вылезай наружу из-под машины, Толян, хватит валяться, жертва капитализма…
Анатолий Иванович закончил работу и виновато поднялся.
– Фу-у, какой ты чумазый и противный,  – сморщилась женщина. – Дожил до глубоких седин, а всё ещё Толян.
– Куда мы поедем, Светлана Михайловна?  – стыдливо спросил Гопкалов, снимая рабочий фартук.
– Сначала в управу…
После их отъезда человек, стоявший на балконе, вышел на улицу. По возрасту он был, пожалуй, даже старше наших пенсионеров. Ему захотелось побалагурить с ними о жизни. Мещанин присел на одну из уцелевших скамеек и во время бригадного перекура рассказал историю жизни Поповых.
– То ли жидовка, то ли армянка – нос с горбинкой, картава, десять лет она работала в столовой, мыла полы, посуду, и никто не мог подумать, что на старости лет, а ей уже пятьдесят пять, станет эдакой кралей. Это расфуфыренная и злая, не познавшая в жизни счастья баба. Муж у неё – Серега – прорабствовал, пьянствовал не в меру. Привезут его, бывало, с объекта: на улице – темень, выкинут у подъезда на лавку, почитай килограммов сто неподвижного мяса, кому охота тащить его по лестнице? «Светка, – орут, – забирай урода, покеда его не ограбила шпана или менты». Выйдет она, ругаясь, куда деваться, взвалит себе на плечи родное мясо – и в гору с ним, на второй этаж… А дома закатит истерику, хлещет по морде тряпками, орёт да визжит, а когда Серёга уснёт, идёт на кухню и до утра воюет с кастрюлями – готовит ему пожрать.
– Вроде бы непьющий мужчина – Серёга Геннадьевич? – угрюмо вступился я за хозяина, поддерживая беседу.
– Всю свою жизнь она его таскала по наркологиям, экстрасенсам и разного рода вещуньям – не помогало, а четыре года назад накачали его озоном, и чудо произошло. Бросил и пить, и курить одновременно. Тогда же открыл кооператив и поднялся. Дочка у него сегодня ездит на иномарке, не зная нужды, проживает в Москве, скоро станет учёной. Так, по крайней мере, Светлана рассказывает соседям, когда бывает добра.
– И такое случается?
– Да… Серёга уделяет ей большое внимание за верность в жизни. Он осыпает её цветами на всякий праздник, чего не бывало раньше, покуда пил водку… Моя старуха зудит и совестит меня за то, что я другой…
Вечером Гопкалов доложил, что нас ожидают длинные выходные. Он подслушал, как хозяин сердито отчитывал свою строптивую супругу за то, что она не в меру унижает рабочих, глумится над ними, не выбирая слов. «Ты уже не колхозница, а настоящий живой бухгалтер. Выпишешь им аванс». Но та ни в какую – упрямая женщина. Однако Сергей Геннадьевич оказался твёрдым мужчиной.
– Я своими глазами видел ведомость на получение денег, – поклялся старик. – Светка её оставила на переднем сиденье. По двести рублей напротив каждой нашей фамилии. Скоро Восьмое марта.
– Вы же упьётесь на эти двести. По шесть бутылок водки на рыло…
– Болею я, Саша.
Гопкалов не высыпался в этой «командировке». Когда уже все сопели в простынку, он всё ещё сидел на кровати, откинувшись на стену спиной. Так легче переносить суставные боли, поразившие тело.
– Позвоню, поздравлю старуху. Возьму себе водки, и даже что-то останется на чай, да надо ещё купить душистое мыло и одеколон. Светлана Михайловна от меня воротит нос, как от мусорной свалки. Даже её собака брезглива.
– Коты чуханят эту собаку.
Я деликатно промолчал о поведении Барбоса на городошной площадке, но понял, как близко к сердцу принял старик новую службу.
Ближе к обеду седьмого марта Сергей Геннадьевич Попов собрал всех своих рабочих в конторе и выдал деньги. На руки получили всего по тридцать рублей. На остальные деньги, собранные со всех, старик Гопкалов закупил цветы и торжественно подарил их Светлане Михайловне Поповой «по просьбе коллектива, принявшего это решение единогласно».
– Я же говорил, что у меня работают хорошие, щедрые люди, – сказал Серёга супруге.
