Людмила ГОНТАРЕВА
г. Краснодон, ЛНР
Нас и для круглого стола
уже остались единицы.
В корзине времени – страна.
На кон поставлены столицы,
станицы и страницы книг –
успеть бы написать… Кто знает,
что впереди: минута – миг –
час – выдох – вдох – морозы в мае –
дожди январские – печаль –
закат – рассвет – портрет на полке?..
И как ни вглядывайся вдаль –
лишь контролёр и остановки…
Знакомый, но чужой маршрут.
Привычна боль из ниоткуда.
В который раз куранты бьют.
Растут герои и иуды.
Кругами память по воде
расходится. Дрожат ресницы.
Успеть посеять рожь к среде,
чтоб осенью тебе присниться.
Успеть вскопать весь огород –
с картошкой мы перезимуем…
А там и время подойдёт
твоим февральским поцелуям.
Там – за углом – бомбёжка.
Вышел из дома – ночь.
Где-то в душе окошко:
робкий призыв помочь
сирым и беспросветным,
отверженным и слепым.
На слово сегодня – вето,
от пламени сердца – дым
остался. Блуждает Данко
с беспомощным угольком
по городам-полустанкам.
Порыв его не знаком
ни близким и ни далёким
ни осенью, ни зимой.
Грозят пустотою строки
с позиции огневой.
Над территорией слова
дождь бесполезный шёл –
не грустный и не весёлый
безвременья грубый шов.
Где вы, озимые строки,
пышная всходов речь,
тонкая мудрость Востока,
гудящая прозы печь?
Громких томов – пустыня.
И только молчанье – вверх
взмывает. Но небо стынет
и сеет бумажный снег.
Мне не хватает знаний
и мудрости травы.
Я в книгах партизаню
за стенами главы.
И спорю с тишиною,
раскачивая ночь:
отвергнута страною
заботливая дочь.
Слагаю для порядка
плакатные вирши,
разобрана палатка,
в которой – ни души.
Как хлеб, глотаю вести
с окраин городов.
Разборчивой невесте
давно не нужен дом.
Как воздуха, жду слова.
Как воду, солнце пью.
Разбив колени, снова
для боли гнёзда вью.
Закрыта нараспашку,
молчанием кричу.
Последнюю рубашку
в подарок палачу
отдам. Бери, сердешный,
и делайся добрей.
Такой безумно грешной,
мне неуютно в ней.
В лохмотьях голой правды
на площади стою.
Под звуки канонады –
с оружием в строю.
Пошли мне, Господи, друзей не для измены.
Пошли мне, Господи, врагов не для забавы.
Чтоб, вещей птицей выходя из пены,
Я вечных жизни книг листала главы.
И, прикасаясь к таинству печали,
Я в плач дождя свою б вплетала душу,
И сердца стук от слёз его не отличала,
И в крик осенних стай врастала б глубже,
Чтоб не успеть понять и всё осмыслить
И объяснений не искать в делах природы.
…Мне б с голубой прозрачной слиться высью,
Где нету слов и снов про ночь и годы.
Мне всё равно погибнуть суждено.
Минутой позже – веком раньше:
Я слишком слабое звено
Для лицемерия и фальши.
Измена источает яд,
Пульсирует победы рана.
И стрелы вряд ли пощадят
Прикованного Себастьяна.
Всё повторится вновь и вновь!
И снова сил смотреть не хватит
На землю, втоптанную в кровь,
На наготу в объятьях платья.
Всё повторится. Вновь сгорю
От темноты слепящей света.
Опять великому царю
Судить опального поэта.
Всё повторится. Даже грех,
Что время излечить не может,
Хоть мир давно не стар, но ветх,
С младенчески невинной кожей.
Срывали дверь с петель, вводили боль
под кожу века, вены обескровив.
И с чутким ветром приносил прибой
нам уготованные свыше роли.
Гордились чувства связанностью рук,
стенали струны, превратясь в осколки
серьёзных нот, что начали игру,
чтоб завершить её аккордом звонким.
Привычно вечность выла в проводах
седой волчицей с воспалённым взглядом,
и голову склонял на плоскость плах
послушный снег, решив, что так и надо.
А вечер плавился, как жёлтая свеча,
очерчивая глупый профиль окон.
И в реку времени вливался час
упрямым, но беспомощным потоком,
чтобы разрезать зыбкий циферблат
на узкую печаль лимонных долек.
Небесный свод опять встречал закат,
к началу промотав столетий ролик.
Меня вчера столкнули с облака
руками матери-земли.
Не нож в ребро, не в лоб – а по боку
досталось лету от зимы.
Ведь говорили – я не слушала,
бесстрашно ноги свесив вниз:
казалось море чёрной лужею
и родинкою – Симеиз…
Придёт пора печатной осени,
и взрослых строчек листопад –
зачем-то мы на землю посланы,
как в цель – замедленный снаряд.
От перегрузок и увечностей
стих разбивается порой,
чтоб стать в конце начала вечностью,
шагами, шёпотом, травой…
Отпусти в небеса эту тонкую нить.
Бесполезны слова, да и что говорить,
коль «Титаник» в пути, а Помпея в дыму?..
Сбились в стаи вопросы «За что?», «Почему?».
Это «Интер»-эпоха и «чёрных плащей»,
где различия нету «за чем» и «зачем»,
где мобильное царство и бред СМС,
где хвала лицемерам с надрывом и без.
Мы спешим по делам, по домам, под крыло.
Но февраль, и чернила, и плач замело.
И царит безголосье серебряных струн,
и не свергнуть, не сбросить с престола игру.
Мы – колода, костяшки, фигурки без душ,
звуки струшенной осени с яблонь и груш,
без креста на кресте и без веры в груди
мы плетёмся в хвосте, чтоб всегда – впереди.
Только к Ною уже не поспеть на приём.
Кто-то ходит тузом, кто-то – бравым конём…
Не в чести оловянных солдатиков пыл.
Под ногой уголёк (чьё-то сердце) остыл…
У отважных изъяты мечи и ножи,
а у Дона Кихота – постельный режим.
И не зря, видно, снился всю ночь снегопад:
не успею к рассвету, хотя бы – в закат.
Так хотя бы по радуге гнутой – дугой.
В переполненном сне – ни рукой, ни ногой.
Как привычно в толпе узколобых чудес.
…Но цепляюсь надеждой за юбку небес.
Я принимала порцию дождя,
Как порошок в аптечной упаковке.
Казалось, есть все признаки вождя:
Нет малого – военной подготовки.
А окружающим, по сути, всё равно,
Кому предложат царственное место.
Красна стыдливость, площадь и вино.
В чём разница? И, в принципе, всё честно.
Но только в поисках секрета бытия
Скитаюсь вновь по венам бездорожья.
Здесь, в кадре значимом, могла бы быть и я,
По грани краткости ступая осторожно.
Но, словно лень, растягиваю дни,
Их наполняю смыслом бестолковым.
…Там, на реке, уже зажгли огни…
(Твердят нам философии основы.)
И остаётся лишь чего-то ждать,
Во что-то верить и рыдать над чем-то
Да календарь ошибок свой листать,
Как Библию, рецепт или учебник.
