Ожидание Архимеда
Игорь БÉЗРУК Родился в 1964 году в г. Первомайске Луганской области.
Окончил Харьковский авиационный институт.
Публикуется как прозаик с 1988 года в Москве, Киеве, Атланте (США), Брисбене (Австралия), Алма-Ате, Риге, Вильнюсе, Донецке, Луганске, Владимире, Иванове, Бурятии.
Автор десяти книг прозы, изданных в Москве, Иванове, на Украине.
Член Союза писателей России.
Лауреат премии «Дебют» журнала «Наука-фантастика» (Киев), городской литературной премии им. В. С. Жукова (Иваново), Международного литературного конкурса им. Я. Корчака (Иерусалим, Израиль).
Живёт в г. Иваново.
ГЛАВА ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНА «ГАМИЛЬКАР БАРКА. ВОЙНА НА СИЦИЛИИ»
Проплывая мимо Сиракуз, Гамилькар Барка смотрел на древний величественный город – под стать самому Карфагену – и думал о том, как изменчива историческая судьба народов. Лакомый кусочек Средиземноморья – Сицилию – долго никак не могли поделить между собой финикийцы и греки. Столетиями авторитетом, властью, военной силой пытались они завладеть островом, не замечая, что с северной стороны на них алчными глазами давно поглядывает другой кровожадный зверь – Рим, ещё недостаточно сильный, чтобы вмешаться в схватку двух ярых соперников, а может, просто выжидающий, когда они в конце концов уничтожат друг друга. Но этого не происходило. Схватки карфагенян и греков не прекращались: то затухали, то разгорались с новой силой. И капитолийская волчица не выдержала, перепрыгнула через некогда охраняемую легендарными Сциллой и Харибдой узкую протоку на остров, глубоко вонзилась острыми когтями в его благодатную землю, зашарила вокруг голодными горящими глазами, потекла слюной.
Опешила восседающая в Сиракузах Артемида, удивлённо взглянул на волчицу могучий финикийский Мелькарт. Незаметно из доброжелательного соседа превратилась волчица в кровожадного монстра. И греки, которые ещё вчера считали римлян варварами, сегодня склоняют пред ними головы, клянутся в верности и дружбе, боясь быть окончательно порабощёнными или вовсе стёртыми с лица земли. Карфаген не таков: унижаться не привык, биться будет до последнего. У него хватит сил противостоять захватчику, хватит духа не терять надежды на будущее.
Нынешний тиран сиракузский Гиерон в свои годы показал себя доблестным стратегом и отважным воином (сам прославленный Пирр восхищался им и неоднократно награждал за военные успехи), но то, как он поступает теперь, для Карфагена просто немыслимо. А значит, недопустимо и для Гамилькара. Бороться, бороться и бороться – иного Гамилькар не приемлет. Никаких соглашений с врагом, никаких компромиссов.
Даже недолговременное перемирие на руку только римлянам, захватившим немалое количество как финикийских, так и греческих городов на Сицилии. Перемирие для них – сосредоточение новых сил, подготовка к следующему прыжку, теперь, скорее всего, на территорию Африки, к Карфагену. Разве Гамилькар может это допустить? Никогда. Лучше погибнуть в бою, чем знать, что сандалии римского легионера топчут родную землю.
Гамилькар и не заметил, как они оказались возле Сиракуз.
«Что ты задумал, Гамилькар?» – спрашивали себя командиры других кораблей и не могли найти ответа. Так некогда поступил небезызвестный Кир, собрав под своим крылом свыше десяти тысяч греческих наёмников против правящего Артаксеркса, – даже ближайшие его стратеги не знали, куда он ведёт их походом. Как это похоже на Гамилькара! Но те, кто близко знал адмирала, могли предположить, что он просто увлёкся, замечтался – со всяким бывает. Однако Гамилькар не отдавал команды поворачивать обратно, несут тебя волны вперёд и несут. Это ли не счастье?..
Гамилькар радовался и тому, что наконец-то ему удалось избавиться от своего главного надзирателя – Шадапа. Он договорился со своим сменщиком, бывшим командующим карфагенским флотом на Сицилии Карталоном, что тот займёт представителя власти отчётами. Всё-таки Карталону нужно сдать все дела, а кому, как не члену Совета?
– Я в цифрах не силён, – отмахнулся от нудной процедуры Гамилькар. – Лучше поброжу вдоль берегов на кораблях, посмотрю, что да как, пока вы со всем разберётесь.
Шадапу ничего не оставалось, как заняться делами Карталона. Этим воспользовался Гамилькар и приказал своей флотилии выступать в море.
Подразделения Карталона он возьмёт под своё крыло чуть позже, а пока осмотрится, хорошо всё обдумает. Война длится не один год, за год её, наверное, и не закончить. Противник более чем серьёзный, к нему нужен особый подход…
Но стоило Гамилькару вырваться в море, как другие мысли овладели им. Почему бы не махнуть прямо в Италию? Кто не даёт? Его там никто не ждёт. Потрепать по загривку капитолийскую волчицу, напомнить ей лишний раз, что она не одна живёт в лесу.