Когда она, осыпанная розами, покидала актовый зал, где происходила церемония поздравления с праздником, все наёмные работники стояли и хлопали в ладоши.
– Спасибо, товарищи, – попрощалась Светлана Михайловна и уехала в городскую управу на вечер, который устроил мэр для лучших женщин этого города. В салоне её автомобиля не было свободного места. Повсюду лежали розы.
– Ты очень приятный старикан, но в мэрию я поеду одна, – сказала она Толяну.
Шабашники не любят хозяев за то, что при расчёте те обманывают и выдают обещанные копейки не в полном объёме. Никто не хочет расставаться с богатствами. Все желают их приумножать за счёт других. Случается, что управы на хозяина нет, и от глубокой обиды в душе у работника рождается ответная подлость. В отместку за обман бродяги-строители закладывают в стены особняков куриные яйца, чтобы, протухая, они источали вонючий запах, или заливают в пустоты плит перекрытия соляровое масло, которое, напитав собою бетон, сочится на потолок, и это затрудняет дальнейшую побелку помещений. Возможно, что ещё лучше для этой цели подходит керосин. Гости застройщика догадаются о нечистоплотности хозяина в расчётах и перестанут с ним дружить. Но есть и другие изощрённые способы отместки за нанесённую обиду. Я выбрал валерьянку. Её волшебные капли обладают наркотическим действием на кошек, позволяя им общаться с богами без посредства шаманов. План был простой. Около квартиры Поповых между ящиком, в котором хранился цемент, и стеною была небольшая щель величиной с ладошку. Я решил оторвать этот ящик от пола и придавить им старую рукавицу, предварительно намочив её валерьянкой. «Возьму какого-нибудь кота и покажу ему дорогу к пойлу, а через минуту-другую около поповской квартиры соберётся вся кошачья компания из подвала и будет пир. Собака за дверью поднимет лай».
Вечером я купил валерьянку, и остались деньги на сладости. Витрины пестрели печеньем. Стоя в очереди, я расслабился и уснул, прислонившись к прилавку. Мне пригрезился полосатый кот Матроскин из Простоквашино. Он шевельнулся на синей литровой коробке и ожил в предчувствии пьянки. Кот отряхнул с себя молоко и уверенно направился ко мне, чтобы отобрать валерьянку. Я захотел его оттолкнуть, да руки не слушались – висели как плети. Хулиганистое животное кинулось ко мне на плечи и ударило лапой по голове. Я упал. Толпа засуетилась.
– Мужчине плохо…
– Расстегните ему одежду.
– Освободите живот…
– Пощупайте пульс.
Какой-то товарищ схватил меня за рукав, но его одёрнули:
– Пульс ищите на сонной артерии.
Его холодные пальцы взяли за горло.
– Ну что? – верещали любопытные люди.
– Живой…
– Может быть, это обморок?
– Ущипните его за ухо.
Около меня волновались доморощенные знатоки медицины. Тот же товарищ отвесил мне пощёчину, потом ещё одну. Глаза у меня открылись. Надо мною громоздились чужие лица, за ними, мерцая, качалась огромная люстра.
– Это рукоприкладство, – раздался знакомый женский голос.
Многоликое товарищество раздвинулось. Возникло лицо Поповой.
– А ну-ка поднимите его под мышки и отнесите в мою машину.
Она достала деньги из сумочки и приказала мужчине, который меня отшлёпал, купить мне молока. Тот виновато кивнул на очередь у прилавка.
– Эй, торговка, – закричала Попова, – отпустите два пакета. – Потом обратилась ко мне: – Ты очухался?
– Да-а, – ответил я.
– Берите больше, – предложила продавщица. – Он сильно ослаб.
– Светлана Михайловна, мне не надо два пакета, – я испугался вычетов из будущей зарплаты и показал указательный палец, – надо один.
– Один? – переспросила она и повысила голос: – Я же сказала, два.
– Какой он тяжёлый, – произнёс человек, поднявший меня под руки.
– Ты мне уши не заговаривай, а работай, я ещё не таких мужиков на себе таскала – не скулила, не плакала, а у этого – кожа да кости.
Двое мужчин оторвали меня от пола и отнесли в машину Поповой. Я лежал на заднем сиденье среди цветов, которых стало больше. К розам добавились каллы и мимозы. Среди них лежала почётная грамота, выданная хозяйке мэром этого холодного города.
