Одесские зарисовки

Старый солдат

Яркое тёплое майское солнце. Дворы города наполнены запахами акации, жареной рыбы вперемешку с лёгким кошачьим ароматом. Вбегаю на третий этаж чистенькой парадной дореволюционного крепкого дома, с целой, без трещин, мраморной лестницей. Звоню в дверь.
– Здравствуйте, вы мне звонили поговорить о продаже квартиры, – говорю я крупной дородной женщине лет семидесяти с тяжёлой фигурой и двойным подбородком под ярко накрашенными пухлыми губами.
– Андрей Витальевич? – грудным, с долей официоза голосом спросила дама.
– Да. Марта Борисовна? – подстроился разговором под даму я.
– Естественно! Проходите и можете не снимать обувь. Ковры, эти древние пылесборники, давно отвезла на дачу. Но даже и там муж определил их на чердак. Выкинуть жалко, знаете ли, а использовать по назначению уж слишком по-мещански. Вы не находите?
– Что? – не сразу ответил я, занятый осмотром квартиры. – А, ну да, ковры уже не в моде.
– Да. Понимаете, нам надо разъехаться. Три поколения в одной квартире – это невыносимо. Отцы и дети, знаете ли… Очень, очень сложно с детьми и внуком. Да, а вот кухня, видите, вполне просторная. Двенадцать квадратных метров. А здесь комната сына с невесткой. – Марта Борисовна без стука распахнула дверь, за которой, чуть наклонившись к замочной скважине, стояла женщина в нижнем белье, а в комнате на кровати лежал полный, с таким же подбородком, как у Марты Борисовны, мужчина лет сорока пяти. – Тут у нас все заняты своим обычным делом. Зоенька, оденься, маклер пришёл смотреть квартиру, а не тебя.
– Мама, за четверть века вы так и не научились стучать в дверь нашей комнаты. Мало ли чем мы можем быть заняты!
– Вы ничем уже меня удивить не сможете, – парировала Марта Борисовна, распахнула дверь напротив и обратилась ко мне: – А вот здесь комната внука. Опять спит, лоботряс. Ночью гуляет, а днём спит. Удивляюсь я нынешней молодёжи!
– Не трогайте Витеньку! Витенька не гуляет по ночам, а работает, – вмешалась в разговор Зоя.
– Вот здесь моя с мужем комната, – проигнорировала замечание невестки Марта Борисовна. – Она с балконом во двор. А двор у нас хороший, с акациями и цветочной клумбой. Вы видели розы на дворовой клумбе?
– Да, прекрасные розы.
– Это мой муж, Мишенька, их садил. Да, а вот здесь маленькая комната без окна. Будете смотреть?
– Конечно!
– Она… очень маленькая, – замялась Марта Борисовна.
– Ничего, я гляну. Это моя работа.
– Там… несколько запах нехороший. Мой папа очень стар, знаете ли, старость… – И хозяйка открыла дверь.
В маленькой, без окна, тускло освещённой и бедно обставленной комнатке, больше похожей на чулан, на старой железной кровати лежал худой старик. Рядом на столе стоял открытый пыльный патефон с пластинкой и стул, на котором висел пиджак с наградными планками, медалями «За отвагу», «За оборону Сталинграда» и орденом Отечественной войны первой степени. В комнате стоял запах старости и мочи, всё было пропитано безнадёгой.
– Опять ты в дом маклеров тащишь, Марта? Не продаётся квартира! – из последних сил, тяжело дыша, просипел старик.
– Папа, мужчина пришёл просто посмотреть!
– Посмотреть? Квартира не невеста, чтобы смотрины устраивать.
– Извините, я уже ухожу, – повернулся я к выходу.
– Стой, – остановил меня старик. – А ты иди, Марта. И закрой за собой дверь.
Старик начал меня рассматривать.
– Одессит?
– Да.
Взгляд старика подобрел.
– Садись на стул. Только пиджак не помни, его на меня ещё надевать будут. На моих похоронах. Думал девятого мая пойти на Аллею Славы, но не смог, зря пиджак вытащил. А назад повесить – сил нет. Да и недолго ему тут висеть на стуле. Не могу уже ходить. До нужника уже не всегда дохожу. А эти, – кивнул старик в сторону двери, – не то что отвезти на Аллею Славы в День Победы не хотят, но и до нужника не доведут. Всё им некогда.
Помолчали.
– Тебя как зовут, внучок?
– Андрей.
– А меня Борис Маркович. Вот что, Андрюша. Умереть я хочу в своём доме, который ещё моего отца помнит. И на своей кровати. Они тут меня недееспособным по бумажкам сделали, и я прав никаких не имею. Но умереть хочу здесь. Понимаешь? Раньше защищал города, – кивнул старик на пиджак, – а теперь даже свою квартиру не в состоянии защитить.
– Понимаю.
– Так вот, сынок, дай мне слово, что не будешь продавать мою квартиру, пока я жив. Дай слово солдату.
– Даю. Я пойду, Борис Маркович?
– Иди, Андрюша. Только дай мне умереть дома. Ты слово дал.
– Не волнуйтесь, Борис Маркович. Прощайте. – И я вышел из комнаты-чулана, где доживал свой век старый солдат.
– Ну как вам квартира, Андрей Витальевич? – встретила меня в коридоре Марта Борисовна.
– Отличная квартира.
– И сколько она стоит?
– Нисколько.
– Как это – нисколько? У нас все документы в порядке. – У Марты Борисовны затряслись оба подбородка. – Поймите, нам очень нужно разъехаться, три поколения в одной квартире – это ад.
– Четыре.
– Что?
– В вашей квартире четыре поколения, Марта Борисовна. И когда вы это поймёте, может, тогда до вас дойдёт, что вашу квартиру пока продавать нельзя. Будьте здоровы. – И я вышел в парадную.
– И ещё по рекомендации от хороших уважаемых людей таких проходимцев в дом пускать приходится! Ничего не стоит моя квартира! Ты слышала такое, Зина? – уже спускаясь по лестнице, сквозь свои шаги услышал я грудной голос Марты Борисовны…