Гамилькар нисколько не сомневался, что командиры единодушно поддержат его. Разве не об этом они мечтали, когда нашли друг друга как единомышленники в Карфагене, а позже сплотились в своём маленьком лагере на побережье Бизацены?..
Гамилькар оторвался от дум. Юго-западный ветер радостно надувал огромные паруса флагманской пентеры. Корабли плавно скользили по слегка волнующимся волнам. Сиракузы, казалось, оставались к ним равнодушны. Но так только казалось.
Один человек на крепостной стене пристальным взглядом провожал флотилию Гамилькара. Сейчас по заказу царя он работал над усовершенствованием метательных машин для обороны. Только возникала проблема, которую он, как механик, должен разрешить как можно скорее. Хотелось сделать машины мощнее существующих, которые будут поражать врага на более дальних расстояниях; которые, скажем, смогут дометнуть увесистый камень до того проплывающего корабля. Теоретически возможно, но практически получалось, удвоив или утроив, удесятерив размеры метательного орудия, создашь лишь массивного малоэффективного гиганта, монстра, способного впечатлять разве что только женщин и детей на праздниках. Значит, нужно идти другим путём, а не просто наращивать массу и объём машины, чтобы увеличить её эффективность. Для этого нужно, прежде всего, понять, какая сила действует на камень во время его выбрасывания и полёта, какое усилие придётся приложить к камню, чтобы метнуть его на нужное расстояние…
Человек задумался. Флотилия Гамилькара больше для него не существовала.
Архимед, а это был он, может быть, и не обратил бы внимания на корабль Гамилькара, но так сложилось, что он поднялся на крепостную стену Ортигии, чтобы увидеть корабль из далёкой Александрии, о котором ему сообщили прибывшие накануне в город купцы из Египта. Он ждал новых работ из Александрийской библиотеки при Мусейоне, так называемом «храме муз», академии, возглавлял которую ныне известный поэт и учёный Каллимах, где в разное время жили, учились и работали Деметрий Фалерский, Странтон, Досифей, Аполлоний, Ктесибий, чьи уникальные работы по гидравлике так его увлекали. Ждал также письма от своего друга Конона Самосского, которого, как он писал, Филадельф недавно пригласил в Александрию, астронома и математика, открывшего кривую, которая раскрывает, как ему кажется, неограниченные возможности для применения её на практике.
Этого письма Архимед ждал даже больше остальных – кривая сильно заинтересовала его. Похожая на улитку, она завораживала своей формой. Кто-то назвал её «завитком», спиралью. Очень точно. И необычно.
У него самого вечные трудности с названиями. Иногда нужен гибкий ум, чтобы найденной линии или геометрической фигуре придумать такое название, чтобы оно устроило всех, закрепилось, а не отталкивало от себя. До сих пор так и не придумали ярких названий кривым, полученным разными сечениями конуса. Да и о терминах физикам ещё долго предстоит договариваться, а то приходится напрягать мозг только на то, чтобы понять, о чём в новой работе идёт речь, на чём строятся догадки и начальные предположения.
Да, в наше время быть учёным – тяжкий труд. Но он, Архимед, совсем не боится этого труда. И немного даже завидует тому, кто, как тот же Конон, живёт исключительно тем, что ему по душе, – чистой наукой. Он же вынужден в силу различных обстоятельств заниматься больше практикой, чем теорией. И всему виной стоявшая у порога родного дома чужая, ненужная война…
Нет, он не сетует на то, что до сих пор возится с механикой, механика многое ему дала, научила мыслить реально, исследовать неисследованное, объяснять непонятное, ставить новые вопросы, искать на них верные ответы. В конце концов, именно механика дала ему толчок к геометрическим обоснованиям его практических работ. Однако ему уже сорок, возраст, в котором, как говорят, мозг устаёт разбираться в тонкостях, математика – удел чаще всего молодых, пытливых, незашоренных. Хотя себя он таковым вовсе не чувствует, наоборот, только теперь идеи из него сыплются как из рога изобилия. Не хватает только среды, в которой они проявились бы полнее и быстрее; товарищей по духу, чтобы он мог разобрать с ними свои наболевшие проблемы; хороших учителей, которые честно, как на духу, смогли бы сказать, в чём он ошибся, а в чём преуспел.
Сейчас центр мировой науки сосредоточился в далёкой, мирной Александрии. Мусейон, надо признать, почти во всём отличается от того же афинского Ликея или платоновской Академии: большей свободой мысли, что ли, широтой и разнообразием в исследованиях; порой сочетанием несочетаемого… Вот где ему надо быть, вот куда хочется попасть и куда он рвётся немыслимо сколько времени! Но, увы, – война, война…
Да, она, надо отдать должное Гиерону, не под стенами Сиракуз, но тень её, как фантом, витает в воздухе и каждый раз то тем, то иным упорно напоминает о себе. Напоминает, когда посланники римских легионов, чванливо осматривая всё вокруг, проходят через городские врата; когда грузят из сиракузских закромов зерно или обучаются стрелять из тех самых метательных орудий, которые сам Архимед изготовил и собрал, чтобы потом использовать полученные навыки на поле боя или при осаде близких сиракузянам по духу сицилийских городов. На всё это он смотрит с болью и хорошо понимает своего царя, который по воле судьбы оказался между молотом и наковальней в желании сохранить для своего полиса хоть какое-то подобие мира.