– Куда мы едем, Светлана Михайловна?
– К Толяну.
– Старик обижается, когда вы понукаете его, как лошадь, и называете Толяном…
– Он любит выпить.
– Разве вы когда-нибудь его видели пьяным на работе?
– Нет, не видела. Но заметила, как он рассматривал водку в киоске. Глаза у него при этом горели электрическим светом, а сам он выделял слюну, как мой Барбос. Я презираю таких людей.
– И мужа? Мне рассказали, как вы его таскали по лестнице на спине. Это правда?
– И даже про это набрехали соседи? Да что они знают про нашу личную жизнь? Мой муж – великолепный мужчина.
– При обсчёте рабочих или где?
– Ты ничтожество, – растерялась она.
– Тогда к чему весь этот концерт в магазине, потом в машине? Остановитесь, и я найду дорогу без посторонних. Старик – мой земляк. Я не хочу, чтобы вы его оскорбляли… Никак.
– Лежи и не рыпайся. Слушай… Был у меня сынок. Он погиб. Мы жили в Армении, в Гюмри. Во время землетрясения та половина дома, в которой он игрался, обрушилась, а наша устояла. Уцелевшие люди на улицах жгли костры и оплакивали погибших. Сына похоронили. Через неделю мы с мужем покинули развалины города и переехали жить в Россию. Ютились у близких. Да, это правда, что я работала в столовой, что мыла посуду… Вот ты говоришь, я обижаю Толяна, что обсчитываю рабочих, что я им напоминаю, кто они есть такие на самом деле – лентяи да пьяницы, а мои соседушки шепчутся за спиной, что, мол, Светка выбилась из грязи да в князи. Но разве это глумление – называть безвольного человека дрянью за его никчёмность? Вот тогда, в годину гибели сына, вы глумились по-настоящему, говорили, что все армяне – лаврушники, что Божья кара постигла мой город, мой несчастный народ. Но я не плакала, слушая эти насмешки. Даже посуду я мыть пошла, чтобы не называли торговкой, была наивной и доброй. Серёжа страдал. Я родила ему дочку. Когда переехали в этот город, мой супруг начал пить и чудил, напиваясь, как вы… Но я ни разу его не бросила… Знаешь ли ты, алкаш, что на развалинах моей родины устоял один-единственный дом, в котором никто не погиб во время землетрясения?.. Конечно, ты про это не знаешь!.. Его построил мой муж – настоящий строитель. Он не давал воровать. Серёжа выполнял все нормы и правила, необходимые на стройке. Когда я увидела твой паспорт, то обомлела. Ты родился в один и тот же день с моим сыном. И имя, и даже отчество совпадают документально. Разве я не могу помечтать? Мне показалось, что сын вернулся ко мне с того света. «Ты бредишь», – утешил муж, когда я ему рассказала об этом… Мы приехали, Сашка, вон отсюда…
Гопкалов сидел, разминая суставы.
– Ты ещё трезвый, Анатолий Иванович?
– На тридцать рублей не разгуляешься.
– На одну бутылку хватило бы. – Столько стоила водка.
– Завтра Восьмое марта, – ответил старик. – Я позвоню старухе и, может быть, потом напьюсь.
– Ты хочешь взаймы?
– А ты не откажешь?
– Может быть.
– Я, пожалуй, вернусь в твою бригаду обратно…
– Ты же искал работу, где полегче.
– Гнусная баба, эта Светка… Убивает меня морально.
– Что скажешь Попову про свой уход, про его супругу?
– Я похвалю Сергея за то, что он не спился, имея такую жену.
Кое-как, опираясь на дужку кровати, старик поднялся на ноги и отправился на кухню, чтобы выключить чайник, о котором забыл во время беседы.
– Не уснуть мне без водки, – бубнил он себе под нос.
– Я помогу тебе, Анатолий Иванович.
– Саша, ты никогда не называл меня по имени-отчеству, что случилось?
– Есть у меня лекарство…
Ночью Гопкалов храпел, как здоровый, а я ворочался с боку на бок и думал, что капли пошли на пользу, а не в отместку, и это неплохо. Завтра надо бы поздравить по телефону своих женщин да рассказать им о том, что мы живы, и обнадёжить, что скоро вернусь домой, что никуда уже больше не уеду в поиске лучшей доли.