Если б Рим знал, какая «тёмная лошадка» для них этот на всё согласный царь Гиерон, с каким удовольствием он погнал бы заносчивых римских захватчиков с родной земли. Но он трезвый политик и понимает, что сейчас ни греческий (в чём убедился даже непобедимый Пирр, увидев погибших римлян лежащими лицами вперёд, в сторону врага), ни карфагенский мир ничего не могут противопоставить безжалостной, упорной римской машине. Греки в вечном раздрае, карфагеняне – в попытке спасти хоть что-нибудь из оставшегося. Их олигархи трясутся только за собственную шкуру. Впрочем, как и наши…
Архимед уверен – не держи Гиерон сиракузских толстосумов в твёрдой хватке, они давно открыли бы ворота римлянам. А от предательства не спасли бы даже оригинальнейшие оборонительные орудия, над которыми в последнее время он корпел. Катапульты, онагры, стреломёты, большинство из которых были если не придуманы, то преобразованы лет сто пятьдесят назад, ещё при Дионисии Старшем, до сих пор успешно используются в бою, при осадах и обороне. К дальнейшему их усовершенствованию приложил свою руку и он, Архимед. Но должен ли радоваться этому? С каким наслаждением он вернулся бы в свои стены, сел во дворе на солнышке, нарисовал бы веткой у ног на песке прямоугольник, вписал бы в него окружность и рассчитал…
Да мало ли чего можно рассчитать!
Отец, будучи астрономом царя, привил ему любовь к звёздам. Звёздное небо над головой… Завораживающее и манящее. Но ему мало простого любования. Он всегда тянулся к точным наукам, поначалу к тем из них, которые могли облегчить труд человека, помочь преодолеть природу. Он чувствовал себя в некотором роде Прометеем, который открыл для людей завесу над многими тайнами природы, позволил на шаг приблизиться если не к знанию богов, то хотя бы к знаниям героев, которые всегда стояли между простым человеком и богами.
Иные скажут, геометр Гиппас, тот самый, что разоблачил «секрет иррациональности» квадратного корня из двух, погиб во время кораблекрушения. Тот же Прометей поплатился за свою дерзость и самоуправство муками прикованного к скале на потеху Зевсова орла. Примеров приводить можно много. Боги мстят. Люди, которые открыли истины, доступные только богам, живут недолго, вскорости умирают, можешь поплатиться и ты. Но разве не благодаря богам люди стали развивать науки, строить храмы – жилища богов на земле? Не от почитания ли богов родилась одна из чудесных и практических наук – архитектура? Люди жили в убогих хижинах с тростниковыми крышами, но богам строили храмы поначалу из дерева, затем из камня. Чем больше человек познавал законы механики, тем краше и величественнее становились выстроенные людьми жилища богов. А театр? Само слово «механика» произошло от слова «механэ». Первоначально оно обозначало машину, которая в театрах поднимала на сцену богов и опускала их в финале. Потом уже избитым «механэ» стали называть военные машины…
В основе всего – геометрия, неизменно рядом, как родная сестра, – механика. Одна без другой не могут существовать. Законы механики базируются на законах геометрии, без знания этих законов строитель не поставит колонну, не водрузит на неё арку, не поднимет на высоту груз, не зная, сколько усилий потребуется на поднятие, не распадётся ли всё сооружение, устоит ли при землетрясении, урагане…
Центр тяжести, точка опоры, действующие на тело силы – сколь много нужно для начала определить. Ум за разум заходит, когда пытаешься только представить себе, насколько замысловато устроена Вселенная, каким количеством законов она управляется. Кое-какие из них человеку открыли боги, но тут же были повержены другими, старшими богами. Не хотят, видно, чтобы человек хоть на ступеньку приблизился к ним, стал понимать природу и ею управлять, как управляют они. Может, боги думают, что человек, овладев тайными знаниями, свергнет их? Но как же человеку не познавать законы природы, если боги в последнее время всё чаще и чаще отворачиваются от него? Как человеку в таких условиях удержаться на плаву без поддержки богов? Как выжить, стать на ноги? Только если он самостоятельно овладеет силами природы, подчинит их себе.
Так думал Архимед и так сильно хотел познать мир. Даже, если хотите, подсчитать количество песчинок, которыми можно заполнить Вселенную. Почему бы нет?!
Но вот на горизонте показался египетский корабль. Наконец-то! Скорее в порт! А вечером – долгожданная радость: погружение в рукописи. И новые вопросы, новые мысли и, может быть, новые открытия…
